История любви

Впервые я увидел ее, когда был лет тринадцати. Я выглянул из окна и заметил красивый изгиб ее тела, огненно-рыжие локоны, ярко-зеленые глаза, загадочную полуулыбку и белых бабочек на ее светло-салатовом сарафанчике, едва доходившем до колен. Большой красочный плакат повесили на стене противоположного дома, изображенная на нем девушка лежала на спине, подняв колени, игриво поглядывая на наш перевернутый вверх тормашками мир. По интересной случайности, девушка жила именно в том же доме, более того, окна ее кухни были напротив наших. В тот самый первый день я был поражен радостным буйством красок и совершенством линий, но, когда спустя несколько дней, я увидел ее издалека во дворе, такую грациозную и воздушную, я мучительно покраснел и напрочь потерял нить беседы  с друзьями. Девушка, назову ее N., была актрисой в театре, отчего казалась мне еще более неземной и непостижимой. Я старался почаще заходить на кухню, чтобы полюбоваться плакатом, а когда родителей не было дома, я до темноты просиживал перед окном, забывая обо всем на свете. Она жила в моих снах и мечтах, я разговаривал с ней на возвышенные темы, я посвящал ей стихи – я был влюблен в нее. В выпускном классе все мои друзья встречались с девчонками, а мне даже смотреть на них было неинтересно. Друзья подшучивали, что я черствый, человек науки. Я не говорил им о своей любви. Я никому о ней не говорил. Порой я слышал сплетни соседей во дворе, что у N. появился новый ухажер, или что она играет в таком-то спектакле, а иногда я видел, как она поздним вечером возвращается домой на дорогих машинах, в компании зрелых и богатых мужчин. О, как я ревновал! Они могут общаться с ней, прикасаться к ее нежной коже, но никто не понимает ее тонкую, творческую душу. Грубые мещане с грязными ручищами, как смеют они осквернять мою святыню! Нет, ее невозможно осквернить, ибо она – богиня, она не из этого пошлого мира, она выше. Но ведь и ее  можно ранить, причинить ей боль. Я боялся, что когда-нибудь ее благородное сердце возьмет приступом один из мужланов-ухажеров,  и она зачахнет, как птица в клетке, в потных объятиях своего поклонника. Именно об этом я нередко думал, учась в университете, в другой стране. У меня не было возможности часто приезжать к родителям, и меня сжигали ревность и желание. По ночам я спал от силы два-три часа – и дело не в зубрежке, учеба мне давалась легко. Я закрывал глаза и видел ее образ, всю ее до мельчайших деталей. Она стояла передо мной, такая миниатюрная и хрупкая, и тело ее трепетало, когда я обнимал ее за тонкую талию и сквозь холодный шелк сарафанчика чувствовал жар ее светлой бархатной кожи. Я легонько наматывал на палец мягкий локон ее жгучих волос, она закрывала глаза и тени от ее длинных ресниц ложились на порозовевшие щеки, грудь ее вздымалась от волнения, а полуоткрытые губы пахли ягодами и нестерпимо влекли… Когда я приезжал на каникулы к родителям, вслед за расспросами об учебе всегда следовал допрос о девушках: почему у меня еще нет подружки? И я говорил правду: они все слишком глупые и избалованные, недалекие, инфантильные. И родители соглашались, что спешить не следует. На самом деле, я особо не изучал девчонок из своего университета, я просто знал, что все девушки такие, кроме нее, моей N. Плакат на стене за эти годы заметно потускнел и обтрепался, никто его не менял. Но это было неважно, потому что N. всегда останется молодой, яркой и прекрасной. Да и не нужен был мне больше этот плакат, ее образ до мельчайших черточек словно был выжжен на моих веках изнутри – стоило мне закрыть глаза, я видел ее как тогда, в первый день. Я не слышал о ней ничего, а спрашивать не решался, во дворе я ни разу ее не видел, подумал, что она очень загружена в театре, играет Джульетту или Офелию, например. Несколько раз я видел, что у нее на кухне горел свет поздно вечером. Бедняжка, она, должно быть, много работает и очень устает. И тогда я решил, что женюсь на ней. Окончу университет, устроюсь на работу, накоплю денег и женюсь. Несмотря на «проблемы» со сном, университет я закончил с отличием, и меня взяли на хорошую, высокооплачиваемую работу. Я стал сам платить за аренду квартиры, скопил неплохую сумму и даже домой высылал деньги. Вот только на работе я был страшно рассеянным, за что меня время от времени отчитывал начальник, советуя поскорей решить свои личные дела и больше не смешивать их с работой. И я воспользовался его советом. Я стал ездить за город и присматривать нам дом. Я искал небольшой уютный домик с аккуратным садом, я очень много их повидал и все думал, какой бы ей больше понравился. Естественно, мне приходилось это делать в рабочее время, потому что риэлторы работают до того же часа, что и я. К тому же, при дневном освещении осматривать дома все-таки  удобней. Но начальнику стало известно о моих отлучках и он меня уволил. Я искал другую работу, но уровень был везде намного ниже моего и оплата была ничтожной. Постепенно скопленные деньги закончились и я вынужден был на последние купить билет домой. Возвращаться с пустыми руками было очень стыдно. Родители жалели меня, только стыдно-то мне было не перед ними. Я не состоялся как богатый жених. А потом я подумал, что она, наверное, согласится жить в обычной квартире – ей ведь важны не деньги, а человек. И я уже готов был рассказать о своих планах родителям, спорить с ними, что она вовсе не «слишком взрослая и опытная» для меня, готовил доказательства того, что мы будем счастливы вместе; я смотрел в окно на лохмотья плаката, как вдруг мама, указывая на какую-то тетку во дворе, сказала: «А помнишь, сынок, ту актрису на плакате? Смотри, вон она. Спилась». Тетке было лет под пятьдесят, лицо ее было одутловатым, грязные короткие волосы были когда-то покрашены в коричневый цвет, но теперь активно проступала седина. Позже я узнал подробности жизни N. Она была не очень хорошей актрисой, в театр ее взяли только из-за внешности, ей давали небольшие роли, но она мечтала о большем и считала, что ее недооценивают. Стаи поклонников утешали ее, водили в дорогие рестораны, поили изысканными винами и на хрустящих простынях гостиничных номеров обещали ей великие роли. Проходили годы, она играла все хуже, ее внешность блекла, в ее душе прочно обосновалось разочарование. Вина становились все дешевле, а кухня и койка заменили рестораны и гостиницы. Гримерам трудней стало скрывать ее мешки под глазами, а иногда и синяки, волосы поредели и потускнели. Ей посоветовали постричься покороче и покрасить их в темный цвет. Теперь она играла служанок, соседок из коммуналки, бедных родственниц. Когда она перестала учить тексты, ее уволили. Она окончательно перестала следить за собой, толпы почитателей превратились в редких собутыльников. Много дней подряд я думал об этом и чувствовал страшное разочарование, как будто огромный несправедливый мир наступил на меня и раздавил своей пошлостью, исказив (лучше бы просто отнял!) ту единственную, ради кого я жил, до неузнаваемости. Я не искал работу – разве могли мне здесь предложить что-то стоящее? Родители давали мне деньги и я перестал стесняться брать их. Я покупал выпивку и подолгу сидел в укромном месте в сквере недалеко от дома. Вокруг были деревья и не видно было ни людей, ни машин. И с приходом темноты моя рыжеволосая фея в зеленом платье садилась мне на колени, я обнимал ее худенькие плечики и целовал ее макушку, вдыхая теплый аромат карамели и земляники, а она бархатным голосом вдохновенно читала мои любимые стихи.