Рассказ ленинградки

     От автора.
    
     Они всегда узнавали друг друга - по восторженному отношению к жизни, ко всему живому, ко всему, что несет жизнь. Только они, блокадники, после обеда не смахивали крошки со скатерти, а, сделав руку "клювиком", указательным пальцем истово и скурпулёзно собирали хлебные крошки - все, до мельчайших. Поклюют - и в рот, поклюют - и в рот.
     В нашей семье и в семьях знакомых Победу и 27 января начали праздновать только в 80-х, когда боль немного улеглась. Но и тогда для блокадников это, скорее, были дни  поминовения, а не праздники. Когда я училась в школе, к этим дням у нас всегда проводились так называемые "уроки мужества". Приходили бравые офицеры в чинах, рассказывали, как их возмущало, что проклятые американцы не хотят открывать второй фронт, а когда открыли, то прибыли, выпили свой "дринк" и улетели. Об ужасах войны - ни слова. А наши чудом выжившие блокадники и назло судьбе вернувшиеся с войны фронтовики не выступали ни разу.
     Этот рассказ моей мамы - сухие факты о блокадной жизни без подробностей, без красок, без боли. Потому что каждая мысль, каждый штрих, каждое воспоминание об этом были для неё пыткой.
    

     РАССКАЗ ЛЕНИНГРАДКИ
    

     Когда началась война, мне было 15 лет. Сейчас многие в этом возрасте выглядят как взрослые. Мы же были совсем детьми. Я была очень худенькая, ростом чуть больше 1м. 40см. Старший брат ушел добровольцем на фронт, старшая сестра тоже уехала на фронт, служила в Мурманске медсестрой. Я осталась дома, на Перекупном переулке, с родителями и младшим братом. Для нас война началась так: на чердак таскали песок и воду – тушить «зажигалки». С августа 1941 года я стала участвовать в оборонных работах в Невском районе: рыла окопы, делала амбразуры (закладывала окна кирпичом, оставляя щель для прицела).
     Первый ужас. Бомба попала в дом на углу Невского и Перекупного. Снесло всю стену. Как декорация: люстры висят, вещи лежат, мебель стоит, а людей нет. Только на самом верху на 5-м этаже стоит маленькая девочка. Она держится за кроватку и плачет – на краю пропасти.
     В 1942-м меня записали в группу МПВО. Подписала клятву. Задания: разбирать завалы после бомбежек. Комсомольские поручения: ходить по квартирам и регистрировать умерших. Страшно: все нараспашку, холод, мрак, кругом трупы – ведь голод начался уже в сентябре 1941-го: сгорели Бадаевские склады, магазины были закрыты. Недавно в какой-то газете я прочитала заголовок: «В блокаду кошки спасли город от эпидемий». Какие кошки! В городе ни одной крысы не было! Ни воробья, ни мыши, ни голубя – никого! Мой отец съел нашу кошку, которая уже не вставала на лапы от голода (ну что мы могли ей дать?). А потом, в декабре отец умер от голода. В феврале 1942 года умер младший брат 10-ти лет, а в апреле 1943 умерла мама.
     Зимой в начале 1942 года вообще не было привоза продовольствия в течение нескольких дней. Очень сильный мор начался. Пока я ползала по городу, пытаясь найти открытую булочную, чтобы отоварить карточки, то видела, как люди умирали повсюду: шел-шел человек по улице, вставал у стенки отдохнуть, вдруг оседал и умирал.
     Погибали от бомбежек. На моих глазах это было много раз. Однажды я опоздала на трамвай, очень расстроилась, а он только отъехал – и снаряд, прямое попадание. А потом выхожу из магазина, передо мной несколько человек, среди них молодая женщина в военной форме с ребенком на руках. Прямо на моих глазах их разорвало. Это было страшно, но голод страшней всего: цинга, чулки к ногам прилипали, зубы качались. Спасал хвойный экстракт: зеленая вода на сахарине.
     Многие от бессилия не могли таскать воду и не мылись: вши висели гроздьями. Мы возили воду с Калашниковской набережной на Перекупной переулок. Как-то с маленьким братиком притащили два ведра, а они у самой парадной перевернулись. Мылись в корыте, все в одной воде. Хоть так, но вшей и грязи не допускали.
