Холодный мир

Сидит на кончике стула, опирается на носки – пятки подняв, в напряжении; прижимает к груди мешок со сменной обувью, в «полном облачении», даже в шапке; портфель за спиной; весь устремлён к входной двери в школу – ждёт! В лице такая… пойманность, пытка одиночеством, которого не знал, которое узнать можно только будучи выброшенным – в люди; в его случае – в другие дети, учителя (жизнь уйдёт на то, чтоб выбраться из них, выкарабкаться, как из скользкой ямы после большого дождя, после многих слёз). Он такой… птенчик, которого в руки взять нельзя, спасти нельзя: выпал из гнезда – всё пропадёт, безвозвратно, уснёт… (Засыпает душа человеческая, чтоб только в смерти проснуться). Но он-то – трепещущая жизнь… именно трепещущая, подпрыгивающая – к теплу, к гнезду, из которого выпал. Срывается… бросается навстречу (минут двадцать так просидел и всё в одной позе, с одним выражением) – в школу входит высокая смурная женщина – его МАМА: строгое лицо с глубокой морщиной над переносицей, очки в тяжёлой оправе, волосы собраны пучком на затылке… куртка зелёная, юбка тёмно-серая покроя 70-х годов, чулки, туфли коричневые тупорылые на прочном скошенном каблуке (модели тех же 70-х)… Он подбегает к ней, что-то щебечет…, она явно чем-то недовольна, даже, может быть, рассержена, хватает его за плечо, встряхивает раз, другой, обращает к нему рассерженные слова, такие же, как эти два рывка – беспощадные; он что-то силится объяснить… Наконец, пошли к выходу... за руку не взяла, он сам прижался как-то боком к ногам, тихий, успокоенный рядом с ней пошёл, засеменил, как птенец при наседке… Чувствует ли она что-нибудь в нём, понимает ли, как он её ждал, как она ему нужна сейчас, первоклашке, брошенному в чужой холодный мир? Потому что мир, конечно, наш очень холодный, какой-то кафельный, право слово…