Зачем нужна философия?

 Самым досадным парадоксом современности является дефицит философских знаний. Он образуется в силу игнорирования философских функций как универсальных структур цивилизации и усугубляется, не смотря на неисчерпаемый запас философского профицита, накопленного человечеством к настоящему времени. Отсюда и вопросительный аспект тезиса, вынесенный в заглавие настоящего труда: «Зачем нужна философия?»
 И я смею надеяться, что смогу ответить на него, опираясь на лучшие образцы классической философии и результаты своих собственных исследований максимально исчерпывающе. То есть до степени логически возможного в рамках настоящего трактата.


 Уважаемое ученое собрание!
 Дорогой Читатель!
 Мы озвучили тезис и приступаем к постулированию его основных дефиниций, обозначенных мною, как дефицит и профицит философских знаний. Первым – характеризуется современное общество в целом, вторым – могут похвастаться только ограниченный круг ученых-философов в академических центрах мира и увлеченные объективным познанием интеллектуалы.
 Конечно, я не открою Америки, если скажу, что вторых и третьих катастрофически мало на Земле. Так что, для снятия парадоксов, в том смысле, в котором совершенно справедливо позиционировал философию Бертран Рассел (р. 1872 – ум. 1970), ученых-философов и настоящих интеллектуалов необходимо тысячекратно увеличить. И делать это следует диалектически, то есть, беспрерывно продуцируя количественные явления интеллекта в качественные проекции знаний. Но это возможно только при условии эвристизации диалектики как одного из самых лучших образцов классической философии. Но вот задача, как эвристизировать диалектику?
 Настоящая диалектика нагромождена вопиюще субъективной апологетикой в формах гегельянства и марксизма. Они взаимно исключают друг друга из орбит настоящей философии, то есть непримиримо враждуют. А еще диалектику нещадно критиковал неопозитивист Карл Поппер (1902 – 94), и сегодня профанируют неопозитивисты, постмодернисты и ряд других нелинейных, анархиствующих философов.
 В общем и частном, ситуация на Ничейной земле между наукой и теологией (Рассел) такова,  что объективируя бессчетно количество вещей и явлений, отслеживая отношение власти к философии, оптимизма становиться все меньше и меньше. За последние два с половиной десятилетия, отмеченные радикальной конвергенцией между социализмом и капитализмом, с явным и весьма закономерным поражением первого, врагов философии становиться все больше и больше. И речь не о перифериях мира, и даже не о Третьих странах, но о самых развитых, к числу которых вне всякого сомнения относится и наша поистине великая страна – Российская Федерация.
 Исходя из вышесказанного, логически правомочен вопрос: каково количество и качество философских знаний россиян?
 Если кто-то думает, что философия сугубо вузовское или тем более элитарное занятие и, что мир человеческий может развиваться вне философского фрейма (особой формы структурных рамок), то это глубокое иррациональное заблуждение. Известные к сегодняшнему дню функции разума, структурирующие связи между такими духовными феноменами, как язык, мышление, истина, совесть, справедливость и т. д. есть исключительная продукция философии. Но беда общечеловеческая в том, что работа разума по структурированию связей между духовными явлениями не столь очевидна, как между явлениями материальной природы, хлебом насущным. Короче говоря, все люди мира, за исключением совсем уже асоциальных элементов, прекрасно знают, что цыплят считают осенью и, чтобы в доме был хлеб, кто-то должен пахать землю. Но далеко не все люди знают, что философия детерминирует все те формы, принципы и законы, благодаря которым развивается цивилизация. Отсюда возникает асимметрия разума...
 Но что такое асимметрия разума?
 Конечно, это аберрация познавательных сил, дефицит определенных знаний при наличии профицита знаний в каких-либо других областях познания. Но следует ли из этого претендовать на полную симметрию разума? Нет, конечно. Знание о том, что человек по природе своей полисемантичен, говорит о нашей обреченности на асимметрическое развитее сознания. Если мы это понимаем, то наша рефлексия сумеет ориентироваться на полноценность развития, нравственное и право-политическое совершенство, а если нет, то нет. Но поймем мы это тогда и только тогда, когда усвоим проблему нескладируемости знаний, в силу чего человечество обречено на постоянную темпоральность познания, на динамизацию усилий, для закрепления и постоянного обогащения знаний. Если бы знания складировались, то однажды прочитанное, услышанное и усвоенное, причем в кратчайщих текстах, хватило бы нам на всю жизнь. И школьное образование сократилось бы, скажем условно, до 1-го года, а вузовское до полугода. И действительных ученых мы имели бы возможность оценивать по факту их присутствия, телепатически. Но так как телепатия и складируемость знания не реальны, то надо смиряться с необходимостью постоянно трудится в динамических формах для приобретения знаний.   
 Но политико-правовая действительность в нашей стране, как впрочем, и во всех других странах мира такова, что философия в целом и в самих ее основах злостно игнорируется. А игнорирование философии профанирует фундаментальные продукты разума – язык, мышления, совесть и справедливость. Отсюда возникает полисиллогическая картина, показывающая нам социальную действительность. И вот вопрос: какова она? Что представляет собой социальная действительность как совокупность всех отношений между людьми?
