О рыбалке

 

В  начале – гольяны. Они самые неприхотливые рыбки, обитающие в лужах-озёрах, на заливных лугах заречья. В зарослях ивы, черёмухи, шиповника укромно стоит часовенка, в окружении таких озёр. Старая, рассохшаяся лодка плавала в высокой траве на задворках часовни. Небольшая прогулочная лодка-шитик, ещё не совсем потерявшая голубого окраса, с тупой кормой, на которую был прикреплён, чудом сохранившийся, овальный портрет царствующей особы. Место это защищено со всех сторон от ветров, уютно, недалеко от дома, меня одного отпускают промышлять. Гольяны брали на любую наживку, лишь бы было что на крючке. Крючок  у меня согнут из проволоки, остро заточен, леска –волос из хвоста лошадки, поплавок из куска сосновой коры, а про удилище, и разговора быть не может, сколько хочешь, каких хочешь: срезай, ошкуривай, суши и лови. Экипировка – бесплатна. И гольяны клюют, только комары донимают и босые ноги изрезаны в кровь злодейкой осокой.

Когда пошёл в школу, перешёл на следующую ступень  в рыбалке: разрешили на Вычегде пескарей ловить. Очень занятно их ловить. Увидишь стайку пескарей на песчаной отмели, забрасывай наживку им под нос и вытаскивай, всё видно, глубина сантиметров десять. Они, глупые, никуда и не уйдут, так их всех и переловишь. Ну пескари, это те же гольяны, только речные. С более серьёзной рыбой сталкиваться не приходилось, до тех пор, пока не начал ловить на муравьиные яйца. Тут уже плотва, сорога на местном наречии, окуни, подъязки начали охотно хватать наживку. Но беда всегда приходит нежданно: крючок из проволоки не хотел рыбку покрупнее на берег доставлять, разгибался. Дело доходило до обильных рыбацких слёз: рекордные экземпляры уходили. Пожертвовали мне иголку швейную, из неё сделали крючок.

В деревне ходили слухи о необычном озере Вадейке, бездонном, за Кересагом, деревней на коренном берегу речной долины Вычегды. Измеряли дно, как водится - вожжами, и как водится, до дна не достали. Вода в том озере  чёрная, а берега топкие. Полный набор непривычной обстановки. Отец сказал: «Ищи червей, делай гвозди, пойдём на Вадейку», взял корзину и ушёл в лес. Черви дело привычное, вот с гвоздями повозиться надо. Куски проволоки я собирал постоянно, где находил – тащил домой. Теперь из проволоки делаю гвозди. Отец обещал собрать плот, рыбу ловить на Вадейке. Мне становится страшно, когда думаю, а сам всё стучу и стучу молотком, когда думаю о том, как на плоту по чёрной воде плыть, какие рыбы живут в том озере? Что будет, если с плота в чёрную воду упадёшь? Нет, я плавать уже два года умею, научили старшие ребята: затащили на глубокое место в озере и оставили. Сами на берегу сидят, смеются, а мне пришлось руками и ногами изображать какую-то ветряную мельницу, молочу по воде что есть сил. И ведь не заметил, как на мель попал. Выбрался, доплыл, научился !

Берег озера, в самом деле, топкий, качается, от моего небольшого веса качается. Отец кинул мне под ноги несколько крупных веток,  стою на них, ноги не в воде и берег поспокойнее стал. Здесь, на берегу, отец срубил сосну и делает плот, возле кромки воды, чтобы легче в воду спихнуть.  Я ловлю рыбу, производственный шум рыбу не пугает: одну за другой вытаскиваю сорожек и окуньков, с совершенно чёрными спинками. Поглядываю на босые ноги, вроде чернее не становятся, на всякий случай, поочерёдно, вытираю ступни об штанины. Плот на воде, вернее, в воде. Сырая сосна еле держится на поверхности. Стук и шум кончился – клёв прекратился. Пробовали удить в нескольких местах по берегу, безрезультатно, наверно я переловил всю рыбу.

В один из дней июля, в жаркую пору сенокосной страды, я, с какими-то неотложными делами, шнырял среди работающих. На сенокос меня не брали, мал, годился только заворы караулить. Это архангельские ворота из раздвигаемых жердей. Отделяют они обычно пашню от поскотины. Когда колхозники много раз за день проезжали через заворы, то их не закрывали. Для этой цели годились ребятишки, с большой хворостиной воевавшие с голодными коровами. Коровы с пустой поскотины стремились попасть на травянистые межи. Я тоже караулил заворы и зарабатывал за день 50 соток, или 0,5 трудодня.

