Виртуоз

               
               
        Избитый и вываленный в пыли  Толик Свиридов сидел на корточках... Слезы, перемешанные с кровью, тонкими струйками сбегали по лицу. Толик плакал и надсадно думал, что же делать дальше.  Устоявшийся мир дал трещину: он не может  больше воровать, как раньше. Его длинные  и сильные пальцы, пальцы  пианиста, дрожали и плохо повиновались.  А в этом специфическом промысле, которым он занимался всю жизнь, как и в хорошей песне, фальшивить нельзя. Любой грубый или запоздалый “щип“, как и неверный мелодичный напев, многим людям  бросается в глаза или режет  ухо.
        Свиридов попытался встать, но не смог. Резкая боль в позвоночнике скрутила его и опустила на землю. К нему подошла пожилая женщина, ожидавшая автобус, помогла подняться,  усадила на скамейку, вытерла носовым платочком бежавшую из носа кровь и стряхнула пыль. Толик не сопротивлялся. Раньше бы он никогда не допустил подобных нежностей. Но, сейчас, он был, слаб, разбит и безволен. Женщина  присела рядом и с неподдельным сопереживанием обратилась к нему:
- Вам помочь? Вы дойдете до дома?” Толик напрягся и жестко посмотрел на нее:
      - Спасибо.  Дойду. И, не надо меня утешать”.  А про себя подумал: “Вот, бабка, привязалась!  Что ей – то надо? Шла бы своей дорогой”. Но женщина не унималась:
- Мне, абсолютно, не трудно. Я могу Вас проводить. Я же вижу как, Вам, больно!”
        -Я, сказал, не надо! Уйди!  - начал звереть Свиридов, - неужели не видишь, кто перед тобой…. И пинали меня за дело.”.. Он быстро поднялся, но и от рези в спине вынужден снова  опуститься на скамейку.
        Упрямая действительность, на мгновение оттесненная  болевыми ощущениями, снова овладела  Свиридовым. Он опять с горечью осознал сложившуюся ситуацию и свое место в
в  жизни. А, она - жизнь, его давно  не баловала. Сейчас, выйдя на волю, мать живой не застал.  Доставшийся по наследству  угол, в коммунальной квартире, был неказист и неуютен. Ни друзей, ни родственников. Сегодня нет даже куска хлеба. Но что бы его заиметь - надо добыть деньги.  А добыча сейчас всецело зависел  от господина Случая. Но он, капризный, от  Толика отвернулся. Что ни “заход” в автобус или трамвай, то – неудача или мордобой. К его удивлению, у людей изменилась психология. В милицию теперь они почти не обращаются. Ловят чужую руку в своем     кармане и, без лишних слов,  с помощью свидетелей,. жестоко  избивают  владельца  шаловливой лапы. Толик болезненно повел плечами, вспомнив процесс свежего рукоприкладства, и пришел к неутешительному выводу: таких  диких побоев, он, наверное, уже не вынесет. Что ж, тогда  делать? Как же жить- то дальше? Деньги на земле не валяются. За неудачный щип бьют.  Заняться другим халявным  ремеслом? .Нельзя! Он  еще  чтит  воровской кодекс и до беспредела не опустится. Работать, как  все люди?.. Абсурд!  К тому же и роли,  которые Свиридов в жизни играл, не позволяли встать в ряды  простых смертных. В колониях он почти всегда подпирал “пахана”, а на воле - заявлял себя  “авторитетом”.  Но, и в этом простецком “раскладе”, быстро текущее время внесло свои поправки. Старые приятели  от карманных дел отошли,  а молодые щипачи  “гоняли” по городу по – своим правилам: не признавали его верховенство над собой и не делились преступной добычей.
        Недалеко от автобусной остановки просматривалась аллея, круто ходящая в сторону небольшого озера. В дорожном покрытии и сочной рябиновой зелени, обступающей с двух сторон эту аллею,  ничего    особенного не было. Но  Свиридову, почему- то казалось, что там он  забудет о своих болячках, найдет временный покой и ответы на все   волнующие  вопросы.  Там его как будто  ждет какая то тревожная и необъяснимая  душевная  услада.