 Ответ будет следующим.
 Социальная действительность такова, что никакая политика и правоохранительная система равно, как и все прочие цивилизованные формы экономической жизни немыслимы вне философского фрейма. В этом не трудно убедиться, сопоставив эмпирические факты в качестве детерминационных связей, хотя бы на уровне элементарного здравомыслия. Благодаря математике люди упорядочивают хозяйственно-финансовые отношения, которым необходимо предшествовали убежденческие, а значит философские. Сама математика как самая абстрактная наука становиться возможной, благодаря только философским интенциям, пусть еще перцептивным, сумрачным, как в эпоху клинописи, иероглифов и первых упражнений с индийскими цифрами, имевшие место задолго до рождения Аль-Хорезми (р. 787 – ум. ок. 850), то логично предположить, что и в основе современной математики инвариантно продолжают функционировать философские интенции, закономерно развившиеся до качества апперцептивной ясности. Это суждение подтверждается, как истинное, благодаря тому, что нет в мировой науке другой дисциплины, которая способна продуцировать мир и порядок в нем, кроме философской
 Например: такой вид искусства, как художественная литература является одним из наиболее общих законов духовной природы. Выделим из художественной литературы одну ее часть – прозу, как совокупность жанров – рассказ, повесть и роман. Затем, зададимся вопросом, чем нам поможет проза в деле апперциптирования (производства ясных восприятий) функций разума и, соответственно, функций философии? Проза поможет нам обнаружит одну из закономерных связей развития между фундаментальными функциями разума, философии и научно-технического прогресса.
 Это объемная, но аналитически элементарная работа, тут не нужно быть семи пядей во лбу. Мы сможем разобраться в объективных градациях истории и увидеть, как именно развивались первые формы науки и техники, теории и практики, если включим в общую аксиоматику в качестве сингулярной точки иррациональное мышление, которое неизбежно кристаллизовалось в рационализм. Сама  порядковая динамика покажет нам, что иррационализм предшествовал рационализму – как естественная примитивность предшествует совершенству. Тут попросту надо знать, что для апперцептивной состоятельности необходимо прогрессировать перцептивные акты речемышления. Не случайно в эпоху бронзы мы не находим готовых к толкованию источников, не говоря уже о документах. Клинопись и другие первые коммуникативно-знаковые символы, конечно же, дорогого стоят, но и они не дают нам логически полных картин прошлого. История наша – во мраке! Но мрак исторический рассекается тогда и только тогда, когда разум вооружен светом философии, а знания снабжены редукционными методами.
 Забегая вперед и не греша перед истиной можно сказать, что Восток и Запад начали свои интеллектуальные пути развития с установления культов и поэтического продуцирования в самых примитивных формах синкретизма. Но надо ли говорить современному человеку, что доисторический примитивизм, установленный с логической непогрешимостью, для нас дороже тысяч докторских диссертаций?! Видимо, да, надо, хотя такое противопоставление должно пониматься сугубо условно. Слава богу, объективно такой дилеммы не существует, то есть никто нас не принуждает к таким когнитивным жертвам, как выбор нескольких тысяч докторских диссертаций или доисторическая память...
 Тем не менее, есть резон абстрактно объективировать и такую «грубую» дилемму. Хотя бы потому, что исключение из общенаучного профицита одной или нескольких тысяч докторских диссертаций методом интерполятивного отбора человечество даже не заметит, а вот дискурсы, профанирующие доисторический синкретизм (примитивные формы сознания и продукты того же интеллекта) наносят колоссальный вред цивилизации. А именно, возникают тенденции, которые подменяют в массовом сознании реалистические основы фантасмагорическими парадигмами. То есть, реализм объявляется – ложью, а фантасмагории – истиной.
 Словом все древние продукты интеллекта Востока и Запада были смешаны с культами и развитие свое начали с их слабого рафинирования по прогрессирующей градации. Такие факты истории как завоевания Александра Македонского и Древнего Рима говорят об успешности Запада еще в античности. Но вот чему обязан Античный Запад своими военно-политическими успехами аргументировать очень и очень сложно. Тем не менее, автор склоняется к мысли, что более формы сознания античных греков и римлян были более совершенны, благодаря философии, и наоборот, а восточных народов сознание было более мистифицировано, не совершенно из-за отсутствия философии как объективного познания мира и мыслящего духа. Но далее с появлением ислама как религиозной цивилизации наступательный ход Запада сворачивается до весьма существенного значения. И как теперь это хорошо видно, триумф мусульманской цивилизации был паллиативным (половинчатым). Главное военно-политическое завоевание мусульман – около двух третей Пиренейского полуострова было полностью потеряно в 1492 году в результате Реконкисты. Так же и успехи Османской империи были полностью ликвидированы в результате поражения Турции в 1-й Мировой войне. Что же касается восточноазиатских народов (индусов, китайцев, японцев и др.), то они за тысячи лет своей истории не имели ни малейших геополитических успехов, хотя и были не менее кровожадны, чем европейцы, арабы, турки и др. народы мира.   