Страдовали возле озера Большого, старице Вычегды, совсем старинной. На пожнях варили обед, колхозный. В этот день решили варить уху, а вначале рыбу достать из озера  надо, неводом. Я смотрел. Несколько человек, под водительством Федюни Осиповкина, это деревенское наименование Фёдора Осиповича, мужика не воевавшего по причине возраста, закинули и вытянули невод. Громадные, широкие, что в длину, что в ширину, лещи бились в мотне невода. Излишняя скромность: «Кто не работает, тот не ест», выгнала меня домой. Дома, в русской печке, в маленьком чугунке был сварен суп из сушёных грибов, красноголовиков. Суп без соли и без картошки, без суррогатного хлеба, по рецепту: сухие грибы + вода. Я попробовал поесть, не получилось, не принимало нутро.

Отца дома не было. Вечером пришла мама с колхозной работы. Она уже прослышала о колхозном обеде на пожне, договорилась с одноруким мельником Андреем Прокопьевичем и ещё одной женщиной, в ночное время, украдкой, на колхозной лодке, колхозным неводом рыбу поймать.   Упросил взять меня на рыбалку, и не зря: лодка на месте, невод сушится на кольях, верёвок нет. Без них неводить не будешь. Я вспомнил, как после дневной рыбалки, Федюня прятал что-то под стог сена, сказал об этом. Верёвки нашлись, но рыбалка не получилась, ушла рыба. Немного, конечно, поймали, мне приглянулся подлещик, с мою ладошку величиной. Разрешили взять его, очень удобно примостился он у меня на ладошке. Взрослые стали убирать следы ночной рыбалки, я побежал домой.

Взошло солнце. Ночная свежесть перестала бодрить, тепло разморило меня. Бессонная ночь и голодная жизнь, уронили меня на пыльную деревенскую дорогу. Умная лошадка молоковоза остановилась,  обнюхала меня, возчик подобрал и привёз рыбака, с зажатым подлещиком в кулаке, домой, обеспокоенной матери.

Ловили рыбу  зимой. В многочисленных озёрах-старицах, в феврале, марте, рыба начинала задыхаться, в прорубленную прорубь  лезла за глотком свежего воздуха, тут её и ловили. Браконьерством занимались, но «разумным браконьерством»: вынужденная жестокая необходимость достать «кусок хлеба» для продолжения жизни, рыбы брали мало, а большое количество отдушин спасало остальное рыбное население от замора.

Моему отцу кто-то из соседей дали морду, нет, не «в морду», а морду: корзину из тонких, карандашных, сосновых лучинок, сплетённых в виде цилиндра, глухого с одного конца, с воронкообразным входом с другого. Морду сушили в жарком месте, в бане или на костре, от такой процедуры в дереве открывались поры, микротрещины. С большим запасом воздуха морду ставили на прибрежную мель, рыбка шла туда. Надо сказать, и в этом деле работала саморегуляция: у кого было много таких ловушек, за ними было трудно уследить, сгорали при сушке, загорались и бани. У нас одна морда, за ней смотрели, она не горела.

В тёмную пору, стылого февральского утра, отец разбудил меня: «На рыбалку идёшь?» Ну,  какой может быть разговор, конечно,  иду. Потрескивали дрова в разгорающемся костре русской печки, теплые блики естественного огня гуляли по стенке.  Мама копошилась на кухне, готовя немудрёную еду. Озеро «Чёрное» недалеко от дома, на берегу уже горели костры, колхозники пришли спозаранку: рыба нужна сейчас, а не впрок, да и на работу выходить надо. Весело на озере, немудрёная добыча заранее согревает и наполняет организм, перекликаются, ходят смотреть улов, одноглазо светятся огоньки самокруток из табака, собственного производства. Дымят все, начиная от школьников начальных классов до дряхлых дедов, говорят, покуришь – есть не хочешь.

Наша морда выдала нам карася и мелочь. Карась с хода в печь попал, печь протопилась.  Мама завернула карася в тесто, на сковородке в печь поставила. Полежал карась, стало припекать, силы какие-то остаточные сработали: ударил хвостом, как в родной водной стихии, разлетелось тесто, а сам он оказался на калёном кирпичном поду русской печки.