По ту сторону фронтира глава четвертая

Глава IV

Европейцы, даже не слишком заинтересованные новой жизнью на американской земле, нередко поддавались на уговоры вербовщиков, которые распространяли в печати сведения о том, какие возможности и блага ожидают желающих переехать в Америку.
Лишь немногие колонисты могли отправиться за океан с семьями за свой счет, чтобы начать там новую жизнь. Капитаны кораблей получали большие вознаграждения за продажу контрактов по найму бедноты для работы в Америке. Чтобы взять на борт больше пассажиров, они не гнушались ничем – от самых необыкновенных посулов и обещаний до похищения детей. В других случаях расходы по перевозке и содержанию переселенцев брали на себя агентства по колонизации, такие как Лондонская компания в Виргинии и Компания Массачусетского залива. В свою очередь, подписавшие контракт с компанией обязывались отработать на нее в качестве чернорабочего или законтрактованного слуги (сервента) определенный срок – как правило, от четырех до семи лет. По истечении срока сервентам полагалось получить «то, что причитается свободному человеку», иногда даже небольшой участок земли. Многие из тех, кто прибыл в Новый Свет на таких условиях, вскоре обнаруживали, что, оставаясь слугами или арендаторами, они не стали жить лучше, чем на родине.
Таким сервентом была семья Ганса Остенбауха, проживая на побережье. Кабальная служба не считалась позорной, и семейство, начавшее свою жизнь в Америке с этого наполовину рабского положения, отнюдь не запятнало тем самым свою репутацию, в конечном итоге получило землю и обзавелось фермой в южном рукаве Шенандоа.
Охотник и торговец шли на запад за зверем, а скотовод – к заросшим травой пастбищам. Фермера на запад влекли целинные земли речных долин и прерий.
Земельный голод и безмерные поборы плантаторов и землевладельцев, от которых страдали виргинцы, уводил их вниз по течению рек в обе Каролины и Кентукки. С того самого момента, как пионеров от океанского побережья стали отделять горы, Запад и Восток, казалось, прощались навсегда. Селения, расположенные между океаном и горами, старались поддерживать отношения со своей глубинкой и проявляли определенную солидарность. Но поселенцы, оказавшиеся по другую сторону линии Аппалачей, становились все более независимыми. Их существование зависело главным образом от продуктов охоты и естественного роста посевов. Их земледельческие орудия были грубы, обычно собственного изготовления. Бревенчатая хижина, как вы успели заметить, уважаемые читатели, иногда хлев, амбар, поле в дюжину акров и огороженный участок леса с окольцованными или «умерщвленными» деревьями – вот все, чего достаточно было таким пионерам, как Остенбаух, чтобы поселиться в диких местах. Для него первоначально совершенно            не имело значения, станет ли он когда-нибудь владельцем земли или нет. Ему было достаточно той независимости, которую он обретал, перебравшись в безлюдные места.
Заполучив пару лошадей и коров, Остенбаух со своей семьей планировал стать основателем нового графства, а может быть, и штата. Но он боялся, что, построив добротный дом на новом месте, собрав вокруг себя несколько семей с такими же устремлениями и привычками, сможет оставаться на том месте до тех пор, пока растительность на его выгоне не поредеет, а охота не станет чуть беднее, или соседи не обступят его тесным кольцом, не появятся раздражающие его дороги, мосты и поля, и ему не будет хватать простора. Простор – Эльдорадо Остенбауха. Простор – его грезы.
