ШХ фанфик с фестиваля

Название: Покойся с миром.
Герои: Холмс, Уотсон, Мэри Морстен
Фандом:АКД
Рейтинг: G
Жанр: мистика, ангст
Дисклеймер: Артур Конан Дойл – хозяин

«Осенний вечер на Хайгетском кладбище – не лучшее время и место для прогулок», - я поставил запятую и надолго задумался. Рассказ не писался.
Хайгетское кладбище приснилось мне сегодня ночью, и я сам не понимал, почему. Снилось, будто я брожу среди его серых плит и ищу могилу моего старшего брата, умершего несколько лет назад от мозговой недостаточности и алкоголизма.  Уже смеркается, и мне страшно, хотя, как естественник, я прекрасно понимаю, что на кладбище ничего ужасного, кроме глубоко зарытых истлевших тел и камней над ними, нет. Тем не менее, надо мной словно сгущается какая-то невообразимая жуть и давит, давит на меня тяжёлым грузом, перхватывая дыхание и стесняя грудь.
Я проснулся с колотящимся сердцем от того, что Мэри, склонившись надо мной, настойчиво трясла за плечо и звала меня по имени. Прошло всего около месяца с того памятного сентябрьского тёплого  дня, как мы, поженившись, вселились в нашу новую квартиру, светлую от осеннего солнца и золотую от пожелтевших листьев клёна под самым окном, и я всё ещё испытывал восхитительное ощущение новизны при одной мысли об этом. Так что даже одно только сознание того, что моя дорогая жена может в любой момент прикосновением прервать мой ночной кошмар, уже переполнило моё сердце радостью и на время развеяло тучи.
- Я тебя разбудил? Извини, пожалуйста.
- Ничего, - прошептала она в темноте. – Если хочешь, я останусь здесь и буду охранять твой сон.
Ещё бы я этого не хотел!
И всё-таки  больше я уже не заснул. Время шло, ходики постукивали на стене, лунные пятна, пробиваясь сквозь щели оконных портьер, ползали по полу, как слепые котята,  Мэри уже снова заснула, а я всё лежал, да лежал без сна.
Некое смутное чувство мало-помалу овладевало мной. Сердце не то щемило, не то тянуло, к горлу подкатывало, а случайно коснувшись ладонью лба, я почувствовал на нём липкую холодную влагу. В общем, по всему выходило, что я заболел. 
В течение всего утра я чувствовал страшную слабость, сердце трепыхалось в груди, как подбитая птица, меня познабливало, да и голова  не на шутку разболелась.
- Это всё грипп, - сказала Мэри, щупая мой лоб, как заправская сестра милосердия. – Сейчас, осенью, столько простудившихся. Ты заразился от кого-нибудь из своих больных. Тебе нужно отлежаться.
Ну что ж, я отменил приём и визиты, переадресовав их своему соседу, доктору Радиарду, и остался в постели, ожидая или улучшения, или появления новых симптомов, по которым, по крайней мере, смогу сам поставить себе диагноз.
К вечеру, однако, мне существенно полегчало, и я, чтобы уж день не прошёл совсем впустую, встал, перешёл в кабинет, и занялся литературными упражнениями – с невеликим, впрочем, успехом.
Было уже довольно поздно – часов семь или около того, когда меня отвлек от писанины стук дверного молотка, и в комнату вошла Мэри:
- Надеюсь, тебе получше, Джон? Там к тебе пришёл мистер Шерлок Холмс, но, узнав о твоей болезни, не хочет беспокоить – я едва уговорила его зайти и выпить чаю.
- Какая чепуха! – встрепенулся я. – Знаешь же, я всегда рад видеть Холмса. Он только один раз был здесь, и даже не видел ещё всех комнат. Зови, зови его прямо сюда!
Понимающе кивнув, она вышла, а через минуту в дверях появился сам Холмс – такой, как и всегда: худой, длинный, слегка смущённый, ироничный.
- Что это вы вздумали хворать, дружище?  - он протянул руку, и – тоже как всегда – его крепкое рукопожатие словно влило в меня силу. – Врачам болеть не полагается.
- Пустяки, Холмс. Лёгкая хандра – и только.
- Лёгкая хандра? – переспросил он. – Хандра, удерживающая вас в постели и заставившая отменить приём и визиты? – в его голосе звучало недоверие.
- Вам, конечно, Мэри рассказала о том, что я отменил приём и провёл день в постели?
Холмс улыбнулся:
- Мне рассказали об этом ваши уличные туфли в прихожей и шляпа на вешалке. А теперь ещё и пепельница возле кровати.
- Холмс, - настороженно возразил я. – Отсюда вам не видно ни кровать, ни пепельницу.
Он засмеялся:
- Зато мне видно, что её нет ни здесь, на столе, ни в гостиной. Где ей ещё быть? А если аккуратный джентльмен днём курит в спальне, значит, имеет на то веские причины – постельный режим, например, который он сам себе прописал. И встали вы с постели не ранее, чем... - он бросил взгляд на часы, - в половине четвёртого.
- Вот те раз! А это-то вы с чего взяли?
- С тех пор вы ещё не закурили ни разу.  А три с половиной часа – максимальный безникотиновый промежуток для вас, насколько я помню, в дневное время, и если вы занимаетесь литературным творчеством.
Я только руками развёл, признавая своё поражение. Холмс, довольный, улыбнулся, но очень скоро улыбка его погасла, и лицо стало даже чересчур серьёзным и озабоченным.
- А теперь позвольте и мне проявить наблюдательность, - сказал я. – Ведь вы шли сюда, чтобы поделиться со мной чем-то важным, не правда ли? Пусть вас не смущает лёгкая хворь, которая всё равно уже прошла. Рассказывайте.
- Я сейчас был на Хайгетском кладбище, - сказал Холмс, помолчав.
Я вздрогнул, и это, разумеется, не укрылось от Холмса.
- В чём дело? – обеспокоенно спросил он. – Вы побледнели.
- Нет-нет, ничего. Рассказывайте. Нет, погодите! Хотите курить? Вы были совершенно правы – я уже превысил максимальный безникотиновый промежуток, и сейчас мне просто необходима папироса. Одну минуту, - я сходил за портсигаром и пепельницей в соседнюю комнату. – Вот. Закуривайте и продолжайте.
- Вам, вероятно, известно, что, - послушно продолжил Холмс, закуривая, - на кладбище есть часовня, возле которой то и дело собираются нищие в поисках привычного заработка? Так вот, около двух месяцев назад перед входом в часовню было найдено мёртвое тело одного из таких попрошаек. Поскольку, умершего никак нельзя было назвать порядочным обывателем, шума вокруг его смерти поднимать не стали, хотя констебль, обнаруживший труп во время утреннего патрулирования, уверяет, что вид его был не совсем обычным.
- В чём же состояла эта необычность? – спросил я, отчего-то чувствуя лёгкое беспокойство.
- То же самое я спросил у него. Он сказал, что на первый взгляд на теле не было никаких ран – вообще ничего, что могло бы привести к смерти, хотя особенно тщательно труп никто не осматривал. Но в глаза бросалась резкая бледность и измождённость мертвеца. Он сказал: «впечатление было такое, будто парень долго голодал или болел». Это его точные слова, Уотсон.
- Не вижу ничего удивительного, коль скоро речь идёт о нищем. Уж наверное, он и болел, чем придётся, и жил впроголодь.
- Это совершенно верно, - кивнул Холмс. – Но, сами понимаете, что умерший нищий попал в поле моего зрения не сам по себе.
- Я только что хотел спросить об этом, - признался я.
- Четыре недели назад снова мёртвое тело. На этот раз внутри часовни, почти на пороге. Впечатление такое, будто, уже умирая, он из последних сил пытался вползти внутрь. Труп не опознан и не востребован – его оставили в морге для нужд студентов-медиков, должным образом законсервировав.
Холмс замолчал, задумчиво пуская колечки дыма к потолку. Я чувствовал, что он только подходит к кульминации, и весь обратился в слух.
- Сегодня, - наконец, снова заговорил он, - эти самые студенты впервые взялись за его препарирование.
- Ну и что?
- Странно... Они сказали мне, что тело полностью обескровлено. Они сказали, что такое даже представить трудно – подобное могло бы быть, если кровь из сосудов вытянули, как вытягивают коктейль через трубочку. Мне не хотелось беспокоить вас, Уотсон, но вы, всё же, медик, и мне нужна ваша профессиональная консультация. Скажите мне, при какой болезни может быть подобное?
Мне не пришлось думать слишком долго, но, не скрою, сам факт привёл меня в замешательство:
- Не при какой болезни этого не может быть, Холмс. Только массивное кровотечение.
- На теле нет ран, - возразил он.
- Кровотечение могло быть и внутренним. Разрыв селезёнки, например...
- Нет, недостающей крови в теле вообще не нашли – ни в брюшной полости, ни в плевре.
- Гм... это более, чем странно. Я бы хотел сам взглянуть на труп. Это можно устроить?
- Вполне. Завтра, если ваше состояние позволит вам, мы могли бы вместе отправиться в анатомичку. Я зайду за вами в три часа пополудни – занятия студентов как раз закончатся, и нам никто не помешает. Но только если ваше состояние позволит, - повторил он ещё раз.
- Я буду в порядке, - пообещал я. - Но почему вы вообще заинтересовались этим делом, Холмс? Почему начали расспрашивать студентов-медиков? Наверное, произошло что-то ещё, о чём вы умалчиваете?
На лице Холмса отразилось некоторое замешательство. Несколько мгновений мне казалось, что он хочет сообщить мне нечто, действительно, важное, но тут в комнату вошла Мэри.
- Простите, что помешала вашей беседе, джентльмены... Джон, я принесла тебе травяной отвар от простуды. Мне всё-таки кажется, что ты подцепил инфекцию от кого-то из своих пациентов.
- Лучшее средство от простуды – чеснок, - сказал Холмс. – Поверьте мне, этот отвратительно пахнущий овощ содержит летучие вещества, уничтожающие всю заразу на милю вокруг. Обязательно поешьте чесноку, Уотсон, и к утру от вашей простуды следа не останется.
- В самом деле, - согласился я. – Я читал об этом. Во влажном климате, где болезнетворные микроорганизмы кишмя кишат, чеснок составляет значительную часть рациона коренных жителей. Поэтому они не болеют.
- Но он, действительно, отвратительно пахнет, - сморщилась Мэри.- Если ты станешь лечиться чесноком, Джон, ко мне, пожалуйста, не приближайся.
- Многие находят его запах, если не приятным, то, по крайней мере, терпимым, - сказал Холмс. – Однако, мне пора. Пейте ваше лекарство, Уотсон, миссис Уотсон проводит меня.
