Луна и виноград

               

                « А знаешь, какой мне сон
                приснился недавно: стою, я,
                значит, на улице, а чего стою,
                непонятно. Кругом все так
                хорошо. И слышу так реально,
                четко – пение птиц. Ни за что бы
                не подумала, что во сне… Мне
                хочется бежать домой и написать
                тебе, что у нас вот так все хорошо,
                но почему же тебя нет со мной?!
                Вот такой сон…»

  Разорвав конверт, я оставил лишь несколько строк из этого письма, и потом  жалел, что не оставил всего текста…
 
          Стоял последний жаркий месяц. Последние дни уходящего  лета, когда уже август начинает засыпать золотой листвой высохший асфальт, и приоткрывает двери первым осенним ветрам.
  Я пристально смотрел на горизонт, туда, где золотые блики на воде сливались с небом. Солнце уже не обжигало, его мягкие лучи только ласкали кожу. Наступало то время, когда в августовский вечер уже врываются прохладные струи осеннего ветра, стучащемуся в окно застывшему, казалось, на целую вечность, лету. Мне не хотелось вставать с теплого песка, но надо было идти. Родители уже сняли квартиру, и моему маленькому брату нужно было ложиться спать гораздо раньше, чем мне. Мне было грустно, что здесь у моря, все будет не так, как мне хочется: садится за стол глубоко за полночь и писать, писать, пока не начнут слипаться глаза или сидеть на террасе под виноградником и читать под желтым светом лампы. Все было не так, как представлялось. Здесь был тот же город, только у моря, и свобода, мерещившаяся еще несколько дней назад, рассыпалась как песок, сквозь раскрытую на ветру ладонь. Мне было грустно и больно, и как впрочем всегда в такое время, хотелось молчать или закрыться листами книги от всего этого мира условий, условностей, банальных слов и сословий…
  Я встал, влез в джинсы, набросил на шею майку платком, сбил с крассовок песок, бросил их в пакет и поплелся босиком по кромке воды вслед за маленьким братом, держащим отца и мать за руки. Тогда я еще не знал, что такое положение вещей продлится еще очень долгое время. И свобода, которую я любил, лишь иногда будет врываться в мою жизнь, проведенную за кистью, авторучкой, печатной машинкой и долгими месяцами а иногда и годами скитаний, не знал, что я вернусь к этим воспоминаниям не раз и не два, холодными или дождливыми вечерами за письменным столом, или солнечными днями на пустынном берегу. Пройдя уже многими другими, но так и не приставшим ни к одному и лишь постоянно, время от времени возвращаясь в свою старую квартиру с тем, чем был и каким был, с той лишь разницей, что я как и все, год от года возможно становился сентементальней, хотя и не старался показывать это.
  Окраины южного городка проплывали передо мной и растворялись в зелени виноградников, таяли в запахах жарящихся в специях помидоров, кабачков и еще неизвестно чего, когда мы подходили к тому дому, который казался мне всю оставшуюся жизнь невероятно сказочным, будто сложенным из кубиков сахара – рафинада, белым – белым и … до упоения сладким. Я посмотрел на симметрично растущие кипарисы у подъезда и загадал желание… Чего же мне хотелось тогда, я еще не мог объяснить определенно, да и сформулировать точно это невозможно, это было скорее чувство, или желание чувства, или скорее – предчувствие любви…
   Возможно, жизнь устроена таким образом, что долгие ожидания вознаграждаются. Возможно мы притягиваем их к себе мечтой, страстным желанием, то что необходимо для этого времени и ничто другое произойти в это время не может. А может быть все это уже заложено в нашем сне о нашей жизни и все происходит снова и снова, а мы так и никогда не просыпаемся, а живем с той лишь разницей, что день сменяется ночью, а в снах мы продолжаем творить все дальше и дальше без смены суток, все повторяясь и кружась, несемся  с огромной скоростью в бесконечную повторяемость круга вечности. И все, что нас окружает, все те люди, которые приходят к нам – это мы сами, или отражения нас самих и наших снов.
