Мать наша

               

      Я много странствовал по миру. Во времена золотой лихорадки я был искателем богатств, но неудачливым, что сказалось на дальнейшей деятельности моей души. Меня приобщили к писательству. Проживая свой срок на Камчатке, а случилось это где-то в первой половине нашего тысячелетия, я прилежно описывал состояния природы и жизнь людей. Люди меня не радовали, более того, как во времена золотых лихорадок, я понимал, что каждый за себя.
     И была со мной молодая женщина...
     Мне не следует подробно описывать наши отношения, - мы не сильно отличались от других пар.   
     Она была совершенно жизнерадостным человеком, даже в самые хмурые дни она улыбалась о хорошем, в самом черством и закостенелом находила следы любви и благоухания. Обожала розы и полевые ромашки. В пургу, знаменитую камчатскую пургу, она сидела у окна и наблюдала, как с сопок на бешенной скорости скатывается снежная туча, как ветер вскручивает белые вихри, и только огни ближнего дома становятся видимыми, а весь мир за окном несется параллельно земле. Она знает, что вниз бежать - бухта, и там стоят корабли, на которых мы ходим в море, а по сопкам проложены горнолыжные тропы, а дорогу к остановке так заметет за ночь, что утром, когда ей, беременной на восьмом месяце, нужно спускаться, то идти очень опасно, скользко и неуютно. Утренние сугробы неопрятны, безжалостно растоптанны дворницкими машинами, испачканы черным океанским песком. Но она знала, что ветер стихнет, последние тонны снега свалит в бухту, и на небе засверкают звезды. Станет тихо. Небо будет черным с плывущими бледными в луне облаками, хитрый ветер спрячется за соседней сопкой.
       Она любила изменения в природе.
       Она любила меня.
       Лучшее время мы проводили за завтраком, по вечерам варили кофе, ели рис и копченую лососину. Она могла часами рассуждать на разные темы, философские в том числе. Меня же волновали вопросы бытовые, - в то время богатства наши умещались в паре громоздких алюминиевых кофров из-под телевизионных штативов. Я пасовал перед трудностями, возмущался, и каждый раз, когда обстоятельства зажимали нас до двух-трех ценных бумажек в моем портмоне, я порывался все бросить - расчитаться с Камчаткой и уехать обратно в Москву, искать работу в большом городе. Она же стыдила меня за малодушие и вспоминала разные характерные истории из своей жизни. Некоторые я слушал, чтобы не обидеть ее, иногда же слушал с таким интересом, что потом все бросал и садился писать.
      Так и в этот раз...
   
      - Когда мы с девчонками беременные лежали на сохранении, то все вместе забывали разные главные вещи. И однажды мы забыли, как Ее зовут... Девчонки все вышивали бисером, и у каждой Она была разная, а у меня не было вовсе. И я решила сходить и купить себе комплект для вышивания. Но сначала пошла в церковь и по дороге думала, как же я буду распрашивать и выяснять про Нее, ведь нужно как-то дать понять бабке, служащей в церкви, о чем я хочу выяснить. Бабки, кстати, все очень противные, потому что они знают, что они бабки и пользуются этим. А на нас, молодых, смотрят с презрением. В церкви я поставила свечки и стала спрашивать служащую бабку: а скажите, говорю, мы вот в больнице лежим, и моя подружка попросила купить специальную икону, чтобы молится о благополучных родах. Бабка так посмотрела на меня подозрительно и дала иконку, но не настоящую, а в календарике, говорит, что пока настоящих нет, но и календарик подойдет для молитвы. Я ей сказала, что вот мы все, беременные в роддоме, не можем вспонить, как Ее зовут. Кого «ее»-то, уже со злостью спрашивает меня бабка. А я смотрю на нее как дура и не знаю, что ответить. А потом и говорю, ну эту, самую главную - мать нашу. Тут ее будто кипятком ошпарили: «Мать нашу»! Она вытаращилась и стала меня стыдить, что я и все наши девчонки не знаем, что Богородицу называют Богородицей, и что их, наших русских Богородиц, несколько, и нужно знать какой и по какому поводу молиться. А я сказала, что в принципе знаю, как Ее зовут, просто мы, беременные девчонки, запутались, потому что лежим в больнице на сохранении. Но вот в церковь я хожу нерегулярно, извиняюсь. И сказала, чтобы мне дали тогда (раз я не знаю, как правильно Ее назвать) мать нашу советскую. Тут бабка и замолчала... В больнице, когда я вернулась и принесла девчонкам икону и календарики, мы все давай хохотать. Ну ты даешь, говорили девчонки, так бабку испугала, что та, наверное, до сих пор тебя ругает и молится. Мы тоже расставили иконки по тумбочкам и стали молиться, а вечером одна из нас родила мальчика, а на следующее утро другая девчонка родила двойню.
   
      Я всегда почти слово в слово записывал ее истории.
      В то время она собирала десятирублевые юбилейные монетки. Наступали времена, когда я готов был все ее монетки потратить на авиабилеты Камчатка - Москва. Но она никогда не отдала бы эти монетки на такую ерунду, разве что в крайнем случае, когда не стало бы денег на кофе. Временами меня пугало ее жизнелюбие, оно было не похожим на банальный оптимизм, заключало в себе такое неуемное стремление к жизни, что, казалось, никакие разочарования и безрадости не могли убавить этой жизненной силы. Может быть, она была не столь образованна, как бывшие мои жены. Но ум ее был истинно женским, честным и добрым, именно эти качества ее ума и придавали особенный колорит нашим семейным делам и моим вольным литературным размышлениям.
      
      
      
      
      25 января 2012 г.     Петропавловск-Камчатский