Преж

               
   Новое, это хорошо забытое старое. Вот , чтобы не забыть совсем, приходится записывать на бумажке. И самому попозже, когда память окончательно отшибёт, перечитать, и потомкам моим будет какое-то представление о прошлой жизни. Нам-то приходится узнавать о прошлом из книг Толстого и прочих классиков, а что они знали о жизни народа? Все их Пьеры и Трубецкие, Дубровские и бедные барышни-крестьянки тоже ничего о жизни народа не знали и  жили на другой планете. Единственный писатель описывавший быт – Гиляровский, да и тот, признаться, описывал быт, большей частью, не простого народа, а или отрепья-ворья, или купцов-обжор.
   А как бы было интересно почитать мне амбарную книгу купца Толмачёва! Ведь наверняка у торгового человека из Камня-на-Оби была такая книга. И вёл он там бухгалтерию и на полях наверняка записывал что-то для памяти... И стояли там даты и суммы, и можно бы было представлять, что купил столько-то рогов и копыт, к примеру, и продал, а на барыш купил сена столько-то, и себе грабли, а жене гребень, и дочери не аленький цветочек а, скажем, прялочку и веретенышко. А попозже на несколько лет вдруг обозначилась в этой книге прибыль – это купец получил от жениха своей подросшей красавицы-дочери выкуп. Тот влюбился в единственную кудрявую во всей округе Анютку, да так, что не пожалел зашитых в пояс золотых, и все вывалил перед её отцом. И не стал долго сопротивляться купчик – выдал сироте дочь.
   И повёл мой дед будущий, кудрявую под венец и стали они жить-поживать, но добра много не нажили, а нажили они пять дочерей.... Но это я шибко разогнался и дополнил собственной фантазией записи из утерянной книги воспоминаниями уже дочерей той Анютки. А из тех дочерей-то только моя мать теперь и жива. Хотя не очень и здорова. Её старших сестёр уже нет на этом свете, но остались их дочери и сыны и уже у них есть дети и, мало того, у их детей есть дети и у тех детей пищат груднички....

   Вот только когда мать моя пошла в школу, тогда и её отец Фёдор Власович Быков начал складывать буковки в слова. До этого он писать не умел, а значит мог только рассказами устными, в долгие вечера, наполнять головы детей. Слушателей было в доме всегда предостаточно. Да и то сказать – хочешь не хочешь, а слушай. Обитателей в избушке столько, сколько могло поместиться лёжа. На двух кроватях, сундуке и остальные на полу – плечом к плечу! Вы не поверите, но не только телефона, но телевизора и компьютера и даже радио в доме не было! Поэтому вечерами или читали вслух или общались. И слышали дети одну и ту же историю по многу раз. Сестра моя Нэля, старшая внучка, жаловалась будучи маленькой: опять преж вспоминают! «Прежью» называли родители прошлое. И, конечно, не записывали никогда. Всё, считалось, в головах сохраняется. А головы то постепенно дырявеют да и уменьшается их количество – вот уж, из обитателей той избушки на краю Демьяновского болота в Кривощёково, осталось только трое – младшая дочь, да две старших внучки. И нет на карте Кривощёкова, а есть Ленинский район, и Демьяновское болото засыпали и поверху населили Троллейный жилмассив. С улицей Троллейной вместо заслуженной Демьяновской. А вместо улочки «10й школьной» непонятное нагромождение девятиэтажек.
   А, как выяснилось совсем недавно, из разговора с той же Нэлей, перебрался наш дед с семьёй, из под Камня, из деревни Дресвянки, не от добра.... Намекнули люди из приближённых к комбеду: тебя, Фёдор Власович, в списки на выселение внесли. Беги! Нашли кулака – корова, овечки, четыре девки, пятая в пузе, да конёк молоденький – инохода. Пришли «средние хозяева» - те, что ходили побираться с двумя сумками по плечам посреди сам хозяин, отбирать имущество в коммуну. Открыли дверь в стайку: о сколько шерсти тут! Бабушка прогнала: не дам! Не растили вы эту шерсть. Но конька взяли. Да стали запрягать в плуг. Пошла кровь изо рта  и кончился конёк. Дед долго плакал на нём – очень он любил коней.
   А как шепнули добрые люди – побежал. Разметил сруб нового дома, чтоб потом сплавить в Новосибирск по Оби, и оставил всю усадьбу на произвол средним хозяевам. А как было жаль нажитого! Ведь сам ходил с сумой в детстве, а сумел нажить тяжёлым трудом и дом, и скотину, и постройки все были. Даже флигель для дачников был!
   Всё бросил и выкопал землянку в Кривощёково. Сунул туда семейство и скорее на стройку Дома Культуры Клары Цеткин (ни дна ей ни покрышки), бригадирствовать. Но не долго поработал – сдуло его с верхотуры, вместе с листом фанеры,  наземь. Поломался наш дед. И пока лежал, лечился, молодая жена  с дочерью пятнадцатилетней, Полей, сбили печь в землянке, и из рамы, брошенной на стройке, соорудили окно. Перезимовали. Дом в деревне продали за бесценок. На вырученные деньги купили конюшню и сделали засыпной домик. Вот в нём-то и жили-поживали.
   И очень жаль что память наша так коротка и не сохранилась та амбарная книга 19го века. И жаль что никому не пришло в голову записывать те истории уже в 20м веке – а неграмотных то уже не было! Ну что ж – начну я, уже в третьем тысячелетии!