  Нам кажется, что мы всегда другие, каждый час, день или год. Мы можем «измениться», вырасти и постареть, умереть… быть может родиться снова, через месяц или через тысячелетие… И что снова все будет – тот же день или час, трудно поверить, но когда – нибудь произойдет такой же момент, что придется ответить себе – да это так!
  Как перед зеркалом, прямо в лицо, рассмеятся и забыть, чтобы не сойти с ума, или постараться забывать время от времени, потому что нести такой груз времени вряд ли под силу, и выдержал его не всякий из нас, неспящих и не просыпающихся. Заставить себя забывать, чтобы выживать, и если не удалось впасть в забывчивость или переживать, как сон, и вспоминать как сон…
  Но за несколько секунд до того момента, когда вы проснетесь, тротуар будет тротуаром, а дорога – дорогой, и вы будете вами, а не кем то еще, и любить вы будете так же, как кого то когда то в своем сне… как наяву…
  Я встретил ее у подъезда.
         - А вот и наши новые жильцы…
  Я знал, что мне делать, холодные пронизывающие глаза и открытое ей сердце…, и она это почувствовала и замолчала. Я что то говорил, представлялся не собой, а «около собой», но чувство передавалось и все остальные это почувствовали. Я смотрел на ее белое, южное платье, золотистые обнаженные плечи, и брошенные кисти рук, там, где смыкаются ноги… на сандалии в песочной пыли. Она дышала зноем вечера и одиночества, ночным сверчением цикад… Ей было 15 лет.
  Я тогда еще не знал, что те десятки женщин, которые придут вслед за ней по пути моей непутевой жизни, не будут стоить этой минуты. На моей измученной болезненной картине, которую я писал в промозглую весну этого года, была именно она и никакая другая абстрактная девочка…
  Мы смотрели друг другу в глаза и молчали, мы не умели любить, не знали, что такое любовь и только читали о ней или видели в фильмах, но еще не чувствовали. Мигание лампы, попавшей в фонарь бабочки, вспышки в зрачках. Мы остались вдвоем, через два – три брошенных в пустоту ночи, фразах, никто не смог бы это выдержать, мы были все еще дети, но мы предполагали, что есть чувства за какой то гранью, которую когда то мы перейдем и даже не заметим как, вот только зачем?...
  Мы шли вдоль улицы, слушая пение ночных насекомых, стрекот цикад и не спящих южных птах. Соленый южный ветер ласкал складки ее платья, и я нес несусветный вздор, а она смеялась. Она показывала мне окрестности и казалось, любила меня, всем своим существом женщины, спящей в ней, я касался ее руки, она отклоняла ее, касался за талию, она уворачивалась, смеясь над моим нелепым ухаживаниям. Ноя знал, что если бы она, вдруг поцеловала бы меня, вся моя игра растворилась бы, не знаю даже где, потому что я был еще мальчишкой, старше ее на год, и быть может младше на несколько жизней…
  Мы говорили неизвестно о чем, не запоминая слов, она смеялась и смотрела в мои глаза, затем отводила свои, заламывала руки, не зная куда их деть, и мы терялись во времени…
  Нужно было идти, возвращаться домой, поздно, и все так сразу… Я не верил в судьбу, никогда, будучи убежденным фаталистом, рисуя в фантазиях и картинах романтику, не доверяя жизни, не понимая где сон, а где происходит та самая жизнь, и что она черт знает что еще такое.
  Мы вошли вместе, холодно простились для родителей, сказав что «рады знакомству» и уснули как бы обнявшись, в разных комнатах, сном детей, которым налили холодного лимонада в жаркий южный вечер… и погладили перед сном по голове.
