Гланды

 
                (Из мемуаров)
               
 
        ПРИГОВОР

      После окончания школы я заболел. Простудился. В горле воспалились  миндалины. То ли врач, то ли родители решили, что их надо вырезать. Тогда это было в порядке вещей. Мне кажется, советская медицина была в то время самой передовой и непререкаемой.  Гланды надо было вырезать и всё! Вырезать навсегда!  Чтобы не болеть!   И не лечить.       Потому  что лечить то, как следует,  не умели. А, может, и нечем было.

      Итак, я попал в больницу. А там, таких как я,  видимо- невидимо. В нашей палате только человек пятнадцать. И все предоперационники. Но все  -   младшенькие, малолетки.   От их коллективного присутствия  я почувствовал себя одиноко и обречённо. Правда, на кровати у противоположной стенки вскоре появился ещё один моего возраста парень, по виду баскетболист,  от присутствия которого я приобрёл некоторую уверенность, что я здесь в общем – то не особенно одинок и, значит врач не особенно ошибся, приговорив меня к отсечению  некоторой части моего бренного тела.


       ЭКЗЕКУЦИЯ

     Настал день расплаты за беспечное отношение к здоровью. Сцена расправы представляла из себя кабинет с  небольшим набором медицинских инструментов на маленьком столике. Руки мои,  не мешкая, привязали к подлокотникам кресла, на который я, спокойно было, сел. Уже не вырвешься. Слева поставили на стул огромный белый таз, в который запросто уместилась бы моя отрубленная голова, не то что гланда. Беспокойство усилилось, когда в кабинет вошла палачиха, но при ближайшем рассмотрении она оказалась молодой, не вызывающей  отвращения девушкой, а когда уселась передо мной и зажала своими ногами мои, я не только оставил мысль о возможном побеге, но и проникся к ней не то, что симпатией, а каким то доверием и сознанием, что останусь живым. Мысли мои пришли в ясность и я решил отдаться на произвол судьбы.

       И тут произошло не предвиденное.
 
       Как будто по чьей-то  команде  дверь кабинета неожиданно открылась, и в помещение, мне показалось, не вошли, а ввалились люди, чуть ли не строем прошли,  встали напротив меня и все, опять как по команде, вперились в меня взглядом. Это были студенты.     Злорадства на их лицах не было, но и сочувствия я не усмотрел. Большая часть девушки и два-три парня. Я понял, что играю главную роль Кролика в анатомическом театре, а зрители пришли посмотреть, как будут дергаться ножки у бедного животного, если их отсечь. Впрочем, отсечённая гланда тоже может подавать признаки жизни, но не так долго.    А они как раз пришли засечь время пульсации.

      В жизни мы все в той или иной степени  актёры и свои  роли    стараемся исполнять исправно, а некоторые и неплохо в меру своего развития и  таланта. Поскольку везде есть зрители, от них не увернёшься, мы все это знаем. Поэтому приходится быть всё время начеку. Меня же застали врасплох. Не предупредили, разрешения не спросили. Я не знал, как себя вести. Роль моя была главная, поскольку я - главное действующее лицо, а зрителей много. Я не знал, что изобразить на лице, а слов перед спектаклем мне не дали. Выпятить перед казнью геройскую грудь и запеть Интернационал в моём униженном состоянии я не мог в силу абсурдности ситуации. Выглядеть незаслуженно осуждённым на казнь при огромном количестве зевак было выше моих сил.  Ладно бы казнили за какую - нибудь вину или преступление, за убийство, например, как Емельяна Ивановича Пугачёва. Принародно.

 А меня то за что?  Нашли злодея!  Меня!

           Ну? И что делать? Ведь не убежишь,  я привязан.

           Оставалось только дальше играть роль злодея кролика по дальнейшему развитию событий.

      А события не заставили  себя долго ждать. После того, как исполнительница Второй роли смазала мои миндалины  йодом и начала делать уколы, мои зрители начали корчить рожи, отворачиваться и всем своим видом показывать, как им нехорошо и даже хуже, чем мне. Мне их поведение сразу и очень не понравилось. Противно было на них смотреть. Когда Вторая роль, вздохнув и набрав в себя воздух, сжав губы и не выдыхая, взяла в правую руку трубку с торчащей из неё проволочной петлёй, все зрители напряглись и вытянули шеи. У многих их руки картинно прикрывали губы. Но волновались не только они. Судя по тому, как долго не выдыхает  Вторая роль, стало понятно - она очень волновалась, из чего я сделал вывод: ПЕРЕДО МНОЙ ПРАКТИКАНТКА. Тут волноваться вслед за всеми начал и Я.