Это показалось мне не слишком вежливым, но, похоже, и Холмс, и Мэри склонны были преувеличивать мою простуду и вели себя со мной, как с больным.
Итак, они вышли из комнаты, и до моего уха донёсся их приглушенный разговор:
- Вы разве не носите кольца?
- Оно... оно оказалось велико мне, всё время соскальзывало с пальца. Я отдала его ювелиру немного сжать. Заходите в любое время, мистер Холмс.  Джон всегда так рад вам.
Хлопнула входная дверь, и Мэри вернулась в комнату.
- Холмс спрашивал тебя о кольце? – я позволил себе выказать удивление. – А я, признаться, и не заметил, что ты без кольца.
- Джон... - лицо у Мэри стало виноватым, как у маленькой девочки, разбившей чашку. – Ты разве слышал наш разговор?
- Прости, я не хотел подслушивать – это вышло нечаянно.
Она вздохнула:
- Мне было неудобно сказать мистеру Холмсу правду. Ведь это кольцо – его подарок нам с тобой, а оно, и в самом деле, было мне велико. И я... я потеряла его, Джон. Так жаль!
- Ну, пустяки, не нужно огорчаться. Ведь это всего лишь кольцо, - засмеялся я. – Не стоит придавать слишком много значения вещам и приметам. И... знаешь что? Пожалуй, я себя уже достаточно хорошо чувствую, чтобы обойтись без чеснока.
Мэри лукаво улыбнулось – не было никаких сомнений, что она поняла намёк.
Однако, ночь показала, что моё оптимистическое заявление о том, что всё «будет в порядке» было немного преждевременным. Всю ночь меня снова преследовали смутные путаные сны, с примесью то эротических кошмаров, то самой мрачной готики, и проснулся я ещё более разбитым, чем накануне.
- Не похоже это на грипп, Мэри, - сказал я за завтраком, отвечая её тревожному взгляду. – Может быть, что-то нервное... Нет смысла валяться в постели – ничему это не помогает. Лучше отправлюсь-ка я с Холмсом. Его общество, как я заметил, обыкновенно, оказывает на меня благотворное действие. 
- Что ж, как знаешь, - согласилась она, но мне почудилось в её голосе сдерживаемое огорчение.
Холмс зашёл за мной, как и обещал – минута в минуту. Но, едва он увидел меня, его брови озабоченно сдвинулись:
- Кажется, вам не лучше, Уотсон? Вы очень бледны и выглядите осунувшимся.
- Да нет, Холмс. Просто не очень хорошо спал сегодня. К счастью, мой грипп, кажется, не состоялся, так что я с радостью отправлюсь с вами в анатомический театр.
- Подожди, - остановила меня Мэри. – Повяжи кашне – всё-таки уже не лето, и тебе нездоровится, - и она сама старательно закутала мне шею шёлковым шарфом, весьма тронув этим проявлением заботы.
Мы вышли из дома в серенький туманный день и, взяв кеб, отправились в анатомический театр при медицинском факультете.
Непривычному человеку могло показаться неприятным, и даже зловещим, это место, где в длинном и гулком зале на оцинкованных столах с желобками для стока крови лежали смутно угадывающиеся под несвежими простынями мёртвые тела, и резко пахло карболкой и формалином.
Я же вспомнил студенческие годы и интереснейшие лекции профессора Белла с кафедры общей патологии, когда он для наглядности демонстрировал нам на лотке трупную печень, указывая длинным пинцетом, где именно проходит funiculus hepaticus.
- Вот он, - сказал Холмс, отдёргивая простыню с одного из неподвижных обитателей анатомического театра.
Посередине тела проходил длинный разрез – работа студентов, проводивших вскрытие – но в остальном оно было нетронуто. Кожа мертвеца отливала восковой, прозрачной бледностью. Разумеется, трупы редко могут похвастаться румянцем, но этот был что-то уж чересчур бледен.
- Подождите-ка, - проговорил я, приглядываясь к шее мертвеца. – А это что? Как будто небольшие ранки...
Холмс шумно втянул ноздрями воздух.
- Я ждал, пока вы сами это заметите, - проговорил он. – Похоже на проколы толстой иглой, правда? Как вы полагаете, можно каким-нибудь инструментом в таком роде, - он почти коснулся пальцем ранки на шее мертвеца, но всё-таки не коснулся, - обескровить человека настолько, что это вызовет смерть?
- Теоретически... – замялся я. - Если воспользоваться, скажем, цитратом, чтобы кровь не сворачивалась, и если жертва будет надёжно усыплена на время процедуры, то, наверное, можно... Но, Холмс, кому может понадобиться совершать убийство таким... гм... оригинальным способом?
- Пока не знаю, - пробормотал он, и это «пока» прозвучало многообещающе и зловеще.
Надев клеёнчатый фартук, я осмотрел труп, но больше никаких повреждений не увидел. Однако, что касается обескровливания, это была совершенная правда – тело, казалось, сначала подвесили на крюк, как свинью на бойне, чтобы вся кровь стекла в подставленный таз, а потом уже начали свежевать.
Кстати сказать, на лицо это, был мужчина лет сорока, небритый и обрюзгший, однако сохранивший некоторые отдельные признаки былой красоты, основательно им пропитой и промотанной.
- Больше никаких ран, Холмс, - проговорил я, наконец, закончив осмотр. – И никаких признаков смертельных болезней я тоже не вижу – настолько, насколько позволяет их рассмотреть вскрытие. Остаётся оставить в силе гипотезу, что смерть наступила именно от обескровливания.
Мы вышли на улицу, и сырой и ядовитый лондонский смог показался свежим и чистым после атмосферы анатомички.
- Пройдёмся? – предложил Холмс, и мы неспешно двинулись по не слишком людной улочке, обсаженной чахлыми деревцами, уже почти лишёнными листвы.
- Что мы, собственно, знаем о вампирах? – проговорил вдруг Холмс, задумчиво расшвыривая тростью осенние листья из-под ног. – Все бытующие представления о них, по сути, ни на чём не основаны. Большей частью это россказни полуграмотных закарпатских крестьян, наделённых большой фантазией во искупление ничтожных знаний.
- О вампирах? – я даже остановился. – Неужели, мой друг, вы говорите серьёзно? Неужели вы утверждаете, что этот несчастный может оказаться жертвой вампира?
- Ничего такого я пока что не утверждал, - спокойно заметил Холмс. – Я лишь говорю о том, что наши распространённые заблуждения, насаждаемые, в частности, в литературе и касающиеся так называемых  «Носферату», на поверку могут оказаться именно заблуждениями. Очень возможно, что вампиры не боятся дневного света или распятия, или, скажем, цветущей омелы.
- На поверку? – с ещё большим изумлением переспросил я. – По вашему, нам может представиться случай проверить эти заблуждения практикой?
- По моему, - ответил на это Холмс, слегка понизив голос, - такой случай нам уже представляется.
- И вы делаете такой вывод из двух случайных царапинок на шее бродяги? Ну нет, Холмс, это уже слишком!
Некоторое время он, молча, шёл рядом со мной, и я уже подумал было, что беседа исчерпала себя, как вдруг он укоризненно заметил:
- Всё же, вы невнимательны и забывчивы, мой дорогой Уотсон. Вчера, явившись к вам домой, я сказал первым делом фразу, заставившую вас вздрогнуть, а теперь вы о ней попросту забыли.
- В самом деле, уже забыл, - признался я. – Что же такое вы сказали?
- Я сказал, что только что был на Хайгетском кладбище, а потом стал рассказывать вам о найденных телах и об анатомическом театре. А вы не спросили, для чего я оказался на кладбище и что там делал.
- Действительно, не спросил, - припомнил я. – Так что вы там делали?
- Узнав о том, что второе найденное тело обескровлено и имеет на шее ранки, я, естественно, пожелал взглянуть на первое. Это было нетрудно устроить – обошлось мне в пять фунтов сторожу, да ещё фунт могильщику.
- Вот как? Вы сделались осквернителем могил? – поддел я его.
- Я пытался, - серьёзно ответил он. – Но опоздал.
- В каком смысле «опоздали»?
- Я был не первый, кому пришло в голову вскрыть эту могилу.
- И что же?
- Головы трупа на месте не оказалось...
- Не понимаю... А куда же она делась?
- Его похоронили без гроба - не такой у него был общественный статус, чтобы тратиться на гроб. Так вот, земля на могиле оказалась разрыта, а голова отделена от тела острым широким лезвием, похожим на мясницкий нож, и исчезла. И вот что я нашёл в самой могиле, - Холмс вынул сжатую в кулак руку из кармана и, раскрыв ладонь, показал мне грязную грубо обструганную щепку.
- Что это такое? – не понял я.
- Щепка. Осиновая щепка. Как видите, кто-то заострил её конец, а другой обломан. Она откололась от единого целого. А единое целое осталось вбито в труп – я его не тронул.
- Осиновый кол? Более, чем странно. Трудно себе представить, чтобы кто-то мог всерьёз... – недоумевал я.
- Меня это тоже удивило, - перебил Холмс. – И я решил допросить кладбищенского сторожа. Он порядочный пьяница, этот сторож, надо отдать ему должное, но вот какую историю он мне рассказал... Давайте зайдём ко мне, Уотсон – история длинная, мы почти у дома, и сидя у огня со стаканчиком шерри, слушать вам её будет приятнее.
Действительно, за разговорами мы - машинально, должно быть - выбрали направление, приведшее нас на Бейкер-стрит, к тому самому дому, который долгое время был и моим.
- Давайте, - согласился я. – Давно здесь не был. Что-нибудь изменилось?
- Я завёл кошку, - сказал Холмс.
- Вы? Вы же терпеть не можете кошек!
- Отнюдь, - возразил он. – В детстве мне нравились котята. Не испытывал потребности – так вернее. Да и бульдог ваш едва ли был бы в восторге от такого соседства. Ну а теперь вот завёл.
Мне почудился в его словах скрытый упрёк, и я замешкался в дверях, подыскивая слова, но Холмс легонько подтолкнул меня вперёд:
- Проходите, Уотсон, присаживайтесь. Давайте сюда пальто – я повешу. Камин пылает – это хорошо. Миссис Хадсон обо всём позаботилась. Садитесь ближе к огню, а я сейчас налью нам по бокальчику чего-нибудь расслабляющего. После формалина анатомички это просто необходимо.
Я с удовольствием занял своё привычное место и увидел свернувшееся на коврике у огня приобретение Холмса – громадный гладкошерстый зверь угольно-чёрного цвета с драным ухом.
- У него есть имя? – спросил я, протягивая руку, чтобы погладить кота.
- Пират. Осторожнее, он царапается!