 Отсюда логика настоящего дискурса показывает, что некогда равные интеллектуальные базы Запада и Востока дифференцировались в своем развитии кардинальным образом. Восток стал развиваться – консервативно, сопротивляясь себе во вред диалектическому закону отрицания отрицания, а Запад – наступательно, переводя всевозможные количественные явления в качественные.
 Если на Востоке интеллектуалы даже в прошлом и позапрошлом веках продолжали еще дорожить своими иррациональными абберациями, антрапоцентрической и теоцентрической мистиками, то на Западе стали возникать такие эпохи (Ренессанс, Новое время, Просвещение, Классицизм, Постклассицизм и НТР), которые сделали евроамерику – господствующей мировой силой.
 Но вот еще одна досада. Куда отнести Россию?
 Международная политика Запада, как будто рада славянофильским метафорам, согласно которым у России «особенная стать», а потому Россия не есть ни Европа, ни Азия. Россия, как досадно утверждали славянофилы представляет собой отдельную «богоносную цивилизацию». Это неимоверно усложняет авторскую задачу, мешает проецировать философскую рефлексию на сознание широких слоев общества. Ведь на самом деле Россия не только географически является Европой, но еще и антропологически, культурологически и политически. Без России Евроамерика не может претендовать на лидирующие в мире позиции. Хотя у нас, у россиян нет и быть не может такой цели, чтобы сделать противостоящую нам Евроамерику лидирующей в мире силой, необходимо понимать, что таковым она является объективно потому, что и Россия есть плоть от плоти, кровь от крови Европа, Старый Свет. 
 Следовательно, здесь и далее, говоря о том, что «порох сделал Европу царицей мира», мы должны понимать, что Россия, представляющая собой самую большую часть Европы, с помощью пороха сделался – Царем мира. И пусть читателя не смущает «грубость» склонения, это грамматическая условность имеет свою логику смысла.
 Например, Англия – западный [пышно-чопорный] хвост Европы; Прибалтийские республики – северный хвостик; Португалия (92 кв. км.) – предафриканская область Европы, которая на 8, 8 кв. км. меньше Ростовской области.
 Словом, все европейские страны ничтожно малы территориально и ограничены в ресурсах. Но они, будучи трансгрессированы философией успели за последние несколько веков обзавестись колониями, многократно превосходящими Старый Свет, что лишний раз подчеркивает действенную или историко-практическую силу философии.
 Таким образом, если с этим вопросов все ясно, то можно возвращаться к прерванной линии дискурса.
 Первые проблески художественной прозы на Западе появились в античную Эпоху (Плутарх, Сенека и др.), чего даже с натяжкой нельзя сказать ни об одной цивилизации мира. Правда они были тогда на Западе синкретичны по форме и содержанию, да и сама философия была синкретичной даже в эпоху Аристотеля и продолжала таковой оставаться до начала ХХ века. Но европейцы сумели фундаментально рафинировать философию (Новое время, Просвещение, Постклассическая эпоха), вывели из ее поля  такие дисциплины, как филологию, социологию, антропологию, психологию, политологию, религиоведение, но прежде всего мистику, как основной признак мировоззренческого синкретизма. Такой трансгрессии не было ни в одной другой цивилизации мира. А фокус, усложняющий познание и проблематизирующий конституционализм результатов познания заключается в том, что интеллектуальное поле общества асимметрично. Причем эта деформация во многом искусственная, образованная в силу политической и научной бюрократии. Отсюда и дефицит философских знаний в обществе, и проблемы базовой обусловленности среди самих ученых.
 Как бы то ни было, первые прозаические произведения более менее соответствующие жанру романа появились XII в., развились в позднем средневековье и, трансгрессируя на протяжение двух последних веков, достигли своего апогея.
 Одним из первых новелл принято считать «Деккамерон» Боккачо, появившийся примерно в 1353 году и завоевавший популярность среди европейцев.
 Совершенно иначе обстояло дело с интеллектуализмом Востока, где и поэзия, и историография вплоть до ХХ века в подавляющем большинстве произведений сохраняли синкретические формы. Художественная проза в ее настоящем виде появилась на Востоке значительно позже, чем в Европе. Конечно тут могут возникнут споры, востоковеды ангажированы рыночными принципами финансирования науки... Они непременно приведут четырех классических китайских романов... Но я говорю о кристаллизованной прозе, четко выраженной в ее жанрах (роман, повесть, новелла). Их появление и развитие на Востоке, в том числе мусульманском, было результатом исключительного влияние европейской культуры, если хотите, натуральной вестернизации. Как раз того явления, которое злостно профанируется провосточными востоковедами и приписываются средневековым Китаю, Индии, Японии и др. странам Азии чуть ли не современные формы науки и искусства, литературы и философии.
