Я стоял...

     Я стоял на Сенатской площади...  Декабрь, а погода была весенняя,
и даже туман не подавлял своей серостью. Верилось, что весело загомонят
суетливые воробьи,  дунет освежающий ветер с Невы и рука непроизвольно
скинет кивер,  подставив голову охлаждающей струе. Знал, что уверенной
косой залп  прорядит наши ряды,  но испытывал упоение,  как когда-то в
побежденном, но несломленном Париже... Хотелось умереть за свободу...
     На кладбище Пер-Лашез злые пули выбивали кирпичную крошку из сте-
ны, от ненависти плавились глаза щеголя-офицера,  и мне было  страшно.
Страшно не  от бездонья ружейных стволов,  а от тупого равнодушия сол-
дат. Сколько же должно пройти времени,  чтобы  хоть  какое-то  чувство
засветилось в  глазах  исполнителей?  Действительно,  самые страшные -
равнодушные...
     В застенках  у Берии не было равнодушных,  каждый четко знал,  по
какую сторону баррикады он находится. Вроде и в одном окопе сидели, но
сейчас каждый второй был врагом. Но я прошел и через каленое железо, и
ледяную прорубь на лесоповале.  Прошел,  и плюнул в  полыхающие  нена-
вистью глаза палачей.
     Я стою на общем собрании акционеров и от меня требуют слово прав-
ды о работе администрации. Да что они, издеваются?! Тоже мне - геройс-
тво, правду в глаза сказать! Полгода без зарплаты, а все-таки есть на-
дежда, что  появятся  деньги.  Ну  перестанет руководство их крутить в
коммерческих банках,  и может быть даст нам зарплату!  Пусть  даже  не
всю, но  ведь может дать?!  Так что не дождетесь вы от меня правды!  У
нас все хорошие, добрые и очень внимательные... Вон, уже приглядывают-
ся, у кого совсем кислая физиономия...
     Я стою на Сенатской площади, и упругий ветер выбивает слезу сча-
стья. Впереди - бой, но мне нестрашно...