     Это я про своих предков по матери пишу – по причине неграмотности не осталось письменных следов и амбарная книга пошла на разжижку печи или раскурку.
P.S. Поправила меня Нэля: в детстве, помнит она, было у них в доме радио. Тарелка черная. А телефона не было, но вот когда отец её — Анатолий Пестов, бывал в командировке в районе, то могли они с матерью слышать голос отца и мужа. Прямо поверх радипесен и басен слышен был его голос: «Столбово! Столбово! Дайте сводку!"   Это он кричал в телефонную трубку, а слышал, наверное, весь район.

   Но вот другой шанс – отец моего отца - дед мой был ревизором и даже наган имел. Умер в 40м году молодым тридцатипятилетним. Значит жил в бурные годы. Вот бы почитать его дневничок! И наверняка там не было бы погонь, стрельбы, любви, измен и прочих бразильских страстей, но там был бы быт. И это даже интереснее чем описание каких-то революций и происки главарей. Я тоже пережил перестройку и делёж СССР, разруху и разложение страны, распад армии и войну с Чечнёй, а рассказать могу не о штурме Грозного и Белого дома – их я и в глаза не видел, а о том как жил в это время и чем был жив. Но оттого что не будет «экстрима» в моих записях, я верю, они не будут неинтересны моим потомкам. И надеюсь что у них будет будущее несмотря на глобальное потепление надвигающееся на планету – уже вторая зима давит на Сибирь невиданными морозами за сорок! Оно и раньше такое бывало – морозы я имею в виду, но не было гласности и интернета и народ жил в неведении о глобальных изменениях на планете. А по радио даже о конце света молчали. Пели в нём песни Пахмутовой и Добронравова и слушали «Маяк».
    Вот однажды я ночевал в морозную ночь в Малом Чике, в избушке-литухе - нашем деревенском домике, куда приходил среди зимы попроведать хозяйство. Слушал транзистор. Это приёмник такой – на транзисторах. А транзистор – это чёрненькая деталька в виде шляпки на трёх ножках, очень похожа на монстров из книжки Уэлса «Война Миров», только гораздо миниатюрнее. И служит эта деталька для ловли и усиления радиосигналов. Значит самая важная в приёмнике, потому и сам приёмник назвали «транзистор».
   Слушаю я, значит, приёмник и начинает меня тошнить от него. От его новостей и навязшей  уже песенки про «БАМ». И достаю я с полки «общую тетрадь» – были толстые такие тетради, на девяносто шесть листов, в клеёнчатых корочках, и читаю отцовские дачные заметки и материны рецепты. А в конце вижу совсем уже другое – а именно записи относящиеся уже к годам околосороковым-пятидесятым. И оказывается это простым рабочим дневником моего отца, начальника геологоразведочного отряда. Всего несколько страниц карандашом – чернильниц в тайгу не носили, а как же было это интересно!
 
   Много написано книг про геологов, и хорошими писателями написано про их приключения, а тут-то подвигов не было. Но простое перечисление фамилий и выданные им задания, меню поварихи, уровень воды в реке и названия падей, рек, гор,  время начала и конца рабочего дня и его итоги, изложенные канцелярским языком, дали мне пищу для фантазии. Долго  топил я ещё печку и курил, представляя горы Шории. Несколько палаток на берегу Тельбеса или Мундыбаша – названия других рек стёрлись в моей памяти, людей в заношенных «спецурах» - так отец называл спецодежду – х.б., и вьючные ящики наполненные мешочками с «пробами» - их они увезут на конях в контору, и всю зиму будут описывать эти камушки и глину. А потом выяснится что там где они кормили всё лето клещей и спали у костров, ничего полезного нет, или есть, но недостаточно для немедленной разработки. Но это ничего! Это тоже результат! Труд и лишения не прошли даром.

