Круиз 6. На переходе

                6.
               На переходе

Вернемся, однако, к ходу нашего рейса. Я давно замечал, что все, нас окружающее: и предметы, и явления склонны жить своей жизнью, и чем больше мы пытаемся на них воздействовать, тем они более противятся и стараются выйти из-под нашего влияния.
За мир мы всей планетой почти боремся второе тысячелетие. Так? Именно так. Похоже, в результате этой борьбы камня на камне не останется.
Природу-матушку всем миром охраняем? Охраняем. Уверен: она бедная от нас «милостей» давно не ждет. Ну и обороняется как может. Как лошадь хвостом от слепней. Пока. А то ведь ляжет на землю, да начнет кататься.
Совершенно точно так же происходит и с нашим жизнеописанием морского похода на «Матисене». Планировали мы очень скромненько, без претензий, изложить характер и некоторые особенности нашей работы. А данная – не знаю как и назвать-то, рукопись, графомания что ли, - вырывается из под контроля, лезет в какие-то не те стороны, жить начинает своей ехидной, неуправляемой жизнью. Мы не кокетничаем, честное слово. Даже страшно перечитывать уже сейчас, только что изложенное. С ужасом думаем, кем быть дальше. Ведь скоро же: хоть ошибки надо исправить, слова позаменять, попереставлять..., а читать не хочется.
Да ладно. Будь что будет. Выйдет в свет на печатной бумаге, - значит, суждено было этому ребеночку родиться. И мы уже за него не отвечаем.
Кстати, Мишаня отказался наотрез ставить свою фамилию, как автора данного опуса. Может и мне стоит как-то отмежеваться от сотворяемого в данный момент? Взять псевдоним, а? Какой только. У меня была один раз в жизни кличка: «Вадик-****ик» Академик дал. В одном из рейсов на НИС «Куренцов». После захода в Лас-Пальмас. Я у него бутылку коньяка испанского вымогал. Вместе с Витькой Веревкиным. Он сломался. Принес. Зачем-то полез споласкивать под раковину. И…, разбил. Взять разве себе этот псевдоним?
 Мишаня сказал, что будет «продвигать» книгу нашу. Книгу, да! Нормально, да! Продвигать! Ну-ну. Я, что? Я – ничего. Ангелы тебе, Мишаня, навстречу.
А может выпустить ее (книгу) анонимно? Без авторов и даже без автора. Без родителей, так сказать. Сиротой.
А тогда ее могут усыновить. Или удочерить? Книга – ведь она женского рода. Хотя мне, почему-то кажется, что бы там у нас не вызревало, но это – мальчик. Без царя в голове, и выпить – не дурак. Значит – усыновят. Какие-нибудь иностранцы. И вывезут за границу, в не дай Бог, ненавистные Соединенные Штаты. А там будут над ним (над ней) издеваться. И, в конце концов убьют, а? Каково?
Нет, все-таки жалко. Пока оставим вопрос открытым. О результатах этих наших сомнений, сугубо творческого характера, Вы сможете узнать, если данный опус будет напечатан. А не так, как сейчас, - написан от руки моим корявым почерком на разных местах (б\у с одной стороны), в разных непотребных местах: на работе, в пивбаре, на кухне, очень редко за письменным столом. А, в основном, - в разных каютах, на разных, вечно качающихся, «болтающихся», пароходиках.
А, тем временем, двигаемся мы обычным своим ходом к району работ. Забыл Вам сказать – с какой скоростью мы ходим по морю. Максимальная наша скорость, если ничего не противодействует – 14 узлов. Узел – одна морская миля в час. Значит, на спокойной воде мы можем ехать со скоростью приблизительно 27 км\час. Итак: вышли мы из Владика  18 декабря 1985 года. Засекайте время, когда мы придем к берегам Мексики.
