Круиз 7. Новый год меж Гавайских островов

                7.
            «Новый год» меж Гавайских островов

Как Вам нравится названьице? Мне кажется, красиво звучит. Но и только. Не суждено, не суждено. Мы пройдем сквозь Гавайи, даже не увидев их на горизонте. И они ничего о нас не узнают. Не сойдем мы на берег экзотический, хотя бы поглазеть на него. Не удастся даже открытку сувенирную купить, чтоб было доказательство посещения этого далекого от нас райского (как говорят) уголка нашей планеты. Нашей планеты – да не совсем значит нашей. И сфотографироваться не удастся на фоне этого уголка. Тем, у кого фотоаппараты есть.
 Нынче аппараты есть только у тех, кто фотографировать умеет. Остальные фотокамерами не запаслись. В наших плановых заходах этот советский товар не в ходу. Ладно. Гордо продефилируем мимо Пирл-Харбора. Не больно-то, как говорится, и хотелось.
Итак: курс наш 90. Прямо на Мексику. Получил от начальника экспедиции график заходов. Этот график составлен, конечно же, через одно место. Человеческое физиологическое место (или анатомическое, если угодно).
На первый заход мы не успеваем ровно на неделю. Советуют нам самим запрашивать Мексику. Решать наши проблемы самостоятельно. А они нас потом, в любом случае, вздрючат. Этим нас не удивишь.
Старпом Сенька с нашего парохода НИС «Север» говорил, что есть только одна удивительная и загадочная вещь на свете: повидло внутри конфеты «подушечка». Как оно туда попадает? А остальное все ясно. Но, как говорил Михаил Зощенко: «Жизнь диктует свои законы». И тот же Сенька – старпом был все же удивлен, когда под командованием своего друга, капитана Транфлота, посадил нас всех вместе с «Севером» на мель у побережья Ямала. Но это – другая, отдельная, очень захватывающая история.
А сейчас на борту «Матисена» народ начал строить бассейн. Это делается так: сколачивают на баке  ящик из досок, два на два метра. Больше - строить не позволяют размеры нашего судна. Потом внутри обтягивают прорезиненным брезентом и опускают кишку, через которую заливают забортную воду. Красота. Но одновременно купаться, если это можно так назвать, сильно не мешая, друг другу могут не более 3х – 4х «романтиков». Это, если они более-менее трезвые. В других случаях нет никаких ни правил, ни условностей.
Раз бассейн сооружают – значит жарко вокруг, значит тропики. Когда мы заходим в загранпорты, посещающие нас иностранцы не могут понять, что это такое, и как в нем можно купаться. Жалко нам их. Поэтому, хорошо, что не пускают нас на Гавайи. Так бы обязательно краснеть за америкосов пришлось. Но, ведь человек ко всему привыкает. С нами чехи и немцы ходили, так чех вообще чуть в бассейне не утонул. Зденек. Выпил лишнего. Ну, он вообще настоящим нашим моряком стал. За одно плавание. На НИС «Профессор Куренцов». В Атлантику. Не детскими словами стал так поливать, что нас заставлял краснеть. В полном смысле. Я не вру. В их институте в Братиславе у многих чехов были наши советские жены. Так они, после возвращения с моря, Зденека в коридорах обходили стороной. Он и меня на судне приветствовал на втором месяце похода только так: «А, Вадько. Ти узэ так загорэл. Как негра. Тэбэ надо за хэр – и за борт!» До сих пор не знаю, кто его научил старательно этому. Мишани тогда со мной не было в рейсе, точно помню. Какой-то остроумный от скуки маялся.
Так что ничем нас не удивишь и не испугаешь, товарищ Фридман. А проситься в порты на заход самим – нам не привыкать. Опыт есть богатый.
Бассейн построили – стали играть «тревогу». Проверять экипаж на готовность. Экспедиция, то есть мы, сидели по рабочим местам, курили, чай пили.
Матросы на палубе бегали, гремели, инвентарь спасательный роняли. В результате – вырубили на судне свет, в том числе, автономный в гирокомпасной. Это ж надо умудриться.