Я поспешно отдёрнул руку, но не успел. Зверь молча и молниеносно выбросил растопыренную лапу, и на моём запястье огнём загорелись длинные царапины.
- Ну вот, - расстроился Холмс. – Подождите, это надо обработать. Кошачьи царапины долго не заживают.
- Пустое, не трудитесь. Заживёт и так. Но каков, однако, агрессор!
- Просто не любит чужих. Заходите чаще, и он привыкнет, - Холмс поставил передо мной бокал с янтарно-жёлтым содержимым, а сам с точно таким же бокалом уселся в кресло напротив.
- Итак, вернёмся к истории кладбищенского сторожа, - напомнил я.
- Да, я начинаю. Не знаю, насколько можно доверять его словам – кажется, я уже упомянул о его страсти к горячительным напиткам. Но вот что он мне рассказал. Несколько недель назад во время его дежурства около полуночи возле часовни он видел молодую женщину. Ему это, естественно, показалось странным – что женщине делать ночью на кладбище? Он оробел, но приняв для храбрости своего привычного лекарства, всё-таки приблизился и заговорил с нею.
- Я пришла навестить могилу, - сказала она, и при этом в ней не было ничего мрачного или потустороннего, только голос, по словам сторожа, звучал как-то слабо, безжизненно. Так что наш герой слегка приободрился и выразил вполне естественное удивление тем, что женщина предпочла ночь для дела такого рода.
- У меня всё равно бессонница, - отвечала она. – А потусторонних сил я не боюсь. Ночью воспоминания острее – вот меня и тянет сюда.
- Кто же у вас тут похоронен? – решил проявить любопытство сторож. Ответ привёл его в содрогание.
- Никто, - ответила женщина. – Здесь моя собственная могила.
Должно быть, на физиономии сторожа ясно отразилась овладевшая им оторопь, потому что его ночная собеседница тихо засмеялась.
- Не бойтесь, - сказала она. – Я не мёртвая. Вы слыхали что-нибудь о такой болезни, как летаргия? Европейцы страдают ею редко, а вот на востоке, в Индии, она довольно распространена. У меня случился приступ такой болезни некоторое время назад, а выражается она в очень глубоком и продолжительном сне, при котором сердце бьётся так незаметно, что уснувшего можно принять за мёртвого. Так вышло и со мной. Меня похоронили и, наверное, я очнулась в гробу – этого я не помню. Мне рассказывали, что прежний сторож, бывший вашим предшественником, услышал стоны. На моё счастье, он оказался не робкого десятка, позвал подмогу, и мой гроб выкопали из могилы до того, как я задохнулась.
- А ведь я слышал эту историю, - перебил я Холмса. – Правда, без подробностей. Действительно, летаргия – самая загадочная хворь из всех мне известных. Никто толком не знает ни её причин, ни предвестников. Ну, и что же было дальше, Холмс?
- Эта женщина рассказала сторожу, что могилу свою она решила сохранить, как напоминание о своём чудесном спасении и бренности земного. Странность, конечно, но мало ли на свете странных людей. Вот только разговаривали они на пороге часовни, а наутро там нашли тот самый труп, чья голова таинственно исчезла из могилы. И знаете что? Я склонен полагать, что обезглавил его сам сторож. При разговоре с ним у меня сложилось впечатление, что он или чего-то недоговаривает, или попросту не в себе.
Завороженный таинственно пониженным голосом Холмса, я не мог не вздрогнуть, когда Пират вдруг внезапно и мягко вскочил на колени рассказчика и стал тереться головой о лацканы его домашней куртки.
- Фу, напугал!
- Говорят, - задумчиво проговорил Холмс, почёсывая своими длинными пальцами за рваным ухом, -  будто кошки могут видеть привидения.
Он нарочно говорил замедленно и негромко, и я, задетый тем, что ему удалось и меня вовлечь, ответил резковато:
- Враки. Кошки – просто животные. А привидений не бывает. Если кладбищенский сторож по своей невежественности и склонен верить во всякую чепуху, то вам, принимаясь за расследование, едва ли стоит брать с него пример.
- Вы – грубый материалист, Уотсон, - усмехнулся мой друг.
- А вы разве нет?
- И я тоже... – он помолчал и добавил. - Как правило, материализм позволяет прочно стоять на ногах. Но зато никогда исключения из правил не даются нам более болезненно и мучительно... А у вас очень усталый вид, доктор.
Действительно, я вдруг почувствовал сильную сонливость – наверное, это всё-таки гнездилась во мне какая-то вялотекущая хворь. Тепло, струящееся от камина, разморило меня, глаза так и закрывались.
- Ничего, подремлите, - Холмс мягко успокаивающе потрепал меня по плечу. – Это, в конце концов, ваш дом, таковым он и останется.
Я проснулся от острой боли в шее. Оказалось, проклятый Пират, незаметно подкравшись, снова хватил меня лапой. Вскрикнув от неожиданности и испуга, я, ухватив за шкирку, швырнул его к порогу, и только тогда сообразил, что лежу почти раздетый в своей прежней постели, в своей прежней комнате, а за окном, судя по темноте и тишине, глубокая ночь.
Тут же на пороге материализовался в ночной сорочке встревоженный Холмс.
- Что случилось?
- Ваш чёртов кот! – боюсь, я вскричал это слишком громко и даже плаксиво – так проклятый напугал меня своим неожиданным нападением. – Ни с того, ни с сего хватил меня по шее и, кажется, расцарапал. Ну и монстра же вы завели, Холмс! И как он сюда попал, скажите на милость? И... как сам я сюда попал? – я немного понизил голос, в замешательстве озираясь по сторонам.
Холмс ногой выпихнул кота за дверь, прикрыл её за ним, а потом подошёл и присел на край моей постели.
- Дайте-ка взглянуть, - его прохладные пальцы прикоснулись к моей саднящей коже, и я невольно вздрогнул от их прикосновения. – Да, небольшие ранки... Вполне можно оставить такие, зацепив когтём. Но они не выглядят особенно свежими, Уотсон.
- Не выглядят свежими? Что за ерунда! Я ведь почувствовал, как он меня царапнул... И потом... Холмс, что я здесь делаю? Моя жена...
- Я взял на себя смелость послать мисс Морстен записку о том, что вы ночуете у меня, - ответил Холмс, отводя взгляд. - Вам нездоровилось, а потом вы так крепко заснули в своём кресле, что я не стал вас выпроваживать, а проводил в спальню, раздел и уложил. Вы толком и не проснулись, а теперь ничего этого, конечно, не помните.
- Не помню, - согласился я. – Всё-таки, как-то глупо вышло это, Холмс. Надеюсь, Мэри не обидится на меня.
- Полагаю, здесь не на что обижаться, - пожал он плечами. - Извините меня за Пирата, Уотсон, я просто не подумал, что он может быть опасен. Но сюда он больше не войдёт. Ложитесь и постарайтесь уснуть. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - пробормотал я, машинально щупая шею.
Я полагал, что уже не усну больше, взволнованный этим маленьким происшествием, но, к своему удивлению, прекрасно уснул и проспал до самого позднего утра. Когда я проснулся, солнце светило в окна, в гостиной пахло кофе и яичницей, а Холмс, уже успевший позавтракать, листал утренние газеты. На столике перед ним я увидел вскрытый конверт, очевидно, тоже доставленный с утренней почтой, и узнал почерк, которым был надписан адрес. Старый знакомый инспектор Лестрейд.
- Доброе утро, Уотсон. Выспались? А на Хайгетском кладбище – новое убийство, - сообщил мне Холмс, озабоченно хмуря свои хоть и тонкие, но при этом густые брови. – Завтракайте скорее, да поедем сами посмотрим, что там случилось. Надеюсь, - спохватился он, - я не нарушаю этим какие-то ваши планы?
- Ни в малейшей степени, - откликнулся я.
Я, действительно, прекрасно выспался, чувствовал себя бодрым и вполне здоровым, а возможность сопутствовать Холмсу, как всегда, оказалась для меня лучшим тонизирующим. Пират, спрыгнув с подоконника, устремился ко мне и, словно извиняясь, принялся накручивать восьмёрки вокруг моих ног, мурча вполне дружелюбно. В порядке эксперимента я собрался с духом и снова попытался погладить его, готовый в любое мгновение отдёрнуть руку. Огромный котяра громко замурлыкал и стал усиленно бодать мою ладонь головой, требуя продолжения ласки.
- Ах ты, двуличная личность, - добродушно проворчал я и почесал его за ухом. И этот мерзавец - представьте себе – взял, да и лизнул мне руку, словно был собакой, а не котом.
Как ни был озабочен Холмс, а всё-таки не удержался от улыбки.
- Видите? Он пересмотрел свои позиции. Однако, поторапливайтесь, мой друг.

Обшарпанные стены кладбищенской часовни освещало солнце. Тем неуместнее казалось присутствие здесь и полицейских, и предмета их профессионального интереса. Я увидел тело мужчины лет пятидесяти, обрюзгшего, с мешочками под глазами и пористым носом, лежащее на земле у ног суетящихся вокруг людей. Его кожа выглядела неестественно бледной, словно воск или плохая бумага.
- Как хорошо, что вы не задержались, мистер Холмс! – крикнул ещё издалека Лестрейд. – Вы, кажется, проявляли повышенный интерес к прошлому случаю, так вот вам и ещё один.
Холмс, приблизившись к трупу, вдруг изумлённо ахнул и быстро склонился над ним:
- Да ведь это же мой знакомый сторож! Взгляните, Уотсон. Можете вы хотя бы попытаться определить причину смерти?
Я присел на корточки разглядывая тело. Край воротника был сильно испачкан чем-то бурым. Я протянул руку.
- Кровь, - сказал Холмс ещё до того, как я дотронулся. – Посмотрите, на шее...
«Точно, как у того, что в анатомическом театре», - заметил я про себя, но от мыслей вслух воздержался – Холмс не всегда приветствовал свободные замечания о деле в присутствии полиции. Но тут он и сам сказал:
- Мы уже видели вчера такие ранки, Лестрейд. Помните обескровленный труп на пороге часовни около месяца назад? У нас с Уотсоном был случай осмотреть его, и я очень жалею, что не осмотрел также и первый до того, как он лишился головы и шеи.
- Да, я слышал про ваш обезглавленный труп, - кивнул полицейский сыщик. – Не могу себе представить, кому понадобилось выкапывать его из могилы и отрезать ему голову.
- А вам, Лестрейд... – Холмс выпрямился, оказавшись более, чем на голову выше маленького сыщика, и посмотрел на него сверху вниз. – Вам приходилось что-нибудь прежде слышать о летаргии?
- О летаргии? – удивлённо переспросил полицейский.