А помогать нам в пути и увеличивать скорость ничего не будет. Течений особых и постоянных нет. Ветер попутный, если будет не очень сильный, - не влияет. Не под парусом, чай. По волне сильной или по зыби мы не ходим. Это опасно. Когда большая волна нас догоняет и поднимает на себе – корабль становится плохо рулимый и устойчивый (теряет остойчивость). А это, как выражается, уже канувший в лету, но ненаказанный «меченый» - «знаете ли, чревато». И чего он мне на ум приходит? Наверное, потому, что в последнее время я часто задаю себе вопрос: «А как бы ты, Вадя, себя вел, чтоб делал, ежели судьба распорядилась – и ты оказался на верхотуре власти? Ну не на самой-самой, а у подножия».
Такой вариант минимизирован, но не исключен на все сто. Подобные, подкидываемые судьбой варианты, мы, глядишь еще,  может, с вами и вспомним. Да вот, к примеру, только что отмеченный со мной случай, при вступлении в члены. Я с райкомом комсомола тогда очень хорошо и продержался, честное слово, никого «не выдал»; кто, и что мне советовал, об этом не кричал, на углах не жаловался. Секретарем «первички» нашей экспедиции я остался, подавляющее большинство народа, вроде бы, меня не проклинали. Мне был прямой путь – в освобожденные секретари.
Экспедиция имела и набирала достойный вес в Мурманске. Так что, если б мог «держать дозу» и хотел – могла бы открыться дорога по, так называемой, партийно-комсомольской линии. Блин буду, многие об этом мечтали. Да и я сейчас уж не знаю – правильно ли я поступил, что через год сам, с этого открывающегося пути, свернул. И в настоящее, в наше исковерканное время, я не могу ни себе, ни, к примеру, Вам, ответить: а что бы я делал с началом, бля, «горбатой» перестройки, окажись я у тщательно подготовленной, «приватизированной» кормушки. Нет, не о занятии частным предпринимательством я веду речь, это пройденный урок, о том – отдельный разговор. А вот ежели б у меня в руках оказалось бывшее народное достояние. Как бы я себя вел? У меня нет на это однозначного ответа. А у Вас есть? Пишите нам, мне. Интересно будет. Да, кстати. Весь ход и нашей русской, да и всей, так называемой, человеческой истории, показывает, что еще будет очень интересно! Уверен в этом.
А, еще пару слов о свободе выбора. Ничто не ново, все кем-то давно обдумано и сказано, а мы и не думаем тут отличиться, но вот очень остроумный и очень умный О` Генри сказал в самую точку, и вовсе не зря, Леонид Гайдай в своем фильме «Деловые люди» с этой новеллы начал: «Не важно, какие пути мы выбираем, а важно – что заложено внутри нас». Это про наших «деловых» нынешних. И не только. Ну, и потом, не ходя по их дорогам, больше шансов прожить без «контрольной» дырки в голове.
Пока же это все от нас еще относительно далеко. По расстоянию, но не по времени.
И так, мы – на переходе. В район работ и далее на «заход». Мы еще не знаем об этом, и сейчас все было как-то, для меня, по крайней мере, весьма символично, но и наша страна, в тот период, совершала переход из 1985 года в 1986 год. От «сухого закона» - к Чернобылю. А уж это было (стало?) действительно «чревато».
Мишаня поглядел, поглядел, что у нас вытанцовывается, посоветовал меньше ходить в эту доморощенную философию. А надо-де попроще описать наш быт, наши условия работы, жизни. Я согласен с ним. Дерьмовое умничанье ему, конечно же, «продвигать» будет трудновато. Правда, я считаю, что и бытовуху не легче.
Да, вот – пожалуйста. Посудите сами. Мне кисловато, давайте и Вы поскучайте немного.
Идет декабрь месяц. 20ое число. Всю ночь очень сильно качало. Со мной качается мой насморк. Течет из носа без остановки. Не везет, так не везет. Идем в Японском море, а телевизор какую-то дрянь на японском языке показывает. Весь вечер ждали в кают-компании какого-нибудь кина – так и разошлись неудовлетворенные.
Утром вышли в Тихий океан. Несколько повезло. Зыбь заходит сзади слева. Валяет прилично, но не смертельно. Получил самую первую (так рано) поздравительную радиограмму от заведующего отделом института Литвинова Эдуарда. К чему бы это? Чего-то Эдику нужно. Не сейчас, много позднее. Мужик он – весьма приличный. Ко мне качественно относится, но и как положено ихнему брату: «А вы что подумали?»
