Первый звонок

НА СНИМКЕ:момент сразу после приёма в пионеры - та часть учеников 2-го "А" класса Харьковской 89-й средней школы, которым на данный момент (к маю 1941 года) уже исполнилось 10 лет и которые при этом хорошо учились и заслуживали отличной оценки по поведению. Май 1941 года.
В первом снизу ряду (слева направо): мама Иры Поляковой (и тогдашняя жена известного харьковского генетика, профессора госуниверситета Ильи Михайловича Полякова; её имени я никогда не знал; о ней есть в тексте ниже. Далее - девочки-пионерки: Таня Климова, Дроботова (имени не помню), Элеонора Барщевская, Валерия Берловская, Оля Бертолло, Таня Горяева, Неля Цупко, а от последней в ряду, Иры Поляковой, в кадр попал только правый локоть и кусочек банта: мама вытеснила её невзначай - простим ей это за высокую родительскую активность! В заднем, втором ряду- мальчики-пионерчики: Витя Шкловский (двойной тёзка известнейшего литератора-лефовца), Феликс Рахлин, Алик Дубко, Томик (Сёма) Аронов, Алик Быков,Додик Баршай, Гена Иванов. Позади всех - учительница Мария Петровна Курдюмова и старшая пионервожатая школы, имени и фамилии которой не помню.      
               

               Эту главу посвящаю Юлику Израилеву - моему товарищу   
               по детскому саду и однокласснику по двум первым
               школьным годам, а ныне, как и я,а также как и Витя Шкловский,
               израильтянину. В нашей с ним уже достаточно глубокой старости бедняга
               признался мне, что жестоко завидовал: ему в то время ещё не исполнилось 10
               лет, и он не имел права стать пионером!
                Май 2012.
               
                *       *       *

Как легко догадаться, мемуарист под обозначенным заголовком намерен рассказать о начале своих школьных лет.

Сказать по правде, старик Державин нас не заметил и не благословил.  Однако письменное биографическое свидетельство о моём первом школьном дне – сохранилось. Да что там письменное… -  печатное!  Без лишних слов отсылаю читателя к харьковской областной газете «Красное знамя» за 1939 год, где в номере от второго сентября, наряду с сообщениями о начале второй мировой войны  (впрочем, мир в тот момент не понял ещё, что она началась), была помещена  такая корреспонденция: 

«ПЕРВЫЙ ЗВОНОК

Всё было приготовлено с вечера в новом портфеле – букварь, тетрадь и огромное румяное яблоко. Утром Ирочке Поляковой расчесали светлорусые  пушистые  волосы. У пояса легли два банта, вплетённые в тугие косы. Ирочка первый раз в своей жизни  направилась в школу.

Сентябрьское солнце едва золотит верхушки деревьев. Совсем немного осталось до первого звонка, и его-то с нетерпением ожидают сотни учащихся.

Когда до начала занятий остаётся пять минут, учительница Мария Петровна ставит малышей своего первого класса «Б»  по парам.

Широко раскрываются двери школы № 89.

- Первоклассникам дорогу! – говорит учительница. Дети идут через украшенный цветами вестибюль, мимо голубых колонн, едва успевая разглядеть портреты и скульптуры.

На первом этаже, неподалёку от выхода, расположен первый класс «Б». В открытую дверь класса пара за парой входят дети.

Мария Петровна указывает парты. Доносится трель звонка. Занятия начались…

Урок принял форму интересной беседы. Мария Петровна, научив детей говорить по очереди, задаёт вопросы: кто кем хочет быть после окончания школы. Детвора, не стесняясь, отвечает:

- Хочу быть военным инженером.

- Лётчиком.

- Врачом.

- Машинистом.

-Пограничником.

Мария Петровна довольна.

Умело, интересно ведёт урок Мария Петровна Курдюмова. Она рассказывает, в каких условиях приходилось ей учиться.

