Два сеньора из Вероны, Акт четвёртый, сцена четвёр

СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ

Там же.

(Входит Лаунс с собакой.)

ЛАУНС:
Когда слугу собакой заставляют быть, замечу вам, что это неприятно. Ведь воспитав его с пелёнок, как щенка, оберегал от бед и непогод, в то время, как щенки другие  гибли от невзгод. Я так его усердно обучал, что  зависть у других в глазах читал как будто, видя это, завистники твердили хором: «Вот так и следует всех псов учить.» Теперь же, в качестве подарка, сеньоре Сильвии я псину отведу. Зашли в столовую, а псина скок! и у сеньоры со стола стащила курочки кусок. Но пёс манерам не обучен, такой, увы, курьёзный случай. Сказал бы я, как говориться, собаке в обществе собакой быть не надо, а просто быть собакою и всё. Я, взяв вину собачью на себя, пса от расправы спас, как верно то, что я пока живу. Всё тот же пёс в компании собак из высших сфер залез под королевский стол и там (прости мне господи) оправился при всех, заставив общество в свои платки уткнуться. «Собаку вон!»: вопит один, «Откуда пёс?»: кричит второй,  а третий: «Выпороть его!», а герцог громче все орёт: «На эшафот! На эшафот!» Учуяв запах мне знакомый, я тотчас осознал, что это пёс мой Краб изволил обозначить право первым быть. Тогда я вынужден был обратится к мастеру собачьих наказаний и спросил: «Ты хочешь выпороть собаку?» «Да», говорит, «хочу». А я ему в ответ: «На пса не справедливо, друг мой, ополчился: не пёс, а сам я помочился». Не долго думая, меня он, как собаку и отхлестал и выгнал вон. Найдёте ль вы пример такой, когда слуге прислуживает барин. Клянусь вам — нет! Хотя бы вспомнить случай, когда не он, а я в отсидке был за пудинг, что утащил мой  пёс, а у позорного столба стоял я за гусей, которых придушил он, за что его бы самого давно бы придушили. Ты ж , пёс сейчас об этом не припомнишь. А я вот не забуду, как ногу некрасиво приподняв, когда с сеньорой Сильвией прощался я, на юбке госпожи ты след неизгладимый свой оставил. Я вытворял когда-нибудь такое?

(Входят Протей и Юлия.)

ПРОТЕЙ:
Ты говоришь, что Себастьяном величают? Приходишься по нраву мне ты, а вот и поручение к тому ж.

ЮЛИЯ:
Готов исполнить.

ПРОТЕЙ:
Надеюсь
(обращается к Лаунсу):
Ну, сукин сын! И где ты шлялся целых двое суток?
ЛАУНС:
К сеньоре Сильвии я шлялся, господин, по вашей просьбе. Водил собаку к ней.

ПРОТЕЙ:
Как отнеслась она к сокровищу такому?

ЛАУНС:
Она его дворняжкой назвала и благодарность выразила тем же уличным жаргоном, достойным этого подарка по её словам.

ПРОТЕЙ:
Но всё же мой подарок приняла?

ЛАУНС:
Ну, что вы в самом деле! Конечно нет. Привёл её назад.

ПРОТЕЙ:
Да как ты смел ей это предлагать от имени меня?

ЛАУНС:
Пушистик ваш, сеньор, украден у меня мальчишкой палача на рынке. Был вынужден сеньоре предложить свою собаку по размерам больше в десять раз, чем ваша, а значит  в десять раз ценнее и подарок.

ПРОТЕЙ:
Пошёл же вот искать мою собаку! И без неё ко мне на дух не появляйся. Сказал же, прочь! Не раздражай меня. Презренный раб, меня срамишь ты только!
(Лаунс уходит.)
Тебя я нанял, Себастьян,  по той причине, что мне помощник молодой необходим, способный выполнять мои  распоряженья в срок и с толком. А этот деревенский олух не способен ни на что. Как понимаю я: ты и лицом и поведением достойным, а равно как и светским воспитаньем наделён. И знай, что это главные причины, почему беру тебя на службу. А сейчас: возьми кольцо и передай сеньоре Сильвии.  Самой любовью было мне даровано кольцо.

ЮЛИЯ:
Похоже, не было любви. А, может, просто умерла?

ПРОТЕЙ:
Нет, кажется, жива..

ЮЛИЯ:
Увы!

ПРОТЕЙ:
Как понимать «увы»?

ЮЛИЯ:
Не вправе быть судьёй, но все же жаль её.

ПРОТЕЙ:
И по какой причине?
ЮЛИЯ:
Сдаётся мне: она любила вас не менее, чем вы сеньору Сильвию сейчас. Она в мечтах о том, кто более не помнит, а вы мечтах о той, кто безразличен к вам. Бывают у любви такие повороты! Как не воскликнуть здесь «увы»?

ПРОТЕЙ:
Довольно разговоров. Вот кольцо, а вот письмо в придачу. Там комната её. Скажи красавице моей, что жду её небесный лик, обещанный мне ею. По завершении задания к сеньоре  вернись ко мне в обитель, где и найдёшь меня в унынии и грусти.
(Уходит.)