 Нам же для установления истины необходимо сопоставить фактор бифуркации – динамики развития Западной и Восточной культур, с тем, чтобы углубиться в полифуркации детерминизма и понять конкретные значения тех ролей, которые выполнялись видами искусства в деле возникновения и развития научно-технической революции. НТР – как закономерная трансгрессия объективных (независимых от воли и желания людей) сил диалектики – является главным аргументов историко-эпистемологической исключительности Европы. Но тут возникает опасность скатывания к европоцентризму, к своеобразному интеллектуальному шовинизму, чего никак нельзя допустить. Ибо существует большая разница между чистыми знаниями и чистой жизнью, которые в условиях асимметрии дают негативные результаты. Например, Европа – стареет и развращается, а мусульманский мир – молодеет и кристализуется. Но кристаллизация мусульман носит иррациональный, мистико-религиозный характер, а старение и развращение европейцев – антиэкзестенциальный. А еще касаясь этих вопросов многие уязвляются...
 Ведь награждая чемпиона мира золотой медалью, мы не уязвляемся, так почему же выражение геополитической истины должно кого-то оскорблять?!
 Нас так же интересует и текущая история в аспекте дальнейшего развития. И установление роли прозы, как самой близкой к философии формы искусства, нам  очень поможет. Мы должны знать, что конкретного можно ожидать от искусства в общечеловеческом развитии в будущем, чем конкретно оно может помочь философии в деле совершенствования природы общественного сознания. 
 Чтобы понять все это, надо попросту знать, что страны с высокоразвитой прозой – трансгрессировали и в научно-техническом развитии. И наоборот, страны, в которых прозаическая литература не получила практически никакого развития, стали подключаться к уже произведенной в ХIХ веке европейцами НТР. Но тут возникает новая проблема! Нет четкой объективации оценки возникновения НТР. Например, Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия фиксирует дату возникновения НТР серединой ХХ века, что никак не может быть объективной. Во-первых, потому что НТР это эпоха растянутая примерно на 150 лет, во-вторых, потому что НТР имел детерминическую предисторию.
 Но как бы то ни было, неевропейские народы подключились к НТР компилятивно, копируя и подражая европейской науке, культуре и даже политике. И все эти компиляции, производившиеся японцами, китайцами, индусами и мусульманами объемлет философские компиляции, но производимые в силу структурных особенностей гуманитарных и фундаментальных наук – избирательно, с учетом ментальных возможностей и пристрастий. И ряд таких стран, в том же страшном ХХ веке, совершили экономические чудеса в промышленности благодаря исключительно философским просветлениям. И ради бога! Это можно и нужно только приветствовать.
 Но ведь с ростом НТР – растут и проблемы безопасности, причем быстро достигают мировых масштабов. Компилированные с европейской науки знания позволили Китаю – неевропейской стране – производить оружие массового поражения. И в конгломерате европейских народов, ставших ядерными державами (США, СССР, Англия и Франция), китайцы с атомной бомбой выглядели в глазах правопреемников античной философии – противоестественно. Но сделать они – настоящие философы – ничего не могли, европейцы, как полифурцировали в свои политических интенциях во все века своей истории, так до сих пор и продолжают. Мало того, так еще и Индию с Пакистаном европейцы снабдили атомными бомбами, наплевав на многочисленные конвенции о нераспространении оружия массового поражения...
 А между тем, промышленность есть следствие методологии науки, которая в свою очередь не мыслима без методологии познания, то есть чистой философии.
 Следовательно, такие страны, как Япония, Китай, обе Кореи, Индия сумели компилировать европейскую науку – талантливо, в отличие от арабских и не арабо-мусульманских стран. Все достижения Турции в ХХ веке есть результат наитеснейших компиляций европейских форм мышления. Что касается Пакистана и Ирана, то их компиляции, к сожалению, не относятся к числу талантливых. Большую часть своей экономики Пакистан продуцирует из экспорта сельхозпродуктов, а Иран - из сырьевых запасов нефти и газа. И сегодня, когда уже в который раз на международной арене возникает проблема с нераспространением оружия массового поражения, нет философского обоснования тому, почему Иран не имеет право обладать ядерным оружием, как Индия и Пакистан, не говоря уже о других ядерных державах. Как бы то ни было, Пакистан и Иран тратят на военные цели, закупку обычных вооружений и уже готовых ядерных технологий значительную часть своих богатств.
 Таким образом, сопоставляя и анализируя элементарные факторы детерминизма различных стран и народов, мы поймем, в чем именно заключается историко-экспериментальный фокус функциональной силы философии.
 Исходя из выше сказанного, должно быть ясно, что движение мысли, детерминированное философией, закономерно полифурцирует множество процессов в общественном развитии. Но главные из них – академическая философия и как самая близкая по структуре к ней – художественная проза. Они, пройдя через экономические и промышленные потенции в непременной связке с господствующими идеологиями, необходимо замыкаются, образуя тем самым настоящее фреймовое поле общественного ума, относительно ограниченное государственными границами и национальными сознаниями от фреймов других стран. И в этом историко-познавательном процессе имена философских и литературных классиков играют необходимо ориентирующую и закономерно физиализирующую роли. Философы продуцируют мысли во всевозможных вариациях объективной действительности, а прозаики – адаптировано проецируют их на сознание широких слоев общества.
