Милейший

                соцреализм

Он так искренне обрадовался мне - словно друга ситного встретил. И не стой мы, голые, посреди мыльного зала в бане, подозреваю, бросился бы обниматься.
- Приветствую, Павел Петрович! – обрадовался и я, хотя человек этот – из ряда тех друзей, о ком, если и вспоминаешь когда, то лишь с острой неприязнью. Таким хочется сказать: «Сто лет тебя не видел и еще бы тысячу не видать». Однако, вместо этого, я спросил любезно: - Как вы? Как здоровье?
- Да я ничего, пока грех жаловаться. Вот только в июле с работы ушел.
«Ни фига себе, - подумал я. – Ведь лет-то ему…»
- Как восемьдесят исполнилось, так и уволился, - он будто ответил на незаданный мной вопрос.
Да, восемьдесят, а выглядит едва ли старше меня. Тело ядреное, кожа гладкая, ни намека на дряблость, только на загривке шишка какая-то выросла. А может, и прежде была, да я его прежде в бане не видел. Вот еще только ссутулился малость.
- А ты как? Где? Я читаю тебя иногда. Только что-то редко в последнее время. Как ты тогда закобенил, в «Призыве» - то. Весь завод на уши поставил. Да что завод, я-чай весь город. Я даже название статьи помню – «Потолочная система» - вот ведь придумал. Шишмарев, бедолага, белугой ревел: по парткомам затаскали. Меня тоже допрашивали, откуда, мол, этот борзописец взялся. А я, чего, говорю, ну, был у меня мастером и ничего такого…
«Помнит, сукин сын, - позлорадствовал я. – Почти тридцать лет прошло, а все помнит». - Вслух, однако, спросил: - Вы так все цехом командовали?
- Нет, заместителем был. Ночным. Целых пять лет.
- Все там же, в семнадцатом?
- Во втором. Я годов пятнадцать, до ухода Саркисова, на втором сидел. А семнадцатый Саше Новикову передал. Помнишь его?
- Ну, как же, конечно помню. Он на лекальном мастером был.
- А потом на фрезерном. Потом старшим, когда ты ушел.
«Да, ушел, - внутренне поежился я. – А не ты ли, милейший, меня тогда по «тридцать третьей» выпер».
- А мы тут недавно Милейшего схоронили, - опять в унисон моим мыслям переключился Петрович.
- Как!? – изумился я. – Славку Рябова? Ему же… Он же…
- Он на два года только моложе меня был. Мы ведь в одном доме с ним, на Пионерской жили.
- Е-мое! – не переставал удивляться я. – А какой крепкий мужик был, налитой …
- Как бурдюк, - подхватил Власов (я наконец-то вспомнил фамилию своего бывшего начальника). – Слился. Вернее, спился. Давно уж. Он ведь, как шестьдесят исполнилось, уволился, в лесники подался, на природу. А природа, она кому мать родная, а кому мачеха. Он, Милейший-то, рвач ведь был, хапуга, прости Господи его душу. Да ты, поди, помнишь.
Помню. Конечно, помню. И то помню, каким ты был бессеребренником. И как меня натянул, помню. Совсем было забыл, а ты вот напомнил.
- Ты, Петрович, куда? – перешел вдруг и я на «ты». – В парилку или отдыхать?
 - Я только из парной, подышу пойду. А ты париться? – он кивнул на веники в моих руках.
- Да, погреюсь малость.
- Пойди погрейся. Парок сегодня крепкий. Ядреный такой парок. А потом подходи, пивом угощу, посплетничаем. Вспомним про семнадцатый…

