Пенсионер

               

            Петра Петровича Завьялова провожали на пенсию. Работники отдела говорили ему  теплые слова, преподносили подарки, просили не забывать к ним дорогу. A, он, с легкой застывшей улыбкой на лице, рассеянно их благодарил и, с грустью, думал о своей дальнейшей жизни.
           Еще вчера он был частью этого коллектива. Размышлял вместе с сослуживцами
  о насущных делах отдела. А, вот сегодня, слушая  товарищей,  незримо отдалился  от них, замкнулся  в себе. Петр Петрович почти физически ощущал, как статус пенсионера, определенный приказом с завтрашнего дня,  ломает устоявшийся образ жизни, лишает его живительной силы, которая исходила от коллектива, хорошо отлаженного за многие годы.  Он еще здесь, в отделе, рядом c этими людьми, пока ничего не изменилось, и, вместе с тем,  между ним и его сослуживцами уже возник незримый барьер, который, через несколько часов, разведет их в  разные стороны.               
            Раньше, когда провожали на пенсию других работников, Завьялов не раз задавал себе вопросы: “А что думают они в этот момент? Что твориться у них там, в груди, за милицейской робой”?  Как же эти люди переносят наступивший достаточно острый и сложный момент в их жизни”?  И вразумительного ответа не находил.
            А вот сейчас, когда  самого поставили в  ряды лиц, заслуживших отдых на всю оставшуюся жизнь,  он понял, что незначительный, казалось бы,  процесс по превращению  работника милиции в пенсионера, далеко не легкий и не праздничный. Уход  из  родного ведомства, ему дается с большим трудом. За тридцать лет, он так прикипел к этой неспокойной неблагодарной правоохранительной работе, что  вне ее, себя просто не представляет. Это обстоятельство держит его в не ослабевающем напряжении, не дает ему смириться и признать, что другого пути у него просто нет.
            Завтра у  него начнется новая жизнь. Необычно и без радости. Эта жизнь будет отсчитывать свое пенсионное время, а он к ней не готов. Пенсионная жизнь  для него пока чужая. Ни душа, ни сердце,  эту жизнь не понимают и не принимают. А что сделать, чтобы как-то перебороть взбунтовавшееся свое существо, он не знает. Устоявшиеся пенсионеры не раз говорили, что выход есть. Надо просто подождать! Время лечит! Возможно, такое утверждение и верно. Но, как ему быть сейчас? Сегодня, завтра?  Как вырваться из объятий  необузданной тоски, которая намертво охватила его и выворачивает душу!? …           Наступившая тишина прервала размышления Завьялова. Все выжидающе смотрели на него. Он должен, что-то, сказать, чтобы завершить печальную для него процедуру.  Должен сказать. Но, нужных и обыденных слов в эти минуты он не находил...
.           Завьялов печально и просительно переводил взгляд с одного сослувца на другого. Он искал понимающей поддержки и искреннего сочувствия,  как тяжело больной-помощи. Но лица их были веселы и беззаботны. Товарищи играли c ним в веселую игру, результаты которой их, как будто, никогда не коснуться. “Петрович? Молодой пенсионер”? -  нестройно шумели они,  - ты что приуныл? Выше нос! Мы так тебе завидуем”!…
             Завьялова взбудоражило такое веселое заявление. Они завидуют!  А  он?!  А он, завидует им!  Будь на то его воля, он бы сейчас с каждым из них поменялся местами. И снова, без раздумий, “нырнул” бы с головой, в эту неуемную милицейскую службу. Она его стихия. Она его жизнь. B данную минуту ему не под  силу  снять милицейскую форму. От нее он может избавиться,  лишь содрав вместе, с собственной кожей и кровью.   
             Петру Петровичу стало жарко. Не хватало воздуха. Под левой лопаткой надсадно заныло. Еще немного, подумал Завьялов, и, этот эмоциональный всплеск, раздавит меня. Он через силу улыбнулся, сказал, что ему не здоровится, извинился и медленно опустился на стул, рядом с приятелем – полковником милиции в отставке Борисовым, который уже третий год  был на  пенсии и явился в отдел по просьбе Завьялова, для моральной поддержки.   
             Минут через пятнадцать печальная процедура, для Петра Петровича,  завершилась. Уточнив с сослуживцами дальнейший приватный процесс “проводов” у него дома,  он пошел c Борисовым  домой. Прогулка по свежему воздуху немного успокоила Петра Петровича. Но противная странная слабость, не проходила. Он был еще взъерошен и раздражен: “Ну, что это со мной? Веду себя как мальчишка. Надо же, любимую игрушку отняли и в угол поставили. Что?! Этот пенсионный вопрос  возник неожиданно, как гром с ясного неба? Нет!  Два месяца тому назад начали оформлять документы. Поэтому, уймись, старина. Нет таких веских причин, чтобы рвать свое сердце”.