- Да. Удивительно состояние человека, когда он выглядит, как мёртвый, на ощупь кажется мёртвым, но мёртвым, тем не менее, не является. И никому хорошенько не известны причины такого состояния. Не известно даже, болезнь это, проклятие или что-то ещё. Вы прежде слышали о подобных случаях? Спящего летаргическим сном нетрудно принять за мёртвого и похоронить, как мёртвого. Его судьба ужасна. Очнувшись от своего сна в могиле, он кричит и бьётся, пока не умрёт от удушья. Я слышал истории, когда, вскрыв гроб, похороненного находили лежащим на животе, и это считали происками дьявола.
- К чему вы всё это говорите? – нахмурился Лестрейд. – Уж не считаете ли вы, что этот, - он дёрнул подбородком в сторону трупа, - просто спит?
- Этот? – Холмс тоже посмотрел на труп. – О, нет. Этот, во всяком случае, не спит.
- Может быть, вы намекаете, что обезглавленный труп двухмесячной давности был болен летаргией?
- Нет, так я тоже не думаю, - задумчиво откликнулся Холмс.
- Так зачем же вы завели этот разговор? – Лестрейд, кажется, начал терять терпение.
- Мне сделалось интересно, существует ли хоть где-нибудь заслуживающая доверия статистика подобных случаев.
- Да на что они вам сдались? У нас тут третья непонятная смерть, а вы про какие-то сказки-загадки... Вот оно, отличие теоретика, вроде вас, от нашего брата профессионального сыщика, - Лестрейд погрозил Холмсу пальцем, словно только что в чём-то уличил его. – Нам витать в эмпиреях некогда... Изящные умопостроения, конечно, хороши, но когда речь идёт вот о таком, - он снова указал подбородком.
- А каково ваше объяснение происхождения этих ранок на шее? – с интересом спросил Холмс.
- Да, господи! Мало ли что! Булавкой уколол... Да и какая разница! Через такие ранки много крови не потеряешь.
- Вы думаете? – задумчиво переспросил мой друг. – А мне кажется, что даже по пятнам на одежде можно судить о том, что кровь из этих маленьких ранок вытекала совершенно беспрепятственно. Посмотрите, Уотсон, я прав?
- Безусловно, - не мог не согласиться я. – Складывается впечатление, что свёртываемость крови была искусственно понижена. Так, как это могут делать, например, пиявки или комары, или некоторые виды летучих мышей, впрыскивая в кровь особую противосвёртывающую сыворотку.
- Не хотите ли вы сказать, что этого бедолагу насмерть закусал комар или пиявка? – фыркнул Лестрейд.
- Нет, но он явно анемичен. А само слово «анемия» как раз и переводится, как «отсутствие крови». Разве не так, Уотсон?
- Переводится так, - уклончиво ответил я.
Холмс вытащил из кармана лупу и, снова склонившись над трупом, внимательно осмотрел его воротник и шею. После чего, засунув пальцы в жилетные карманы, кругом обошёл место происшествия, вглядываясь в землю.
- Не похоже, чтобы это проделали над ним насильно, - бормотал он себе под нос. – С другой стороны, возможно, что он был здесь не один... Всё затоптано. Как всегда, всё затоптано... Но, честно говоря, механизм мне не совсем понятен... Лестрейд, - окликнул он полицейского сыщика, закончив осмотр, - скажите, вы ведь, разумеется, будете вскрывать его, так?
- Нам придётся это сделать, мистер Холмс, - с чувством собственной значимости ответил Лестрейд.
- Мне бы хотелось узнать результаты этого вскрытия. Не думаю, что вскрытие найдёт достаточно аргументов для коронёра, но я всё же хотел бы прочитать протокол, если это будет возможно. Что, если я зайду завтра поутру?
- Разумеется, заходите, - пожал плечами Лестрейд. – Тело вскроют уже сегодня.
- Нет, - возразил Холмс. – Я зайду завтра. И изложу вам свои соображения, если позволите. Пойдёмте, Уотсон. Сейчас мы больше не можем быть полезными.
По дороге с кладбища, сидя в кебе, Холмс что-то напряжённо и сосредоточенно обдумывал. Наконец, он произнёс вслух, словно сам себе:
- Двадцать восемь.
- Чего именно? – насторожился я.
- Дней, Уотсон. Двадцать восемь дней между первой и второй смертью, и двадцать восемь дней – между второй и третьей. Двадцать восемь дней, - ещё раз повторил он. – Что это за число, Уотсон?
- Лунный цикл, - немного подумав, сообразил я.
- Совершенно верно. А какие явления у нас на земле подчиняются лунному циклу?
- Морские приливы.
Он покачал головой:
- Ну, какое отношения могут иметь морские приливы к Хайгетскому кладбищу?
- В медицине, например, в акушерской практике, тоже пользуются лунным счислением, - припомнил я.
- Гм... Это, вероятно, имеет под собой какие-то основания?
- Конечно. Вам, возможно, известно, что физиологические процессы в организме женщины во многом не прогредиентны, как у мужчин, а подвержены определённой цикличности. Так вот, этот цикл в большей степени приближается к соответствию с лунным календарём, чем с григорианским.
Кажется, я заронил в деятельный мозг Холмса какую-то мысль, требующую обдумывания, потому что он погрузился в себя на всё оставшееся время поездки, пока я не позвал его по имени, да и то, мне пришлось сделать это неоднократно, чтобы привлечь его внимание.
- Да? – словно очнулся он.
- Мне нужно домой, Холмс. Мэри, наверное...
- Да-да, конечно, конечно, - пробормотал он, но я видел, что ему ещё что-то хочется добавить или о чём-то попросить.
- Что такое, друг мой?
Он смущённо рассмеялся:
-Неудобно заговаривать об этом, но... Уотсон, что, если я воспользуюсь вашим гостеприимством на эту ночь?
- А в чём...? Нет, вы, разумеется, будете желанным гостем, - спохватился я, - но...
- Ладно-ладно, вопрос снят.
- Да нет, Холмс, я, в самом деле, буду рад, и Мэри...
- Оставим эту тему, Уотсон. Прошу вас! Я жалею, что позволил себе заговорить.
- А я жалею, что вы восприняли моё удивление, как возражение. Холмс, друг мой, я же знаю, что без серьёзной причины вы не заговорили бы об этом. Что случилось?
- Сущие пустяки. К миссис Хадсон на два дня приезжает её сестра. Отвратительная особа, во всё суёт свой нос, заходит в комнаты под видом помощи своей сестре в сервировке стола или ещё каким-нибудь. По-моему, она неравнодушна ко мне, а меня это жутко раздражает. Я боюсь, что не выдержу и поссорюсь с ней. А если я поссорюсь с ней, то неприятно будет миссис Хадсон, к которой я более чем расположен. Вот, собственно, и вся проблема. Она, конечно, просто смешна, но меня это беспокоит, и я...
- Ни слова больше, Холмс. Ночуйте у нас – и всё. Столько, сколько понадобится. А я в свою очередь, - добавил я со смешком, - буду рассчитывать на ответное гостеприимство, когда к нам приедет тётушка Бейль из Ноттингемшира. Уверен, сестра миссис Хадсон в смысле занудства ей в подмётки не годится.
- В таком случае, я появлюсь ближе к вечеру, - пообещал он. – Завезите меня в библиотеку, пожалуйста.
Дома я не стал рассказывать Мэри про очередной труп на кладбище, да она и не проявляла особого любопытства, выразив, разве что, некоторое удивление тому, что я предпочёл ночевать вне дома. Я объяснился, как мог, и заодно спросил её, не помешает ли ей то, что Холмс займёт на день-другой нашу комнату для гостей.
- Конечно, - сказала она, но едва ли ей это понравилось.
Я понимал её, но Холмс никогда прежде не делал попытки набиться в гости, он был склонен, скорее, к излишней скромности и замкнутости, и я заподозрил, что немного нелепое объяснение, которое он дал мне – своего рода вуаль, скрывающая что-то большее, о чём он предпочёл умолчать. Я не был бы хорошим другом, если бы начал настойчивыми расспросами «выкручивать ему руки», вынуждая к откровенности. Он изложил просьбу – я должен её исполнить, не анатомируя причин, заставивших его попросить.
- Это всего пара дней, - сказал я Мэри немного виновато. – У нас с тобой ещё целая вечность впереди. Откуда мне знать: может быть, ему отчего-то одиноко сейчас или что-нибудь ещё. Во всяком случае, это такая малость, которую я обязан сделать для него. А ты – для меня... Разве нет?
- Конечно, - повторила Мэри, на этот раз менее хмуро, и занялась вышивкой.
Холмс появился довольно поздно. Мэри с улыбкой приняла его многословные извинения, заверила, что его присутствие никак не стеснит нас, и проводила в спальню для гостей – мы нарочно отвели для неё одну из комнат второго этажа, находящуюся в сравнительном отдалении от наших собственных спален. Надо заметить, беспокойным гостем мой друг не был. Он отказался от ужина и тотчас ушёл к себе, заметив, что сильно устал за день и, пожалуй, сразу же ляжет в постель.
Довольно скоро дом погрузился в тишину. Я и сам уже засыпал, как вдруг меня потревожили лёгкие – легчайшие - шаги у двери. А потом в замочной скважине тихо повернулся ключ.
Не знаю, почему, но я не подал голос, не окликнул моего ночного визитёра, а тихонько встал и, быстро и бесшумно подкравшись к двери, наклонился и заглянул в эту самую скважину. По коридору своими мягкими кошачьими шагами удалялся Шерлок Холмс – полностью одетый. Ни малейшего сомнения в том, что он и не ложился.
Тут было, над чем поломать голову. Такое поведение отдавало, сказать по правде, сумасшедшинкой. Зачем ссылаться на усталость и запираться в спальне, а затем ещё добрых два часа сидеть там, как мышь? Зачем, наконец, запирать на ночь в спальне меня, который всё равно собирался оставаться там до утра? Любопытство и тревога настолько овладели мной, что я принялся искать запасной ключ, по-прежнему не поднимая шума.
Как вдруг до меня снова донеслись шаги – на этот раз моей жены. Она приблизилась к моей двери и взялась за ручку. Запертая дверь, однако, не поддалась.
Желая, видимо, понять, в чём дело, она, как и я, наклонилась к замочной скважине. Наши глаза встретились, и я совсем уж было собирался окликнуть её, чтобы рассказать о сверхстранном поведении Холмса, как вдруг она, смертельно побледнев, отшатнулась и бросилась прочь. Выглядело это так, словно она страшно перепугалась, но чем мой вид у замочной скважины мог оказаться так уж ужасен, я представить себе не мог.
Потеряв самообладание, я заколотил кулаками в дверь, требуя, чтобы меня выпустили и объяснили, что происходит. Однако, никто не торопился это сделать.