Семнадцатый цех механического завода в памяти моей зафиксирован ярчайшим пятном. Скорее даже фингалом на моей биографии. И тридцать третьей статьей в трудовой книжке. Хоть по времени и занял чуть более полугода.
После очередной неудачной попытки вернуться на флот – опять не прошел медкомиссию – прибыл я в родные пенаты – а куда же еще? – и подался на механический. Хоть и от дома не близко, да, говорят, тут зарабатывают прилично, а, кроме того, я люблю пешие прогулки по утрам. И вечерам - тоже.
В отделе кадров меня долго сватали в мастера – как же вы с высшим образованием и – на станок. Я упирался: хочу руками поработать. Тем более что когда-то, еще до мореходки в инструментальном токарем начинал. Вернее, учеником токаря. Ну вот, урезонивали меня, квалификация невысокая и зарплата будет… А тут оклад сто тридцать плюс премиальные. Можем даже старшим направить. В четырнадцатом и третьем старшие мастера нужны. Я только отнекивался – не потяну.
- Погодите минутку, - попросил меня кадровик, берясь за телефон. - Владимир Григорич, здравствуйте. Это вас из кадров Фомичев беспокоит. У нас тут товарищ устраиваться пришел, с высшим образованием. Токарем просится… Да, вот и я говорю… Так подослать его к вам?.. Хорошо. – И снова мне: - Пройдите в бюро пропусков, там разовый пропуск оформят, и в директорском корпусе на втором этаже второй кабинет – главный инженер вас ждет. Владимир Григорьевич его зовут. Договорились?
Пришлось «договориться» и пойти к главному – эва какая честь! И Владимир Григорьевич в пять минут завербовал меня в мастера. Ну что с того, что ты судоводитель? У меня главный технолог по образованию ветеринар, а начальник восьмого – зоотехник. Штанген-циркуль в руках держал? О допусках слышал? Ну вот, а говоришь, какой из меня мастер. Оформляйся в семнадцатый и в ближайшую пятницу – ко мне, с отчетом.

Семнадцатый цех, как и многие другие, работал ни шатко, ни валко, как всюду, имел свои проблемы и «узкие места». Но план, тем не менее, выполнял всегда. Хоть со скрипом, хоть в последнюю декаду, но вытаскивал. И даже на одну-две десяточки с плюсом. Чтобы на премию натянуть. Когда не натягивалось, договаривались со смежниками, и те, если имели задел, подписывали бумаги авансом.
Самым узким местом в семнадцатом, настоящей дырой, был участок фрезеровки, на который меня и поставили. Для «расшивки». А вернее, это я скоро понял, чтобы заткнуть дырку.
Народу-то на участке раз-два и обчелся: два вертикальщика, трое – на горизонтальной обдирке, три копировальщицы, распред да наладчик – и зачем тут особенный мастер? Как мальчик для битья? Или для заполнения штатов?
Быть мальчиком для битья я как-то не привык, не приходилось, и роль затычки выполнять тоже не того, оскорбительно как-то. Хотя уже на первой планерке начальник попытался указать мне мое место.
- Как у нас с радиаторами дела обстоят? – вопросил он громко, неведомо к кому обращаясь. Все воззрились на меня, и я просек, что это с меня спрашивается.
Поднявшись, я только пожал плечами и промямлил скромно: мол, не в курсе. На это начальник, еще слегка возвысив противный свой голос, посоветовал плотнее изучить номенклатуру – «она у вас довольно обширная» - и обратить особое внимание на радиаторы.
Оказалось, эти радиаторы и есть то самое узкое место на участке, которое из месяца в месяц лихорадит весь цех и отдается на заводских планах.
Радиаторов было два вида – стальные, из нержавейки, и дюралевые марки Д16Т. И если первые, нержавеющие, еще более-менее регулярно выдавались на-гора, то вторые… тут была целая драма.
Когда после планерки я вернулся на участок, первым, что приковало мое пристальное внимание, была какая-то фигура, восседавшая возле одного из станков, прикрывшись газетой, видимо, со свежими новостями. Неторопко вращался шпиндель станка, с легким шелестом узкими ленточками вылетала из-под фрезы дюралевая стружка, у меня нервы на пределе по причине неусвоенной номенклатуры, а это сидит себе, нога на ногу, и изучает международное положение. С утра, до начала планерки его тут не было. Я невежливо отогнул «Советскую Россию» и спросил сурово:
- Ты кто?
- А ты? – последовал нахальный ответ.
- Я-то мастер, а вот ты откуда взялся? Чего тут делаешь?
- Радиаторы делаю. Или не надо?
Я разинул, было в растерянности рот, но подошедший сзади Любкин, мастер с токарного, подхватил меня под руку, позвал:
- Пойдем ко мне, покурим.
Я было уперся – не курю, мол, но он настойчиво тянул меня за собой.
- Ты, Мишаня, – назвал он меня, как матушка в детстве звала – главное, не тушуйся. Власов, он, конечно, горлопан и вообще дерьмовый мужик. А ты ему не перечь, помалкивай только, и все будет тип-топ. С номенклатурой – для этого у тебя Аннушка есть, распред, толковая бабенка. Незамужняя, между прочим, но… Клинья тут многие подбивали – бестолку. А с радиаторами… У Милейшего «тридцать пятых», из нержавейки, полная тумбочка.
- А кто это – Милейший? – не понял я.
- Так наладчик твой. Славка Рябов. Кликуха – Милейший. Это он так ко всем обращается. Хоть к мужикам, хоть к начальнику. Даже Федорова, главного инженера милейшим окрестил.
- И как?
- Да никак. Проглотил Владимир Григорич как должное. Он, вообще-то, демократ, наш главный. А ты с Милейшим еще не беседовал? Нет? Поговоришь – узнаешь. У него эти радиаторы – вроде хобби. Но, кроме него, никто их не делает.
- Что, так сложно?
- Да вроде, ничего особенного, но – нержавейка. Там какие-то тонкости, чистота по шестому классу требуется, и только Милейшему она удается. А дюралевые… Этот вот парниша с газеткой, которого ты зацепил - московский варяг. Его в два месяца раз сюда вызывают. С низким поклоном, между прочим, чтобы он нам радиаторов нарезал. Ты их видел? Тоже, вроде, фигня. Чурка дюралевая с дырками. Но вот эту чурку на ребра изрезать надо – миллиметр через миллиметр и чтобы тоже чисто было… И платят этому варягу поштучно, по четвертному за радиатор. Вот он за пару недель полсотни штук нарежет и поедет к себе в столицу с набитою сумой. Не знаю, из какого кармана ему платят, но то, что он огребает – это половина твоего фонда зарплаты. Я ведь прежде на твоем участке был – знаю тут все до мелочей.
- И давно эта доилка работает?
- Да уж лет шесть. Как  семьдесят шестое изделие пошло, так и тянется.
- А что за изделие такое? – полюбопытствовал я.
- А хрен его ведает. Кажется, пушка авиационная, о четыре ствола. А вообще поменьше таких вопросов задавай. Меньше знаешь, толще брюхо.
- А что, из наших никто эти радиаторы сделать не может?
- Не знаю. Наверное, сложно. Хотя, кажется, никто просто не пытался. Ты замазать не хочешь?
- Чего замазать? – вновь озадачился я.
- Спиртишка. Сейчас в девятый сходим, там у меня кладовщица - свой человек. Грамм двести накапает.
- С утра, на работе? – подивился я.
- Все начинается с утра, - Любкин философски поднял указательный палец. – В общем, ты как хочешь, а я пойду. Надо починиться после вчерашнего. Надеюсь, и ты освоишься, - он подмигнул многозначительно и пошел куда-то к выходу.