 Но сегодня, когда художественная проза значительно уступила свои исторические позиции кинематографу, получившей развитие еще и в формах потребления (кинотеатр, телевиденье, компьютер, мобильные телефоны), фактор данной полифуркации неимоверно усложнился. Объективная диалектика, своим отрицанием отрицания потеснила не только художественную прозу, но еще и саму философию, не смотря на то, что диалектика сама является сердцевиной философии.
 Поэтому есть все основания выдвигать на суд ученого собрания и пытливого читателя тезис о дефиците философии в двух аспектах – естественном и искусственном. Но так как никакой кинематограф, то есть художественное кино, не может возникать и развиваться вне поля художественной литературы, а художественная мысль не может совершенствоваться, не питая силы из философии, то и безальтернативность философии – как особой формы сознания – налицо. Сколько бы техника не развивалась, в какое бы качестве не перешла наша эпоха – кульминация постиндустриализма – философия и проза останутся инвариантными основами общественного интеллекта.   
 Тем не менее, ситуация в нашей стране и мире такова, что количественные явления философских функций не переводятся в достаточное качество силами литературно-адаптированных проекций. А искусствоведческие дисциплины (живопись, модерн, театр, кино и т. д.) и вовсе оберрируют общественное сознание самым субъективным образом. Даже адаптационные переработки философских знаний силами СМИ не решают все возрастающую проблему качества форм общественного сознания. То есть писатели, кинематографы, искусствоведы и журналисты в своем подавляющем большинстве из рук вон плохо владеют философскими знаниями. А философы – не знают, как гарантированно совершенствовать человеческую природу, да и не хотят знать в подавляющем своем большинстве. Именно этот ситуативный фактор является детерминационной причиной столь гнусных процессов – как повсеместная коррупция, организованная и бытовая преступность, сплошная бюрократия и религиозно-политический экстремизм, под натиском которых буквально задыхается цивилизованный мир в лице законопослушной части человечества.
 Отсюда правомерно возникает вопрос: чем философия может помочь руководителям нашего государства в решении выше названных задач? Отвечаю: повышением качества форм общественного сознания и совершенствованием политико-правовой системы. Но это общее обобщение. А конкретно?
 Конкретно, философия может выстроить в обществе структурные детерминационные связи между писателями и читателями, искусствоведами и художниками, журналистами и политически активным электоратом. И далее, между гражданским обществом, заряженным право-позитивными знаниями, и властью, интенциированной на примат законов. Это как минимум очистить выборные механизмы демократии от вопиющих психологизмов и явных преступлений в деле формирования демократической власти.
 Иными словами, чем больше в обществе становится носителей основ философских знаний, интерсубъективно выверенных идей, естественным образом монолитизирующих/укрепляющих структуры правового государства и институтов гражданского общества, тем больше шансов на право-позитивную трансгрессию, читай эвристическую победу человечества над всевозможными формами зла.
 А что представляют собой основы философских знаний?
 Тут ответы, скорее всего, будут расходиться пропорционально направлениям и школам философии. Но не это самое страшное в мире номенклатурных философов, то есть тех философов, которые занимают руководящие должности в государственных вузах, их факультетах, кафедрах, НИИ, а то страшно, что профессора – беспринципно рефлектируют... Например, чтобы опровергнуть философа «с улицы», то есть не входящего в номенклатуру, очень часто наделенные должностями философы, не моргнув глазом отрицают конститутивность такой истины, как декартовская парадигма очевидности. Их даже не смущает тот фактор, что нет другой основы для аксиоматического продуцирования, и они сами строят свой дискурс в монографиях на этой парадигме.
 Один профессор философии в Дагестане на секционном заседании конференции отрицал необходимость ориентироваться в априорно-апостериорных знаниях для установления истины. И делал он это только для того, чтобы испортить впечатление от выступления более талантливого философа, не состоявшего в научной номенклатуре республики. Другой профессор, весьма уважаемый в Дагестане, стал утверждать, что в науке нет понятия «мировоззренческая вражда» для того, чтобы не дать ход статье, опять-таки более талантливого философа, чем он сам. «Как же так! – пытался аргументировать свою мысль автор настоящего труда, - ваххабиты что ли с мюридами побратались или скинхеды в Златоглавой обнимаются с либералами?! Куда же она подевалась треклятая во все века мировоззренческая вражда?» Маститый профессор, завкафедрой теории познания парировал: «Если вы говорите о «мировоззренческой вражде», то сперва Вы обязаны дать этому понятию свое определение».
 «Но бог мой! – восклицал я поражаясь чванливому самомнению профессора. – Я в своей статье говорю об очень многом. И если всему, что и так должно быть понятно давать определения, то возникнет эффект апории Зенона и статья никогда не будет закончена».
 Третий профессор – отрицал человекообразующий фактор понятия «абстракция», наплевав на свой собственный дискурс, лишь бы неугодный научной бюрократии автор не стал популярным среди студентов его вуза.
