Банальные Дары Таможенников Папы Карло

***

Всё в нас уже обручено...
Мы будто спим в одной постели...
Ах как бы вместе мы взлетели
Промолви Вы одно словцо...
  Молчание меж нами - Ваше...
  Оно мешает нам летать...
  Как будто мрачною завесой
  Прикрыта брачная кровать...


КАЛИПСО.

Истомой страсти ноет тело,
 Желаньем огненной любви.
 Фатой величья лик одела,
 Расправив крылья - две брови.

Трепещет в муке ожиданья,
 Склонив головку на плечо.
 Святыню тайного свиданья
 Она хранит так горячо.

Во взоре что-то колдовское
 Дуэтом петь влечёт сердца.
 И Одиссей не знал покоя,
 Узрев божественность лица.



МАСТЕР И МАРГАРИТА.

Ангел бросил веточку сирени,
 Белый цвет рассыпался дождём;
 Лунные раскинулись ступени
 К вечному приюту мы идём.

Все столетья мимо проплывают,
 Воланд мчит со свитою своей.
 Уголёк звезды не угасает,
 Как частичка нежности моей.

Рукопись нетленна, милый Мастер,
 И роман дочитан до конца.
 Над Пилатом мрак уже не властен:
 Свет прогнал печаль с его лица.

Шар земной песчинкою мерцает,
 Там - борьба, а здесь - немой покой.
 Наша жизнь снежинкою растает
 И сольётся с млечною рекой.

Лунные раскинулись ступени,
 К вечному приюту мы идём;
 Ангел бросил веточку сирени,
 Белый цвет рассыпался дождём.


НАПОЛЕОН И ЖОЗЕФИНА.

Меж шумных побед и великих баталий,
 Когда на колени встал весь Старый свет,
 Маренго, и Иена, и Фридланд пылают
 Для женщины страстной, как полночи бред.

В объятьях Её судьбы мира решались,
 Ей гений антихриста верно служил,
 С её поцелуем стократ умножались
 Кресты, средь полей, от забытых могил.

Свобода, а с нею и равенство с братством
 Любви покорились, как щепки волне,
 Под флагом трёхцветным с каким
 святотатством
 Корону добыли ей в славной войне.

Но сила великого чувства не вечна.
 Судьба начертала свой страшный закон.
 И в Бородине под российской картечью
 Забыл корсиканец свой громкий Тулон.

Изменной фортуной на Эльбу заброшен,
 Он помнит о жадных и нежных устах.
 И на Ватерлоо им жребий был брошен,
 Промчались сто дней в возрождённых мечтах.

Потеряна в море Святая Елена,
 Где вечным изгнанником жил Бонапарт,
 Но сердце рвалось из гуманного плена,
 Как спрятанный в жерле угрюмый снаряд.

Но слава увяла. Её проклинают
 Все те, кто когда-то на верность клялись,
 И факел любимой навек угасает -
 Все бездны пред гением вмиг разверзлись.

И смерть на одре подивилась величью
 И гордости слов, что шептал до зари
 Сам Рок, сама Власть в человечьем обличье:
 "О, Франция, гвардия и Жозефи…"

 УДЕЛ В ЛЮБВИ.

Удел в любви? У всех он свой,
 Но и одна мечта -
 Прикосновенья миг святой,
 Когда слились уста.

Судьба одних: под сенью звёзд
 Сбирать нектар любви,
 И, растворяясь в свете грёз,
 Сердца зажечь свои.

Другим - с соперником пойти
 За город, на поля,
 И дерзко выкрикнуть: "Уйди,
 Она - звезда моя!".

И шпаги вон! И слышен звон.
 Удар! И снег в крови
 И смертный тихий рвётся стон:
 "Любимая - живи!".

Удел других - услышать "нет",
 Крушение надежд
 Петля оставит синий след
 И толки для невежд.

Удел в любви? У всех он свой.
 "Во имя" бьют сердца.
 И каждый, кто любил - герой
 Тернового венца.



ПРИШЕЛЕЦ.

В этом мире нет мне места
 Средь авто, антенн и ламп.
 Я рождён огнём Гефеста
 Чтоб лобзать уста д'Этамп.

Чтобы чёрный конь ретивый
 Нёс меня на сарацин,
 Под мечом моим игривым
 Пал великий Саладин.

Чтобы где-нибудь в Париже
 Драться, шпагами звеня,
 За Марию, дочь Луиджи,
 Весь испанский род кляня.

И, греша, попасться в лапы
 К инквизиции святой,
 В муках пасть, смеясь над Папой,
 Но секрет не выдать свой.

В этом веке нет мне места,
 Я - пришелец звёзд иных.
 Был рождён огнём Гефеста,
 Одинок в тисках земных.


