Обычная невозможность предрешенного

               
НЕВСТРЕЧА

Узкая улица бредила снежными насыпями, задыхалась в сугробах. Одно здание, маленькая лаборатория по производству жизни, а точнее по ее конкретной материализации, но работает оно для всех по-разному. Кому-то недра серого дома уготовали удобную кровать и частые встречи с любимыми, подарки и конфеты, милые руки женщины, ее приветливую улыбку и безупречный медицинский уход. Вот, например, Ани из мягких приветливых дверей вынесли руки, вокруг было много лиц. Они медленно отъезжали на машине, украшенной шарами и цветами, такими красивыми и чужими для этой необычно холодной зимы.
Маленького Марка привезли на метро. Серое здание выплюнуло на улицу два никому не нужных тела. Мать уже давно смирилась, но ему еще только предстояло познать то существование, которое не оставляет после себя ничего. Когда все уходит, на дне еще плещется осадок, горькое послевкусие в сжатом горле.
Время…
Голоса и смех. Маленькая Ани купалась в пенной ванночке, играя в разноцветных уточек. Нежные руки поддерживали хрупкое тельце. Музыка. Как потрясающе красиво звучит Моцарт, когда под одухотворенный аккомпанемент в воде нежатся дети. 
А где-то на другом краю... города. Стоит шкаф с отломанной дверцей и пугающе смотрит разинутой пастью. Никого нет рядом, страшно. Полутемная комната как назло затеяла игру огромными тенями, а на потолке нервно скулит и надрывается лампочка с испорченным контактом. Маленький Марк плачет в своем манежике, цепляясь за ограждение, и наполняя легкие потоками воздуха, снова разражается шумным сопрано. Мать курит. Ей уже ни до чего нет дела.
Время…
- Машина ждет.
Маленькая Ани собирала книжечки в крохотный рюкзачок, а Мамочка, вручала тяжелые вещи шоферу, за которым поспешно семенили розовые туфельки Ани. У девочки была привычка наступать на линии соединения кирпичиков аллеи, поэтому фигура Ани выглядела так странно сосредоточенной, серьезной и угрюмой.
Машина медленно проезжала мимо неприветливого здания, напротив которого сурового вида женщина отчитывала насупленного альчишку:
- И на *** ты туда полез?
Марк впервые прогулял урок и попал в отделение за то, что кидался в прохожих снегом с крыши гаража. Шаги его были тяжелыми и твердыми. Он смотрел вперед, в пространство, где нет ничего, кроме собственных тяжелых мыслей.
Время…
Маленькая Ани получила диплом о высшем образовании. Марк ушел из училища.
Время…
Ани очень спешила, на ходу разговаривая с подругой. Она практически летела через дорогу к своей машинке, не замечая окружающего пространства.
Марк чистил снег.
Ани споткнулась об него, но даже не посмотрела в удивленные глаза, она уже бежала дальше, поправляя шубку.
Марк застыл, глядя на эту женщину, и был настолько заворожен процессом, что снег и огромная лопата перестали существовать, а силуэт Ани уже исчез в металлических недрах авто.
Время…
Марк ждал друга и привычно ежился при каждом новом глотке.
Ани выходила из чрева мехового салона, раскрывшего свои врата прямо за спиной у Марка. Марк смотрел на шумный и нервный Кутузовский, думая о своем.
Ани пыталась справиться с пакетиками, пакетищами, сумочкой и еще какой-то мишурой. Марк продолжал смотреть вдаль, как будто там, и правда, что-то было.
Ани прошла совсем рядом и исчезла в океане фар-светлячков.
Время…
Ани уже допивала свой кофе, а в теплых окнах шмыгали нечастые фигуры. У стены напротив двое ребят резко налетели на кого-то и уронили на обочину четкими отработанными ударами, а потом, зажав в руках что-то, унеслись так же быстро, как и появились. Ани оплатила счет и встала. Из окна на стол лился мягкий свет гирлянды, причудливо играющий на пустой чашке и недоеденном куске торта…
Через несколько минут она ушла и больше уже никогда не появлялась у этого окна. А стекло продолжало равнодушно пялиться на то, как Марк механическим движением вытер кровь с лица и еще какое-то время не мог найти в себе силы подняться. Тупая боль наполняла все тело, но было еще что-то, какое-то фонящее чувство на границе сознания, невыносимый тошнотворный шум в голове. Он понимал, что сейчас, именно в этот момент, все его существо сконцентрировалось на острой ненависти к себе. 
Время…
Ани причёсывала шелковые золотые волосы, глядя на стекло, надежно отделившее ее от снега. Мост мерцал своими пестрыми лампочками и, как и все вокруг, напоминал о приходе Нового Года.
Марк стоял на перилах и ждал, совсем недолго, несколько минут, что-то есть в этом окне, но от снега ничего не видно. Весь город покрылся непроницаемым серым туманом, сплошной пеленой рвущихся с неба хлопьев. Маленькие крупинки столпились в небе, образовав плотные колонны монолитного осадка, преисполненного глубинной силы.
Окно.
Так хочется… что же там такое? Как будто что-то очень важное, что так и не сделал, все самое хорошее, о чем мечтал, но оно так и не пришло. Так далеко… Да и черт с ним!
Ани остановилась. Маленькая фигурка, похожая на игрушечного оловянного солдатика, летела в пропасть. Ани еще долго смотрела в окно, не в силах отогнать нахлынувшую тоску, боль.