В гирокомпасной стоит гирокомпас. Объяснять не надо, что это и зачем оно? Тут же устанавливаем мы свои гравиметры. Они должны включаться за несколько дней до выхода в море, и выключаться через день-два, после прихода. Выполняют они гравиметрическую съемку, и в течение всего рейса не должны выключаться ни на секунду. К слову. Магнитная съемка выполняется только на плановых профилях. Для этого за борт выпускается гондола (обычно вручную), датчик на кабеле длиной не менее полутора длин корабля, чтобы исключить магнитное воздействие его железного корпуса и находящихся в нем, в корпусе, стальных, упрямых моряков, получающих от моря, только им ведомое, удовольствие.
Сейсмическая разведка проводится на части плановых профилей. Будем говорить, в предполагаемых перспективных на нефть и газ местах.
Сейсмики, как их кличут, опускают на лебедке, или даже вручную, длинную сейсмическую косу – специальный шланг со специальными сейсмическими датчиками, со всякими наворотами, заполненный бывают соляркой. Но жаль не спиртом. И опускают также возбудитель сейсмических колебаний. Разные они бывают. Пневмоисточники и электроразрядники. Если пневмо, то тогда на судне есть компрессор и к нему 3-4 спеца. Обычно люди прямые и искренние, как правда. Если электро, то тогда 1-2 опасных непредсказуемых, как все электрическое, человека. При прикосновении к ним может током, это самое…..
И на мостике, как белые люди выпендриваются гидрографы. Они прокладывают курс на рабочих профилях, определяют очень точно координаты, измеряют непрерывно эхолотом глубину. Когда они этим занимаются, несут вахту, стало быть, в районе работ, штурманцы судовые могут ни хрена не делать, заливать за воротник, такую возможность, они, естественно, не упускают, особенно, на ночных вахтах: старпомовской и «собаке» . Гидрографы и живут всегда наверху, ближе к ходовому мостику и к начальству. Если увидите гидрографа в затемненных очках – значит – пьет «втихую».
С дымчатыми очками у меня был случай. Очки были не у меня, а у радиста.
Летом мы как-то выходили на месяц работать в Баренцево море. На Мурманскую банку. Все-таки – время отпусков. С кадрами напряженка.  Ни начальника радиостанции, ни радиста не было. Ждали несколько дней. Прислали с рыбкиного флота одного – за двух сразу. Представительный такой, серьезный мужик, к годам сорока. В элегантных дымчатых прямоугольных очках. Вышли в море. Радисту – кэп два раза в сутки дает сводку, передать капитану порта. Начальник экспедиции (рейса) дает сводку в отдел флота. Я тогда был начальником отряда. Радист, звали его, кажется, Анатолий, кивает, сводки берет. Молчаливый, очень серьезный. Компании, чтоб выпить, не искал. Не курил. В кают-компании сидел, слушал только, вроде усмехался, а вроде и нет. В уголке рта все время спичечку держал. Чуть укороченную. Но не сильно жевал ее.
Ему особо никто не предлагал. Радисты, такая особая прослойка, или они сами идут на контакт, или к ним не набиваются. В радиорубке вроде попискивал ключ, значит, работает «Маркони» .
Дней через пять над нами начал вертолет кружить, нам руками махать. Зеленый, со звездами. Значит – не гражданский. Вояк или погранцов. По прямой связи поговорил с ними. Ну, бля! Нас уже ищут. От нас никаких сведений не поступало с момента выхода в море. Кинулись к радисту. Как говаривал великий Булгаков: «Тут догадались броситься на Ивана – и бросились». В нашем случае на Толика. Потом уже старпом Сенька рассказывал. Он руководил первичным дознанием с последующей эвакуацией:
- Я, бля, его спрашиваю. Молчит. Я с него очки-то его киношные содрал….. Мамочка моя, а у него глаза-то куда-то во внутрь….Киношными очками старпом так обзывал потому, что Толик – бедолага, на польского артиста, какого-то,  походил больно. А, да, - вспомнил, на Збигнева Цибульского.
«Маркони» наш был полностью на другой планете. Видимо, посетила его «белочка».  Ну, кто такая эта зверушка, Вы, видимо, знаете. Объяснять не надо. Сдали мы его в бухте Белушья на Новой Земле. Там радиста случайно подобрали и с ним вернулись в Мурманск. Этот оказался совершенно нормальным. Сенька – старпом сначала его жестко контролировал, а потом они очень тесно подружились. Я точно знаю. Ноготь прищемил ящиком, искал по судну спирт, в каюте у нового радиста с трудом уговорил Сеньку со дна початой бутылки мне в пузырек пять капель налить. Сенька громко смеялся и все вещал мне, что при первичных симптомах «белочки» нельзя, ни в коем случае, резко бросать. Нужно, под его старпомовским надзором, медленно выходить из пике. И приводил много тому примеров. Потом перешел к покаянию и стал плакать, виниться, что Толика проглядел. Хорошо, рейс был недолгим. Около месяца. А то Сенька сам здорово тогда рисковал.