 * * *

Вы не смотрели, как горят поэты?
 О, право, неудобно мне за вас.
 Они собой дарили столько света,
 Что я сыграл семь партий в преферанс.

Как началось? Да это очень просто:
 Они пришли откуда-то шумя
 И, положив свои стихи помостом,
 Их подожгли и встали в полымя.

О чём кричали? Вот уже умора!
 Слова из неживого языка:
 Свобода, честь и как её? - Amore!
 И про иные светлые века.

Ну, ты представь: и что это за люди?
 В огне им больно не было, поверь,
 Ведь вместо воплей они пели: "Будет
 Грядущей мысли девственный апрель!".

О да, дружок, ты пропустил немало,
 Но вот опять на площади галдят.
 И очень близко - несколько кварталов,
 Пойдём смотреть, как чудаки горят.


МУЗА.

Мне осталась лишь горькая сладость
 В свете быстро померкшей свечи -
 Ваших плеч лебединых покатость
 В заколдованной лунной ночи.

Тени древних забытых сказаний
 Притаились на дальней стене.
 Они ждали истомных лобзаний,
 Но спиною Вы встали ко мне.

Ваших глаз сокровенная вечность
 В окнах звёздную стужу следит.
 И минуты летят в бесконечность,
 Я - отвергнутый музой пиит.

Я, сложив сочиненья в камине,
 Преломлю о страданье перо,
 И стихи, умирая, отринут,
 Ваше трижды святое чело.

Но распустится роза улыбки,
 Лепестки мне прошепчут в ответ:
 "Не свершайте огромной ошибки,
 Я люблю Вас, мой рыцарь-поэт".

И, взмахнув золотым океаном
 Потрясающих душу волос,
 Вы спокойно ушли за туманом,
 Мне оставив поэму из слёз.

ОСТРОВ МОЕЙ МЕЧТЫ.

Бывают минуты полёта души,
 Когда Муза Странствий зовёт
 На берег далёкий, где спят камыши
 И райская птица поёт.

А в пальмах срывают медовый кокос
 Ватаги смешных обезьян,
 Выходит на жаркий песчаный откос,
 Как дьявол, ужасный варан.

А из голубой бесконечной дали
 Норд-ветер свистящий несёт
 Корсаров бесстрашные корабли
 В давно позаброшенный порт.

Они закопают в том гроте Теней
 Сокровища сказочных стран,
 И стражником от посторонних людей
 Им будет громадный варан.

На скалах, где звонко смеётся ручей,
 Над камнями высится крест.
 Быть может, какой-то лихой Одиссей
 Покоится у этих мест.

И вновь альбатрос, мой единственный друг,
 В глубокой парит синеве,
 Своих ищет он альбатросок-подруг
 На этой забытой земле.


 * * *

Мне всё равно, что Вы меня не любите,
 На ложе постланы шелка не для меня.
 Пройдут года, и Вы всё позабудете:
 Мои стихи, признанья, жар огня.

Быть может, я кажусь Вам Квазимодо,
 Иль Гуинплен, ужасный и смешной?
 Я беден, стар душой, отстал от моды?
 Нет, чёрт возьми, я вовсе не такой.

Да, денег всё же у меня немного,
 И в ресторан я Вас не приглашу.
 Вы скажете, что мне одна дорога -
 С занудой-музою катиться к шалашу.

Всё так, увы. Я где-то оступился.
 Осёл! Век девятнадцатый прошёл.
 Ах, Боже мой, зачем я в Вас влюбился?
 Что я себе пастушку не нашёл?!

Пусть кто-то дарит Вам парчу и злато,
 Другой предложит власти мишуру,
 Пусть третий купит царские палаты,
 А что же я? А я за Вас умру.

Мне всё равно, что Вы меня не любите,
 И шёпот влажных губ не для меня.
 Пройдут года, и Вы всё позабудете,
 Но вечно примирит нас мать-земля.

ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ.

В комнате тихо. Таинственны свечи
 В тёмном с решёткой окне.
 Стены давно уж не слышали речи,
 Замерло всё, как во сне.

Чёрный старик - он ужасен и жалок -
 Что-то всё шепчет в углу,
 В горн он кидает щепотку фиалок,
 Крысы лежат на полу.

Колба кипит фосфорическим дымом,
 В нём отразились, как явь:
 Годы страданий, надежд и ошибок,
 Душу втоптавшие в грязь.

В огненной лаве рождается камень,
 Что подчинит себе Мир!
 Он превращает вино в яркий пламень,
 Медь - в золотой эликсир.

"Вот! Наконец-то! Свершилось! Удача!" -
 Чёрный старик закричал.
 К горну подполз он, в безумии плача,
 Чтоб посмотреть на кристалл.