     Вообще, люди старались помочь друг другу как могли. Когда у меня все умерли, я приютила некую Наташку, а она меня обокрала: кое-что из вещей, а главное – хлебные карточки! А это всё, смерть. Я тогда уже окончила ФЗО и работала в СМУ Выборгского района. Когда я, рыдая, пришла на стройку и рассказала об этом, то со всей бригады собрали дополнительные стограммовые талоны на хлеб, и у меня даже больше получилось! А я – опять плакать, только уже по другой причине – от доброты человеческой.
     После работы мы ходили в военный госпиталь, где помогали раненым. Там я получила благодарность от раненых бойцов.
     Водопровод и канализация не работали. Все нечистоты выливали в люки. А весной чистили город. Кто мог поднять лом, тот долбил: тюкнет раз и стоит, отдыхает, копит силы для следующего удара. А другие отвозили на саночках. К лету у нас город был чист, блестел как стеклышко (не то, что сейчас).
     В 43-м мы с подругой решили сходить в театр. А в день получки у нее из ватника пропали деньги – вся зарплата. Она, конечно же, разрыдалась, но я сказала: «Все равно пойдем!». Давали «Пиковую даму». Меня поразило великолепие постановки и мастерство исполнителей. В антракте мы вышли в фойе. На столиках – о, Господи! -  пирожные и бутылки лимонада! Там мы оставили всю мою зарплату, которой как раз хватило на два пирожных и бутылку лимонада.
     А ведь были и такие, которые жили припеваючи: воры. Иду как-то по Невскому, а навстречу - сосед по дому. Я как смерть ходячая, а он – румяный, довольный и с ним такие же: морды круглые, золотые фиксы блестят. Идут, ржут. Один мне говорит: «Пойдем с нами, крошка, не пожалеешь!». Ну, я-то поняла – бандиты, и сразу с ними распрощалась. А они потом, после ареста, все в Магадане оказались – раньше им в Ленинград возврата не было!
     …День Победы. Теперь это большой праздник. А тогда, в 45-м, радости не было. Часто вижу в фильмах: всеобщее ликование, восторженные лица. То же и по поводу первого блокадного трамвая: в кино люди бегут за ним как сумасшедшие, радостно кричат, машут руками… Смешно и горько. Все еле ползали, кругом – смерть и ужас.
     Да мне и сейчас не весело. Смотрю я на наших «победителей» и думаю: «Кто кого победил?». Недавно немцы сделали фильм про войну, а снимали его на улице Шкапина. Вот уж, наверное, хохотали: как они разрушили Ленинград в годы войны, так он и стоит в руинах уже 60 лет! А видели бы они, в каких перенаселенных коммунальных трущобах без элементарных удобств живу я и многие другие блокадники, знали бы, какая разруха порой скрывается за красивыми петербургскими фасадами! Смеялись бы еще громче: побежденные над победителями.
     А потом вернулись старшие сестра и брат. Сестра всю войну была медработником, брат – десантник-диверсант. О его специализации я узнала гораздо позже, а во время войны в своих редких письмах он ничего не сообщал (нельзя было), только почему-то все время советовал мне посмотреть фильм «Март-апрель», как оказалось позднее – о десантниках. Он побывал в разных точках восточной Европы, освобождал Маутхаузен и закончил войну в Венгрии. Там он безнадежно влюбился. Безнадежно потому, что останься он там – наши с сестрой судьбы были бы перечеркнуты: нас ждали лагеря, 101-й километр и - прощай, Ленинград. Правда, с лагерями мне все-таки пришлось познакомиться: за двадцатиминутное опоздание на работу Родина сослала меня на лесоповал. Представьте только: полутораметровый скелет, обтянутый прозрачной кожей, с помощью ручной пилы валит столетние ели и сосны! Слава Богу, дело было осенью, и начальник, взглянув на меня, сказал: «А ты, дочка, будешь собирать грибы – нам к обеду».    
     Вот так все это было.