Эдик Литвинов меня ведь в отдел института принял. По переводу из Полярки. Полярка – это экспедиция, которая нас сейчас «ведет» в Мексику, все это обосновала, финансирует и руководит. Идею перейти в отдел мне ранее великодушно подкинул Булыжник. Это – лично выбранный псевдоним Лериана Каменева. Происходит частично от созвучной фамилии и от физико-идеологического совпадения его с камнем, типа булыжник, как таковым.
А Эдик – очень культурный, деликатный человек. Доктор геолого-минералогических наук. И к Булыжнику относился тоже очень лояльно, несмотря на то, что был осчастливлен таким подчиненным. Эдик достаточно ходил в море, даже не на немагнитной шхуне «Заря». Вместе с живой легендой (дай Бог ему здоровья) отечественной геофизики и поэзии Городницким Александром. Лучшим на этом среди…и лучшим геофизиком среди них же (кто-то когда-то пошутил незлобиво). Городницкий тоже вышел из института Геологии Арктики. Он переселился в Москву. Когда я пришел в отдел, то мне сказали, что я сажусь за стол, где сидел и творил Александр Моисеевич. Я – трепетал. Так вот, Эдик меня кое в чем «натаскивал». В частности говорил:
- Вы будете изредка продолжать ходить в рейсы. Но теперь на вас лежит дополнительная ответственность. Точнее, нагрузка. Это – подарки целому ряду вышестоящих сотрудников института после возвращения.  Что-нибудь простенькое, но чтоб не обидеть. И не забыть,  Боже упаси. Советую составлять заранее списочек и планировать: где, что, почем. Тут же рассказал маленький эпизод из его опыта, чуть не ставший маленькой трагедией. В одном походе на каком-то «академике…» народу много, скоро финиш, все прикидывают, кто чего лишнего везет, куда деть, кому подкинуть во время таможни – суета. Был в экспедиции Сеня, точно не помню, Фишман, что ли. Он ничего не покупал никогда. Не потому, что чем-то хитрее всех, а наоборот. Ну, вот такой пожилой, искренне наивный, непрактичный советский младший научный сотрудник. Он всегда получал чеки Внешторгбанка – боны – отдавал их своей старухе, она сама ими распоряжалась. Ему все сносили на провоз лишние товары. И за пару часов до причала и до прихода на борт властей, Эдик побежал к Сене, дать ему лишним оказавшийся набор женских причиндалов – пресловутую недельку.
 И Эдик мне рассказывает, выпучив глаза, переживая давно испытанный ужас:
- Представляете, Адик! Я забегаю к нему в каюту, а этот гриб старый, Сеня разложил весь товар, что ему притащили, и ко всем пакетикам скрепками бумажки пришпилил. Чьи это шмотки. Что ему, как бы не ошибиться и не попутать. Я чуть в обморок не упал. Это ж путеводитель для таможни.
Эдик перевел дух:
- Смотрите! Будьте внимательны и осторожны.
Как говорится, море любит сильных и мужественных. Конечно,  если они в меру поддавши. Когда двигатель «пашет» и болтает, как угодно сильно, - это нормально, это порядок. Можно спать спокойно.
А вот еще два слова о привычках, диктуемых морем. Я вот, после нескольких морских периодов в своей жизни, приехал домой в Питер краткосрочно, то ли в отгулы, то ли в командировку – не помню. Прилетел поздно. Папанька с маманькой рады, на кухне собрали ужин незамысловатый. Я рюмку-другую пропустил, поел домашнего, уже поздно, мать со стола убрала, что обычно после еды требуется там вымыть, остатки в холодильник, а я давай все машинально прятать со стола в буфет, в ящики столовые…
Мать с отцом оцепенели. А я автоматом чего-то рассказываю и продолжаю свое. Это ж ежу понятно, сейчас тихо, а ночью вдруг «болтать» начнет. Сообразил когда, и глупо и смешно стало. Родителям тогда толком не смог ничего объяснить. Мать подумала, что я уже там, в Мурманске да и в море – «пристрастился» предостаточно. Где-то она ведь и права была. И с тех пор мне уже больше домашней ее спиртовой настойки на калгане выпивать не доводилось. А есть, держа тарелку на весу в руках, - мне до сих пор как-то спокойнее и сподручнее. Вот уж 19-й год.