  Я часто думал, зачем мне дана жизнь, желая жить, остро чувствуя одиночество и боль, зная что «бессмертен», и не зная только, для чего живу. Желая тело женщины, не зная для чего и как, любя облака, не в силах подняться на них, веря в любовь, не понимая, что это такое. Мечтая о подвигах, не победив страха, даря смех другим и не сдерживая слез одиночества по ночам. Зная «ответы на все вопросы», и делая ошибки, как будто живя в первый день на Земле. Веря без веры, и надеясь без надежды, борясь с невидимыми полчищами своих кошмарных снов и твердо зная, что мог бы быть предназначен «чем то и кем то больше», чем все те, кто рядом со мной по соседству. Знать, что не можешь быть счастливым без счастья, знать что чего то нет и быть не может, но чувствуя это каждую секунду своей жизни, которую не запомнить( эта странная детская мечтательность о не существующем рае) и та же печаль по мимолетности счастья.
  Теплые ступени подъезда, мяукающая кошка у двери квартиры на втором этаже. И тут я что то почувствовал, что то необъяснимое, что сейчас что то произойдет, не знаю даже что, всей кожей, всеми клетками, то что повернет всю мою жизнь, как мне тогда показалось,(так, впрочем, потом и произошло).
  Я тогда открыл входную дверь подъезда, в лицо ударил пряный запах асфальта, цветов и аромата южной кухни, смешанный с терпким ядом кипарисов и пыли. Лицо обожгла ее улыбка, я даже ее не увидел сначала, я ее почувствовал, почувствовал так, как будто не зная, не видя никогда, знают, что она когда-нибудь придет и рассмеется как бы невзначай, потому что она всегда рядом с тобой – любовь… и смерть.
  Что мне были ее смешливые слова, я всегда или почти всегда находился в то время по другую сторону незатейливого юмора людей. Я чувствовал ее кожей, ее запах, ее волосы, ее веснушки и ее зелено–голубые глаза…
  Смущение скрыть в таком случае – пустая нелепость, сделалось бы еще хуже. Я стоял в сумрачно-желтом свете фонаря над подъездной дверью, и не мог вымолвить ни слова. Она улыбалась и смотрела мне в лицо против света, казалось, она видит меня насквозь. Ее юмор и казачья удаль были ее защитой…, она ждала меня, как ждет истосковавшаяся кошка, свою добычу, готовая вцепиться в нее когтями и тут же спрятать их, подставив сладко-соленые губы и ладони-подушки, скользнуть ими по телу вниз, и потерять голову в безрассудной страсти любви, которая придет позже…
  И вот я встретил ее. Я не знал, что делать и что делать с собой. Я чувствовал то, что предчувствовал тысячи раз… и надел маску героя, вместо того, чтобы просто быть, потому что был еще неопытен и глуп. И время понеслось наоборот, то которое должно быть прожито, и вспомниться, но не вспомнилось…
  Холодное синее небо без облаков, ветер, рынок, фрукты, родители, автобус, берег моря, горячий песок, кромка ласкающего ноги моря и все мысли о ней. Песок на ресницах, дрожащие соленые капли на коже и песок на ее теле.
  Я больше не расставался с ней не на секунду. Она была где то,(что ей море, она жила у моря). Наверное, я набирал силу, смотрел на отражающиеся облака в воде, вдыхал воздух ноздрями, плыл, чувствуя ток крови, и никого не видел. Людей не существовало, я ждал вечера и боялся, что она вот так же быстро исчезнет, как и появилась. Будет холодной… или щекотливость положения – она дочь хозяйки. А кто я, бунтарь-повеса, курортник, в самых модных джинсах, у которого мир под ногами и песок сквозь пальцы.