             Но причины были. Они глубоко и подспудно лежали в  душе Завьялова и никогда им четко для себя не формулировались. Эти причины тесно связаны с милицией. А, милиция, для Завьялова, была первой любовью,. первым пристрастием. Эта, не заурядная  служба, приручила его и воспитала в своей атмосфере. Вдохнула в его сердце веру в правоту своего дела. И эта вера была настолько сильной, что ему временами казалось,  что правоохранительная  служба - самая нужная организация для общества.  Под крылом милицейской системы Завьялов чувствовал себя уверенно и защищенным от любых невзгод. Трудился  добросовестно, с полной отдачей сил, без сомнений о своем будущем.  А, если иногда и думал о том, что ждет его в конце трудового пути,  то все возможные варианты окрашивались им в розовые тона.
             И, вдруг, привычная жизнь закончилось. Перешла в новое качество. Он - пенсионер. Но по инерции, еще ощущает себя работником милиции. Эта раздвоенность восприятий выбила Завьялова из привычной колеи. Он почувствовал себя слабым, беззащитным и несчастным.  Официальные проводы на пенсию добавили еще “ложку дегтя”   в сумятицу его души. Ему было плохо. Напряжение нарастало. Он начал метаться, искать какие то аргументы и приемы, что бы отладить свой растревоженный душевный механизм.               
             “Борисов, вот ты скажи мне честно, мог бы я еще работать в милиции!- Завьялов рукой остановил своего приятеля и пристально посмотрел ему в глаза,-  или я уже настолько постарел и поглупел, что пользы от меня  никакой. Возможно ли за один год превратиться в развалину? B сорок девять лет я был пригоден для этой службы по всем статьям, а в пятьдесят - нет. Что-то не вяжется в моей неразумной голове этот возрастной парадокс”!
             Борисов улыбнулся, прикурил новую сигарету, взял под руку Завьялова и увлек его за собой: “Петруша! Мой рафинированный мент! Успокойся и не горячись.
   Сегодня твоя подраненная гордыня не дает разумно мыслить. Но, через месяц-два ты поймешь абсурдность своих устремлений. Никто не спорит, ты бы мог работать еще десяток лет. Здоровье есть, сил достаточно. Опыта - на троих. Но, сделать этот реверанс, тебе никто не может. Так устроена правоохранительная система. Твой трудовой порыв противоречит одному из ее надуманных алгоритмов, который определяет срок взаимоотношений системы и работника.  Поэтому: стукнул тебе определенный год - уходи! Хочешь - не хочешь, но ты должен уйти! Со своими знаниями, опытом и мастерством. Они теперь – только твой частный капитал. А для твоей бывшей службы - ничто. Пустой звук. Многолетние  взаимоотношения системы и бывшего работника  сужаются до одного, жалко звенящего, слова - "пенсия", за которой уже не видно личности. C ней, как говорят: квиты. Как будет жить, и доживать пенсионер – это теперь только его личное дело. Вот, так - то! Мой друг, Петруша”!
              Завьялов передернул плечами, хотел возразить, но Борисов не дал ему это сделать: “ Стоп! Петр Петрович! Не заводись, выслушай меня до конца. Потом дам тебе слово. Вот ты  твердишь мне и себе, - продолжал он,-  что не можешь жить без милицейской службы? Я тебе верю. Донкихотство - это твоя стезя. Но, как на духу признайся:  тебе не надоела твое рабочее место, где двадцать четыре часа  нервы  натянуты как струны? Скажи, ты не устал еще от сотен телефонных звонков, где каждый из них может поранить твое сердце и плюнуть в душу? Может быть, тебя эта служба пригрела  высоким окладом или безмерными милицейскими льготами? Так, нет же! А может быть, ты так высоко взлетел по служебной лестнице, что боишься потерять высоту? Тоже нет! Тогда скажи, за что ты бьешься? Вроде служба у тебя шла безупречно, но тридцать лет топчешься на месте. Всего то:  подполковник, старший оперативный дежурный.  А вот твои сокурсники, значительно уступающие тебе в учебе в Академии, ходят сейчас в брюках c лампасами, занимают большие светлые кабинеты. При случае могут на тебя накричать, обидеть. А ты промолчишь, проглотишь это хамство, будешь чувствовать себя ничтожеством. Не так ли!? И эта стезя все еще тебя прельщает? Или ты и с этим положением уже смирился?                