Но, опять же. Нас ничем не удивишь и не испугаешь. Тем более, какой-то «белочкой».
29 декабря поднялось сильное, очень интересное волнение. Комбинированное. Огромные волны, зыбь – 5 баллов, в корму слева. А в морду слева – сильный ветер. И по огромным волнам ползают меньшие – барашки. Смотреть на это интересно потому, что у нас, тут наблюдающих такое, - с мозгами явно не в порядке. Очень известный полярный летчик Галлей ехал как-то на пароходе, возможно, на знаменитом дизель-электроходе «Обь», в Антарктиду. Самолет его, разобранный, ехал вместе с ним на палубе. И вот, прокатившись до Антарктиды, прославленный летчик изрек глубокую умственную мысль: «Глупее летчиков бывают только моряки». Во всяком случае, ему эту сентенцию приписывают. Хотел я ее выставить в виде эпиграфа, или заголовка. Да, передумал. Испугался. Но – все равно свербит. Вот я ее тут и ввернул.
А вообще, сегодня, был повод сойти с ума. Был – был день 29 декабря. Проснулся утром – опять 29 декабря. Хотел р\д (сводку) отправить – рация на замке. Радисты, умные сволочи, спят. Сегодняшнего дня у нас нет – и не было. Это мы пересекали 1800 по долготе. (А обратно пойдем – будет наоборот). Но за такую встряску можно было бы и выпить.
Что и произошло. Ну, Мишаня, ну, ясновидец. К вечеру пришел ко мне с пузырем. У сына – день рождения. Святое дело. Повод оправданный, обоснованный. Закусывали немножко деликатесом – чавычей. Сильно окосели. Отвыкли совсем, видимо.
А вечером собрали митинг. День рождения судна. Ему 9 лет исполнилось. А сегодня второе по счету 29 декабря. Мысли разбегаются. Когда же все-таки: вчера или сегодня. Вот она, хохма Эйнштейна, в действии.
Проснулся в два часа ночи. Двигатель стал. Пополз, буквально по переборке, на мостик. Так валяет, что кажется, еще ни разу так не валяло. На вахте -  второй – Гайворонский.  Человечек, так себе, я его давно знаю. Мне положено выдавать из запасов «представительские» на каждый заход. На рубли. Выпивку и закуску. Второй штурман всем этим заведует. Я хотел бы все это к Новому Году взять. На заходе из своих бы возместил. Так этот кадр скулит, выдрючивается, а не дает. Вот ведь как бывает, на разные буквы бывает-то. (Сейчас я понимаю, что уже тогда это был ранний звоночек с Украины, которые мы теперь от них получаем).
Так вот, эта гайворонская самостийная личность, сказала, что по согласованию с дедом (старпомом) продрейфуем минут десять.  Если это назвать дрейфом, то мы так развлекались до полпятого. Я пошел, на всякий случай, побрился. Спал до 7 утра. Волна – 4-5 баллов в морду.
В 1330 опять отказ. На полтора часа. Сегодня завтракало и обедало заметно мало народа. К слову сказать, я тоже переживаю качку сильно тяжело. Но своеобразно. Очень жрать хочется. Так что отклонения бывают, как и положено в природе, в разные стороны. Пить, правда, не тянет. Не пробовал. Вернее, руки не доходили. Или все же организм сам, в такой ситуации, что-то думает, решает и поступает так, а не иначе.
В 1430 тронулись.
В 1500 пришел ко мне дед – стармех Сан Саныч. Надо признаться, в той части его плана, где дело касалось меня, - он своего добился. Я подпишу все запросы и требования на закупку его этих двух пружинок, что демонстрирует мне сейчас Саныч. Сдаюсь. Так пойдет – до конца мая совсем выпивать разучишься. А в Ленинград вернемся, кому мы такие нужны. Да и рискованно приходить домой совершенно трезвым. Тому много примеров.