Тогда я закричал, что сейчас выбью дверь, и спокойный голос Холмса ответил мне: «не надо».
Вскоре прозвучали его шаги – на этот раз твёрдые и уверенные – и, повернув ключ, он, наконец, выпустил меня.
- Холмс! – вскричал я. – Как это понимать?
Мой друг тоже казался бледным, как алебастр. Но лицо его выражало твёрдую решимость, и когда он заговорил, голос его был твёрже алмаза.
- Лучше бы вам было не требовать с меня никаких объяснений, - проговорил он. – Потому что эти объяснения смертельно ранят вас. Видит бог, я старался вас оберечь, как мог.
- Говорите же! – вскрикнул я, чувствуя, что меня начинает мало-помалу охватывать нехорошая дрожь предчувствия.
- Речь пойдёт о миссис Уотсон, поэтому я хотел бы, чтобы и она присутствовала.
- Хорошо, я приведу её... Пройдите в гостиную, мы сейчас к вам присоединимся.
Я торопливо оделся, но звать Мэри не пришлось – когда я вошёл в гостиную, я увидел безобразнейшую сцену: моя жена, одетая наспех и с распущенными по плечам волосами, стоя на коленях, старалась поцеловать руку Холмса, который, в свою очередь, чуть ли не с ужасом, пытался заставить её встать на ноги.
- Не убивайте меня! – торопливо, захлёбываясь словами, умоляла Мэри. – Придумайте что-нибудь! Что угодно! Я клянусь вам, клянусь! – она ещё не видела, что я вошёл и изваянием застыл в дверях, а вот Холмс увидел меня, и его лицо исказилось до неузнаваемости.
- Перестаньте, Мэри, - глухим задушенным голосом проговорил он. – Какой бы я ни был мерзавец, я далёк от мысли валить свою вину на чужие плечи. Встаньте, - и он, наконец, силой поднял её и толкнул в кресло – довольно грубо.
Это вывело меня из ступора, и я, в два широких шага покрыв разделявшее нас расстояние, сгрёб в кулак его манишку:
- Что вы сделали с моей женой, Холмс? Чему это свидетелем я был только что?
- Отпустите, - попросил он с необыкновенным смирением. – Я не в состоянии отвечать вам, когда вы трясёте меня за грудки. Позвольте я сяду.
Я разжал пальцы и опустил руки, а Холмс отступил и сел в кресло.
- Можно закурить? – мне казалось, что он просто оттягивает начало объяснения, но он смотрел на Мэри, и Мэри, потупив взгляд, кивнула.
- Вас, конечно, ничуть не убедила придуманная мною ложь о приезде сестры миссис Хадсон, - заговорил Холмс, закуривая и упорно стараясь избегать моего взгляда. – Что ж, вы достаточно проницательны для этого, но, как я и рассчитывал, вы не стали доискиваться истинной причины. А истинная причина такова, что я... я влюблён вашу жену, Уотсон.
Новость была настолько ошеломляющей, что я почувствовал себя, как оглушённый ударом по голове. Представить себе, что Холмс, всегда такой рациональный, такой рассудочный, мог влюбиться, как мальчишка, влюбиться в чужую жену, в мою жену! В это трудно было поверить. Но и предположить, что он зачем-то разыгрывает или обманывает меня, я тоже не мог – слишком серьёзно было его лицо, слишком напуганной выглядела Мэри.
- Но ведь вы никогда... – только и смог потерянно пробормотать я, глядя на него во все глаза.
- Никогда не давал вам понять, что люблю её? – усмехнулся Холмс. – Ну, естественно. Мне же никто не гарантировал взаимности – мог ли я выставить себя таким идиотом? Я как раз и рассчитывал нынешней ночью воспользоваться случаем и добиться её расположения, пока она обижена на вас за вчерашнее отсутствие. Кстати, это я подбросил вам снотворное в бокал, чтобы вы не смогли добраться до дому, а записку составил так, чтобы наверняка вызвать у миссис Уотсон гнев на вас, я написал, что вы напились пьяным– как видите, партия просчитана заранее.
Я только головой покачал в немом изумлении – никогда ещё голос Холмса не звучал для меня так холодно, так цинично. А он продолжал:
- Я знал, что вы спите крепко и, скорее всего, не проснётесь, как бы мы не шумели, но чтобы уж быть совсем спокойным, стащил у вас из кармана ключ и запер вашу спальню прежде, чем предпринять решительный штурм, рассчитывая отпереть вас позже, когда всё уже будет кончено.
- Что «всё»? – хрипло переспросил я, продолжая не верить своим ушам.
-Ну, когда бастионы падут, - пожал он плечами так небрежно, словно речь шла о каком-то малосущественном пустяке. – Разумеется, я рассчитывал на взаимность - иначе и затеваться не стоило. По некоторым малоприметным знакам я сделал для себя вывод, что миссис Уотсон мне вполне благоволит. Я рассчитывал поставить вас перед фактом и надеялся, что вы в своей фантастической доброте проявите известную снисходительность. А быть может, я и сам бы охладел, добившись желаемого – с мужчинами так бывает.
Я едва сдерживался, чтобы не вскочить и не ударить кулаком в это узкое бледное лицо, до сих пор вызывавшее у меня только приязнь, а тут вдруг сделавшееся мне в высшей степени ненавистным.
- Но я просчитался, - продолжал Холмс, всё так же старательно избегая моего взгляда. – Мне не удалось продвинуться со своими объяснениями хоть сколько-нибудь далеко. Миссис Уотсон самым решительным образом пресекла все мои попытки и бросилась вон из комнаты – очевидно, искать защиты у вас, но найдя вашу дверь запертой, перепугалась чуть не до смерти. Право, зря, - тут он повернулся и посмотрел на Мэри, глядевшую на него во все глаза с таким странным выражением, которое я мог бы счесть за проявление горячей любви, не будь сейчас эта мысль так нелепа.
- Я не так плох, - проговорил Холмс, обращаясь к ней, и только к ней, - чтобы силой заставлять женщину, к которой искренне расположен, поступать против своей природы. Мне жаль, что всё вышло именно так, как вышло... О, если б вы знали, как сейчас мне больно на душе! – вдруг с совершенно другой, живой, а не механической интонацией воскликнул он. – Вы растоптали существенный кусок моей жизни, миссис Уотсон, и ни я, ни вы – мы оба не можем ничего поделать! Уотсон, мне нечего больше сказать.
- Но ведь вы лжёте! – вскричал я. – Будь всё так, как вы говорите, о чём бы Мэри умолять вас здесь, стоя на коленях? Вы мне солгали, Холмс – я это даже по вашему голосу слышал.
Холмс снова равнодушно пожал плечами, и мне почудился за этим напускным равнодушием полный упадок сил.
- Думать вы можете всё, что вам угодно, - сказал он пустым, бесцветным голосом. – Мне нечего добавить к сказанному. Разве что... миссис Уотсон опасалась, что я представлю дело так, будто инициатива исходила не от меня, и воспользуюсь своим влиянием, чтобы убедить вас. Повторюсь: я не так плох... Всё, доктор Уотсон. Это, действительно, всё – мне больше нечего сказать, - и он прикрыл глаза и продолжал невозмутимо курить, и лишь небольшая дрожь пальцев, когда он стряхивал пепел с кончика папиросы, говорила о том, что всё-таки его циничное спокойствие и равнодушие – напускные.
Я продолжал ощущать, что в его рассказе не всё гладко, и мысль о том, что он, возможно, всё-таки выгораживает Мэри, не оставляла меня, но, в любом случае, что я мог поделать? Я оказался в худшей позиции, какую только можно себе представить – жена изменила мне, и изменила с лучшим другом. Что мне оставалось, как не попробовать убедить себя в том, что хоть один из них остался мне верен.
- Надеюсь, вы понимаете, Холмс, - проговорил я через силу после затянувшегося молчания, - что после вашего чудовищного признания всякое дальнейшее общение между нами едва ли возможно.
Он кивнул головой.
- В таком случае я вынужден просить вас покинуть этот дом и никогда больше не переступать его порога, - мне горько было произнести это, но и смолчать я никак не мог.
- Прежде, чем я уйду, - проговорил Холмс, - я прошу вашего позволения поговорить с вашей женой в последний раз с глазу на глаз. И не подслушивать нашей беседы, как бы интересно вам ни было.
Я чуть не задохнулся от негодования, услышав такие слова, но в следующий миг Холмс – впервые за весь разговор – перевёл взгляд и посмотрел мне прямо в глаза. Выражение его глаз было исполнено такой глубокой тоскливой грусти и безнадежности, что у меня не хватило духу отказать.
- Даю вам полчаса, - сказал я и вышел из комнаты с чувством глубочайшего душевного краха.
Таким образом, наши отношения с Шерлоком Холмсом оказались непоправимо испорченными на несколько лет. Нельзя сказать, чтобы я не тосковал по нему, но у меня и в мыслях ни разу не появилось сделать шаг к примирению. Полагаю, что и Холмс не остался полностью равнодушен к нашему разрыву. Дело о найденных на Хайгетском кладбище обескровленных мертвецах он провалил, и его неуклюже завершила полиция, признав причины смертей естественными, а кражу головы – делом рук студентов-медиков – благо, голова, наконец, и нашлась в анатомическом театре. Затем я прочитал в газетах заметку о том, что сыщик Шерлок Холмс, не сказав никому ни слова, отбыл из Лондона в неизвестном направлении.
Впрочем, публику всегда больше интересовал книжный Холмс, пока живой оставался в тени, которую сам же для себя старательно создал, и мой рассказ о Рейхенбахском водопаде в «Стрэнде» завершил эпопею приключений этого одиозного персонажа.
Некому было вдохновить меня на следующий рассказ, к тому же все мои мысли занимало теперь здоровье Мэри. Вскоре после описываемых событий профессор гинекологии Штильман обнаружил в одном из её яичников опухоль, проявлявшую признаки злокачественности. Мэри пришлось перенести тяжёлую операцию, в ходе которой ей удалили не один яичник, а оба, так как и второй оказался затронут злокачественным процессом. Вскоре после операции во время беседы Штильман между прочим сообщил мне, что подобного рода опухоль должна была вызвать усиление, а то и извращение полового чувства пациентки. «Не в этом ли кроются корни её измены? – немедленно подумалось мне. – Но раз так, бедняжка не виновата – виновата её болезнь».
Ужасно, но после этого я не раз ловил себя на мысли, что объявись подобная опухоль у Холмса, мне было бы легче выносить воспоминания о той ночи, которая развела нас. Я искал Холмсу оправданий. Я скучал о нём, и эта тоска со временем не делалась меньше, а только острее и нестерпимее по мере того, как моей жене становилось всё хуже, и я всё больше нуждался в дружеской поддержке.