Повозка медленно ползла по окруженной скалами террасе. Волы сопели и размахивали хвостами, тщетно пытаясь избавиться от назойливых мух, облепивших их тучные тела. Герта оглянулась назад. Вершины Голубого Хребта уже скрылись в косматой дымке заходящего солнца. При каждом повороте раскаленной дороги, на всем протяжении пышущего жаром, трепещущего в знойном мареве склона, сквозь завесу пыли, медленный скрип неторопливых колес, монотонный плач усталых рессор и приглушенный стук воловьих и коровьих копыт, утопающих в глубокой пыли, ее взгляд с тоскливой надеждой устремлялся к горам. Дорога манила Герту, обещая зеленую прохладу и благодатную тишину вечером. «Надо готовиться к ночлегу», – подумала она, соскочив с козел, принимаясь осматривать местность в поисках небольшой поляны. Заметив небольшую террасу, Герта вдруг обнаружила, что здесь, по-видимому, вобран весь зной долины, пышущий жаром из какого-то своего невидимого глазу огнедышащего кратера. И все же люди и животные, казалось ей, испытывают здесь не изнеможение и слабость, а внезапный прилив сил. Горячий воздух густо напоен смолистыми испарениями. Терпкие ароматы пчелиного листа, лавра, хвои, можжевельника, микромерии, душистого чубучника и разных неизвестных ей ароматических трав, сгущаясь и дистиллируясь в реторте зноя, пьянят и околдовывают каждого, кто их вдыхает.
Это место знакомо Герте по рассказам отца и брата. Они как-то говорили, что под влиянием этих ароматов даже самые заезжие клячи становились буйными и неукротимыми, а усталые возчики и погонщики, вдохнув пламенной смеси, вновь обретали вдохновение и обогащали свой лексикон дотоле неслыханными образчиками ругательств. Отец как-то поведал предание об этом удивительном месте. Некий кучер, большой любитель спиртного, излил свои восторги в короткой фразе: «Джин с имбирем». Это определение было настолько удачным, что стало названием чащи, в которую спустилась Герта.
Вот и все, что рассказывали «лесные бродяги» об этом приюте ароматов. И суждение это, как и большинство человеческих суждений, по мнению Герты, не отличалось основательностью и глубиной.
Девушка расположила свой «обоз» на примятой траве на опушке, окруженной карликовыми елями, где красная лента дороги, словно причудливо изломанный след, круто уходила вверх по склону, по которому она спускалась уже третий день.
Постепенно жара спадала, и хотя воздух был по-прежнему неподвижен, Герте, которая в изнеможении прислонилась к небольшому деревцу, вдруг показалось, что немного поодаль листья трепещут и поблескивают, будто ими играет легкий ветерок. Потом глухую тишину нарушил слабый, похожий на вздох, шорох. Новый звук, нарушивший безмолвие, был нежнее и более мелодичен – звонкое журчание воды! Еще один шаг, и ее нога замерла на краю небольшого бочажка, укрытого под пологом ветвей. Крохотный ручеек, который можно было бы перегородить рукой, каким-то чудом сохранившись, струился по сухому красному руслу, тоненькой струйкой стекал в яму и, наполнив ее до краев, сочился дальше. Здесь когда-то нежилась пятнистая форель, думала Герта, решив искупаться. Ни секунды не раздумывая и             не снимая потной одежды, она погрузилась в воду, но так осторожно, что казалось, она боится расплескать хоть каплю.
Казалось, процесс омовения не только очистил от грязи ее тело, но и к тому же еще способствовал моральному очищению, смыв все темные пятна и следы посягательств на тело и душу, оставленные проходимцем Уэйдом. Ее лицо стало розовым и сияло неудержимым добродушием и девственной беспечностью. Большие карие глаза смотрели на мир с детским удивлением и бездумностью.
Теперь уже не было сомнений, что с запада дует легкий ветерок. Герта поглядела туда, ей почудилось, что чаща там становиться светлее, и она,          не раздумывая, отправилась в ту сторону, где подлесок разросся особенно густо.
Герта соорудила небольшой кораль, загнав туда скот. Набрав воды в журчащем замшелом источнике, она напоила свою живность, выдоила молока, часть которого просто вылила на землю за ненадобностью и принялась разводить огонь.
Поужинав лепешками с молоком и сыром, Герта забралась в повозку, укрылась пледом и задремала, одурманенная запахами «Джина с имбирем», разомлев от усталости и купания. Она чувствовала себя совсем как после паровой бани.