Чтобы не усугублять ошибку режиссёра постановки и погасить волнение Второй роли, я с обреченной кротостью Кролика послушно раскрыл рот.

       И тут пошло как по МАСЛУ. Видя моё показное спокойствие, Вторая роль облегчённо вздохнув, надела петлю на первую миндалину и начала  дёргать за проволоку из другого конца трубки, чтобы отсечь её. Дикая боль обожгла мне всю раскрытую пасть. МАСЛО, о котором я говорил, кончилось. Петля в трубке застряла, перекусив только наполовину миндалину. Кровь ручьём выливалась из моего открытого рта, сперва в таз, а потом уже не только на меня, но  уже и на Вторую роль, поскольку она пыталась дёргать петлю и взад и вперёд, лишь бы снять её с миндалины.

      Что здесь творили зрители! Они начали вопить!
 
      С каждым движением руки Второй роли они в унисон дёргались в направлении её руки. Но это не помогало. Петля не слезала. Студентки  издавали такие звуки, что мороз по коже дошёл и до меня, несмотря на адскую боль.  Наконец, Вторая роль опустила окровавленные по локоть руки и стала соображать, что же делать. Трубка с петлёй  висела из раскрытого рта. Мне стало жаль палачиху и вдруг я,  картавя из -за трубки во рту, спросил через силу и боль: «П-актиа-а?»   Меня поняли! Ассистирующая сестра быстро и горячо заговорила: "Что-ты, что-ты, она опытный врач! Она не практикантка!». Мне стало безразлично - врёт она или не врёт.

       В горле горел огонь нестерпимой  боли. Кровь  раскрасила меня до колен. Я, наверное, начал умирать. Душа потихоньку стала отлетать и поднялась уже метров на пять и я вдруг   увидел себя с этой высоты.       Палачи испанской инквизиции  с их дыбой и испанскими сапогами явно  были менее жестокими, а может даже добродетельными и милыми людьми. Просто работы у них другой не было.

      Время идёт, я летаю... .  И вдруг Вторая роль с окровавленными руками  садиста вскочила с табурета и пулей вылетела из операционной. Я срочно грохнулся с пяти метров опять на свою табуретку... .  Зрители  растерянно посмотрели  вслед убегающему опытному врачу, а затем на меня выпученными глазами. Выпученные глаза выражали ужас от бегства и безвыходности ситуации.   Будущие эскулапы реально   ждали, когда кролик откинет лапки. Возникла траурная пауза. Все понимали трагичность ситуации и уважительно молчали, скрестив ноги, чтобы не описаться. Нормальная реакция у девочек на кровь и истязания кроликов.      

     "Ни фи-и-га себе!"-подумал я.- "Такой замечательной практики ни один медицинский светила не срежиссирует! «Вторая роль» провалилась, забыв всю роль, все слова,  дальнейшее поведение на сцене и позорно сбежала». Выгонят эту бездарь на фиг из театра! 

   Зрители, забыв об аплодисментах, продолжали оставаться в диком трансе. Ни один из них не закричал "Браво!" или захотел бы в восторге призвать сыграть артистов на "Бис". Вместо  этого они застыли в ужасе с открытыми ртами и пучили глаза на несчастного,  истекающего кровью кролика.  Сцена  паузы явно тянула на высокую номинацию и конца её не было видно.

    Наверное, на международном кино конкурсе такая постановка экзекуции  наверняка заняла бы самое первое место с вручением с десяток  Оскаров во всех номинациях и последующим дефиле победителей по  красной ковровой дорожке в присутствии великосветского бомонда и освещением события  всеми средствами информации. А исполнители главных ролей  стали бы в последствии от кинопроката фильма миллионерами.
 
     Однако, раз подобного не случилось,  продолжу свой печальный рассказ в том месте,  где всё ещё продолжается эта жуткая пауза с идиотски выпученными глазами студентов.

        Казалось, прошла вечность...
 