ИХ ДИАЛОГ

Марк и Ани, были созданы мудрыми богами для совместного счастья. Их тела ждали друг друга, их души откликались, на зов другого, как бы далек он ни был. Они встречались, но так и не смогли перешагнуть, увидеть друг друга. И вот сейчас я дарю им самое ценное, возможность диалога, словестного соприкосновения в едином пространстве, в их случае, пускай разового, но с любимым человеком, и это бесценный дар.
Я забиваю в поисковик глобальной социальной сети, именуемой ОБЩЕСТВОМ, их имена. Я автор, и это дает мне преимущество. На экране всплывают цитаты, хаотично, под синими лентами-подписями, возникают обрывки фраз, разговоров, мыслей, не предназначенных для другого, никогда не произнесенных, возникших в голове, проживших свое, уже никогда не вернувшихся в той форме. Но я ловлю их. Из виртуального пространства я вбиваю их черным на экранную иллюзию листа бумаги. Я дарю им жизнь и возможность быть услышанными. Я достаю это мертвое, отжившие из запыленного пространства древнего сундука и бросаю их в жизнь. Пускай они еще будут существовать, я не готова смириться с их конечностью, я дарю их вам.
Марк: Я думаю, это классовая карма, то существование, которое вели наши предки, тот порочный круг, из которого мы не в силах вырваться, оставил свой отпечаток в наших судьбах, своими ежедневными поражениями в быту и в мелочах, мы оплачиваем проигранные ими сражения с Капиталом. Так и наши дети сполна заплатят за наше бездействие. 
Ани: Мне кажется, что весь мир – это круговорот борьбы со скукой. Я, как лошадь, несусь в своем стремительном неуправляемом порыве в надежде хоть чем-то разрушить этот лабиринт невыносимой скуки, отвращения. Здесь каждое лицо фальшиво, каждое слово картонная этикетка, здесь каждый звук заранее спланирован, и он звучит красиво. Здесь истерия театральна, как классическая постановка, но сыгранные роли настолько дешевы, что никто в здравом уме не пришел бы полюбоваться спектаклем.
Марк: Классовая карма – это та атмосфера, которую создает вокруг себя существование внутри одной из групп, это незримые стены, вырастающие на пути человека. Ты жаждешь, стремишься, борешься, ты умеешь, алчешь, находишь… но на секунду. Ты не удержишь в руках то, что они присвоили. Находка вырывается из рук, если только ты не перерождаешься, не предаешь, и становишься уже присвоенным компонентом их группы. Но тогда границы общности вновь замыкаются для тебя уже с другой стороны, ты вынужден отречься от прошлого и от тех надежд, надежд голодного и человечного, ты должен променять их на надежду капитала, на иллюзию благоденствия тупого машинного разума, закованного в кандалы собственной сытости и стремления к наслаждениям. Классовая карма, но уже принципиально иного рода по-прежнему управляет твоим существованием.