А парторг экспедиции мурманской нашей, геолог, мне как-то рассказывал о другой, посетившей его привычке. Благо, это бывает какое-то время после длительного рейса и рассасывается. Они, геологи, из-за простоты и, скажем так, некоторой примитивности своего морского оборудования много и часто ходят на совсем маленьких 200-300 тонных суденышках. Бытовые условия там и удобства – ниже  нижнего. Отхожее место на уровне дачного. Без привлечения водного потока. За длительный веселенький рейс это запечатлевается настолько, что после возвращения домой… . У парторга молодая, непривыкшая к геологическим и морским чудесам, жена даже стала тайком плакать. Предполагала худшее. Но хорошо – эта привычка самоизлечима более въедливым влиянием цивилизованных удобств.
Ночью стало болтать сильнее. Что-то, где-то у меня в каюте катается, а искать лень. Вообще, поиски такого рода в течение длительного времени после выхода в рейс составляют необходимую и значительную часть морского существования. Характер каждого из нас проявляется в сугубо индивидуальной манере. Кто-то с ума сходит, доходит до ручки, пока не найдет причину. Не редки случаи разборки обшивки каюты, чтоб достать катающийся между ней и переборкой шуруп. Очень редко встречаются субъекты с действительно стальными нервами, которым это по фигу. Им хорошо, гости у них в каюте не задерживаются. К катающимся в рундуках пустым бутылкам все относятся совершенно одинаково. Катаются они только после «отхода» пароходов в рейс. Ровно столько, чтоб хозяин каюты смог отойти от этого отхода, и выкинуть причину за борт.
На утро получил от Фридмана, начальника флота экспедиции (не хреновая, надо признаться, должность) – втык. В виде радиограммы. За не вполне правильное составление ДИСП-ов . Ну, и хрен-то с тобой, Сема. Ты там в Ломоносове – Ораниенбауме,  а я – тут, посередь океана, я понимаю, тебе завидно и потому на тебя не сержусь.
А с ДИСП-ами – я так потом Сему прощупал. После Нового Года, после 23 февраля (Сема – кап два в отставке) в этих самых сводках специально путал местами, например, данные о солярке и воде. И ничего. А после 9ого мая западную долготу поменял на восточную. Тот же результат. Правда, не уверен, специально ли я это сделал, чтоб Сему на вшивость проверить, или сам был не очень трезв.
Следующим днем легли в дрейф. Двигатель вырубили. Механикам зачем-то это понадобилось. На судне – тишина. Развернуло лагом к длинной пологой волне. Качает размеренно, старательно, глубоко, с большим периодом. Когда такая обстановка – становится несколько тревожно. Интересно, что при длительном опыте нахождения в море, если ты в этот момент спишь – то просыпаешься, как правило, обязательно.
Дед, стармех значит, пришел ко мне, стал закидывать удочку: как там насчет покупки масла в иностранном порту захода. На валюту, стало быть. А остановка движка – это и разведка боем, и мне психологическое устрашение. Ну, нет нам стать и расходов на масло в инвалютной валюте, нету! Но, ясное дело, это только начало. Импортного масла дизельного в стране нашей тогда в продаже не водилось. И бочка для автомобилей личных и не личных – это сами понимаете. А тут речь идет о десятке тонн. А ни я, никто другой, кроме деда, никогда не узнает – куда это масло пойдет и что им смажут.
23 декабря – значительно потеплело. У себя в каюте посадил лук и чеснок. У меня есть такой декоративный ящичек с землей. Простаивающий впустую. Когда приходил на камбуз брать лук и чеснок для посевных работ, пристала буфетчица Светка. Давай выпьем, я-де к луку еще закусить чего принесу. Мы со Светкой старые знакомые, с прошлых рейсов на «Матисене». Ну, она мне не поверила, что у меня, начальника, какого-никакого, и нет ни грамма. Но оно так и есть на самом деле. Обеспокоен я, в связи с этим, надвигающимся Новогодьем.
