О покойнике - только хорошо

              О ПОКОЙНИКЕ  -  ТОЛЬКО ХОРОШО

Рассказ



Эмма проснулась в четыре часа утра оттого, что увидела странный сон. Ее сын Вадик, одетый в свое дорогое черное кашемировое пальто, взял ее под руку и сказал: «Пойдем,  погуляем. На кладбище…» Она тяжело поднялась с кровати, откинув темно-зеленую шелковую простыню, пошла на кухню варить кофе. Хотя сердце часто билось, и давление, видно,  зашкаливало. Но Эмма не стала его измерять дорогим  японским  автоматическом тонометром, потому что знала – все равно обманет, и налила  в чашку  слабый, но очень ароматный дорогой кофе. Потом прошла в комнату, посмотрела на часы, включила  телевизор и стала ждать настоящего утра, чтобы позвонить сыну на работу – в такую рань она будить его не хотела.
Эмма в полудреме  сидела в кресле и почти закрытыми глазами смотрела на большой экран телевизора, отключив звук, чтобы не разбудить соседей. Вдруг она услышала слабую мелодию и мужской голос, который тихо-тихо напевал. Она вслушалась, замерев, и расслышала слова давно забытой песни: «Между мною и тобою – гул небытия, звездные моря, тайные моря, как тебе сейчас живется, вешняя моя, нежная моя, странная моя?..» Эмма с недоумением покрутила головой и прислушалась к звукам за стеной соседней квартиры, где жил престарелый алкоголик. Но он не мог так  задушевно петь своим противным ржавым голосом, который она часто слышала  сквозь стену, когда к нему приходили собутыльники.
Ей стало еще беспокойнее. Она принялась ходить, прислушиваясь к тишине. Но пение больше не повторялось. Наконец, утомившись, Эмма легла на  темно-зеленую шелковую простынную и задремала. Проснулась она от телефонного звонка. Взяла трубку, посмотрела на часы. Было двенадцать. Звонил Вадик.
-Отец умер,- сказал он.-
-Когда?- спросила она.
-Сегодня в четыре часа утра.
Они молчали, каждый на другом конце города. Еще недавно  жили вместе в большой квартире в центре, но разъехались. Эмма считала, что так Вадику будет лучше и спокойнее.
-Значит, в четыре,- сказала она.
-Да,- ответил сын и добавил,- надо хоронить.
-А что, некому?
-Не знаю, из больницы мне позвонили.
-Так ты у него был, иначе откуда у них твой телефон?
-Нет, я не был. И не знаю, откуда у них мой телефон.
-Но кто же мог дать им?
И тут же оба замолчали, догадавшись. Но больше говорить об этом не стали.
…Подъехав к моргу, они увидели там Светку с какими-то бумагами в руках. Рядом с ней была ее подруга. Эмма резко развернулась и пошла прочь. Вадик поспешил за ней. На остановке он взял такси и уехал на работу в своем дорогом черном кашемировом пальто. А Эмма пошла в часовню при больнице. Купила свечи, подошла к  кануну и, настороженно оглянувшись, поставила одну вниз фитилем, не перекрестившись. Затем пошла к  иконам и стала расставлять свечи как положено, крестясь и низко кланяясь. И вдруг снова услышала тихое пение: «Если хочешь, если можешь - вспомни обо мне,
 вспомни обо мне, вспомни обо мне,  хоть случайно, хоть однажды вспомни обо мне, долгая любовь моя…» Она вздрогнула и посмотрела наверх, под купол часовни. Оттуда на нее смотрели ангелы. «Разве в церкви могут так петь, неужели кто-то здесь смотрит телевизор?»- подумала в смятении Эмма и пошла к выходу.
Дома она не могла найти себе места, что-то надрывалось у нее в душе, хотелось с кем-нибудь поговорить об этом, но о таком ни с кем, даже с сыном, говорить было нельзя. Она померила давление, выпила лекарство, села в кресло, включила телевизор без звука и стала вспоминать самые страшные дни в своей жизни. Когда узнала, что ее муж изнасиловал их приемную дочь тринадцатилетнюю Светку, которую они растили с пяти лет. Однажды она пришла домой и застала девчонку, всю в слезах, на коленях у своего дяди, которого они с мужем тоже опекали и который за это обещал завещать свою квартиру Светке. Эмма кинулась к дочери, а та еще сильнее  зарыдала и бросилась к ней на шею.
-Ты что с ней сделал?- растерянно спросила Эмма.- Ударил?
-Не я, не я это сделал,- вскочил старик и побежал к дверям.- Сами, сами виноваты, не отдам я вам квартиру, вот вам за это!