    Собрав в кулак всю свою немощность, он с  трудом выпрямился и медленно направился к притягательному  месту. На скамейках сидели пожилые люди, рядом резвились дети. Было солнечно, тихо,безмятежно. Только изредка проезжающие машины заставляли настораживаться отдыхающих. Свиридов присел на свободное место, сложил    руки на груди, прикрыл глаза. Все раздумья о неуемной жизни начали отходить на второй план. Его грудь стали переполнять какое – то умиротворение и неизведанное ранее трепетное чувство уюта и   сопричастности к молчаливому простому человеческому общению. Боже!  Как же жить то хорошо! Толик  глубоко вздохнул,-  Много ли человеку  нужно. Немножко тепла да горстку удачи.”
         Однако безмятежное состояние длилось недолго. Защемило сердце. Тревога охватило душу.  И вся его жизнь, как в испорченном калейдоскопе, провернулась не радостными и бесцветными узорами. Из пятидесяти прожитых лет Свиридов 15 лет воровал, два десятка полновесных годков топтал зону. И все. Круг замкнулся: преступление – наказание.  Мучила ли совесть  за свои прегрешения? Мучила. Постоянно. Особенно, по  ночам. Он тогда скрипел зубами, безбожно  ругался и дико  ненавидел себя, что собственными руками испохабил жизнь. Да, если бы он ни сел за колючку в 16 лет, мог бы быть сейчас стоящим человеком. Природа не обделила его способностями. Наизусть знал Надсона и Байрона. Сам делал неплохие стихи. А, так!? Что кривить душой: из зоны вышел уже сформировавшимся вором. Хорошая школа за плечами. Талантливые наставники сидели рядом. Отменно помогли освоить преступное ремесло. Ежедневно, порой насильно, заставляли тренировать пальцы, чтобы он, как “пинцетом“,  мог из любого кармана вытащить кошелек. Настойчиво преподносили азы  житейской психологии.Одержимо отрабатывали с ним хитроумные приемы  отвлечения  внимание  жертвы, способы молниеносного надреза кармана, чтобы из него вывалился только нужный предмет и ни чего лишнего. С годами Свиридов заматерел. С подачи “пахана” Петровича, к нему приклеилась кличка “Виртуоз“. И, видимо, не даром. Толик, на спор, умудрялся в любом людном месте в несколько секунд расстегнуть дамскую сумочку, достать “лопатник”, вытащить из него несколько купюр, вернуть кошелек на  место и  застегнуть замок. Да он вор. Профессионал - карманник. Но он не отпетый гад и в пролетарские карманы не залезал. Всегда знал меру и никогда не обижал стариков. Это сейчас молодые “щипачи” уже не являются элитой воровского мира и далеки до вершин былого мастерства. Их и за карманников -то считать нельзя. Пьют, наркоманят, грабят или  идут даже на “мокруху.” !
      …  Да,  мир заметно изменился, стал более жестоким, не предсказуемым. Люди на воле теперь живут по иным правилам. Их порой трудно понять и сложно к ним приспособиться, - Свиридов тяжко вздохнул: А, надо ли? Что меня тут держит?. Не проще ли вернуться в зону, в свою проверенную  временем жизнь, где каждый вздох, взгляд, рык несут более ясную информацию,  чем многочасовая болтовня нынешних ряженых демократов, зазывающих в свои ряды,  напуганный, перестройщиками, народ... Да, и, если ли у него другой выбор, кроме возврата  в зону? Наверное - нет!”  От этого тупикового вывода Свиридов застонал и заскрипел зубами: “Стоило ли, тогда так одержимо рваться на волю?! Стоило ли с трепетным азартом подсчитывать оставшиеся деньки за колючкой?!.. Знать бы все  наперед!  Господи!...Как несправедливо  устроен мир!” Как коварна свобода, если не знаешь, как ей распорядиться!”…    
           Пронзительный женский крик  хлестко ударил в сердце Свиридова. Он резко  повернулся. По проезжей части аллеи бежала за мячом маленькая девочка. А на нее стремительно накатывала сверкающая иномарка, визжащая как подраненный зверь от тормозной натуги. Сумел  ли в этот миг подумать или принять решение Свиридов? Наверное, нет. Он сработал как автомат, по устоявшемуся за многие годы для него правилу: опасность – немедленное действие. И, прихрамывая со стоном, метнулся к  девочке. Поймал ее за капюшон желтенькой курточки и с силой отбросил от наползающей   машины…
       Боли Свиридов - не почувствовал. Только тяжелый удар в бок.  И весь мир, с яркими весенними красками, начал для него стремительно сжиматься, пока не превратился  в одну,  звенящую угасающую точку….
         
               


               





.