 Примеров подобной аберрации ученых, иногда даже не плохих, в официальных сферах науки и государственных вузах гораздо больше, чем фактов бескорыстного служения истине. Так что не зря здравомыслящие и совестливые ученые, равно как и пытливые читатели сходятся на том, что всякая философская продукция имплицитно подвязана к именам авторов. Даже такой эпатажный философ, как Жиль Делёз, справедливо замечает, что философские концепты без имени их создателя – ничто. И в этом есть своя, внутренняя, трудно уловимая, но достаточно конституированная логика. Во всех странах мира общепризнанным является необходимость подкреплять суждения в научных текстах ссылками на имена предшественников, уже касавшихся проблемы, постулируемых идей и решаемых задач. Другое дело, что ссылки очень часто производятся фиктивно, полагаясь только на формальное сходство цитаты с постулируемой идеей и, рассчитывая на то, что читатель не станет сверять ссылку с оригиналом.
 Именно это и называю я «беспринципным рефлектированием». И, соответственно, принципиальным рефлектированием я называю такой характер мышления, когда субъект познания бескорыстно руководствуется принципом поиска и установления истины.
 Отсюда вывод: для приведения в порядок армии ученых необходимо продуцировать формы принципиальных рефлексий до уровня их преобладания над беспринципными рефлексиями. А это в свою очередь, нельзя сделать, не наращивая культурный минимум в максимально широких слоях общества. Дело в том, что структурные детерминационные связи в обществе подвязаны к именам авторов... Например, к Ломоносову. Что может сказать среднестатистическому россиянину имя Ломоносова? Ведь Ломоносова и его конкретных заслуг перед наукой подавляющее большинство россиян не знает. Но каждый любящий Россию гражданин справедливо гордится этим ученым, равно как и другими выдающимися отечественными мыслителями, писателями, изобретателями, полководцами. И чтобы эту законную гордость превратить в инструмент принуждения к порядку, нужны механизмы разоблачения маститых ученых в глазах общественности. Нужно ли говорить о том, что преступления совершают не только асоциальные элементы, но еще и те, кто имеет действительные заслуги перед обществом, законом и наукой?
 Конечно, нужно. Иначе, не было бы никакой надобности в общественном контроле за властью. Но пока в нашей стране этот демократический инструментарий не работает. Почему? Что недостает нашему обществу, для осуществления демократического контроля за деятельностью власти? Ответ состоит из двух факторов: общебазовго уровня сознания; общественного интенционализма; и знаний все тех же основ философии. Проблема в том, что ученые, хотя и представляют собой гражданское общество, имеют очень существенную связь со структурами власти и сами образуют научную власть. Отсюда возникает ситуация, о которой в народе принято говорить, что ворон ворону не выклюнет глаз. Мы же перефразируем это и скажем так: ученый бюрократ не выступить против политика бюрократа, ибо их неблаговидные интересы совпадают. А потому народ, хоть и является единственным источником власти, будучи не синхронизирован в своих лучших побуждениях, знаниях и практических усилиях, ничего не сможет сделать. Так и останется номинальным символом Конституции.
 А если законодательно устроит государственные функции так, чтобы пытливый читатель мог дышать в затылок номенклатурным ученым, то ученые совместно с читателями продолжат наступательное дыхание в затылок ретроградирующим чиновникам. Разоблачать ученых, а тем более маститых, в глазах общественности можно и нужно, но тогда и только тогда, когда сознание общественности повышено до уровня основ философии – перцептивно-апперцептивных восприятий. Иначе это будет паллиативом, дающим обратные результаты.
 Чтобы исправить сложившуюся у нас в стране порочную практику, нелишне совершать небольшие экскурсы по полям общественного сознания с тем, чтобы определять интеллектуальные уровни людей и всемерно их повышать.
 Обычно в нашей стране люди называют всего несколько имен философов, подчеркивая тем самым некоторую осведомленность об источниках мудрости, а значит и истории развития цивилизации. Это Аристотель, Платон, Сократ, Гегель, Кант и так по нисходящей вариации... Кто-то помнить в дополнение к выше названым именам – Декарта, Спинозу, Ницше, Бердяева. Реже встречаются россияне, знающие Владимира Соловьева (самого выдающегося в русскоязычном мире философа), Гуссерля (основателя феноменологии), Хайдеггера (вершины учения о бытие). Еще реже знают Ильенкова (печального обновителя марксизма), академика Фролова (секретарь ЦК КПСС, гл. редактор журнала «Вопросы философии», наставника многих поколений советских философов).
 И тут правомерен еще один уточняющий вопрос: какое отношение имеет популярность имен философов к теме настоящего тезиса? Отвечаю: прямое.
 От того, насколько широко и глубоко известны обществу имена великих, постклассических, не линейных (эпатажных, анархиствующих) и современных философов вкупе с их идеями и трудами, мы можем интерполятивно (отыскивая промежуточные значения величин по некоторым известным значениям) устанавливать истинное положение дел с философским дефицитом и профицитом в обществе. И общество в данном случае следует рассматривать, как единый государственный организм. И хотя знание имен философов не является прямым критерием отношения людей к философии, ибо и среди искренне любящих философию большинство плохо знают имена и идеи философов, врагов философии можно вычислять по тому, каких философов они знают и, как именно оценивают...