Но свет волшебный подал озаренье:
 "Жизнь-то ушла уж давно.
 Мне ни к чему теперь деньги, именье,
 Славы хмельное вино".

Смерть в этот миг распахнула объятья:
 "Срок твой окончен, пойдём!
 Ты ведь обрёл долгожданное счастье -
 Камень богатства найдён".

Чёрный старик захрипел и свалился,
 Горн опрокинув на пол.
 В пламени труп его вмиг очутился,
 Книги, и колба, и стол.

Камень философа, звёздочкой вспыхнув,
 Мирно, бесшумно погас,
 Вскоре исчезнув в угольях и искрах,
 И не дошёл он до нас.

ЧАША СУАССОНА.

I
 Над Суассоном стон кровавый -
 Низвергли римских всех орлов.
 И франки делят куш немалый,
 Пируя в пламени костров.
II
 И Хлодвиг вождь обходит лагерь
 Дозорных видит он солдат,
 Как те бросают жребий-камень
 Над чашей, ослеплявший взгляд.

И он сказал: "Отдайте чашу
 Сверхдоли вашему вождю".
 "Ты вёл к победе жизни наши!
 Бери, за славу пей славу!".

Но воин Бьорк взмахнул секирой
 И разрубил святой трофей:
 "Но, вождь, есть жребий справедливый,
 Ты не получишь кубок сей!".

В глазах безумных у солдата
 Горели гордость, дерзость, честь.
 Он знал, что ждёт его расплата
 И короля слепая месть.
III
 Вот год прошёл в кровавой сече,
 И Хлодвиг смотр войска вёл.
 В рядах замолкнули все речи,
 Когда он мимо войнов шёл.

И встав надменно перед Бьорком,
 Его секиру бросил в грязь:
 "Давно ли делал ты уборку
 Оружью? Ржа уж завелась!".

Но воин храбрый снёс бесчестье
 И наклонился взять топор,
 А вождь мечом взмахнул на месте
 И разрубил волос пробор.

"Так было с чашей Суассона" -
 Промолвил Хлодвиг сам с собой…
 Туман вставал над полем сонным,
 И снова франки шли на бой.

ГЛАДИАТОРЫ.

"Идущие на смерть приветствуют тебя,
 О неболикий, лучезарный цезарь!
 Мы, жизнь раба невольную губя,
 Друг друга будем бить, колоть и резать!"

Жестокий бой. Их было только двое:
 Громадный галл и белокурый бритт.
 И каждый знал, что чья-то кровь омоет
 Ступни другого - и будет он убит.

И галл напал, рубя секирой воздух,
 Зловещим светом взгляд его горел,
 А бритт копьём из брони выбил звёзды
 И вдохновенно песнь отцов запел.

Слова родные воскресили детство:
 Отца и мать и Хельду, дочь вождя…
 И варварское римское наследство
 В обличье смертного кровавого дождя.

Вдруг сердце страстной яростью забилось
 И вырвался из горла дикий крик…
 Арена ярким светом озарилась -
 То был закатный солнечный язык.

 И, отскочивши, бритт к цезарской белой ложе,
 Метнул в Траяна тяжкое древко…
 Но не коснулась сталь холёной кожи -
 Преторианцем оно оўтбито легко.

И замер Колизей тупым оцепененьем.
 Все ждали - что же сделает Траян.
 Но тишина пронзилась снова пеньем,
 Бритт зашатался, будто был он пьян.

Но вовсе не вино, а хладное железо
 Заставило британца рухнуть на песок -
 Ударом в спину галл его зарезал,
 И струёй полился жизни красный сок.

И победитель стал теперь свободным,
 Он преданностью цезарю польстил,
 А вольным став, он поднял всех голодных
 Рабов, крестьян… Собрал немало сил.

Пусть снова он потерпит пораженье,
 Но в битве с тиранией смоет кровь
 Британца-друга. Попадёт в плененье
 И в Колизее прокричит он вновь:

 "Идущие на смерть приветствуют тебя,
 О неболикий, лучезарный цезарь!
 Мы, жизнь раба невольную губя,
 Друг друга будем бить, колоть и резать!"

ИГО.

Баскаков отряд под командой Али,
 Что сыном был злого Акбара,
 Мчал грозным аллюром к деревне вдали,
 Лишь вспрянувшей вновь от пожара.

Последняя живность сгорела в огне,
 И руссы уж ели коренья.
 Но дани монголам хотелось вдвойне
 И жён для мурзы услажденья.

И потом несло от косых басурман,
 Мечи над деревней сверкали…
 Как режут на капище жертву богам
 Детей они в люльках рубали.

Жестокий Али упоённо стегал
 Старушку в лохмотьях нагайкой,
 Но внучек её от кнута убежал,
 Стянул чьи-то вилы украдкой.