Мишаня посмотрел-посмотрел на мой огород, потом оценивающе на меня, опять на грядку, как бы ища сходства и различия, молвил задумчиво:
- Вообще – рановато. Неполную неделю всего идет. Чего сажать к концу рейса будешь? Или тебя будем?
Я не мог, естественно, промолчать:
- Не скажи, не скажи, Миха. Если учесть док, ремонт, ожидание.…Да и ты меня достаешь постоянно. Сам смотри, в одиночестве-то своем (медицинском) сангигиеническом не рехнись. Я хоть и работал два года в Военно-Медицинской, но – слесарем, Мишаня, слесарем. Помочь не смогу.
Вот так, размялись немного. Я за этим занятием огород полил. Спрашиваю:
- Как думаешь? Чем бы его удобрить?
Ожидаю в ответ очередную пакость. Она не заставила себя ждать:
- Это лишне совершенно будет. Ты, главное, после захода сам туда не наблюй.
И к вечеру стало сильно качать. А  утром вышел на палубу побегать – баллов 5 бьет в морду. Но стало уже тепло, за 20град. Влажно. Душно.
Корабль весь покрыт липкой, теплой солью. Весь пароход обливает океанской волной.
На дневной чай собрался идти: тык в дверь, а из каюты не выйти. Замок давно барахлил, дверь не фиксировалась, и на бортовой качке сама постоянно  раскрывалась, а тут на килевой, раз – и заперт я. По телефону звоню Мишане, Троцкому, мастеру – никто не подходит. Видно, чай ушли пить. А на чай сегодня дают творог. Я его в обычной жизни – не очень. А сейчас…. В коридоре – тихо. Сижу 5 минут, 10. Что делать? Выбить можно аварийный лаз внизу двери. Так неудобно. Будет вроде паники с моей стороны. Опять звоню. Тот же результат. Только у Михи короткие гудки, наверное, трубку не положил.
Мыслишки в разные стороны бегают. Положение – глупое. Может, кто уже корабль захватил? Пираты Южно-китайского моря слева сзади, рукой подать, какая-то тыща км. Коллеги мадам Вонг, к примеру. Мишане башку проломили – вот и гудки короткие в телефоне, мастер – сильно дряхловат, припугнули – нет его. Меня заперли, нейтрализовали, но, значит, пока еще нужен. Только зачем? Я ж ничего полезного не знаю, тут какая-то ошибка. А творога-то мне больше не видать. Жаль.
Минут через 20, Мишаня постучал. От сердца отлегло. Опять он меня спас. Опустил мне с верхней палубы на шкертике  пучок кое-какого инструмента. Поковырял я замок – освободился. Потом замучился с ремонтом. Спасибо, помогли двое: магнитчик Серега Земсков и сейсмик Мишка Буртонов. После этого у меня очень долго сидели, до ужина. Курили, чай пили. Недвусмысленно надеялись на мою реальную ощутимо-осязаемую благодарность. На булькающую. И тоже мне не поверили, что я «сухой», сухой, как листик осенний на ветру.
На следующий день – первый раз загорал. Минут 35-40. Чтобы не сгореть. Опыт есть. А я в своей жизни сгорал сильнее всего в Ленинграде, на пляже Петропавловки. В конце мая 1970 года. Пошел туда один. Готовиться к дипломной речи, в начале июня должна была состояться защита. Наше северное весеннее солнце исключительно опасно в больших дозах. Думал не больше часа побыть, а задержался на два с половиной, даже на все три. Обо всем на свете забыл. На пляже, прямо на песке пел, вживую, без всяких выкрутасов – Владимир Семенович Высоцкий. Окруженный плотной толпой, с тремя-четырьмя друзьями, слегка под «шофе», стоя, практически без перерывов. Я забыл обо всем на свете. Знал, что сгорю. Но одеться было стыдно. Вокруг уже все подзагоревшие. Высоцкий был уже сильно коричневый. Я прикрывал только свой предательски курносый новгородский нос. Он у меня сгорает в первую очередь, до крови, потом мучаюсь.
Диплом через два-три дня защищал в муках.
 
К вечеру следующего дня пересекли северный тропик. Взяли курс на Гавайи. Пройдем сквозь них на Мексику.