        Вдруг дверные  створки  операционной  с  грохотом  разлетелись,  влетел  какой-то  орангутанг кавказского происхождения с чёрными мохнатыми руками, как на коня, запрыгнул на табуретку напротив меня: «Шире рот!» -Чик кривыми ножницами по гланде! И вторую гланду аккуратно удалил с помощью уже исправного инструмента. 

         Перенёсшие сильнейший стресс студенты, очнувшись от пережитых страхов, благодарственно и горячо зааплодировали ему в ладоши, как будто чудом остались  в живых после жуткой аварийной посадки самолёта.

         А затем дружно побежали в туалет,  создав небольшую давку на выходе.


     СУМАСШЕСТВИЕ

         В этот день орангутанг сделал множество операций. Несчастные дети в палате лежали на своих постелях и тяжело переживали содеянное над ними.  Тишина была мёртвая. Запрещалось говорить даже шёпотом. Запрещались посещения родителей. Периодически сестра подходила к детям и печально провожала их в туалет и обратно.

          Нас с баскетболистом никто не провожал, не беспокоил. В горле было больно, боялись даже глотнуть слюну. Сейчас говорят, мороженое  бы полезно в это время поесть, да что-то я не помню, чтобы кто-то озаботился об этом. Может времена были такие.  1958 год.

          Прошло некоторое время.
 На второй,  кажется,  день в палате потихоньку начали кое -чем питаться.  Можно было молочную,  другую мягкую пищу принимать.  Неплохо сырое яичко выпить.  Говорить, по-прежнему, категорически запрещалось!  Дети были послушны.   Да и говорить  - себе в убыток, боялись боли. В палате тишина,  но все уже смотрят друг на друга, общаются друг с другом знаками, мимикой.

           Вот сидит баскетболист напротив меня у дальней стены, раскорлупывает сырое яйцо.  Делает это медленно, с большой неохотой и также неприязненно смотрит на него.   
 
           Я смотрю на него с интересом, как он будет его пить. Не осточертели яйца?  Почти вся палата тоже смотрит на него. Тоже интересно.   Наконец, баскетболист поднимает голову, видит мой заинтересованный взгляд и после короткой паузы жестом предлагает мне это сырое яйцо.       Я, чтобы повежливее отказаться и дать ему понять, что яйца мне тоже противны, с усилием ему говорю, чуть приоткрыв рот: «Не перевариваю».    Он меня понимает по-своему: что я их пью, но не перевариваю. То-есть, так и проходят через весь организм не переваренные. По его изумлённому лицу  я  понимаю, как он понял. И сперва я, потом  он,  начинаем давиться от смеха. Сперва с закрытым ртом: «Гы-гы-гы», потом "ГА-га-га". За  нами наблюдая, смехом потихоньку заражается вся палата.

           Мы корчим рожи,  чтобы как-то  сдержаться, но смех детей нас ещё больше поджигает и мы уже не можем остановиться. А детям только дай пример - их воля ослаблена долгим молчанием.  Когда смеются почти  все  - должны смеяться все.  Смех уже перешёл в хохот. Некоторые уже смеялись через слёзы. Дети почувствовали снятие запрета. Хоть и больно, но смешно до  истерики. Мы с баскетболистом уже в страхе соображали, что же натворили,  но остановить их было невозможно. 

           В самый разгар оргии отворяется дверь палаты, высовывается испуганное лицо дежурной сестры с выпученными глазами и открытым ртом.  Ничего не понимая, она хватается двумя руками за голову, летит к доктору и, всхлипывая и заикаясь, сбивчиво заикается доктору, что вся ПАЛАТА НОМЕР ШЕСТЬ* сошла с ума, а изо рта у некоторых из горла течёт кровь... .

            Ну дёрнул же чёрт  баскетболиста раскорлупывать это сырое яичко!
 
           Вот  такая... вот, печальная история!

           Мне думается, с тех пор отечественная хирургия  резко  рванула в своей практике ввысь, поскольку приобретённый студентами опыт, видимо, не остался напрасным и невостребованным.
           Что же касается положительного героя моих воспоминаний – сознаюсь, я ему очень благодарен.  А когда я однажды посетил  зоопарк, то особенно долго стоял перед клеткой с орангутангом.

           Какие они, всё-таки,  смышленые и ловкие!



      * ПАЛАТА НОМЕР ШЕСТЬ-одноимённый фильм о сумасшедших, по произведению А.П. Чехова.

12.01.2012