-А кто, кто  тебя ударил?- спрашивала Эмма, прижимая Светку к себе.
-Па-а-па? И не ударил.
-А что…- у Эммы похолодело в груди.
-То, что у меня теперь ребеночек будет,- лепетала сквозь слезы Светка.
Эмма посадила Светку на диван, ушла в кухню и долго сидела, словно окаменев, за столом. Потом взяла трубку, набрала рабочий телефон мужа и не велела ему приходить домой. Никогда. И он не пришел. Больше они не виделись.
Светке сделали аборт, она еле-еле закончила школу, начала пить, водить друзей. Эмма чувствовала, как  приемная дочь ненавидит ее и однажды даже попыталась отравить. Но все обошлось. Эмма выздоровела. Она покорно терпела издевательства над собой, считая себя во всем виноватой. Виноватой без всякой вины. Но она понимала дочь, которая ждала от нее помощи, а мать ничего не замечала и позволяла взрослому мужику глумиться над ней. Да еще потом ложилась с ним в постель, а он при Светке даже целовал ее. Но когда Светка, натянув на лицо одну из  дядиных масок, которые тот сам мастерил и приносил ей из дома еще когда она была маленькая, по пьяни накинулась на пятнадцатилетнего Вадика, пытаясь стянуть с него джинсы, Эмма не выдержала. Она поехала к дяде и за большую сумму денег попросила приютить Светку, тем более, что он уже нуждался в сиделке. Старик тоже выпивал, а роль сиделок исполняли какие-то подозрительные девицы, называвшие его Жориком. Когда Эмма попыталась их выпроводить, они вдруг надели на лица маски чертей с рожками и стали показывать через разрезы ей языки. Она пришла в ужас и спросила дядю:
-Они хотя бы совершеннолетние?
-Какие такие совершеннолетние – старухи, что ли? Таких не держим! – прошамкал старик и гоготнул.
Эмма настороженно посмотрела на дядю, что-то в ее душе екнуло, но она тут же подумала, что старик впал в детство и теряет разум. Тем более, здесь нужна Светка, а то, чего доброго, квартиру у деда уведут. Девок она все-таки вышвырнула за дверь прямо в дядиных уродливых масках. Они кричали в коридоре, что вызовут полицию и посадят ее за избиение несовершеннолетних. Но Эмма не слушала и принялась убирать дядину квартиру, грязную и запущенную до омерзения. Он лежал на кровати и  следил за ней глазами. Когда она полезла в стол, чтобы разобрать там бумаги, он зашамкал: «Не надо, оставь, я сам!» Но Эмма не послушала и открыла стол. И тут же в ужасе задвинула ящик, в котором рядом с зубными протезами лежал муляж женских половых органов из воска. От него воняло. Эмма сделала вид, что ничего не было, и продолжала убирать. Но как только дядя задремал, снова открыла стол и выгребла оттуда и муляж, и множество  отвратительных масок. Все засунула в черный пакет и выбросила на помойку.
Вскоре приемная дочь переехала.
Эмма осталась вдвоем с сыном, но отношения у них разладились. Она терпеливо сносила его комплексы до тех пор, пока он не выучился, не стал самостоятельным. А потом разменяла квартиру, а ему оставила завещание. Никогда они не разговаривали больше ни о Светке, ни об отце Вадика. И вот теперь он умер, а Светка пришла его хоронить.
«Все правильно,- думала Эмма,- это их дела, мне-то что…» И вдруг снова услышала тихое пение: « Между мною и тобой - века, мгновенья и года, сны и облака. Я им к тебе сейчас лететь велю. Ведь я тебя еще сильней люблю…» Эмма откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Но пение оборвалось, и наступила тишина. Тогда она подошла к телефону и набрала Светкин номер.
-Как прошли похороны?- спросила Эмма.- Тебе деньги не нужны?
-Деньги всегда нужны. Похоронили,  как надо. И поминки были в дедушкиной квартире. Да мне не привыкать родственников приемных хоронить,- пьяно усмехнулась в трубку Светка,- вот и деда сама хоронила. Вас не дозовешься…
-Деньги я тебе вышлю почтой,- сказала Эмма. И неожиданно для себя добавила,- спасибо за заботу.
-Да уж пожалуйста. И вам спасибо за заботу. За бо-ольшую такую заботу!
Эмма напряглась и, не желая, чтобы разговор перешел  на тяжелую для нее тему, сказала:
-А разве это не забота – то, что ты живешь в квартире деда?