- …Школа была неуютная, маленькая. В двух комнатках стояли неудобные скамьи… -

Потом, обращая внимание на просторный, сверкающий чистотой, уютный класс, Мария Петровна спрашивает:

- Дети, кто же заботится о нас?         

И малыши радостно называют любимое имя – Сталин.

- Может быть, когда научимся, напишем ему письмо?

- Конечно, напишем.

- Что же мы будем писать?..

Девочки и мальчики встают со своих мест, предлагают текст письма. Все внимательно слушают Феликса Рахлина. Мальчик с чувством говорит:

- Дорогой Сталин! Спасибо Вам за то, что у нас такое счастливое детство, что Вы дали нам такую красивую школу. Мы будем отлично учиться.

- Теперь остановка за малым, - шутит Мария Петровна. – надо научиться писать.

Во второй половине урока Мария Петровна окончательно покорила ребят. Она говорила о том, как надо беречь книги, и под общий хохот нарисовала на доске чучело, которое… не следует рисовать в учебниках.

Декламировали стихи.  Детвора знает произведения современных поэтов, знает Пушкина.
Прозвучал звонок.

На втором уроке Мария Петровна будет учить детей считать, на третьем – покажет буквы.
Ребята решили скорее научиться писать. Ведь им предстоит послать письмо своему отцу дорогому Сталину. Надо описать много замечательного, чудесного.

                Галина Гольтц»

А теперь, как водится в мемуарах, прокомментируем документ эпохи. Надо сказать, Галина Гольтц в своём репортаже кинематографически точно воспроизвела не только факты, но и атмосферу того дня.

Может быть, не каждому понятно, однако я сейчас докажу, что фигура мемуариста – центральная в этой публикации (наряду со Сталиным!).  Именно вокруг нас двоих закручен весь сюжет – «письмо нашему дорогому отцу». И хотя моё имя названо лишь один раз, фактически я присутствую и в других эпизодах. Легко, например, догадаться, что это я «хотел» быть «военным инженером» - вы помните, что такое «желание» мне внушил колотушками Виля. Стихи декламировал тоже, в основном, я. И «Пушкина знал» тоже я – читал перед классом «Делибаш»:

«Мчатся, сшиблись в общем крике..               
Посмотрите, каковы:
Делибаш уже на пике.
А казак – без головы»…

И вообще – ужасно активничал и мелькал, в результате чего сидевшая на задней парте Галина Гольтц  после первого урока подозвала меня и записала имя и фамилию.

Прекрасно помню, как импровизировал я текст письма «дорогому отцу». Стоя за партой и ощущая напряжённое внимание детей и учительницы, я испытал чувство некоторой натянутости, вызванное непривычным для меня обращением к вождю на «Вы». В душе я всегда был с ним запросто на «ты», как подсказывала вся культовая литература и псевдонародная поэзия. Но теперь стилистическая интуиция заставила меня отступить от такого панибратства: в устах ребёнка «ты» звучало бы грубо и неестественно, а обращения типа «дедушка Сталин» или, тем паче, «дядя»,  претили моему  вкусу.

Ира Полякова, которой дали яблоко, - это дочь известного харьковского генетика – профессора Ильи Михайловича Полякова. После войны он был секретарём партбюро Харьковского госуниверситета и как один из здешних «вейсманистов-морганистов-менделистов» подвергся  оглушительному разносу на знаменитой августовской сессии ВАСХНИЛ  1948 года, перед созывом которой Трофим Лысенко  получил лично от отца народов «карт-бланш» на разгром научной генетики.

По свидетельству академика Дубинина, да и других участников сессии, Поляков сначала занял там довольно решительную антилысенковскую позицию. Но затем  в нём возобладал «комплекс Галилея»  (как у знаменитого Раппопорта – «комплекс  Джордано Бруно»), и Поляков стал каяться. Всё же это ему не вполне помогло, и со своих харьковских высоких должностей он загремел.  На какое-то время уехал, кажется, в Одессу. Но в новые времена стал директором Харьковского НИИ растениеводства, селекции и генетики.
Мама Иры была одной из главных родительских активисток в нашей школе. Она не работала ни в учреждении, ни на производстве и могла много времени тратить на придумывание всяческих затей для своей Иры и всего нашего класса.

