Музыка

Меня всегда вдохновляла музыка…Я жил с ней постоянно и моногамно, как с женщиной, с которой связан навсегда и не можешь расстаться ни на минуту. Даже если это НАВСЕГДА продолжается недолго. Музыка, если вы любите её страстно, всем сердцем, всегда с вами. С аудионосителей она переселяется в вашу душу и звучит там, не умолкая, сопровождая вас разными оттенками, в зависимости от настроения.
Как я определяю свою музыку? Как женщину. Я просто чувствую-моё это или нет.
Всегда, когда уходила женщина, музыка оставалась. Она оказывалась преданнее женщины. Но она была наша общая, и ещё долго, сама того не желая, терзала воспоминаниями. Терзала яростно, понимая, что дни её сочтены, и она умирает. Она, рождённая любовью, чувствовала, что невиновна, и держалась из последних сил. А я начинал бороться с нею со знанием дела и с усердием палача.
Я вытеснял её другой музыкой. Дикой, наполненной языческими обрядами, жаждой свежей крови, запахом пота, табака и перегара.
Я действовал расчётливо, используя все психологические и физические приёмы. Устраивал ей допросы с пристрастием, бил ногами…Она отхаркивалась кровью и, уже скрюченная, отупевшая от боли и страха, всё продолжала подвывать свой мотив…
Тогда я шёл на последнее средство.
Я впускал в своё сердце музыку другой женщины. Ненадолго. Чаще всего, эта музыка была совершенно невыносима; впустить её можно было только из тех соображений, что подобное лечат подобным. И тогда ОНА умирала.
Умирала молча, уставившись мимо меня стекленеющим взглядом. Меня это всегда бесило. Бесило от бессилия сделать ещё что-то более страшное, чем я делаю. Она умирала, как умирают животные, которые никогда не просят пощады, что всегда возвышало их над людьми. Люди, убивая ради забавы, сами в минуты, когда смерть тащит их за ногу по грязному полу, скулят до последнего, пока она не затыкает им рот печатью бессмысленного оскала.
А я торжествовал…
Я полностью выздоравливал, быстренько изгонял чуждые ноты случайной попутчицы, порой настолько нетактичным образом, что удивлялся сам себе. Но я мог себе это позволить. Теперь я был хозяином положения.
Наскоро притоптав могильный холмик, я ловил такси и отправлялся в свою комфортную холостяцкую жизнь. Я вваливался в свою квартиру, восторженно и бестолково бегал по ней и, пытаясь, навести некое подобие порядка, искоса поглядывал на механическое сооружение, воспроизводящее музыку.
Оно сиротливо жалось в тень и преданно перехватывало мой взгляд. Недоверчиво, ожидая скорее тычка, чем ласки. Чувствуя свою, пусть косвенную, но всё же вину.
В конце концов, я не выдерживал положенной паузы, подходил к нему, оглядывал несколько минут, наполняясь чувством какой-то, не привязанной конкретно к чему-то ностальгии. И вдруг я превращался в старого шарманщика. Бережно брался за ручку, ощущая тепло, оставленное мной же самим, поглаживая резные бока моего единственного друга, к тому же дающего мне средства к существованию…
А потом рождалась новая музыка. И мой дом заполнялся людьми. Множеством людей. Любимых мною и любящих меня. Пришедших по приглашению и без, из прошлого и будущего, из настоящего, из этой самой минуты, в которую я рождаюсь заново, в которую я почувствовал в своём сердце Бога.
Мысленно мы пожали друг другу руки, и я очнулся под звуки оркестра Глена Миллера. А рядом была ТЫ.
Ты стояла, глядя на меня большими голубыми глазами, и мне почему-то подумалось, что у моря они были бы синими-синими…
Видя тебя впервые, я не только не удивился, но почувствовал тебя настолько близкой и родной, что удивился бы, если тебя не оказалось бы рядом. В эту минуту дверь тихо открылась и вошла маленькая девочка. С такими же красивыми голубыми глазами, как у тебя, в забавном платьице, которых нынче мамы своим дочкам уже не одевают.
Она подошла, взяла в свои ручонки твою и мою руки…
Я спросил: - Ты кто?
- Я? Ваша музыка. А вы меня не убьёте?


2004.