А новая жизнь, Петруша, которую ты не принимаешь и боишься как бес ладана, жизнь пенсионера, она здесь, рядом. Протяни руку, и она вернет   тебя к простым немудреным  человеческим радостям. Вот ты завтра проснешься - не надо бежать на нервозную службу. Не надо включаться в серую и безрадостную оперативную обстановку, которая не зависит ни от тебя, ни от потуг твоих сослуживцев. Ни пьяных тебе рож. Ни криминальных отморозков. А профилактика и раскрываемость – эти вечно качающиеся столпы милицейской деятельности - завтра для тебя будут абсолютно отвлеченными понятиями. Но, самое главное, я подчеркиваю, самое главное,  не надо подчиняться! Никому и никогда! Разве тебе этого мало?......
                Вот, теперь, возражай, если я не прав. Может быть, и я ошибаюсь, рассуждая с позиции своей обостренной пенсионной колокольни”.
            Завьялов остановился и присел на скамейку. Слушая своего приятеля, он был мрачен. Противоречивые мысли распирали черепную коробку. Некоторые выводы и слова Борисова были не приемлемы для восприятия.  Выходили за рамки его  устоявшихся представлений о любимой службе и пугали своей реальной наготой.   Как же ему устоять после всего сказанного Борисовым. Как же ему примириться с  непримиримыми явлениями, если сердце не хочет принимать простейшей истины, что он навсегда отсечен от своих сослуживцев, и никогда больше не встанет с ними в строй. Как выстоять перед действительностью, что он, пенсионер,  теперь не нужен правоохранительной системе. Ни завтра, ни через пять лет. У нее другие задачи. Сюсюкаться, с бывшими сотрудниками, она не рассчитана. А действующие ее службы, осуществляющие взаимодействие с  ними, слабы, не эффективны и охватывают своим влиянием лишь отдельных пенсионеров.
             Он на миг  представил  неприглядную картину, как все бывшие сотрудники, ставшие пенсионерами, навсегда уходят в забвение, то его охватило буйное  мятежное чувство.  “Это же не совсем справедливо и не совсем разумно! – с придыханием прошептал он, хватаясь за сердце, - должна же быть обратная связь между системой и бывшими работниками. Без этой обратной связи сложно повысить функционирование правоохранительных структур и улучшить  управление людьми, которые еще служат и верят, что добро всегда победит зло! Обратная связь”… Завьялов не успел сформулировать предложение до конца.  Внезапная резкая боль за грудиной заставила его вскочить. Задыхаясь, теряя равновесие, он упал на руки Борисова. Сознание к Петру Петровичу  возвращалось медленно. Сначала он начал различать звуки.  Затем тени превратились в дома и деревья.…И, Завьялов еще долго не мог понять, почему он лежит на скамейке. Почему вокруг него суетятся люди в белых халатах.
             Прошло четыре  года. Петр Петрович  оправился после обширного инфаркта. Временами он, с мудрой улыбкой, вспоминает душевные страдания, которые охватили его в день прощания с коллективом. Существующее социальное положение, в принципе, его устраивает. В свое бывшее подразделение он не ходит, там сейчас работают новые люди.  Общение с другими милицейскими службами, ограничивает только посещением пенсионного отдела, куда он забегает один раз в год,  чтобы написать заявление о денежной компенсации за санаторное -  курортное лечение. С приятелями общается редко, в основном по телефону. Все свое свободное время отдает внукам. Иногда читает философскую литературу. По телевизору смотрит только новости. Художественные фильмы со стрельбой и убийствами не переносит,  считая, что это эрзац художественного творчества и пародия на правоохранительную службу.
                Но, когда, временами, случается Петру Петровичу проходить мимо здания, в котором ранее размещалось управление внутренних дел, он преображается. У него необъяснимо замирает сердце, расправляются плечи, высоко поднимается голова. Он снова готов к борьбе, он снова готов отдать все свои силы родной милиции.  В эти минуты Завьялов, с горящими глазами, слышит боевой зов прошлых лет, он чувствует локоть и ауру своих бывших сослуживцев, c которыми вместе пытались победить неистребимое явление по имени преступность.   


               
               







               



.