Да, несмотря на то, что сама операция прошла успешно, болезнь моей жены остановить не удалось. Почти два года мы провели, путешествуя по Европе – по сути, переезжая из одного санатория в другой. Я перебивался случайными заработками, Мэри казалась всё более уставшей и постаревшей, а больше никакого проку в наших скитаниях, похоже, и не было.
Наконец, в начале августа мы вернулись в Лондон, где моя жена окончательно слегла и больше уже не встала.
Я помню один из вечеров за несколько дней до её смерти. Она подозвала меня к себе и велела сесть возле её постели.
- Я знаю, Джон, что мне немного осталось, - слабым голосом проговорила она, взяв меня за руку. – Молчи, не возражай – ты и сам это знаешь не хуже меня. Последние дни я то и дело думаю о мистере Холмсе.
Я снова открыл было рот, но снова был властно остановлен:
- Молчи, я знаю, что ты любишь его, хотя и не можешь простить. Джон, ты этого не знаешь, но я страшно виновата перед ним... и перед тобой.
- Мэри, ты ни в чём не виновата! – горячо возразил я, сжимая её пальцы. – Наше тело – загадка, а ты была больна уже тогда, и кто знает...
- Молчи, - снова перебила меня она – Ты сам не знаешь, о чём сейчас говоришь. Лучше пообещай мне исполнить моё последнее желание, а я уже чувствую, что оно, действительно, последнее.
- Я исполню всё, что ты хочешь, - сказал я. – Только не помышляй о смерти! Ты должна поправится, Мэри!
- Не лги ни мне, ни себе, - строго сказала она. – Я не поправлюсь, и ты прекрасно это понимаешь. Слушай лучше: когда я умру, пойди и непременно помирись с мистером Холмсом. Проси его рассказать тебе правду – так будет лучше. Обещай мне!
- Мэри, - пробормотал я потерянно, - я не знаю, где Холмс. Он покинул Лондон. Я даже не знаю, жив ли он.
- Он жив, - сказала Мэри, глядя мне прямо в глаза. – Он сейчас торопится в Лондон изо всех сил. Я знаю об этом, потому что мы не теряли связи всё то время, пока путешествовали по Европе. Он всегда находился рядом – не дальше, чем в сутках пути, и только в Марселе задержался, потому что проводил там расследование. Но теперь он освободился и спешит приехать до того, как я умру.
Её сообщение лишило меня равновесия.
- Как?! – вскричал я, вскакивая с места. – Вы переписывались?! Втайне от меня?! Так это значит...
- Это значит совсем не то, о чём ты подумал, - отрезала Мэри так сурово, что я опешил. – Мистер Холмс – благороднейший человек и редкостный друг. Тебе повезло с ним. Сделай, как я сказала: помирись с ним и попроси рассказать правду, сославшись на меня. А потом постарайся и меня простить со всем великодушием, на которое ты, я знаю, способен.
Она не хотела сказать яснее, как я не настаивал. Ей только сделалось хуже, и я был принуждён отступиться. Больше мы не заговаривали о Холмсе, а через пару дней Мэри впала в кому и умерла, не приходя в сознание.
Как и было завещано, мы похоронили её в семейном склепе Морстенов. Приехали какие-то дальние родственники, вовсе незнакомые мне, и, к моему облегчению, они-то и взяли устройство похорон на себя. Сам я ощущал себя, словно в тумане, оторванным от реальности и растерянным, как ребёнок. Никогда прежде одиночество не ощущалось мной так болезненно, как в эти осенние вечера. Погода прекрасно иллюстрировала моё настроение: туманы всё густели, то и дело начинал накрапывать дождь, и промозглый ветер швырял его пригоршни в стёкла.
В один из таких вечеров я внезапно задремал перед камином. Само по себе это уже было примечательно, потому что в те глухие вечера и ненастные ночи мной овладела злокачественная бессонница, и я по трое суток подряд не смыкал глаз. А тут вдруг заснул, даже не ложась в постель.
Мне приснилось кладбище, по которому одиноко брела, не поднимая головы, женская фигура, и я знал, что эта женщина – та самая, о которой говорил Холмсу покойный кладбищенский сторож. Мне не было видно лица этой женщины, и я ни за что на свете не хотел бы его увидеть. Мимо моей головы скользнула в своём бесшумном полёте летучая мышь, и я почувствовал прикосновения перепончатого крыла к щеке. Ощущение было таким явственным, что я, и проснувшись, всё продолжал ощущать его на своей коже.
Сон произвёл на меня странное действие. Он не был ни особенно страшным, ни безысходно тоскливым, но, когда я пришёл в себя, мною с необыкновенной силой овладела мысль, что, может быть, Мэри и не умерла, а так же, как та несчастная, впала в летаргию, и мы похоронили её заживо. Мне почудилось вдруг, что она очнулась и, не в силах вырваться из заточения могилы, из последних сил зовёт меня. Я ощутил этот зов каждой клеточкой моего тела, и, не в силах ему противиться, встал и начал лихорадочно одеваться.
Час был уже довольно поздний, прохожих мне почти не попадалось, да и дождь всё моросил. Я не воспользовался экипажем, но шёл пешком с такой целеустремлённостью, словно кто-то тянул мою душу за невидимую верёвку. И чем ближе я подходил к кладбищу, тем явственнее и властительнее звучал – не в ушах, а словно прямо в моём сердце – зовущий голос моей жены.
Уже стемнело. Но пока я добрался до кладбища, дождь перестал, и сделалось вроде бы теплее. Среди листвы осины, росшей у самых ворот, что-то шуршало и копошилось – не то летучие мыши, не успевшие впасть в зимнюю спячку, не то какая-то птица. Этот шуршащий звук был единственным, нарушавшим тишину. Мне сделалось немного жутко от пустоты и безлюдья, от самого сознания того, где я нахожусь. Тем более тогда, когда я, вступив в заросшую буками аллею, вдруг увидел метнувшуюся мне под ноги мохнатую тень, а потом на меня ярко сверкнули два зелёных глаза.
Это был чёрный, как смоль, кот. Напугав меня, он не нырнул в кусты, как собирался, а вдруг резво подбежал и принялся тереться об мои ноги, задрав хвост. Я увидел разорванное ухо и узнал его.
- Пират? – полувопросительно позвал я.
Кот задрал мордочку и длинно нежно мяукнул.
Я присел на корточки и рассеянно погладил его, оглядываясь по сторонам. Присутствие этого кота на кладбище едва ли могло быть случайным.
Склеп, в котором похоронили Мэри, был ещё далеко, но уже в пределах видимости, хоть и скрыт частично переплетением ветвей с не успевшей опасть листвой.
Как вдруг мне показалось, что внутри его мелькнул свет. Оставив кота, я подхватил с земли увесистый сук, помня о грабителях могил, чья деятельность время от времени привлекала внимание полиции, а пару раз – Холмса, и направился к склепу.
Металлическая решётка, загораживающая вход, оказалась отперта, и я увидел, что гроб сдвинут со своего места и открыт, а над ним склонился какой-то человек, прикрывая ладонью свет фонаря. Я не сразу узнал его и сначала окликнул, как незнакомца:
- Эй!
Человек вздрогнул и быстро обернулся. Передо мной был Холмс.
- Что вы здесь делаете? – опешил я, и руки мои опустились, а сук вывалился на пол. – Зачем вы, чёрт возьми, открыли гроб моей жены?
- Уотсон... – обречённо выдохнул он, словно увидел перед собой не бывшего близкого друга, а какого-нибудь ангела возмездия в огненных одеждах.
- Что происходит? – мой голос окреп от его растерянности.
Он ничего не ответил мне, но непроизвольно отступил, когда я резко подался к нему, и мне стал виден и гроб, и лежащая в нём Мэри. Казалось, смерть не посмела коснуться её черт – ни столь отталкивающей в лицах мертвецов желтизны, ни землистости, ни сморщивания кожи. Мне даже почудилось, что сейчас она выглядит живее, чем сразу после смерти, и моё смутное подозрение окрепло, да и беззвучный зов где-то внутри моей головы стал настойчивее. Я шагнул к гробу, чтобы коснуться тела, проверить, нет ли – пусть редкого и слабого – сердцебиения. Она казалась живой, труп просто не мог так выглядеть несколько дней спустя после смерти. Но Холмс решительно загородил мне дорогу:
- Уходите отсюда, - я услышал в его голосе металлические нотки, и при других обстоятельствах это бы меня остановило. Но не теперь.
- Пустите меня! – я сделал попытку отодвинуть его с дороги насильно, но он с каменным лицом довольно чувствительно толкнул меня в грудь.
Это словно сорвало пружину, и я кинулся в драку.
Сейчас мне стыдно об этом вспоминать, но в ту ночь мою душу раздирало на части тоскливое чувство уходящего времени, и я набросился на Холмса с небывалым остервенением, осыпая его беспорядочными ударами и стараясь, во что бы то ни стало, пробиться к гробу.
- Она не мёртвая! – кричал я. – Вы что, не понимаете? Да вы посмотрите! Она же не умерла! Ей ещё можно помочь!
Я наседал на него, а он лишь оборонялся, тщетно взывая к моему рассудку, обещая всё объяснить, едва я успокоюсь. Я ничего не слушал. Уже позже, после ретроспективного рассказа Холмса, мне стало понятно, что я и не мог вполне отвечать за себя в те мгновения – тому была существенная причина, о которой я до поры до времени представления не имел.
Мой напор в желании прорваться к гробу был таков, что я едва не добился своего, несмотря на то, что мой соперник превосходил меня в силе и ловкости. Наконец, Холмс вынужден был пустить в ход последний козырь. Он нанёс мне свой знаменитый встречный удар в челюсть, снискавший ему славу на любительском ринге. Я даже не почувствовал боли, но лицо вдруг онемело, перед глазами заклубился туман, и я повалился на землю в классическом нокауте.
Полагаю, без сознания я пробыл очень недолго, но и, очнувшись, не смог сразу проворно подняться – голова, казалось, набита ватой, звуки долетали до меня приглушенно, а зрение словно подёрнулось тончайшей дымной кисеёй.
Где-то гулко начали бить полночь часы. Где-то в отдалении, их бой долетал лишь слабым эхом. Холмс, словно позабыв о моём существовании, склонялся над телом Мэри. Фонарь, поставленный на каменное возвышение возле гроба, освещал его худое - и возбуждённое, и, вместе с тем, болезненно сосредоточенное - лицо с закушенной нижней губой.
Я увидел в его руках деревянный молоток и грубо заточенный колышек. Колышек он приставил к груди трупа над сердцем, а молотком явно собирался по нему ударить.