На беду моей матери, я любил «выступать», и у меня это неплохо получалось.

Мама Иры организовывала целые спектакли, в которых Ира и я играли не последние роли.
Однажды (это было перед  началом войны) мы выступали в инсценировке басен Крылова на сцене нынешнего Дворца студентов – в общежитии  «Гигант». Ирина мама где-то достала или сама сделала для дочери роскошный костюм Петуха – с разноцветным хвостом, с масляной головушкой и шёлковой бородушкой. А моей маме   дала  задание: изготовить мне костюм Волка.

Моя мама дважды в месяц «штурмовала» начисление зарплаты и сидела вечерами допоздна то на работе, то на дому.  Задавленная бухгалтерской текучкой, она не могла, а обременённая былой партийностью  и начальным образованием в еврейской профессиональной школе для бедных (где передовые учителя учили девочек всему на свете, даже дарвинизму, но только не  какой-либо реальной профессии), - просто не умела шить. Но, ради меня,  надо ведь было как-то тянуться за профессоршей… Результатом маминых ночных бдений явился серый тюремный комбинезон, по которому редко-редко были нашиты кусочки кошачьего  меха  от какого-то  завалявшегося в шкафу воротника. Сзади болталась лямка, призванная изображать хвост.

Когда ведущий сказал, что «около тех мест голодный рыскал волк», я, выполняя замысел режиссёра – Ириной мамы, с воем промчался по сцене, вызвав своим нарядом дикий взрыв хохота всего зала. Во время моего диалога с Ягнёнком зал продолжал умирать от смеха. Впрочем, потом, переодевшись, я взял реванш искусным чтением стихотворения «Быть толстым – не просто!», подобранного специально для меня руководителем студии художественного слова Харьковского Дворца пионеров Александрой Ивановной Михальской. Поскольку я был толстяком, стихи эти, написанные автором со странной фамилией Ай от первого лица, воспринимались аудиторией как  моя  автобиография. Меня наградили бешеными аплодисментами. Петух Ирина в своём великолепном костюме сгорала от зависти…

Теперь о Марье  Петровне. Это была маленькая, худенькая, очень некрасивая женщина с лицом морщинистым, как весенняя дряблая картофелина. Она жила в маленькой комнатке вместе с сестрой, очень на неё похожей. Я бывал у них иногда в доме и даже, пожалуй, любил свою первую учительницу – до одного памятного случая.

У нас в классе был мальчик – Алик Дубко, сын главного инженера Гипростали. С Аликом я немного дружил  и даже ходил к нему в гости домой, где у него были младший брат Коля, сестра  Лена, молчаливый, с «гитлеровскими» усиками бабочкой, папа  и похожая на наседку мама, говорившие (вся семья до одного!) с акцентом на «О»  и вместо « точно так же» - «так cамо».

С Аликом и его младшими братом и сестрой мы очень славно играли. Однажды построили из стульев прекрасный пароход и уплыли на нём в дальние страны… Словом,  я у них в доме был своим человеком.

И вот как-то раз на перемене я подошёл к Алику и от избытка дружеских чувств, умилившись его симпатичной физиономией  (а был он  чрезвычайно  мордастенький), стиснул эту самую мордашку в ладони, пробормотав что-то вроде:

- У-ти-такой!..

Но Алик неожиданно разгневался, оттолкнул меня и так обиделся, что даже слёзы брызнули у него из глаз. Я был озадачен, но быстро забыл этот маленький эпизод.
Утром в школьной раздевалке его мама, которая, как обычно, привела сына в школу, вдруг напустилась на меня:

- Ты зачем вчера ударил Алика?