Разбудил ее звук голосов. Они доносились издали, были невнятны и       не приближались. Судя по голосам, люди занимались каким-то незамысловатым делом. И Герта отчетливо слышала звон посуды и звяканье кухонной утвари. По-видимому, разговаривали старик и девушка – отрывисто и вяло, как обычно разговаривают люди, живущие под одной крышей. Их языка Герта пока понять не могла. Голоса, подчеркивая пустынность здешних мест, все же не навевали грусти. Они казались таинственными и не внушали страха, а окружающее необозримое безлюдье придавало им выразительности. Впервые за все время Герта вздохнула с облегчением. Она догадалась, что там собираются завтракать.
– Эй-эй! – крикнула Герта. Незнакомые обитатели чащи вскинули головы в сторону доносившегося до них крика. Старик схватился за ружье, а девушка скользнула за повозку, запряженную двумя мулами.
– Мистер, – крикнула Герта, – я здесь. Можно к вам?
Старик успокоился и в недоумении махнул рукой, разрешая Герте подойти.
Герта семенящими шагами спустилась с террасы в ложбину, где расположились эти люди.
– Здравствуйте, мистер, – учтиво, с улыбкой произнесла                Герта. – Здравствуйте, мисс, – не менее учтиво бросила Герта в сторону выглядывающей из-за повозки маленькой девушке. – Я Герта Остенбаух. Мы жили вон там, – и она указала в сторону вершин Голубого Хребта, скрывавшегося в дымке утреннего тумана.
– Бонжур, мадмуазель, – спокойно сказал старик на французском, опуская ружье. – Присаживайтесь к нашему очагу, – продолжил он, но уже на английском.
– Герта робко подошла к треноге, на которой висел котелок с кипящей массой, и присела на какую-то корягу, лежащую рядом.
– Мари! Мари! – окликнул старик маленькую девушку. – Поди сюда, детка.
Девушка подошла не столько напуганная, сколько смущенная. Герта посмотрела на нее. Девушка была немного моложе ее. Гибкая и худенькая, как мальчишка, она казалась не старше пятнадцати лет. Ее раскрасневшееся лицо и обнаженную шею усеивало множество мелких золотистых веснушек, похожих на сгоревшие порошинки. Веснушчатыми казались даже большие серые глаза. Ее волосы напоминали рыжеватую шкурку олененка, из которой была сделана куртка старика, но с множеством более светлых прядей разных оттенков, а на макушке совершенно белокурые, словно выгоревшие на солнце. Герта заметила, что девушка явно выросла из своего платья, сшитого еще во времена ее детства. Из-под короткой юбки виднелись штопаные чулки, которые были ей малы и открывали смугловатые, усыпанные веснушками стройные ноги.
– Это Мари, моя внучка, – добродушно, с умилением произнес старик, почесав под носом. Он поправил сидящую у него на затылке лисью шапку со свисающим на плечи рыжим хвостом. Обтер о колени свои крепкие грубые руки, пригладил седую, курчавую бороду, улыбнулся и представился:
– Лелюш. Можно просто дядюшка Лелюш.
Герта по законам этике первая протянула ему свою тонкую руку.
– Если вы не возражаете, леди, то дядюшка Лелюш угостит вас супом из подстреленного вчера рябчика, – лукаво произнес старик.
За завтраком Лелюш поведал Герте о том, что он старый бродяга, промышляющий охотой, в последнее время вынужден по долине таскать за собой внучку, у которой, кроме него, никого на свете нет. Герта, в свою очередь, также рассказала историю своего одиночества.
– Мы с Мари направляемся в голландскую факторию Ван Лейба и его жены Сары, – сказал Лелюш, протягивая Герте бронзовый охотничий нож с инкрустированной рукоятью, предлагая ей перерезать сухожилья куропатки, мешавшие, как ему показалось, откусывать лакомое мясо. – Там мы пробудем некоторое время, продадим шкуры торговцам и двинемся обратно в долину на промысел.
Герта чуть не подавилась куропаткой, увидев перед собой охотничий нож отца.
– Откуда этот нож у вас? – взволнованно спросила Герта.
– Так, боевой трофей, – решил похвастаться Лелюш, расплывшись в улыбке.
Герта отложила трапезу, решительно встала и с грозным видом повторила вопрос.
– Я же сказал. Вас что-то в нем смущает? – заподозрив неладное, идя на попятную, прошептал старик. – А-а-а! Я, кажется, догадываюсь. Простите, мисс. Как я сразу не… Около двух месяцев назад, как сошел снег, мы с Мари охотились на западном склоне. Спустившись в долину на восточном, в канаве заметили тела троих мужчин, наспех забросанные ветками и прошлогодней листвой. Мы их похоронили. Там же.
– Как они выглядели? – настойчиво спросила Герта.
– Как, как? Как мертвецы, собственно. Ах! Простите старика, мисс…
– У одного в ухе была серьга, – вмешалась в разговор Мари. – У второго, молодого мужчины, прострелена грудь и на шее с левой стороны большая коричневая родинка. Третий – в возрасте дедушки, на нем была шапка из волчьей шкуры и при нем был этот нож, который мы взяли себе.
Герта, не ответив ничего, развернулась и направилась к месту своего привала.
– Куда ты, Герта? – окликнула ее Мари и направилась вслед за ней.
Лелюш положил руку на плечо внучки и покачал головой.
– Это были ее отец и брат, – произнес лесной бродяга с ноткой скорби в голосе. – Не ходи, пусть побудет одна. Помоги мне. Надо собираться в дорогу. Солнце уже высоко.
Яркий свет полуденного солнца ослеплял обоз, состоящий из двух повозок. Позади оставалась душистая чаща, загораживая потускневшие в солнечном свете хребты Аппалачей и звериную тропу, которая сбегала с террасы в долину, вонзаясь в нее, словно молния с раздвоенным концом.
Повозка с мулами шла впереди. За ней с бока на бок переваливались волы Герты, а корова и телка ковыляли позади повозки, привязанные к ней за веревку. Лелюш скинул свою куртку из грубо выделанной кожи и забросил ее внутрь повозки. Он шел пешком, ведя мулов под уздцы. Девушки сидели на козлах повозки Герты, молча и пристально изучая все вокруг.
Прошло несколько минут. Отважная голубая сойка села на круп одного из волов и клюнула его. Но ее тут же прогнала другая сойка, которая попыталась завладеть вакантным местом на задней части тела вола. И она уступила место настойчивой другой птичке, которая, чинно присев на круп, начала шаловливо, с любопытством все разглядывать.
Девушки расхохотались. Лелюш обернулся, окинул их взглядом мудреца, улыбнулся и запел:
Моя милая чертовка, ого-го!
Я скучаю по тебе, ого-го!
День и ночь я маюсь, ого-го!
Ой, болит моя головка, ого-го!
Я искал тебя везде, ого-го!
По лесам я все скитаюсь, ого-го!
– Дядюшка Лелюш! – обратилась к старику Герта в явно приподнятом настроении.
– Я весь во внимании, дитя мое, – таким же тоном ответил старик.
– Когда мы доберемся до фактории?
– Шесть дней пути, не раньше. Через два дня подойдем к реке Роанок, отыщем мой старый плот, отремонтируем его и на нем вниз по течению доберемся до фактории старины Ван Лейба.
– Герта, а ты где хотела бы жить там, на Западе? – спросила Мари.
– Не знаю. Отец мечтал просто выйти из долины на простор, построить ферму и разводить скот.
– Мой дедушка раньше бывал на просторах Каролины. Он ходил туда вместе с моим отцом продавать шкуры.
– А где твой отец, Мари?
– Он погиб. Индейцы сняли с него скальп где-то там, в Южной Каролине.
– А мать?
– Что мать? Я ее совсем не помню. Отец говорил, что она умерла, у нее как-то заболело горло, и она умерла, я тогда была еще грудным ребенком. Дедушка с отцом после ее смерти поселились в долине, промышляя охотой и продажей шкурами. Я выросла в лесах этих предгорий. Так и живем.
– Мари, ты хотела бы иметь свой дом?
– Дом? А что такое дом?
– Дом, это когда тепло и уютно, это когда…
– Стойте! – разговор прервал Лелюш. – Всадники впереди.                Мари, – и старик многозначительно кивнул внучке. Девочка ловко запрыгнула в дедовскую повозку, в мгновение выскочила с двумя ружьями, и, пригнувшись, юркнула с дороги, укрывшись на обочине за валунами.
Четверо всадников галопом направлялись в сторону остановившегося обоза, оставляя за собой облака ползущей пыли.
«Спешиться!» – приказал один из них.
Судя по облику, они не внушали доверия. Лохмотья, напяленные на их тела, говорили о том, что джентльмены явно с большой дороги.
– Куда путь держим, старик? – сплевывая сухую слюну, обратился к Лелюшу низкорослый крепыш с пистолетом за поясом.
– Далеко, на ту сторону Роанок.
– Да там одни дикари. Тебе что, жить надоело? Как зовут?
– Кого? – непонимающе переспросил старый траппер.
– Тебя, кого же еще.
– Дядюшка Лелюш.
– Смотри-ка, дя-дюш-ка, – и крепыш скорчил гримасу, от которой его свита начала ржать.
– Кто это с тобой? – крепыш кивнул на Герту, испуганно сидевшую на козлах.
– Она потеряла близких, едет со мной на ту сторону, я же сказал.
– Слышал, не глухой, – дерзнул крепыш. – Скажи-ка лучше, шкуры есть?
– Какие шкуры? – сказал старик, прикидываясь «полным идиотом».
– Мы посмотрим твои повозки, не возражаешь? – нагло, глядя в пространство, не замечая Лелюша и Герту, заявил крепыш и махнул рукой сообщникам. Те быстренько подошли к повозке с мулами. Лелюш сделал шаг в сторону и преградил им путь.
– Не дам! – твердо произнес старик.
Четверка рассмеялась.
– Тогда мы сами возьмем, – сгримасничал крепыш, рассмешив остальных подельников еще больше.
– Мари! – прозвучал голос старика.
В одну секунду со стороны дороги раздался ружейный выстрел. Один из бандитов упал с дыркой во лбу. Остальные не успели понять, что происходит, когда последовал другой выстрел. И еще один свалился перед ногами крепыша. Последний начал было доставать пистолет, но крепкие и ловкие руки Лелюша насадили его на бронзовый нож Ганса Остенбауха. Оставался четвертый. Он попятился назад к лошадям, но не успел вскочить в седло, как брошенный Мари в его спину нож свали его наземь.
Герта сидела изумленная, пытаясь прийти в себя от увиденного. Больше всего ее поразила слаженность действий старика и малышки Мари. А точнее, скорость, с которой они в считанные секунды сумели разделаться с обидчиками.
Лелюш подобрал их оружие и забросил его в повозку. Мари снимала седла с лошадей и передавала их деду, который аккуратно сложил их в повозке Герты, спросив у нее разрешение. Принадлежавших бандитам лошадей привязали к повозке Лелюша. Трупы убрали с дороги и прикрыли ветками. Хоронить их старик отказался, пояснив, что «такой падалью должны питаться стервятники и дикие звери». Они, мол, тоже живые существа и хотят есть.
«Вот и все, можно трогать дальше», – хладнокровно констатировал Лелюш, и обоз двинулся.
Густая ослепительно-белая масса затопила ущелье, когда обоз поутру оказался у берегов Роанок. Солнце спряталось в мягких объятиях речного тумана. Внезапно потянуло холодком. Лелюш спал под повозкой, вздрогнул, встал и, чтобы согреться, снова поспешил под теплую медвежью шкуру. Еще не проснувшись, как следует, он лениво разглядывал солнечный зайчик, дрожавший в густых ветвях на берегу реки. Потом он снова задремал. Сквозь дремоту он уловил какое-то слабое движение среди сухих листьев неподалеку от ложбинки, где на ночь они оставили лошадей и мулов. Ему показалось, что кто-то подкрадывается, и он под шкурой нащупал пистолет, взведя курок. Шорох не умолкал, но теперь было ясно, что подкрадывается к нему нечто длинное и извивающееся. «Нет. Это не краснокожие, – мысленно успокаивал себя Лелюш. – Если бы это были индейцы, то я наверняка бы ничего                не услышал и не почувствовал. Эти бестии умеют слиться с тишиной и потом содрать с тебя скальп». Внезапно взгляд его застыл, сон как рукой сняло. Нет, не змея – рука человека шарила в высокой траве, и он отчетливо рассмотрел эту руку, знакомую ему, которую он не раз дружески пожимал. В тот же миг хитрец Лелюш крепко схватил ее, вскочил на ноги и заставил подняться молодого мужчину лет тридцати пяти.
– Ага, попался! – кричал Лелюш, громко смеясь.
– Ты по-прежнему начеку, траппер, смотрю, не теряешь формы, – также радостно молвил мужчина.
Герта и Мари вылезли из своих повозок посмотреть, с кем это так эмоционально разговаривает старик.
– Мари, – обратился Лелюш к внучке, – погляди, кого черт принес.
– Бонжур, Боб Чарли, – улыбаясь, сказала Мари.
– Доброе утро, мистер, – вслед за ней поприветствовала Герта.
Боб Чарли, или Человек с реки, жил на ее берегах, промышляя паромными переправами, перевозкой трапперов, караванов к голландской фактории и поселениям в нижнем течении Роанок.
По пути к жилищу Боба Мари рассказывала Герте, что он целый год прожил на реке в полном одиночестве, и никто в его затворничество и уединение не вторгался беспричинно. До фактории Ван Лейба от жилища Боба вниз по течению четыре дня пути. В любом другом обществе о нем стали бы судить да рядить, но трапперы и торговцы, сами по натуре одиночки и сумасброды, с глубоким безразличием относились к любым проявлениям сумасбродства или ереси, если те не затрагивали их собственных. И, конечно, вряд ли нашлось бы на свете более спокойная степень сумасбродства, чем у этого отшельника, награди они его таким прозвищем. Но они и этого                не сделали: возможно, по недостатку интереса или понимания. Торговцы, удовлетворявшие его скромные нужды, именовали его «полковником». Всем остальным прозвище Человек с реки казалось вполне подходящим определением. Мало кто интересовался его именем и фамилией, прежним занятием или его прошлым. Трудно сказать, продолжалось ли это боязнью ответных расспросов, отсутствием любопытства или глубоким безразличием, о которых было упомянуто выше.
Герте же казалось, что он мало походил на отшельника. Молодой, стройный, хорошо одетый, выбритый, с негромким голосом и грустно-саркастической улыбкой, он был полной противоположностью традиционному представлению о пустынниках.
Его жилище напоминало Герте, по сути, перестроенную рыбачью  хижину, отличаясь снаружи суровой простотой, характерной для фронтировских построек. Внутри оно было сухим и уютным, состояло из трех комна: кухни, столовой и спальни.
Прожив там достаточно долго, он видел, как унылое однообразие одного времени года уступает место унылому однообразию следующего. Холодные северо-западные ветры приносили ему яркие солнечные утра и сырые безмолвные ночи. Теплые юго-западные зефиры несли ему тучи, дожди и недолгое великолепие быстрорастущих трав, благоухание цветов. Но зимой и летом, в засуху и в дожди с одной стороны всегда вздымались резкие силуэты гор в неизменном вечнозеленом уборе, с другой стороны простирался безбрежный океан леса, за которым никогда нельзя было увидеть резко очерченные контуры горизонта. Летом, когда день начинал клониться к вечеру, солнце скрывалось в густом тумане, который грозно надвигался на берег и в конце концов поглощал его, стирая грань между рекой и небом, уединение Человека с реки становилось полным.
От реки его жилище отделяла лишь узкая полоска земли – весенний прилив покрывал ее сверкающей пеленой воды, летний отлив оставлял на ней случайные дары суши и реки. Бревна, коряги, вывороченные прибрежные кусты лежали там длинными рядами, которые, накладываясь друг на друга, окаймляли берег причудливой бахромой. В самый полдень однообразное сверкание гладких песков нарушалось лишь тенью от крыла речных чаек и внезапной суетой ласточек-береговушек, вдруг срывавшихся с места и серым вихрем уносившихся вдаль.
Боб Чарли пригласил путников к себе в дом. Стоял тихий день.
– У меня есть немого рома, – сказал Боб, обращаясь к Лелюшу. 
– Не откажусь, приятель, – радостно воскликнул старик. – Дядюшка Лелюш никогда не отказывается от хорошей выпивки. Тем более мы ее заслужили. Правда, Мари?
Внучка весело подмигнула деду. 
– А вы, мисс Герта, желаете рому? – спросил застенчиво Боб.
– Я? Право, не знаю. Я никогда не пробовала.
– Так попробуйте, дитя мое, – подбадривал ее старик. – Божественный напиток.
Через некоторое время на столе гостеприимного хозяина лежало вяленое мясо, жареные рябчики, сыр и, конечно же, бочонок рома, к которому старик Лелюш все чаще и чаще прикладывался.
– Почему утром ты подкрадывался ко мне? – спросил заплетающимся языком старик, обращаясь к Бобу.
 – В ложбине я увидел свою лошадь среди еще трех лошадей и пары мулов. Ну и подумал, что это те грабители, которые увели ее у меня не так давно.
 – Грабители? О-о! Среди них один такой маленький крепыш, наглый и дерзкий, так? – икая, спросил опьяневший Лелюш.
 – Похоже, что так. А что, они вас тоже грабанули?
 – Кто!? Они!? – хвастливо произнес старик. – Кха, это мы их грабанули – и Лелюш подмигнул девушкам. Те, в свою очередь, рассмеялись.
– Не может быть!? – пробормотал захмелевший Боб.
– Мо-о-о-жет, – протяжно молвил старик. – Я с ними разделался. Они и глазом мигнуть не успели.
Девушки вновь рассмеялись.
– Эх ты, старый лжец, – с сарказмом произнес Боб.
– Кха, если я лжец, то почему твоя украденная лошадь у меня? Логично?
– Логично. Почему?
– Да нет же, Боб, дедушка не врет, – вмешалась Мари. – Мы действительно уделали этих бандитов, а трофеи забрали себе.
– Да, конечно, я все видела, – встрепенулась слегка захмелевшая Герта. Мари и дядюшка Лелюш – настоящие герои.
– Да уж, герои… Мы так всегда работаем. Правда, Мари? – с гордостью произнес старик.
Внучка снова подмигнула деду.
– Хорошо, верю, – согласился Боб, пристально глядя на Герту.
– Можешь взять своего жеребца, а можешь и двух. Вернее, нет, только своего, другого я дарю мадмуазель Герте – у нее нет лошади, только волы и коровы, – распорядился Лелюш и через мгновение уже захрапел, откинувшись на спинку дубового стула.
Все тихонько рассмеялись. Потом Боб оттащил старика на широкий топчан, накрыв одеялом.
– Леди, вы может обе спать в спальне на широкой кровати, а я лягу там, – сказал Боб и вышел наружу. За ним последовала Герта.
– Герта, я согрею воды, – бросила ей в след Мари.
– Если не трудно, – ответила Герта и хлопнула дверью.
На мгновение Герта почувствовала, что она испытывает интерес к этому парню, но всячески старалась гнать от себя эти мысли. Она в этот миг              не догадывалась, что он, Боб Чарли, испытывает те же ощущения.
Они сидели на берегу реки и мило болтали. Неожиданно Боб Чарли, изрекая откровения, молвил, что лицо Герты ему знакомо. Она за годы его одиночества была везде и всегда с ним его неуловимым духом. Каждое утро, когда лучи солнца разрывали туманную завесу, он просыпался изумленный и озадаченный, будто заново родившийся. Первое гнетущее ощущение давно исчезло, и он в конце концов полюбил этого неуловимого духа, несущего забвение. Ночью, когда облачные крылья простирались над хижиной, он сидел один в ожидании появления ее, о которой грезил все эти годы. Тогда случалось, он оставлял дверь открытой и прислушивался, словно к шагам: что могло прийти к нему из этого смутного, неясного мира? Может быть, даже ОНА… Этот странный затворник не был не безумцем, ни мистиком. Ночью и днем, во сне и наяву, гулял ли он по берегу или сидел у очага – перед ним всегда стояло лицо девушки, похожей на Герту. В ожидании ее появления он жил здесь в одиночестве. Ее лицо грезилось ему в утреннем солнечном свете. Это ее белые руки вздымались над речным туманом. Это ее платье шелестело, когда ветер пригибал высокие береговые травы. Это слышался ее нежный шепот, когда набегающие волны затихали в осоке и камышах.
– Вот почему, когда туман поглощал все вокруг, мне мнилось, что вы стоите рядом со мной во мраке, – романтично прошептал он. – Сегодня утром, когда туман дохнул на меня теплом, мне почудилось, что это ваше дыхание, Герта, – и сладкие слезы навернулись на его глаза.
– Я вас понимаю, Боб, – мягко прошептала она и ее губы коснулись его просоленных глаз.
Следующие два дня прошли в подготовке спуска плота на воду. На этом «Ковчеге Завета» Лелюш, Мари, Герта и их живность с повозками, которых основательно подремонтировал Боб Чарли, намеревались сплавиться вниз по течению Роанок, а потом добраться до фактории Ван Лейба. Лелюш и Мари полагали сбыть там шкуры, закупить достаточно свинца и пороху и вновь вверх по реке отправиться в долину. Герта же по совету Лелюша должна была дождаться какого-нибудь каравана, следующего на запад, и с ним направиться навстречу своей судьбе. 
– Может, тебе стоит подумать о продаже дома, а, Боб? – сказал Лелюш, закрепляя руль на корме «ковчега». – Присоединяйся к мадмуазель Герте и двигай вместе с ней. Послушай старика, сынок. Думаю, что твой отец, Боб, был бы такого же мнения. Чего ты ждешь от жизни? Иди на встречу удаче, пока молод и силы не покинули тебя. Верши дела праведные.
– Правда, Боб, решай, – добавила малышка Мари, подавая деду связку сыромятных ремней.
– Я Человек с реки и здесь мое место, – сухо ответил Боб и направился к Герте, поковавшей на «палубе» пожитки.
– А вы как считаете, мисс Герта? – спросил Боб, глядя ей в глаза.
Герта ничего не ответила, лишь пожала плечами. Она в душе точно была уверена, что желает видеть этого парня рядом с собой.
Боб поднес руку к ее груди, на которой болтался медный медальон.
– Вы позволите, я взгляну?
– Пожалуйста.
– Не совсем понимаю, что здесь написано, – держа в руке медальон, спросил он.
– Это на немецком: «БОГ В КАЖДОМ ИЗ НАС», – пояснила Герта, глядя ему в глаза.
– «Бог в каждом из нас», – неторопливо повторил он и одарил Герту своим поцелуем.
Старик и Мари незамысловато между собой переглянулись.
– Кажется, все готово, мистер Чарли, – громко выпалил старик, так, чтобы целующиеся его услышали.
Герта и Боб, замешкавшись, отскочили друг от друга.
– Отлично, дядюшка Лелюш, – незадачливо бросил Боб. – Поутру можете отправляться.
Когда утренний туман еще устилал тихую гладь небольшой речной гавани, «Ковчег Завета», медленно и плавно управляемый стриком Лелюшем, отчалил от берега. На берегу, махая рукой, с грустью в сердце их провожал Человек с реки. Борьба мотивов одолевала его душу. Чувства к Герте переполняли все его естество. На мгновение ему показалось, что он готов вот прямо сейчас броситься в воду и плыть за ней в неизвестность и только за ней, ни за кем другим. За той, о которой грезил, которую еще так недавно ощущал своими губами.
Герта, не сводя глаз, наблюдала за его величественной статью, время от времени скрывающейся за береговым кустарником. «Ну! Решай же! – думала она умоляюще. – Ну! Прыгай же ко мне…» Но он постепенно скрылся за изгибом реки, и она потеряла его из виду.
– Бьюсь об заклад, вы его еще увидите дитя мое, – отметил Лелюш. – Этот парень вас найдет. Поверьте старику.
Где ты, милый мой Гастон, труль-ля-ля?
Я твоя навсегда, труль-ля-ля, – шутливо пел Лелюш, вызывая легкую улыбку девушек.
Изгиб за изгибом и река привела плот к фактории Ван Лейба.