- Что вы хотите с ней сделать? – вскричал я, тщетно пытаясь подняться на ноги.
- Хочу забить в сердце осиновый кол, - ровным голосом ответил Холмс, не глядя на меня. - Правда, у меня нет уверенности, что это поможет. Я, кажется, уже говорил вам, что наши представления о слабостях вампиров искажены. Так, например, они явно не боятся дневного света, да и в церковь могут войти. Уж не знаю, испытывают ли они при этом какие-то неприятные ощущения или нет, но... вы ведь в церкви венчались, не так ли?
- Что вы несёте? – прошептал я, глядя на него широко раскрытыми глазами. – Что вы только несёте!
И в этот миг он ударил.
Раздался жуткий звук. Не берусь его описать. Вой, стон, рёв, вопль – всё вместе. Казалось, он исходит не из гроба, а внезапно хлынул вдруг со всех сторон. Тело Мэри выгнулось и начало судорожно корчиться и извиваться, словно в эпилептическом припадке. Глаза её раскрылись, и я увидел налитые кровью белки совершенно без зрачков, руки царапали, колотили по рукам Холмса, ноги ходили туда и сюда, как поршни.
В этот миг, не смотря на столь явное проявление жизни, все мои иллюзии насчёт возможного летаргического припадка развеялись без следа. То, что находилось в гробу, не могло быть моей женой. Оно вообще имело так же мало отношения к человеку, как потоп или извержение вулкана. И оно билось, стараясь как-нибудь вырваться, вывернуться из-под острия кола, по которому Холмс исступленно ударял молотком снова и снова, загоняя его всё глубже и не обращая внимания на сопротивление мертвеца. При этом он тоже кричал – не то в ужасе, не то торжествующе - и его высокий голос срывался в визг, сверлящий мне барабанные перепонки так, что я сам закричал, зажал ладонями уши и зажмурился. При этом я чувствовал, как по моей руке течёт в рукав что-то тёплое, но я не понимал в тот миг, что это, и откуда, да меня это и не интересовало – боюсь, я почти потерял сознание.
Я пришёл в себя от внезапно наступившей тишины.
Оказывается, прошло очень много времени – уже рассвело, и фонарь погас.
Холмс сидел на полу, спиной ко мне, обхватив руками колени и уткнувшись в них лбом. Его одежда была изорвана на узкие ленты, будто кто-то драл её когтями, и перепачкана в земле и крови. Молоток – тоже окровавленный – валялся рядом. Вообще, крови хватало. Я и сам был перемазан ею, да и всё вокруг забрызгано. В сдвинутый на своём возвышении покосившийся гроб я теперь боялся заглянуть.
«Странно, что шум, поднятый нами, не привлёк кладбищенского сторожа», - равнодушно подумалось мне. Мысли текли как-то вяло, натужно, словно я был болен или очень устал.
«Ах, да, - припомнил я. – Это ведь шок – вот что это такое».
В склеп мягкими неслышными шагами вошёл Пират и, подойдя к Холмсу, вопросительно мяукнул. Не поднимая головы, Холмс протянул руку и погладил кота.
- Как вы? – тихо и почему-то виновато спросил я.
- Я старался щадить вас, - проговорил он, всё так же не оборачиваясь. – Я, если на то пошло, дал слово щадить вас. Но раз уж вы пришли сюда в такой неподходящий момент... А кстати, зачем вы пришли сюда почти ночью, Уотсон? Это не совсем обычное поведение для вас.
- У меня бессонница, - пробормотал я.
- И вы проводите бессонные ночи на кладбище?
- Мне показалось, что она... что Мэри зовёт меня.
Холмс, наконец, поднял голову и посмотрел на меня. Это был мутный взгляд, и в нём читалась боль.
- У вас кровь на шее, - сказал он. – Те ваши ранки снова открылись.
- Какие ранки? – я уже успел позабыть о них, но сейчас почувствовал саднящую боль и, тронув пальцами шею, вспомнил. – Те, что нанёс мне ваш Пират? Как они могли снова открыться? Столько времени прошло...
- Вы всё ещё не поверили до конца? – мягко спросил он.
- Во что? – вопрос нельзя было назвать умным, а голос мой сильно осип.
- Подойдите сюда, - попросил он.
Я знал, зачем он меня зовёт. Если я подойду, я увижу то, что лежит в гробу. Я просто не смогу не смотреть туда.
- Нет, Холмс, не надо, - я отшатнулся с внезапно выросшим в душе страхом.
Но он пружинисто поднялся на ноги, словно не сидел только что на полу, скорчившись, в полном упадке сил, и, шагнув ко мне, обнял за плечи, дружески, но прочно – не вырвешься, настойчиво увлекая к постаменту, к гробу.
- Вы должны это увидеть. Не то вам так и не будет покою, - уговаривал он, подталкивая меня. – Нужно переступить черту. Пожалуйста, найдите в себе силы. Ведь вы же настоящий храбрец, трезвомыслящий человек. Вам просто нужно признать очевидное, принять его. Вы же не хотите сойти с ума? Не хотите быть жертвой ночных кошмаров из ночи в ночь? Отпустите её и позвольте ей отпустить вас.
Под влиянием его мягких, обволакивающих интонаций моё сопротивление ослабевало. Я приблизился к гробу и, весь дрожа, как в лихорадке, робко взглянул.
Бледное худое лицо моей жены сделалось серо-зеленоватым за те несколько дней, что прошли со дня её смерти. Я увидел сморщенные подтянутые губы, открывающие бескровные дёсны, заострившийся нос, сухие веки, под которыми глазные яблоки тоже словно бы чуть ссохлись и ввалились. Её гробовые одежды были забрызганы кровью, а на груди зияла рана, из которой по-прежнему торчал затылок осинового кола, но и кровь не была свежей – она свернулась, порыжела и стухла. Я отступил назад, и на этот раз Холмс не препятствовал мне. Он только проговорил очень тихо:
- Мёртвый человек выглядит так, как должен выглядеть мёртвый человек... Нам нужно привести в порядок это место прежде, чем мы уйдём отсюда, - заговорил он, помолчав, совсем другим тоном. – И привести в порядок себя. Не то нас полиция задержит.
В полусомнабулическом состоянии я стал помогать ему устанавливать на место гроб и закрывать крышку, смывать наиболее яркие кровяные пятна – воду он предусмотрительно принёс в ведре с собой, похоже, ещё с вечера. В качестве тряпок были использованы наши пиджаки, а сами мы переоделись в какие-то бумазейные блузы – грубые и холодные, которые Холмс принёс, отлучившись на несколько минут – несколько худших минут в моей жизни, в течение которых я оставался с гробом наедине.
Подвернувшийся извозчик довёз нас до Бейкер-стрит и только там, оказавшись в привычном полузабытом уюте холостяцкой квартиры, в своём прежнем кресле у камина, я почувствовал, что оцепенение, наконец, отпустило меня. И помог мне в этом Пират, запрыгнув на колени и бодаясь головой мне в подбородок нежно и пушисто.
Я заплакал, прижимая кота к себе и пытаясь сквозь слёзы рассказать Холмсу о том, какая хорошая, нежная и чуткая была моя Мэри, как мне теперь не хватает её.
- Я знаю, знаю, - повторял мой друг, участливо похлопывая меня по плечу. – Она была удивительная. Может быть, Уотсон, я даже знаю об этом больше, чем кто-либо другой. Я не терял её из виду, и мы переписывались. Полагаю, она поверяла мне больше, чем я заслуживаю.
Тут уж я перестал плакать и вытер слёзы, задетый его словами за живое.
- Холмс, Мэри перед смертью говорила со мной о вас. Она просила, чтобы я увиделся с вами, – я нарочно не стал употреблять слово «помирился», в свете последних событий оно почему-то показалось мне мелким, - и убедил вас рассказать всю правду... Вы расскажете мне всю правду, Холмс?
Холмс ответил не сразу. Немного сдвинув брови и покусывая губу, он долго смотрел перед собой странным отрешённым взглядом.
- Она, действительно, этого хотела? Ну что ж, унести такое с собой тяжело, и я её понимаю... Давайте выпьем, Уотсон.
Он соскользнул с мягкого подлокотника кресла, на который было взгромоздился – была у него такая птичья привычка превращать кресло в насест – и наполнил нам бокалы тёмной чуть маслянистой жидкостью.
- Давайте выпьем, потому что я не знаю, будет ли труднее мне рассказывать или вам слушать. Честно говоря, я бы молчал и дальше, не смотря на просьбу миссис Уотсон, но вы застали меня в склепе, за совершением ритуала, вы уже увидели больше, чем я хотел бы вам позволить увидеть, а главное, что и вам самому тоже пока ещё грозит опасность.
Мы выпили, и он заговорил, забравшись в кресло с ногами и поёживаясь, словно ему было холодно, хотя камин горел вовсю:
-Итак, вернёмся к той осени, когда на кладбище один за другим были обнаружены три обескровленных трупа. Я уже говорил вам тогда, что мой интерес к делу подстегнуло сообщение студентов-медиков о странных ранках на шее второй по счёту жертвы. Мысль о вампирах, разумеется, тотчас пришла мне в голову, но тогда я ещё не верил в них, и мысль отверг, как несостоятельную и фантастическую.
Однако, рассказ кладбищенского сторожа о ночной посетительнице собственной могилы снова настроил меня на мистический лад. История выглядела странной – ограниченному пьянице, каковым являлся этот сторож, едва ли было бы под силу сочинить такую сказку. И я решил эксгумировать первый труп.
Помню, сторож отнёсся к моей идее без энтузиазма, мне даже показалось, что он напуган, но, поколебавшись, деньги мои он всё-таки взял и обещал не препятствовать. На следующий вечер, как я уже рассказал вам, я вскрыл могилу, и головы там не было, зато был осиновый кол. А возле сторожки я нашёл тот самый молоток, который вы ночью видели в моих руках. Поэтому я и подумал тогда, что кто бы ни вскрывал эту могилу до меня, сторож должен что-то об этом знать. И, возможно, именно в этом была природа его колебаний. Так что я решил слегка нажать на него.
И вот после того, что он мне сообщил, я и пришёл к вам, мой дорогой Уотсон, совершенно растерянный, не имея понятия даже, как поведу дело.
- Что же он вам сообщил? – с замиранием сердца спросил я. Во рту у меня пересохло, и Холмс, каким-то образом заметив это, снова наполнил мой бокал.
- Он сказал, что проделать всё это над трупом его попросила та самая женщина. И в уплату дала ему дорогое серебряное кольцо. Вот это кольцо, - и Холмс протянул мне на ладони перстень моей жены.
Со странным смешанным чувством я смотрел на него.