  Белые лайнеры у горизонта и медузы в прозрачной воде. Голоса, волны звуков, белый слепящий диск и радуга на ресницах. Солнечные часы, дети строят замки из песка, их скоро смоет волной, но они строят вечность, и никто не догадывается об этом. Я смотрю на их игры и сожалею, почему я не ребенок, замечая свой страх. Они бесстрашны и естественны, не ведая стыда своей наготы, и им принадлежит весь мир, а мне только закат, крик падающей чайки и эхо уходящего за горизонт теплохода, на который я опоздал, потому что родился позже на тысячу лет…
  Она есть, и ее нет, убежать, уплыть бы, но я уже когда то тонул, дважды. Искали и нашли и опять найдут. Хочется, не знаю чего, ждать секунду за секундой вечер… Стыдно строить замки рядом с ангелами, даже неприлично, потому что могут не понять… и не простить… Зачем же тогда это все, если остается быть всем, только не самим собой, прыжок в воду… с закрытыми глазами…
  Но солнце движется к горизонту, голоса стихают, оранжевые тона спектра завораживающе успокаивают. Печаль усталости, день прожит зря, и все счастливы от сытости до безумства, как и прежде… Мне остается лишь путь вдоль пристани и разговор с ней, которой сейчас нет, и кто знает, что будет дальше. Оказывается, бывает страшно не потому что ждешь, а потому что боишься потерять и больше не обрести, тогда смотришь на пустоту тел, голосов, обычный ритм жизни, и хочется уснуть, чтобы проснуться от этого кошмара наполненной абсурдом пустоты… Зачем я здесь?...
  Плиты под ногами сменяются асфальтом, выщербленной щебенкой, пылью. Белые, отдающие прожитой тошнотой домики, кварталы, будто с вывернутой наизнанку плесенью небытия, бестолковой, ни для кого не существующей реальности, безликой, повторяющейся из года в год, без рождения, без любви, без смерти. Так надо, так устроен мир, умерший могильно-белый миф Георгипии в пыли времени. Ни колонн, ни амфор, ни Гомера, ни Платона…
  Смерть – это время убивающее легенду. Смерть – это всего лишь момент времени, когда умирает одна легенда и рождается новая.
  Почему я не остался смотреть на сливающееся с солнцем море? Почему я не смотрел на отражение звезд в воде, почему не дождался рассвета, напившись в порту, с рыбаками, чтобы уйти с ними куда угодно… и вместо этого иду, испытывая перед родными свою зависимость, вместо мужества, захлебываясь от одиночества и не свободы…
   Меня стошнило… прямо на дороге…
   - Это перегрев, - сказала мама.
   - И плохая еда, - подтвердил отец, - надо готовить самим, а не питаться в столовой…
  А мой маленький братишка рассмеялся, зачарованный невиданной доселе птицей, и сквозь головокружение я стал просыпаться и приходить в себя. Губы растянулись в улыбке. Соль, обожженная кожа, пересохшее горло и аромат магнолий. Я приходил в себя, ее дом был рядом…
  И тогда ангел раскрыл вторую печать… Я понял, что любовь – это еще и боль, и болезнь… пусть она будет вечной… Я буду ждать.
  Женщина никогда не скажет, что любит, она скроет это за суетой жизни, пока ее не закорчит от этой суеты, это я знал  так же, как и то, что вчерашний сон может быть реальнее сегодняшнего дня. Опыт приходит с движением жизни, как бы невзначай, и смысл ее не строится, а находится…
  Она разбирала пластинки, собственно она могла делать все что угодно, лиш бы была рядом, и она была. Мне хотелось курить до чертиков и еще выпить для храбрости, но она оглянулась и посмотрела так пристально, будто пыталась сказать: что же ты молчишь, не видишь разве, что я делаю это только для тебя. Я не знал, что мне делать и рассмеялся, сказав, что перегрелся.
   - Бывает!... - Новое слово в стране камней и виноградников,… пластинка, которую она держала в руке, была знакомой.
  Мне хотелось провалиться сквозь землю, но вернувшееся ЭГО усадило меня в кресло, придало независимости и фальши, и мы стали говорить о музыке. Она любила классику и диско: «Bony – M», «АВВА» и еще черт знает что, а я любил ее, не знал, но любил…
  Я рассказал о последнем скандальном концерте « Sex Pistols» в Лондоне, о котором прочел в газете… не знаю зачем.