ЮЛИЯ:
А много ль женщин, кто способен на такое? Увы, несчастный мой Протей, лисицу нанял ты пасти своих ягнят. Но что ж я, глупая, жалею так того, кто ранил сердце мне обманом? Любя её, меня он презирает, а я, его любя, должна жалеть. Кольцо при горестной разлуке на память добрую о пламенной любви ему вручила. А вот теперь, несчастному гонцу, роль уготована  любовного посла от имени того, кто предал, от имени того, кто осуждён. Нет преданней любви, чем та, что в сердце я ношу, но не могу быть истинным слугой владельца сердца моего, пока не докажу я ложь предавшего меня. Стараться, тем не менее, я буду, хоть видит бог: с прохладою и неохотой.
(Входит Юлия в сопровождении служанки.)
День добрый, госпожа. Скажите, где сеньору Сильвию могу я отыскать для разговора.

СИЛЬВИЯ:
Положим — я. Так что сказать хотите?

ЮЛИЯ:
Коль вы, тогда терпения прошу меня послушать. Я прислан к вам особым пор ученьем.

СИЛЬВИЯ:
Кто ж вас послал?

ЮЛИЯ:
Хозяин мой сеньор Протей.

СИЛЬВИЯ:
Да, да. Прислал он, видно, за портретом.

ЮЛИЯ:
Да, госпожа.

СИЛЬВИЯ:
Урсула, принеси портрет мой.
Отдав портрет хозяину, скажи, что  образ Юлии, который он забыл, его бы скрасил жизнь гораздо лучше тени этой.

ЮЛИЯ:
Прочтите-ка письмо, сеньора. Ах, извините — это не для вас. Вам предназначено другое. Вот оно.

СИЛЬВИЯ:
Хотелось бы на первое взглянуть.
ЮЛИЯ:
Я права не имею вам показывать его.

СИЛЬВИЯ:
Так забери же ты и это! Мне нет нужды его читать. Ведь кроме клятв и уверений в нём ничего я не найду. А клятвы он на ветер все бросает, как я клочки его бездумного письма.

ЮЛИЯ:
Он и кольцо, сеньора, посылает вам.

СИЛЬВИЯ:
Он сотни раз твердил мне, что кольцо ему невеста на прощанье подарила. И как же смеет он кольцо мне посылать? Его неверная рука кольцо носила, моя же Юлию не смеет оскорбить.

ЮЛИЯ:
Она тебя благодарит.

СИЛЬВИЯ:
Что говоришь ты?

ЮЛИЯ:
Благодарю вас за сочувствие, сеньора, мой господин жестоко обошёлся с ней.

СИЛЬВИЯ:
Так ты её, выходит, знаешь?

ЮЛИЯ:
Как самого себя. И плакал сотни раз, когда страдания несчастной вспоминал.

СИЛЬВИЯ:
Поди, узнала, что Протей ей изменил.

ЮЛИЯ:
Уверен, что узнала и страдает.

СИЛЬВИЯ:
А хороша ль собой?

ЮЛИЯ:
Когда любил её, была прекрасна, сказал бы: наравне с красою вашей. Теперь же зеркало её лица не видит и солнце лик её без маски оскверняет, а ветер на лице рисует грубые узоры и розы щёк  давно уже увяли. Черней меня она сегодня ходит.

СИЛЬВИЯ:
А высока ли ростом?

ЮЛИЯ:
Со мною наравне. Когда на Троицу гуляли и представление давали, мне выпало играть девицу и наряд прекрасной Юлии пришёлся впору мне: как будто на меня его и шили. Об этом все мужчины говорили. Вот и выходит, что мы роста одинакового с нею. А, кроме прочего, расстроил я её своею ролью. Играя Ариадну, та, что брошена изменником Тезеем, я так искусно роль исполнил, что Юлия слезами обливалась. И, вспоминая роль несчастной Ариадны, я Юлию всё время представляю и снова за неё переживаю.


СИЛЬВИЯ:
Она вам, юноша, должно быть благодарна. Ах, бедняжка, покинутая, брошенная всеми!
Твои слова меня растрогали до слёз. Вот кошелёк, возьми его себе. Путь это будет, юноша, наградой за сострадание к покинутой сеньоре. А теперь прощай.

(Уходит в сопровождении служанки.)

ЮЛИЯ:
Благодарить она вас будет, коль сойдётесь с ней. Как дама эта обходительна, мягка и миловидна. Хозяин мой, надеюсь, не увидит это, лишь холод глаз её прекрасных, пронизывающих сердце из-за сочувствия к моей покинутой сеньоре. Не предсказуема любовь в своих уловках! А вот портрет. Рассмотрим же его. Коль мне приладить все её уборы, и я б смотрелась так же, как она. И всё ж польстил натурщице художник, а, может, я сама себя превозношу. Она — брюнетка, я — блондинка и, если  в этом весь секрет любовный, то я парик себе достану в том же тоне. По цвету глаз мы с нею схожи, лишь лбами, вроде, не похожи: её — пологий, мой — высокий. Что он увидел в ней и не нашёл во мне? Ужели же любовь есть божество без глаз? Пойдём же, тень, соперница моя. О, ты, бесчувственная форма, как можно целовать, боготворить тебя! И если б был какой-то смысл в подобном поклоненьи, хотел б я в статую превратиться. Но ради доброй госпожи не буду спорить, иначе бы такое сотворила, что господин, взглянув на образ с мёртвыми глазами, клянусь Юпитером, тебя не захотел бы больше видеть.

(Уходит.)