 В то же время, совершенно очевидно, что императивное требование знать имена и труды философов не может предъявляться ко всем людям, но лишь к тем, кто по роду деятельности и в силу социального статуса априори подлежит аттестации по культурному минимуму. Ведь ясно всякому, что по действующим законам Российской Федерации, министром или профессором вуза не должен быть невежда. А если таковой обнаруживается, он должен быть немедленно отстранен от занимаемой должности и лишен не соответствующих действительности регалий. Однако же, эти законы не соблюдаются и вообще нет ни малейшего прецедента по наведению порядка в такой форме. И это не смотря на то, что госслужба и наука в нашей стране буквально оккупированы профанаторами – субъектами, искажающими истину до осквернения.
 Сильная оценка, не правда ли?
 Да, и весьма. А сильные оценки сами рискуют исказить действительное положение вещей. Но мы, чтобы не рисковать, смягчим эту оценку и скажем релевантно (соответственно между информационным запросом и его логическим удовлетворением): в науке и госслужбе нашей страны существует засилье невежд и профанаторов... Оценка хоть и смягчилась, но не на много. От засилья до оккупации – один бросок.
 Тем не менее, ответ на вопрос о засилье невежд и профанаторов лежит на поверхности подлинной философии. Но увы, как показывают интерполятивные исследования автора, подавляющее большинство россиян его не видят из-за того, что не владеют основами философских знаний. А те, кто видят и искренне хотят исправить положение к лучшему не обладают силой влияния на положения дел во власти.
 Беда нашего российского общества в том, что понятие «культурный минимум» не конституировано, как например, понятие «философский минимум», включенное в аспирантурную программу обучения. И большей частью этим объясняется низкий уровень аспирантурного знания в нашей стране, особенно в области гуманитарных наук, субъекты которых, защитив ученые степени, анархично баррикадируются в своих когнитивных квартирах.
 Без понятия «культурный минимум», долженствующего выражать определенный объем и качество философских знаний в широких слоях общества, аспирантурный экзамен по философскому минимуму оставляет место для профанаций, компиляций, незаконного приобретения ученых степеней, званий, руководящих постов в сферах школьного и вузовского образования и государственной гражданской службы. В конечном итоге это способствует тому, чтобы филологи – считают для себя излишним владеть философскими знаниями, социологи и психологи – забывают, кто и зачем их породил на свет, а политологи – превращаются в публицистических ашугов (журналистов-аналитиков), рассуждающих лишь о внешне выраженных фактах общественно-политической жизни. Но самое вредное в этом когнитивном ряду то, что подавляющая часть политиков теряют чувство ответственности за положение дел в философии. А свято место пусто не бывает. В опустевшие ниши сознания политиков быстро вселяются аморфные убеждения, на фоне которых и процветает коррупция.
 С таким положением дел на интеллектуальном поле общества можно было бы не спорить, не дышать в затылок ученым, если бы детерминанты социальных полифуркаций не касались субъектов гуманитарных наук, позволяя им паразитировать на теле налогоплательщика. Ситуация такова, что именно в гуманитарных аспирантурах плодятся самые досадные или, что вернее, парадоксальные недруги философии, которым все равно с кем «дружить», с альтруистами или мизантропами. Их стихия – бюджет и экзаменационные полномочия...
 Что же касается настоящих друзей философии, знающих достаточный ряд имен философов и содержания их трудов, то они не только в меньшинстве, они еще отличаются бесхитростным отношением к вопросам жизни и смерти. А бесхитростность в условиях сплошного лукавства, конформизма, натурального лицемерия, как правило, выводит друзей философии за черту социальных благ, карьерного роста. И на оборот, враги философии, игнорирующие логику структурных смыслов мира и, соответственно, не владеющие философскими знаниями, гораздо чаще преуспевают в жизни. Они становятся чиновниками, бизнесменами, торговцами, ректорами, деканами, директорами НИИ, начальниками РОВД, прокурорами, следователями и т. д. В конечном счете, фактор, определяющий отношения людей к философии, высвечивает и отношение к идее «общественного блага».
 И здесь не все так просто. Понятие «общественное благо» нещадно эксплуатируется всевозможными публицистами, чиновниками, корпоративными лидерами, общественными и правозащитными организациями. И ученые-гуманитарии вкупе с номенклатурными философами не составляют исключение в этой порочной практике.
 В интервью «Российской газете» (www.rg.ru) от 08.08.2011 г., Александр Невзоров восклицает: «Не надо морочить себе голову всякими глупостями об общественном благе». О чем это он? Я не отношусь к числу единомышленников Невзорова, но, однако, должен признать, что здесь он говорит с позиции сциентических убеждений, чрезмерно предаваясь объективной истине. Конечно, объективной истины много не бывает, но чрезмерные интенции чреваты заблуждениями, хотя в том интервью явных заблуждений у этого питерского мастера сенсаций я не заметил.
