40. ВИ. Агошков. Кромская исповедь. К. Симонов-3

40. ВИ.Агошков. Кромская исповедь. К.Симонов-3

К. СИМОНОВ. Отрывок из дневника

В дивизии под Кромами… Два дня подряд говорю с солда-тами, разыскиваю, иногда с трудом, таких, которые начали этим летом воевать с самого начала, с 5-6 июля, и с тех пор весь ме-сяц в боях. Спрашиваю подолгу, обо всём, во всех подробно-стях, даже несущественных. Хочу, как можно точней предста-вить себе один день пехотинца — с утра до ночи.

После взятия Кром едем вместе с Халипом назад, в штаб армии. Колесим по пыльным просёлочным дорогам, мимо пе-чально стоящих несжатых полей. В балке искалеченные немец-кие орудия, горы пустых плетёнок из-под снарядов и штабель перестрелянных. Трупы убитых сначала почти неприметны в гус-той ржи. Просёлками, а иногда, сокращая дорогу, не по-крестьянски — прямиком через поля — идут по домам жители, которых немцы при отступлении угоняли из деревень вместе с собой, выселяли из прифронтовой зоны.

Останавливаем машину. По тропке, промятой через рожь, идёт женщина, с ней пятеро детей. Не только она, но и дети сги-баются под тяжестью узлов. Все нагружены безмерно тяжело, еле идут. Женщина останавливается, снимает с плеч два свя-занных между собой мешка, а скорее вылезает из-под них, так они велики. Устало отерев лоб, садится на один из мешков.

Все дети тоже освобождаются от своей поклажи и садятся рядом с ней. Шестого ребенка я в первую минуту не разглядел: он, грудной, на руках у женщины. Спрашиваю, издалека ли.—
– Тридцать вёрст прошли.
– А ещё сколько идти?

– Ещё вёрст сорок, — говорит женщина и начинает пла-кать. Её лицо кажется сейчас лицом старухи, хотя на руках у неё грудной ребёнок. Спрашиваю у неё, где муж.
– Пропал. Зимой забрали немцы гати настилать. Надор-вался на работе и пропал.
– Спрашиваю про детей, все ли её.

– Все мои. — И она поочердно называет мне имена детей. Старшему – 10 лет, младшему – 8 месяцев. — Тридцать вёрст прошла, а уже сил нет. А бросить не могу, — показывает женщи-на на мешки и на убогие, залатанные тюки с вещами. — Небось немец пожёг там всё у нас, в деревне во всём нужда будет. Нельзя бросить. А ещё сорок вёрст идти…

Молчу. Нас в «эмке» четверо, и ехать нам в другую сторону. А если бы даже сделать крюк, всё равно женщину с шестью детьми и со всеми мешками в «эмку» не возьмешь. А раз не мо-гу подвезти, то и говорить нечего.

– Ну пошли, что ли, — говорит женщина и опять подлезает плечом под мешки, которые, когда она встаёт, оказываются почти в рост с нею. Дети тоже молчаливо, серьёзно, как носиль-щики или грузчики, поднимают свои мешки и мешочки, даже предпоследний, трёхлетний, тоже поднимаетс земли, как боль-шой, переваливает через плечо узелок. Они уходят по промятой во ржи тропке, а я бессмысленно и беспомощно гляжу им вслед.

Ка¬жется, и без того уже ненавидишь фашистов так, что дальше некуда, а всё-таки вдруг поверх всего добавляется ещё какая-то капля...