   Радио я уже не включал – переваривал прочитанное. Казалось мне что я ощущаю запах конторы геологоразведочной экспедиции – табачный перегар и аммиак – аммиаком проявляли «синьки». Ведь это вчера еще говорили «ксерануть» - сделать копию, значит, а «позавчера» говорили «синить». Была такая бумага специальная – её подкладывали под кальку, на которую наносили тушью ( во морока!) чертёж, а потом уж заряжали в тубус и заливали аммиаком. Отсюда и запах во всех заведениях где делали копии.
   Вот сидя у печки и дышал я воображаемыми запахами детства, да добавлял вони от «Примы», за неимением папирос, кои курили отцовы коллеги.
 Много перечитал я книг в жизни, но основная их масса – сочинения, а документальные скучны. Этот же документ оказался мне полезен и интересен именно потому, я думаю, что писал это родной человек. Уповая на это, я тоже, описывая свои поездки и походы, не рассчитываю на массового читателя – только на близких мне людей.

   Недавно отец вспоминал свою «преж». Не настолько он древний человек, всего то восемьдесят три  года, но упомянул такую технику, о которой я забыл, а мои дети и не слыхивали. Например: фотоаппарат «Фотокор».  Дед мой Михаил Васильевич работал старшим бухгалтером в «СибЗолоте». Была такая организация, располагавшаяся в доме на площади имени   Янкеля Моисеевича Эймана-Аптекмана-Свердлова. В семидесятых там был пожар и здание долго стояло закопченным. А в тридцатые это была мощная контора. Соответствующие были и склады. Вот со склада то и принёс мой дед фотоаппарат и к нему нужные принадлежности. Поэтому до сих пор всплывают кое где в родне  фотографии сделанные в те поры. Маленькие-малюсенькие — с этикетку спичечную.
   Следующий бытовой прибор, как называли раньше, был приёмник «Родина 47». Весил сорок килограммов, да к нему три батареи по четыре кило. Отец носил приёмник в разведку самолично. В рюкзаке. Батареи ехали  на лошадях. Отлично ловил — без помех. Да и что тогда могло мешать в эфире? Гроза разве что. И, хотя и не было в отряде радиостанции, не чувствовали геологи себя одиноко в тайге.

   А потом, в пятьдесят пятом, появилась «Родина 52». Полегче в три раза и батарея только одна. Вскоре появился в нашем доме и фотоаппарат. Обменял отец ружьё «Белка» двадцатого калибра, на фотик «Смена-2». Да в придачу дали ему и ванночки, и фотоувеличитель, и даже пинцетик! И для начала проявитель и закрепитель. Плюс бачок и коррекс. Вот сколько нужно было иметь всякого и всего, чтоб сегодня наши внуки могли видеть серенькие лица молодых своих дедов. Отец мой увлёкся этим делом и даже что-то зарабатывал, делая приходящим к нам чужим дядькам, фотографии. У него была здоровенная лампа, наверное на киловатт, и простыня. «Клиент» сидел перед распяленной простынёй, в глаза ему светила лампа, а отец снимал. У него даже штатив был!
   Однажды, я помню, был несчастный случай на шахте, погиб шахтёр. Делали вскрытие и позвали фотографа. Это, конечно же был отец мой. Других фотографов такого класса в окрестностях не водилось. Нужно было сделать снимки для экспертизы. Пришёл он из больницы встрёпанный  и, я слышал, рассказывал матери что видел. Поразили его лёгкие умершего курильщика. Какие-то иглы, а лёгких нет. До сих пор я не понимаю, почему он, после увиденного, курил ещё тридцать лет.
   А ещё папа делал фоторепортажи для газеты и даже для Павлодарского телевидения. Во!
   Но продолжу про бытовую технику: однажды, в Манжероке, идя с проверки канав и шурфов, отец увидел диво дивное – у палатки, на берегу тогда ещё не знаменитого озера, на дереве, висела небольшая коробочка и музицировала. Папа мой подошёл к отдыхающим и прямо спросил: Вас ист дас? И получил ответ – транзистор. Был пятьдесят девятый год. Конечно же, познакомился он с владельцем маленького чуда - доцентом НЭТИ, фамилии не помню, но отец называл мне её вчера – не забыл благодетеля до сего дня! Этот человек, с эстонской фамилией, согласился сделать отцу приёмник. Только нужны детали. Детали нашёл дядя Вадик – двоюродный брат живший в Москве. Прислал ферритовую антенну и кое-что ещё. И, я помню, едем мы в вагоне, в Новокузнецк.  Электричества нет, горят свечки – одна на два купе, в прорезях над дверями. Отец достаёт склеенную из плексигласа коробочку, проволочку-антенну привязывает к металлическому поручню. Щелчёк, и в купе все опупевают ( обалдевают, фигеют говоря по-сегодняшнему) – что-то шуршит, трещит и даже иногда слышны невнятные голоса! Папа сидит гордый. Да и мы тоже -  наше, «как-бы», радио! Ни у кого такого нет.