  Она интересовалась всем, всем, о чем бы я не рассказывал, и смеялась. А потом , вдруг спросила, нравится ли мне ее платье. Оно действительно необыкновенно шло к ее золотистой коже; белый сарафан на бретельках, прозрачные складки юбки в сумерках вечера. Мне нужны были краски, я нашел бы цвета, которых еще никто никогда не видел, ее распущенные выгоревшие на солнце серебристые волосы, падающие на плечи и жемчужины в мочке уха.
   - Что будешь делать? – спросила она.
 Я не ожидал такого вопроса…
   - В кино, хочешь, пойдем?
   - «Еще бы!» - Я просто не мог ожидать такого поворота событий, южанки очень инициативны, подумал я, и так легки.
   - А нас отпустят?
   - Вот еще?!, не отпустят?
   - Конечно!
   - Тогда пошли. – Она встала и взяла меня за руку.
  Ее рука была холодна как лед, но сердце ее колотилось с такой силой, что я почувствовал, что сейчас потеряю сознание.
   - Ну смелей! – И подтолкнула меня к двери.
  Она сбивала меня с ног и с мыслей, в прямом и переносном смысле. Каждую секунду нельзя было предсказать, что произойдет дальше. Она вела себя так, как  будто мы знакомы сто лет, впрочем, так, наверное, оно и было. Просто то, что для меня было соткано из запретов, вопросов и заморочек, и непознанных явлений, для нее было так же просто и понятно как восход солнца утром, и закат вечером, ну и что… Она просто не задумывалась, она знала.
   - Мы в кино! – крикнула она маме, подмигнула, и вниз по лестнице, таща меня за руку, как будто мы учились в одном классе, живем в одном дворе или даже в одном доме, и бегаем в кино, что же еще делать в этом возрасте. Она просто не вызывала недоумения ни у кого, даже у самой себя, она просто жила.
  Я любовался ее походкой, поворотом головы, как смело она могла тащить меня за руку, между кресел темного зала, не обращая ни на что внимания. Мне хотелось, чтобы меня укололи булавкой, чтобы поверить, что это не сон. Но ее дыхание и запах ее духов – тонкий аромат девушки, прикосновение волос и руки, говорили: ты не спишь, ты со мной, и тебе нечего бояться, ты…
  Фильм, как принято, было называть был « про любовь», чертовски дурацкий, на который бы меня в жизни за все мороженое мира в такой душный киносарай не затащили бы, но она прижалась ко мне, как птица и не отрывалась от экрана.
  Я боялся повернуться в ее сторону, и только чувствовал, как она глубоко дышит, не смея пошевельнуться, вжавшись в кресло. На экране творилось хрен знает что, я уже не улавливал диалоги, по моему, у меня начинался жар, но я готов был быть в таком кошмаре целую вечность, лишь бы она была рядом и сжимала мою руку, когда  особенно остро развивались события, и толкала меня в плечо, даже не повернув головы.
  А когда оборвалась пленка, и зажгли свет, зал воскликнул «Ох» в один голос или еще что то… Она просто повернулась ко мне и сказала: « Давай уйдем, что ли?»…
  Ветер срывал крышу и планки падали, я не верил тому, что происходит…
  Мы протиснулись между рядами и вышли из душного зала на свежий воздух. Уже стемнело, зажгли фонари, стрекотание цикад.
   - А знаешь что, - сказал я, - пойдем посидим у моря на пристани морвокзала… Все равно фильм закончится только через час…
  Она еще крепче сжала мою руку, - Пойдем!
И мы пошли, и даже не пошли , а почти побежали…
Пол часа и мы на мор вокзале, сели на каменный бордюр пристани, отдышались.
  Прожекторы освещали часть бухты, прогулочные катера у причала и две, три яхты на якоре неподалеку… Мы сидели и молчали, смотрели на звезды и их отражение в спокойной воде. Ничего ни говорили ,просто молчали, и было так хорошо, что не нужно было никаких слов…

                « Я хочу таких же вечеров, я навсегда               
                запомню один из них: на морском
                вокзале, мы сидели у самой воды, ярко
                отражались огни фонарей, и мы
                смотрели на них…»

                ------------------------------------------------