Взобравшись на крышу саманной избы,
 Где жарко горела солома,
 Смельчак сбросил вилы на спину Али -
 И кровь обагрила попону.

Отмстили монголы за гибель вождя -
 Старушку и внука казнили.
 Напились крови, как земля от дождя,
 И суд над селом учинили.

Но вот поднимались на битву полки -
 То Русь на врага наступала
 И в споре великом у Дона-реки
 Ордынское иго сломала.

ЛУЗИТАНИЯ.

Атлантики грешные воды смеются суровой улыбкой,
 Зловещее око циклопа направил в туман перископ.
 Утёсы мыса оф-Кинсейл лобзает свинцовою зыбкой,
 И смерть судьбоносное судно влечёт на подводный окоп.

А в ярких просторных салонах, мечтая, поёт пианино,
 И пары скользят, словно павы, под старый изысканный вальс.
 Болтают об играх на бирже и об превосходнейших винах,
 Флиртуют, смеются и верят в большие полёты на Марс.

И что им за дело до чёрной оскалившей субмарины,
 Пустившей взъярённого шершня под днище мечты-корабля,
 Ведь клятвы на верность до гроба услышаны вновь от любимой,
 И крошка всё плачет притворно, маму к игрушке зовя.

Но словно все адские силы сошлись в обезумевшем бое,
 И стон, расколовшийся в небе, огонь бушевавший накрыл.
 И лайнер угрюмо кренился, давясь ледяною водою,
 И падали шлюпки и люди с надстроек в пучину могил.

Бездонная пасть океана схватила и чёрные трубы,
 Упавшие в жадные воды, с собой увлекая людей.
 Всё выше корма задиралась, и пастырь сквозь сжатые губы
 Грехи отпускал обречённым, крестом осеняя детей.

И вот, громыхнув напоследок, блеснув в небо поднятым килем
 Вмиг канул в пучину корабль, вздымая седые валы:
 Спасённых слышались крики, гортанные вопли в бессильи,
 И Смерть урожай собирала на гребне бездушной волны.

О, сколько непрожитых жизней и губ нецелованных нежно,
 Неписанных строчек бессмертных, недаренных сваденных роз,
 Ненянченных розовых внуков, несбывшихся планов мятежных -
 Всё это разрушил всемирной войны тёмный апофеоз.


 ТВОРЧЕСТВО.

О чём писать? Ведь всё уже сказали
 Великие задолго до меня.
 Я их достигну уровня едва ли,
 Замёрзну у парнасского огня.

И с Гумилёвым я не прогуляюсь
 В саванне, где господствует жираф.
 Я с Блоком перед Дамой не склоняюсь,
 Пред Господом, как Гиппиус, не каюсь,
 С Есениным до драки поругаюсь,
 Хотя опять в безумии неправ.

И где найти источник вдохновенья,
 Ведь девушкам лишь денежки нужны?
 Себе я посвящу стихотворенье,
 И это не позорное творенье,
 В нём мудрости моей запечатленье,
 Слова любви здесь вовсе не важны.

О чём писать? Пиши о чём угодно -
 Великие не станут порицать,
 Но чтобы стать поэтом, и Народным,
 Свой идеал ты должен преподать.

Я ПОМНЮ ВСЕ.

Туманом столетий всё скрыто от глаз,
 И будущность нам неизвестна,
 Но дверь в зазеркалье откроет тот час
 Гаданья на святки невесты.

А я же всё помню и странно молчу
 О том, что когда-то увидел.
 Нет, я ведь не циник, но я не хочу
 Кого-то рассказом обидеть.

Я помню, как страшно горела земля,
 Нейтроном пронизанный воздух,
 Как люди спешили на борт корабля,
 Летевшего к брошенным звёздам.

И чёрные реки я помню, как явь,
 И воду по карточкам малым.
 Опасней кислот стала мокрая грязь
 От майских снегов вечно талых.

Но веки зажмурил и вмиг упустил,
 Что дальше с Землёй нашей было.
 Когда, сил набравшись, я вновь их
 открыл,
 Картина меня удивила.

Там люди учили друг друга читать
 По снова написанным книгам.
 На Марсе пыталися почву пахать,
 Работали плугом, мотыгой.

И видел я новую Землю и мир
 Весь бледный и несколько странный.
 Моря-океаны покрыли Памир,
 Один материк, но громадный.

И здесь человек, пробуждаясь от сна,
 Шептал он отнюдь не молитву:
 "О, будем же жить! И да будет
 весна!" -
 Читал и шёл с бытом на битву.

Я всё это видел, но помню, как бред,
 И славы мне то не прибавит.
 И, зная, никто не поверит, о нет,
 Так было, так есть и так станет.