Вот один, простенький и достоверный. Может Вы и слыхали.
Знакомые мужики из института Арктики и Антарктики рассказывали. Но – инкогнито. Пароход большой вез смену и снабжение к пятому континенту. В Ла-Манше «поцеловался» с иностранцем. Он ему курс пересекал. Как, что – не знаю, не о том речь. Всех спасли. Переодели, переобули – и обратно в Союз. Один из несостоявшихся зимовщиков заявляется домой без предупреждения. Как-то раньше всей группы добрался. Трезвехонький, видимо, по этой причине. Дверь на защелке. Звонит. Мужской голос:
- Кого там?
Ё- мое. Он в прострации:
- Как кого, Галю.
В ответ – нагло, развязно:
- Это еще зачем? Ты кто такой?
Почти в истерике, нежданный хозяин:
- Да, я – муж! Кто же еще-то?
А ему, не как серпом, а прямо косой:
- Галя! Где наш муж-то, а? Скажи этому! Слышал? Наш муж в Антарктиде. Вали отсюда, алкаш!
Ну, наш бедолага, натурально, как Плейшнер, в окошко лестничное.
Не знаю. Это вовсе не юмор. Случай ходил потом в виде анекдота. Да и сейчас ходит. Но, твердо знаю: трезвым и без предупреждения возвращаться, хоть откуда, равносильно самоубийству.
31 декабря с утра по-прежнему сильное волнение прямо в морду лица, то есть навстречу. Однако, даже в таких метеоусловиях мы загорали. У меня даже ноги подгорели.
В 1000 утра, по-нашему, по судовому времени – в Москве – 12 ночи. Дома – 1986 год. Мы их уже давно поздравили. Нас тоже. Надеюсь, что наших всех поздравили близкие. Чтоб ни у кого тяжести никакой лишней на сердце не было.
Мастер по спикеру (громкой связи) всех поздравил. За бортом – и ветер, и волны, и солнце, и тучи. Соленые брызги. Таким вот интересным образом встречается с нами этот памятный этапный (и мы еще не знаем, что во многом трагичный) Новый Год.
В 1630 сели в моей каюте за стол. Решили, что раз со временем такая чехарда, то имеем полное право начать отмечать. Можно сказать, что стол был рыбный с небольшим добавлением спиртного. Мишаня, Троцкий, Логинов (начальник гидрографов) принесли по бутылке. Троцкий Саня, так вообще, даже сам, наверное, был поражен – умудрился сохранить шампанское. Так что, если мы себя малость изображаем спиртоувлекающимися личностями, то оно – гусарская рисовка. Хоть гусары из нас аховые, но до конца мозги еще не пропили.
Поведаю вам еще незначительную особенность нашего новогоднего стола. У всех, более-менее нормальных людей, стол в Новый Год покрыт скатертью? Покрыт. Красивой, белой, хрустящей. У цыган – «скатерть белая залита вином». А мы, значит, находимся посередине. Между нормальными и цыганами. У нас на столе тоже была скатерть. Но сильно мокрая. Специально предварительно намоченная. Улавливаете? Чтоб тарелки не падали. Новогодняя волна у нас была 5 баллов встречным курсом. Рюмок, бокалов, у нас не выставлялось на стол. Риск есть, что не уследим в процессе празднования. Стаканы, или держим в руках, или каждый присматривает себе поблизости место, куда его на время между использованием можно приткнуть, воткнуть,  засунуть, пристроить. Бутылки ставятся на это время в заранее заклиненный ящик письменного стола или подкоечный ящик (рундук). Вилки, ложки на мокрой скатерти тоже не ерзают. Так что все нормально. Немного неприятно одно: на стол локтями опираться и голову поддерживать – некомфортно. Рубашка от скатерти намокает. Но это попервоначалу. Потом и на это перестаешь обращать внимание.
И вот сейчас, по прошествии лет, хочу сказать: какие это были прекрасные застолья. И знаете, в чем главное? В том, что не было даже в округе этого поганого телевизора! Мы говорили друг с другом. Мы общались. Мы рассказывали друг другу о жизни, обо всем. Мы слушали друг друга!
Ну, давайте попробуем вспомнить, о чем мы там «травили»  в тот вечер, по нашему дурному судовому времени, то есть в ту ночь, даже утро – по Москве.