Катькина осень

               
               
               

     ...вот-вот налетит снег. Серолапое утро давно уже висело и царапалось на карнизе. Тупая батарея, равнодушный воздух и настроение остыли настолько, что Катька решила – Сегодня поскандалю с ноябрем! Ведь обещал же хоть недельку тепла! – Стайка знакомых тараканов приветливо пошевелила ей усами из-за плинтуса. – Доброе утро! – с достоинством кивнула Катька в ответ – Как дела у мамочки? Мамочка – толстая тараканиха-аборигенка, с удивительной регулярностью и обилием рожающая потомков, вот-вот должна была разрешиться от бремени очередной порцией тараканят.
     Обиженные Сумерки  по-пластунски втянулись под кровать, схоронились в чулане и на антресолях, оставив своих дозорных в старых валенках и внутреннем кармане сторожевого тулупа в прихожей.
     Катька пошарила ногой тапочки и не нашла. - Опять слиняли. Ну, пусть только вернутся! – мысленно ругнулась она и побрела в направлении позавтракать. В кухне на подоконнике сидел Мышук и тоскливо смотрел во двор. При появлении хозяйки он вздрогнул, но та сказала – Сиди-сиди, не трону. И вообще прости за вчерашнее! – Ладно, проехали! – ответил Мышук – Ты бы зарядила в мышеловку хоть кусочек батона! Жрать же охота! – Перетопчешься, – хмыкнула Катька, - и так уже в нору не попадаешь. Иди вон лучше тараканов погоняй, а то чужие появились. Глядишь, и потеряешь пару лишних граммов. Мышук  сполз по фикусу на пол и, грузно переваливаясь и мурлыча «Mishelle», потащился на охоту. Подоконник облегченно вздохнул и проскрипел – Слушай, посади фикус на меня. Надоело, понимаешь, каждое утро выслушивать эту серую личность. – Заткнись! – грубо оборвала его Катька – Ты бы со Сквозняком своим разобрался, а то вон даже Штора скоро начнет чихать! – А что штора, чуть что, сразу штора, ты лучше форточке рот закрой. Тошнит уже от ее туда-сюда всхлипов! – заволновалась Штора.
     Однако Катьке надоела перепалка. Хотя со Сквозняком и в самом деле нужно было что-то делать. Он постоянно шатался по комнатам, поскуливая, сморкаясь и воруя носовые платки и салфетки. А прошлой ночью, когда Катя, уйдя в себя, задумчиво листала сны, щекотал ей пятки и украдкой даже попытался проскользнуть к ней под одеяло.
     В окно воспаленным глазом уставился Рассвет. Во дворе на старых детских качелях сидел Ветер и наблюдал, как скачут по лужам клены. Ему хотелось спать. Ночью Дождю вздумалось лечить ангину дворам,  и он устроил им ливневое полоскание горла. Небо обрыдалось так, что стало серым и шершавым, как фартук дворника, и норовило прижаться к земле. Ветер тоже простыл, промок и устал.
     Увиденное Катю не обрадовало, было ясно, что ноябрь безнадежно болен. Навалилась Скука. Брюзгливая, древняя, кутающаяся в засаленный допотопный шлафрок, старуха с гречневыми пятнами на цепких руках, обкусанными пальцами, вечно голодными глазами и без определенного места жительства. Когда Скука появлялась у Катьки, все мухи срочно дохли. От нечего делать, Скука начинала считать тараканов и настаивала, чтобы этим, засыпая, занималась и хозяйка. Однако Кастю убедить было тяжело, и она всегда посылала старуху к Фигу, который со своей Фигой жил на фиговом дереве в Кудыкиных Фигушках. Попасть туда было очень трудно, - большая очередь и все с записками-посланиями, т. е. по блату. Скука, как правило, застревала там надолго, на что Катька и рассчитывала.
     Ночью, закончив опись золотых звездных пиастров, она задумала связать себе из утреннего тумана шарфик с летящими синими птицами и попрыгать на роликах с крыши на крышу. Дальше в ее планах было фехтование на остролистых астрах с меткой метлой дворника. После победы надо было накормить шоколадом свое одиночество, совершенно случайным мотыльком наткнуться на щеку одного мальчишки, а к вечеру с нотных линеек осеннего парка послушать Моцарта. А еще за короткий день - успеть сочинить чью-то судьбу,  понять себя, объяснить жизнь взрослым, простить лучшую подругу, опрокинуть Вселенную, вытерпеть все и купить на ужин немного свежего бабьего лета. И, при этом, очень-очень хотелось побыть Катюшей, Катенькой. Или Екатериной N-ой. Короче, заботы хватали.    
     Но прежде всего, требовалось упаковать нынешнюю погоду в ящик и послать ее куда подальше. Хотя бы в сырой туманный Альбион.
     ...уже надписывая адрес, она отметила, как посветлела оловянная посуда неба, заляпался солнечными пятнами хмурый двор, серая голова клена выстрелили букетом рыжих воробьев, а сырая кирпичная стена забора запахла свежим сеном. Да и Ветер, наконец, определился. Сидящий на крыше у чердачного окна, Старый Ворон сжалился и впустил его под свое крыло. Потом вытащил из-под другого крыла саксофон и сыграл колыбельную в стиле фьюжн. Ветер пригрелся и уснул.
     Настроение теплело и с кряхтением выпрямлялось. А потом, виновато шаркая,  вернулись тапочки и Катька перед тем, как выйти из себя, снова подошла к окну. Она знала, что завтра все переменится и седой Декабрь начнет очередную главу. Взмахивая прозрачной метлой, Ветер погонит обрывки снежного мха. В облаках заблудится и умрет слабый зародыш утра. Дома низко нахлобучат теплые белые капюшоны, провода обрастут колючей шерстью, а деревья заломят тяжелые руки. Придавленные небом, коконы людей будут катиться по своим делам, не в силах поднять голову. Зима усугробит двор, развалится тяжелым холодным телом в переулках, а Старый Ворон будет похож на кусочек, выплюнутой на снег, чьей-то черной боли.
    В углу маялся тишиной маятник. А за окном уже вовсю дребезжал день. Пора было лететь.