- Оно могло бы стать самым драгоценным воспоминанием, - наконец, проговорил я.
Холмс сжал пальцы в кулак, и кольцо исчезло из виду.
- Позже решите, что с ним делать. Я, разумеется, узнал кольцо тотчас же. А потом мне совершенно случайно попалось на глаза ещё одно очень странное свидетельство. И я отправился к вам, очень слабо представляя себе, что буду делать и что говорить, а когда увидел вас, почувствовал ещё более сильное беспокойство и нерешительность. Вы были бледны, как смерть, а на вашей шее я заметил точно такие же ранки, какие видел в анатомическом театре на шее трупа.
- Что-что? – я так поспешно схватился за шею, словно хотел прихлопнуть сидящего на ней комара.
- И Пират здесь не при чём, - добавил Холмс, отводя взгляд. – С ним вы познакомились позднее. На следующий день, когда я зашёл за вами, чтобы идти в анатомический театр, вы выглядели ещё хуже. Я понял, что мне не стоит больше позволять вам ночевать в непосредственной близости от миссис Уотсон. И я, действительно, усыпил вас – это было проще всего, но годилось на один раз.
- Так вы Мэри заподозрили в убийстве этих нищих на кладбище? – устало спросил я.
- Да. И вы сами подсказали мне закономерность. Лунный цикл. Она особенно нуждалась в крови тогда, когда - в силу определённых физиологических причин – теряла свою. На ваше счастье – и на её горе – она, действительно, любила вас, и, хоть и не могла порой удержаться от проявлений своей нечеловеческой сущности, не хотела всё же нанести вашему здоровью непоправимый вред. Поэтому ей не хватало вашей крови и приходилось искать жертв вне дома. Не знаю, насколько сознательно она при этом действовала – полагаю, это что-то вроде гипнотического транса, но она неизменно отправлялась на Хайгетское кладбище. Нищие оставались при часовне ночевать, и тут она настигала их. Не знаю, каким образом, но ей удавалось вводить их в глубокий сон, а потом... нет, она не перегрызала их сосудов – миссис Уотсон не могла заставить себя пить, приникая губами к такому нечистому источнику. Она пользовалась хирургическим инструментом для венесекции и раствором лимонной кислоты, чтобы кровь не сворачивалась.
- Моим инструментом... – растерянно пробормотал я.
- Она сама рассказала мне об этом – сначала в те короткие мгновения, пока вы сидели запертый в своей спальне, а потом – в письмах.
- А в спальне вы меня заперли для того, чтобы она не могла...
- С двойной целью, - перебил Холмс, и я почувствовал благодарность за то, что он перебил меня, не позволив самому произнести слова, обозначившие действия Мэри.  – Я знал, что её жажда требует утоления, а вы недоступны, и ей снова придётся искать источник крови. Я рассчитывал проследить за ней.
- А я не спал и сорвал ваши планы...
- Да. Я не мог рассказать вам правды, а ваша жена пришла в ужас, представив, что вы узнаете о её ночных похождениях. Она была в отчаянии...
- И вы придумали неуклюжую ложь – самую неуклюжую ложь на моей памяти.
- В которую вы поверили. Вы не слишком уверены в себе, Уотсон, отсюда – ваша ревность, а ревнивый человек не может критически воспринимать рассказы, призванные щекотать эту самую ревность. Вы мне поверили – не полностью, конечно, но настолько, насколько мне было нужно, чтобы вы перестали задавать вопросы и разорвали со мной отношения.
- Вы хотели разорвать отношения? – удивился я. – Зачем?
- И вы ещё спрашиваете? Поставьте себя на моё место – сумели бы вы хранить тайну такого рода, оставаясь в дружеских отношениях с человеком, от которого её храните?
Я удручённо промолчал, а Холмс, вздохнув своим воспоминаниям, продолжал рассказывать:
- Оставшись наедине с вашей женой – вы любезно предоставили мне такую возможность – я спросил её, как она видит своё дальнейшее существование. Боюсь, она не смогла бы мне ответить даже если бы хотела. «Я не могу так больше существовать», - сказала она с такой болью, что я тут же поклялся любой ценой помочь ей. Но цена оказалась и вправду непомерно высока...
Он замолчал и снова наполнил бокалы. Мы уже немало выпили, но даже тени хмеля не ощутили – так были взвинчены наши нервы.
- Она рассказала мне, - помолчав, продолжал Холмс, - что кто-то из заключённых в каторжной тюрьме много лет назад за какую-то обиду проклял её отца. Ей известно только, что заключённый этот слыл колдуном и умел лечить наговорами. Вскоре единственная дочь проклятого капитана тяжело заболела, и её спешно вывезли из Индии в Лондон, надеясь, что сырой климат родины пойдёт девочке на пользу. Но она всё-таки вскоре умерла и была похоронена на Хайгетском кладбище.
Это и послужило мне тем дополнительным свидетельством, о котором я упомянул. Там, в склепе Морстенов, я нашёл разбитую каменную плиту. Она выглядела так, словно была разбита изнутри, и на ней я увидел надпись: «Мэри Джейн Морстен. Покойся с миром».
- Так история, которую она рассказала ночному сторожу – правда?
- Да. Её мнимую смерть сочли летаргическим припадком, и она сама долго так думала, ей только часто снились кошмары – о том, как она... – Холмс замялся.
- Пьёт кровь?
- Да. Эти кошмары казались ей просто снами, но наутро она порой находила следы крови на своей подушке. А потом – вы. Она полюбила вас, и сны почти перестали её тревожить. Но однажды ночью она вдруг пришла в себя в тот миг, когда склонялась над вашей шеей. Осознание чуть не убило её. Чтобы не подавать виду, она сказалась больной и заперлась у себя. Она боролась со своими наклонностями, принимая успокоительные и снотворные порошки, но от них было только хуже. Наконец, она отчаялась и видела избавление только в смерти, но и умереть в её состоянии было не слишком простым делом.
Всё это я услышал от неё перед рассветом той памятной ночи. Если бы не крайняя степень отчаяния, я не предложил бы ей того, что предложил. Зная, что обострения её... назовём это «болезнью» - случались всегда в определённые дни цикла, я предположил, что можно избежать их, прекратив сам цикл. А между тем, доктор Штильман уже делал подобные операции – с несколько иной, правда, целью, и я обратился к нему.
- Боже мой, - пробормотал я, растерянно потирая лоб. – Значит, никакой опухоли не было?
- Нет, Уотсон, не было. Но, отказавшись от крови, миссис Уотсон обрекла себя на гибель. Она писала мне об этом, о том, что её самочувствие всё хуже, писала, что в любом случае предпочтёт смерть, что рада ей, и тревожилась лишь о том, что будет с ней и с вами после того, как её снова похоронят. Потому что ведь и вы этим заражены, мой дорогой Уотсон. Человеческий опыт изучения вампиров слишком мал, чтобы предсказать, что случится в дальнейшем с вами, но эти ранки, открывшиеся у вас на шее нынешней ночью, не дают мне покоя.
Я снова машинально пощупал шею. Она была в холодном поту, как и всё моё лицо.
- Я обещал миссис Уотсон, что буду неподалёку и совершу после её смерти необходимый ритуал. Вот что привело на кладбище меня. А то, что привело на кладбище вас, очень похоже на некий феномен, называемый в книгах «зов вампира». Непреодолимое стремление жертвы к тому, кто уже попробовал на вкус его крови. И теперь, милый друг, я не знаю, что будет дальше. На вашем месте я позаботился бы оставить в завещании распоряжение о кремации, но нет никакой гарантии, что это будет правильный ход.
- Но я же не чувствую в себе... ничего такого, - потерянно пробормотал я. – И потом, те двое, кладбищенский сторож и экспонат из анатомического театра...
Холмс вдруг невесело рассмеялся:
- Тут уж вмешалась фортуна, Уотсон. Препарируя труп, профессор анатомии пользовался деревянной указкой, показывая студентам то или иное образование. В том числе, в препарированном сердце. По стечению обстоятельств, указка оказалась сделана из древесины тополя. Не совсем осина, но всё же этого, видимо, хватило. А сторож... Я совершил над ним ритуал ещё до вашего отъезда в Швейцарию. Мне было совсем нетрудно это сделать, когда я, наложив грим и переодевшись в грубую куртку, вроде похищенных мною нынче для нас из сторожки, притворился подвыпившим могильщиком, готовым оказать услуги по захоронению никем не востребованного тела. Полицейский даже дал мне за это несколько мелких монет.
Я только головой покачал.
Впрочем, как это ни странно, после рассказа Холмса я чувствовал себя даже спокойнее, чем до него. Холмс был прав: приняв возможность невозможного, я снова обрёл почву под ногами.
- Не знаю, что будет со мной после смерти, - сказал я, поднимая очередной бокал. – Да и вряд ли кто другой может это знать достоверно. Пока я жив и никакой жажды крови не чувствую. Вы сами говорили о том, что наши знания о вампирах не точны. Возможно, и то, что вампиризм заразен – всего лишь выдумка авторов готической прозы. А пока... Мы оба не спали ночь, Холмс. Да и не одну, насколько я понимаю. Нам необходим отдых. Особенно вам, потому что всё то, что вы взвалили на плечи, должно было давным-давно раздавить вас. Видимо, вы сделаны из материала повышенной прочности. Но и материалу повышенной прочности нужен отдых. Идите-ка вы в постель.
Он послушался. В самом деле, к концу своего рассказа он выглядел нечеловечески утомлённым. Сам-то я знал, что всё равно не усну. Так и вышло. И после того, как Холмс ушёл к себе, я ещё долго всё сидел и пил коньяк, путаясь в своих воспоминаниях мыслях и чувствах, то погружаясь в поверхностную дремоту, то принимаясь грезить наяву.
Мало-помалу утро перетекло в день, а день – в вечер. Наконец, я поднялся, расправляя усталые члены, и отправился в комнату к Холмсу, проверить, всё ли с ним в порядке – по моим подсчётам, он спал что-то уж слишком долго.
Когда я вошёл к нему, Холмсу снился кошмар. Да и могло ли быть иначе после всех событий. Он стонал и вскрикивал, отбросив подушку и запрокинув голову, так, что голубая жилка на шее отчётливо пульсировала под тонкой кожей – трогательно и беззащитно.
Я наклонился над ним и тихонько подул на бледный взмокший лоб. Дурной сон тут же улетучился от моего дуновения, и лицо моего друга разгладилось, отразив безмятежность. Губы тронула лёгкая улыбка. Я снова подул, и он заснул так крепко, как ещё никогда не спал. Изнемогая от охватившей меня нежности, я наклонился и коснулся губами кожи над бьющейся жилкой...



The end