 В самом деле, такие сентенции, как «не морочьте голову идеями об общественным благе» или евангельская премудрость: «благими намереньями дорога вымощена в ад» верны лишь от части. Они не дают адресных ответов, лишь определяют некоторое качество аксиоматики, опираясь на которое с равным успехом можно продуцировать правду и ложь. В тех случаях, когда функционирует объективный человеческий фактор эти сентенции будут работать на установление истины и, соответственно, практическое продуцирование справедливости. И наоборот, они трансформируются в грубую, наглую ложь, когда инициатива перехватывается субъективным человеческим фактором.
 И хотя понятия «объективность» (действительность, правдивость, соответствие) и «субъективность» (недальновидность, узость, искаженность) в чистом виде не являются однородными феноменами, они есть вещи имплицирующие радикально, друг без друга не существующие. Это будет еще более четко усвоено, если знать, что весь объективный мир полон разнородными вещами и явлениями, никогда не существующими друг без друга. Например: зло и добро, бандиты и полицейские, ложь и истина, абстрактное и конкретное, смерть и рожденье, язык и мышление и мн. мн. др. Они, формируясь в категориальные ряды, выражают собой определенные роды понятий. В этом не трудно убедиться, надо лишь усвоить классификацию вещей и явлений, научиться логически верно мыслить, всемерно обогащая базовые знания.
 Так что, истина об «общественном благе» и «намерениях, вымащивающих дорогу в ад», большей частью устанавливается эмпирически. Если хотите, индивидуально, конкретно по каждому случаю. Что же касается имманентных, априорных и трансцендентальных знаний, то они есть суть вершины научных знаний, которой хотя бы немного должны владеть массы. Чтобы полноценно функционировали институты гражданского общества, образующиеся преимущественно на основе апостериорных знаний, интересах, охраняемых законом – нужна философия. А еще в этом аспекте надо аксиомно знать, что понятие «общественное благо» является проходным баллом в мир цивилизованных отношений, где «благие намеренья» служат основами право-позитивных интенций.
 Иначе говоря, если нет право-позитивных интенций то, нет и быть не может цивилизационного развития. Именно они (общественное благо и благие намеренья) кристаллизуют представления о долге по отношению к семье, народу, государству. Все это вместе и по отдельности позволяют нам понимать, какие вещи и явления имеют безальтернативную ценность, а какие акцидентны, досадны, вредны и враждебны.
 «Лишь в чувстве меры мастерство приметно, И лишь закон свободе даст главенство!» - восклицал великий немецкий поэт Гётте, свободно ориентировавшийся в передовых философских идеях своего времени. И если мы серьезно ставим себе целью понять, «зачем нужна философия?» то обязательно столкнемся с необходимостью ориентироваться не только в типологиях людей, распознавая друзей и врагов философии, но еще и в том, что называется структурными полисемиями, о чем подробно будет сказано ниже. Тут лишь замечу вкратце: не разбираясь в полисемантизмах как в многозначности слов, терминов и их вариативных сочетаний, по определению нельзя разобраться с вопросом: «Зачем нужна философия?»
 Сказать по-расселовски «философия нужна, для снятия парадоксов» все равно, что ничего не сказать, ибо знания не складируются и самопроизвольно не увеличиваются в объеме и качестве. Но если к данному расселовскому принципу добавить еще и методологические знания – умение называть вещи и явления своими именами и, соответственно, применять их к месту – тогда успех философской эвристике будет обеспечен почти что на все 99 %. А полные 100 % только у Господа Бога, которого никто никогда не видел и вряд ли увидит. И ведь ясно почему. (Историко-философский альманах сентенция. Предисловие к сборнику «Метафизические исследования»
 (Серия XIII -- Искусство. Санкт-Петербург 2000)
 Разбираться в искусстве, и именно в самом искусстве, а не только в суете вокруг него - значит знать истинный масштаб и истинную меру вещам. Для художника это необходимая часть самого его ремесла: чтобы нарисовать кисть руки в сложном ракурсе или грамотно скомпоновать холст, уже нужно кое-что знать о скрытом устройстве мира. Напротив, текст об искусстве может быть написан вполне «профессионально», но при этом не выражать ничего, кроме полного непонимания предмета. Собственно профессиональные навыки философа или искусствоведа только инструмент, не имеющий самостоятельной ценности; важен тот опыт, который инвестирован в суждение. Качество рефлексии определяется качеством рефлексируемого переживания. Шеллинг писал по этому поводу: «философия в качестве философии никогда не может быть общезначимой, и понятно, почему это происходит. Абсолютная объективность дана одному искусству. Можно смело утверждать: лишите искусство объективности, и оно перестанет быть тем, что оно есть, и превратится в философию; придайте философии объективность, и она перестанет быть философией и превратится в искусство» (Шеллинг Ф. В. И. Соч. в 2-х тт. Т. 1. М., 1987. С. 486.). (Д. Ланин. http://www.mnemosyne.ru/context/lanin-1.html).
 Можно ли согласиться с Шелингом? И да и нет. Но больше нет, чем да, ибо понятие «объективность» не манипулятор, не игрушка для интеллектуалов. Отсюда и вывод:
 Философия нужна для упрочнения [физиолизации] объективности и для созидания жизни посредством объективности как единственного условия установления между людьми справедливости.