- Я?  Ударил??? – моему удивлению не было границ.

- Ну, да!  Он тебя не трогал, а ты подошёл и ударил по  лицу. Раздавил ему флюс. Он всю ночь не мог уснуть.

Я почувствовал жгучую жалость к Алику и хотел тут же оправдаться, объяснить, что я – не нарочно, что я  не бил, что просто хотел потрепать по щекам – дружески, из симпатии…  Но они  (папа «так само»  был тут) и слушать меня не стали. Пошли и наябедничали Марье Петровне. Заступиться за меня было некому: меня в школу не водили.  А когда я потом рассказал  обо всём дома, родители то ли не придали значения  инциденту, то ли сочли за благо не связываться с главным инженером  учреждения, в котором лишь недавно после всех передряг стал работать отец…

Между тем  как раз был  пятый день шестидневки (1) , и Марья Петровна, выдавая дневники, зачеркнула  мне приготовленное «отлично» по поведению, а вместо него написала: «Очень плохо». Более того, вызвала к доске, поставила лицом к классу и заявила:

- Ребята, Феликс побил Алика Дубко и за это получил по поведению «чень плохо»!

Пытаюсь опровергнуть клевету, но меня не хотят слушать! Марья Петровна  вызывает Алика, тот встаёт и подтверждает:

- Да, я стоял, никого не трогал, а он подошёл и ударил…
Моя вина «доказана», я уничтожен, плачу от горькой обиды и несправедливости, Марья Петровна с  напряжённым лицом  продолжает раздавать дневники, а Додик Баршай, худощавый, смуглый и большеглазый, говорит:

- Не плачь, Феля, - он ябеда-доносчик-курица-извозчик!

Так в нашем мальчишеском кругу клеймят ябедников. Но меня это не успокаивает: как же я принесу домой этот опоганенный дневник, где в графе «Замечания  классного руководителя»  чётким учительским почерком, ярко-красными  чернилами  написано броско и убедительно (синтаксис оригинала сохраняю):

«Побил мальчика по лицу, который его совершенно не трогал».

Конечно, я знал, что дома  поверят мне и ругать не станут. Но всё равно плакал, потому что это была первая пережитая мною клевета.

Много лет спустя мне, уже взрослому, мама рассказала, что некоторые родители  (может быть, и родители Алика?)  одаривали Марью Петровну  личными подношениями. Если так, то понятно, почему она поверила им, даже не попытавшись разобраться.

У меня сейчас нет претензий к Алику, ни – «так само»! – к его родителям, ни к убогой Марье Петровне. Я просто рассказываю правду.  Скорее всего, мальчику и в самом деле показалось, что я его ударил: бедняге было больно. История,  в конечном счёте, пошла мне на пользу:  никогда после (исключая редкие случаи драки) я не лез руками к лицу других людей. Марии Петровне же, которая, по песне, «юность наша вечная, простая и сердечная», я даже благодарен: всё-таки, ведь это она научила меня писать.

Благодаря этому, я отправил-таки письмо т. Сталину, как только  окончил школу.  Я описал там «много замечательного, чудесного». И к адресату обращался  на «Вы», и писал это «Вы»  с большой буквы, как было предусмотрено за  10 лет до этого.  Но содержание письма получилось совсем иным.  Оно, видимо, больше напоминало по своему смыслу открытку, посланную когда-то ему же двенадцатилетней Марленой. Я объяснил товарищу Сталину, что мои родители арестованы по ошибке. В самом деле, разве могли совершить антисоветские деяния люди, которые дочь назвали именами сразу и Маркса, и Ленина, а сына – именем железного  рыцаря революции?!