На то, чтобы освоиться, ушло у меня месяца полтора. Учителя уж больно хороши были. Особенно Аннушка, распред, которая наперечет знала все полторы тысячи деталей из номенклатуры участка и ежедневно, словно добрая родительница, втолковывала неразумному дитяти, как оно называется, что с ним делают и куда отправляют. Я перерисовал несметное количество железяк и финтифлюшек в записную книжку и зубрил, словно к экзаменам готовился, маркировки, гравировки, марки стали, бронзы, текстолитов и прочей дряни, из которой все это делается. Одурев от сидения за стеклянной выгородкой в компании распреда, я выползал на участок и подолгу стоял возле станочников, наблюдая за их работой, иногда что-то попроще пытался сделать сам – свободных станков на участке было больше, чем занятых.
За московским гостем я подсматривал со стороны, испытывая некоторую неловкость после первой встречи с ним. Хотя паренек он был вполне миролюбивый, добродушный даже. Но цену себе знал и делиться опытом ни с кем расположен не был. Впрочем, никто к нему за опытом и не шел. Он вообще в цехе был за небожителя. Приходил к девяти, тогда как смена на заводе в семь начинается, работал, покуда не надоест, и неспешно топал в гостиницу «Ковров», единственную в городе. Наверное, он там был и единственным постояльцем. По прошествии двух недель, сдав в ОТК пятьдесят готовых радиаторов и получив свой гонорар, он отбыл в родную столицу, пообещав прибыть опять, по первому же зову. И мы вздохнули свободно, поскольку радиаторами на два месяца «затарились».
Некоторый душевный дискомфорт у меня возникал при контактах с Милейшим. Мужик он был себе на уме, если не сказать вздорный мужик, разговаривал в основном матом, даже с женщинами. А собственно как наладчик он нужен был лишь для настройки копировально-фрезерных станков, на которых они работали. Наладит - через матюки и на любимое место, как на родной диван, к тумбочке у горизонтального станка. