Изнанка

В том числе и глобус – этот примитивный макет нашей многострадальной планеты, который был подарен ему родителями в первый день знакомства со школой и который продолжает до сих пор виновато занимать место на его письменном столе.

Кроме него… Нет, не стану перечислять и так всем известные символы и чувства, подобные клиньям перелётных птиц и презрению к мещанской оседлости, ибо они не смогут ответить на вопрос, во имя чего наши наставники столь яростно и упорно внедряли в нас романтику путешествий.

Скажу лишь, что покинуть свою родину, наскучившую дождями и метелями, и уехать в страну бесконечных песков и раскалённого солнца его (помимо вышеупомянутых причин) подтолкнули, тоскующая о наполненности пустота души и творчество Антониони.

Придирчивый читатель, заподозривший героя в отсутствии патриотизма, будет отчасти прав. Быть может, благодаря космополитическому оттенку своего имени, Владимир не причислял себя к радикальным патриотам, готовым к броску на амбразуру или избиению инородцев. Он всегда отделял себя от толпы (прошу не отождествлять с «выделял»), считая идею патриотизма недалёкой служанкой власти, помогающей управлять подданными, то есть отторгаемой и нелюбимой им массой. Поэтому его патриотизм можно назвать умеренным, не выходящим за рамки нежности к родителям; дому, в котором вырос; речке, в которой купался жаркими летними днями… , да и то трепет этой нежности ощущался им лишь на расстоянии.

Их было трое, что позволяло сравнивать себя с героями Ремарка. Оставшиеся две недели до отъезда они провели на море, где часто заплывали на одинокий утёс и часами загорали на нём, глядя каждый в свою даль.

Та отполированная волнами скала не обозначена на глобусе, однако упомянута в его ненаписанной книге. На двадцать второй странице имеются такие строки: «В ту пору мы стеснялись плакать, но наши лица были мокры от слёз, от горько-солёных слёз прибоя, всхлипывавшего у серого утёса…»

То была последняя страница, где иллюзия вечной дружбы ещё уверенно существовала. Сумей он тогда заглянуть на сорок первую, в третий абзац, узнал бы, что живут они на одном из проспектов мегаполиса, но даже не встречаются между собой, так как не испытывают на то ни малейшего желания. Впрочем, едва ли он поверил бы прочитанному.

Что же касается принявшей его страны, которую он впоследствии назовёт «Страной Взенитестоящего Солнца», то её изнанку он сумел разглядеть, точнее, начал разглядывать примерно через год своего в ней пребывания. В первое же время он был очарован непривычным колоритом чужой цивилизации с её мечетями, минаретами и мавзолеями; его тревожили и вдохновляли космические пейзажи пустыни, радостно удивляло её яркое цветение ранней весной; он с любопытством присматривался к царству, управление которым безоговорочно осуществлял сильный пол. И, наконец, восточный базар с обязательным акцентом «знаменитый»! В нём ему запомнился не бестолковый шум и утомительное многообразие лиц и товаров, а густой, насыщенный, почти осязаемый аромат. Его любознательный и запасливый нос бережёт в своих закромах этот концентрат по сей день.

Рано или поздно нарядный персидский ковёр отгибается, стыдливо обнажая свою неприглядную сторону. Нет надобности долго искать день, когда эта метафора обратилась в реальность и продемонстрировала ему, используя его знакомого судмедэксперта, жуткие фотографии тел самосожжённых в знак протеста женщин.

С того дня, казавшийся монолитно-непроницаемым, восточный мир раскололся надвое, словно перезревший на бахче арбуз. С одной стороны в нём обитали упитанные важные мужчины, уверенно обосновавшиеся в органах власти, в магазинах, в чайханах и за дастарханами, с другой – их жёны и дочери, согнутые пополам на пыльных хлопковых полях, укутанные платками и пахнущие кислым молоком.

Где она, «жемчужина Востока», призывно извивающаяся в грациозном танце? Нет красавицы. Нет и суммы, достаточной для уплаты калыма за обладание ею.

Самое время глубоко вздохнуть и выпить свежего холодного квасу или, на худой конец, прохладной воды. Как бы ни так! Долго придётся искать по всему Т-скому оазису и в результате удовлетвориться пиалой горячего зелёного чая.

Квас ему только снился, как снился чуть ли не каждую ночь освежающий летний ливень с громом и с запахом надежды. Однажды он признался, что ему приятно просыпаться под оглушительные раскаты того далёкого грома.

На небе же – ни облачка! Откуда ему там взяться? Откуда взяться айсбергу в Чёрном море?

Вот вам и оазис с жалким кишлаком и мутной, глиняного цвета речкой посредине, с посеревшей от безнадёжности зеленью, с неказистыми саманными строениями, с тьмой ядовитых насекомых и змей…

Но и он способен быть раем, когда после недели работы в пустыне, наконец-то, возвращаешься в него, окунаешься с распухшей от зноя головой в мутный поток и испытываешь блаженство. В такие минуты почти невозможно отличить изнанку жизни от её лицевой стороны.

Неожиданно всплыла тема рыбалки. Но не рыба в ней главное, а размышления нашего героя, который однажды утром сидел с удочкой у арыка и думал о прожитых азиатских годах.

Как известный чеховский персонаж, подводя итоги жизни, сокрушался о сплошных убытках, так и он свои умозаключения завершал неутешительными глаголами «расстался», «утратил», «сбросил»… Кстати, последний указывал на потерю вовсе не лишних полутора десятков килограммов веса.

Итак, вы догадались, что он не разучился шутить над собой, а это, согласитесь, - весьма обнадёживающий симптом. Кто знает, может, самоирония и помогла ему выстоять, не расплавиться в пекле, интеллигентно противостоять лукавой гостеприимности аборигенов, готовых в любое время суток ублажить полезного человека пиалой с водкой. Здесь просится восклицательный знак. Впускаю и ставлю его, предварив двоеточием. А между ними размещаю предложение: в то утро он не поймал ни одной рыбки, но зато заслужил наше глубокое уважение! Кто не согласен, прошу поднять левую руку.

Психологи уже давно ответили на вопрос, почему после знакомства с закулисьем рождаются мечты (или антимечты), поэтому, не останавливаясь, сообщу, что и Владимир, насытившись восточной экзотикой, возмечтал о возвращении на родину. Однако сделать это оказалось не просто, и вот почему.

Желающие, а их нашлось слишком много, должны доказать, что не одряхлели физически и не истощились умственно, то есть сдать экзамен. И только после этого отечество раскроет объятия и примет своих блудных сыновей.

Надо сказать, что из множества потерь последних лет наивность оказалась среди тех, о которых он нисколько не жалел. Поэтому, когда, измождённый жарой, с усталыми глазами, обречённо посылавшими лучики светлых морщин к тёмным от загара вискам, охваченный тревогой, надеждой, отчаянием, он с нетерпением ожидал вызова в экзаменационный центр, то не хуже других претендентов понимал, что исход борьбы будет решён не на ковре, а под ним, что определяющим аргументом  в ней будет не сила ума-духа-тела, а сила денег-связей.

Понимали это и его старики-родители, невыносимая тоска которых усиливалась страхом умереть, так и не дождавшись сына. Он чувствовал её, эту тоску, несмотря на тысячи разделявших их километров, а поэтому не столько удивился, сколько обрадовался, узнав, что она сублимировалась в реальный шанс его успеха.

Вспомните, испытывали ли вы когда-нибудь, прощаясь с кем-то или с чем-то, невероятный восторг и предчувствие грядущей свободы? Если да, то предлагаю вам присутствовать при его прощальных беседах с ночным восточным небом, с луной и звёздами, светившими для него каким-то неповторимым светом. Вы правы: поток эмоций и минимум полезной информации.

Луна и звёзды… Их искренность не подвергалась сомнению и превратила расставание в праздник. Другое дело – его менее удачливые коллеги… Когда он делился с ними своим успехом, кривые улыбки зависти, искажали их загорелые лица.

Но вот всё позади! Он возвращается. Родители ждут и чаще обычного посматривают на часы. Их раздражают слишком медленно продвигающиеся по кругу циферблата стрелки. Он же под стук вагонных колёс готовится к очередному прощанию. На этот раз – с мечтой, ибо совсем скоро ей суждено осуществиться…