-Квартира – это хорошо. Но ты знаешь, сколько она мне стоила, сколько я за нее заплатила этому старому хрычу, твоему дяде?
-Это не ты, это я ему заплатила,- сказал Эмма.
-Ты,- захохотала в трубку Светка,- и ты – тоже? Ну, дела!
-Ты о чем? – спросила Эмма, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
-Да все о том же. Зачем отца из дома выгнала? Все поняла, все решила, всех развела, обо всех позаботилась, да? Умная ты наша… И обо мне позаботилась, квартиркой обеспечила. У дяди своего, пи…
Она не договорила, вернее, Эмма бросила трубку и тяжело села в кресло. Потом встала и еле-еле дошла до постели. Легла, услышала, как в голове что-то звенит, словно кузнечик летом на лугу трели выводит. И сквозь этот шум снова стала пробиваться тихая песня: «Как тебе сейчас живется, вешняя моя, нежная моя, странная моя? Я тебе желаю счастья, добрая моя, долгая любовь моя! Я к тебе приду на помощь,- только позови, просто позови, тихо позови. Пусть с тобой все время будет свет моей любви, зов моей любви, боль моей любви! Только ты останься прежней - трепетно живи, солнечно живи, радостно живи!»
Эмма лежала на спине и широко открытыми глазами смотрела  на потолок. Песня оборвалась. Она встала, взяла трубку, набрала номер Вадика и попросила:
-Ты когда-нибудь виделся с отцом?
-Нет, никогда. А зачем?
-Да так, может быть… Ты не проводишь меня на кладбище?
-Извини, мне некогда.
По равнодушному тону Вадика она поняла, что тот не лжет. Отца он помнил плохо, ведь она выгнала мужа из дома, когда сыну исполнилось только восемь лет. Эмма никогда не рассказывала ему, что произошло,  видимо, он сам догадывался о постигшем их несчастье. Но старался  не вникать и рос скрытным и замкнутым. Она почти была уверена, что и он ее не любит. «Сдохнуть бы», - подумала Эмма и начала одеваться.
На кладбище она долго плутала, пока не нашла свеженасыпанную могилу с фотографией мужа. На могиле лежал одинокий пластмассовый венок. «Даже креста не поставили»,- вздохнула Эмма и вспомнила, что на мусорной свалке видела новенький крест, кто-то выкинул, заменив его на модную гранитную плиту. Она пошла на свалку и подняла этот крест. Подумала: «Чужой, наверное, нехорошо с чужим крестом, но ведь и я всю жизнь протаскала на себе чужой крест да еще заставила его нести сына и мужа, и опять нет мне прощенья, да за что ж так, Господи?..»  Эмма  воткнула крест в горку свеженабросанной земли и присела на лавку на соседней могилке. Она сидела и слушала тихое пение: «Между мною и тобой - века, мгновенья и года, сны и облака. Я им к тебе сейчас лететь велю, ведь я тебя еще сильней люблю. Пусть с тобой все время будет свет моей любви, зов моей любви, боль моей любви. Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи. Счастливо живи всегда…»
Остывшее тело пожилой женщины нашли на кладбище два молодых могильщика. Оно лежало на свежей могиле под покосившимся крестом.
- Смотри-ка,- сказал тот, что увидел ее первым,- еще одна! Ну что, будем  Михалычу звонить?
-Ага, разбежался,- возразил ему второй,- чтобы нас еще замели. Три изнасилованных мертвых старухи на кладбище, вся полиция на рогах, маньяка ищут. Им все равно кого брать, лишь бы отчитаться!
-Тогда пройдем лучше мимо,- сказал первый.
И тут они увидели, как среди могил мечется  фигура мужчины в дорогом черном пальто. Это Вадик искал мать. За ним семенил начальник кладбища Михалыч, указавший место захороненного.  Вадик подбежал к матери, наклонился над телом и заплакал. Потом вынул из кармана сотовый телефон и набрал номер полиции.
Молодых могильщиков забрали с кладбища через два часа, после осмотра места происшествия. Уже к вечеру все разъяснилось, женщина на свежей могиле умерла сама, и парней отпустили. Во дворе райотдела  одного из них ждала мать.
-Сережка,- кинулась она к нему и зарыдала,- ты целый хоть?
-Да не совсем,- сказал парень, потирая правый бок.
-Били, черти? – прошептала женщина,  опасливо оглядываясь на окна райотдела.
-Да ладно, ведь выпустили.
-Сережа, сынок,- тихо плакала мать, заглядывая ему в глаза,- ты  ничего такого не делал? Скажи мне, скажи, а то как я жить-то с этим буду?