Ани: Несчастные женщины, пытающиеся украсить разложение своих тел мехами и камнями, но сорвите этикетку, и вы увидите старое похотливое животное. Их пальцы умеют красиво лежать на бокалах, их головы забиты сказками о древнем аристократизме, о высоком, но сами они карикатуры на людей. И так ли выглядит высокое, как им это представляется? Таков ли идеал? Заключен ли он в умении пользоваться ордами разных вилок и жрать особыми способами сотни деликатесов-блюд. Тогда где же человеческое? Или оно осталось за бортом идеала. Их существование – это плевок в саму суть нашего вида, это попытка создать надвид, совершенного в своем уродстве человека-паразита, способного продуктивно выживать только на шее у собрата, это каннибализм ХХI века.
Марк: Я видел мертвого человека. Он лежал там, где стоит умирать, он лежал в многолюдном пространстве, мимо него сквозили ноги, туфли, ботинки, кроссовки, множество фирм и этикеток. Может, он был еще жив? Я остановился и окаменел. Я позвал на помощь. Туфли и ботинки обернулись. Мы звали, мы ходили в комнату милиции, мы привели женщину со жгутом. Мы надеялись. Вместе. Нас, вдруг, стало много. Человек умер. Я не пришел вовремя.
Ани: Я курю, я пью, я курю запрещенное, я нюхаю, я вкалываю, я капаю, я снова режу белые крупинки на столе, я продолжаю пить воду, я перехожу на энергетики, я глотаю, я глотаю, я глотаю, я танцую, я двигаюсь, я курю, я нюхаю, я танцую, я двигаюсь, я вкалываю. ОТХОДА. Это недели, месяцы, годы. ОТХОДА. Это два года. Стоп. Это тот мужчина, летящий в пропасть, это его глаза, увиденные через километры и тонны снега? Нет. Это жизнь, в которой единственный шанс не свихнуться от сытой скуки и не стать при этом политической машиной для убийства братьев по виду, - это убивать себя, медленно разрушать тело и разум. Курю, вдыхаю, вкалываю. Я стою, прижавшись лбом к стене этого клуба, как его, не знаю… я даже не думаю, это видит кто-то, а я всего лишь отражаю его видение. Я скатываюсь, я под ногами, я в углу, мелькает свет, голоса, звуки, они расплываются и становятся огромными, как гигантские слоны, разноцветные слоники, маленькие мышки, он проносятся мимо, такие красивые, как на той карусели, они уже вокруг меня, они душат, они сжирают. Я вижу. Я вижу. Я чувствую. Многое.

Она умерла там, где было много людей. В единственном месте, где не стоит умирать. Там где танцуют, поют, пьют, где радуются жизни; она не видела ног, но они были эти туфли, ботинки, кроссовки, кеды, разных фирм, они ходили, мешались. Она лежала. И рядом с ней не было Марка.
Не думали ли вы, что это странно? Почему так много людей умирает именно в пространствах, до предела наполненных человеческим? Что вынуждает нас оставаться равнодушными? Как умудряемся мы (нет, это не отсутствие сочувствия, не скупость эмоционального) не видеть друг друга, просто не замечать существования того, кто рядом. Он может жить в подъезде, быть отделен единственной стеной, лежать в той же постели. Ей нужен был Марк не потому, что они были созданы друг для друга, а потому, что он мог ее УВИДЕТЬ, он обладал тем редким даром смотреть сквозь иллюзии и шоры. Он мог ей реально помочь.