Неотразимая аргументация! Но моего дорогого отца  товарища Сталина она не убедила. Я получил из его канцелярии первый из тех  казённых, словно не людьми писанных  ответов, какие  мне  предстояло  теперь получать в течение долгих лет… 

Помню своё жестокое разочарование. Помню те солнечные, ясные, ужасные дни.
… Был сентябрь 1950-го. Я шёл с двумя пустыми кошёлками  от внутренней тюрьмы Харьковского управления  МГБ  (ул. Чернышевская, 23а) и очень радовался тому, что, наконец, через месяц после  ареста родителей, у меня впервые приняли продуктовую передачу. Эту радость не мог омрачить  даже  казённый слог ответа из канцелярии Вождя.
Впрочем, я  ещё не связывал   наши беды с его именем. У меня в кармане лежала   только что вышедшая в свет брошюра т. Сталина  «Марксизм и вопросы языкознания», которую я как студент первого курса филфака добросовестно изучал. Я спешил домой, чтобы засесть за  брошюру. 

Cентябрьское  солнце золотило верхушки деревьев. Моему дорогому отцу, любимому Сталину, оставалось   два с половиной  года до   последнего звонка.

Харьков, 1971 г.

ВНЕОЧЕРЕДНОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВЕ "ПЕРВЫЙ ЗВОНОК"

Лет 20 тому назад мне вздумалось проверить свою память, и я составил список нашего 1 -2 класса - вспомнил более 40 человек. Более полно - думаю, до одного человека, всех! - помнила Элеонора Барщевская. Но она давно умерла.

Теперь, когда мною написано более десятка моих мемуарных повестей, многие выражают удивление точностью и глубиной моей памяти. Я-то полагал, что так помнят все. Но вынужден был признать: моя память - ненормальная, я помню если не всех, с кем судьба сводила, то большинство... И храню в памяти множество самых мелких мелочей.

Вдруг решил устроить своей памяти испытание и в качестве экспериментального материала решил повторить свой давний опыт: составить список нашего первого... нет, лучше - второго класа "Б" предвоенной Харьковской 89-й средней школы, помещавшейся на ул. Артёма - там, где после войны была школа №36.
Лет за 20 моя память ослабла человек на 10 - 15. Вот список, составленный мглю сегодня, 1 декабря 2013 года Если кто-то из нашего класса и жив сегодня (вот я ведь жив!) и может этот список дополнить - милости прошу написать мне сюда, на сайт (это выполнимо!)и дополнить список отсутствующими в нём фамилиями...

ИТАК:   

СПИСОК УЧАЩИХСЯ "-Б класса 89-й Харьковской средней школы по состоянию на май 1941 года:
 1.Аронов Томик (Сёма)
 2.Бартолло Оля
 3.Баршай Додик
 4.Баршак Илюша
 5.Барщевская Элеонора
 6.Берловская Лера
 7.Богатырёва Зоя
 8.Быков Алик
 9.Вебер Илья
10 Генес Инна
11.Горяева Таня
12.Динерштейн Вита
13.Дроботова
14.Дубко Алик
15.Есаулова   
16.Зильберштейн Миша
17.Иванов Гена
18.Израилев Юлик
19.Кац Юра
20.Климова Таня
21.Коваленко Витя
22.Комплеев Костя (Котик)
23.Неня Боря
24.Онищенко
25.Палло Никита
26.Полякова Ира
27.Рахлин Феликс
28.Цупко Неля
29.Шкловский Витя

   
Читать дальше "Искусство и литература-2. Про шпионов" http://proza.ru/2012/01/21/66


УВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ! В ГРАФЕ "РЕЦЕНЗИИ" НАПИШИ НЕСКОЛЬКО СТРОК О ПРОЧИТАННОМ: МНЕ ВАЖНО ЗНАТЬ ТВОЁ МНЕНИЕ И ЗАМЕЧАНИЯ! Спасибо.

--------------------

(1) В то время   рабочая неделя была шестидневной,  и выходные дни бывали  6-го, 12-го, 18-го, 24-го и 30-го числа каждого месяца.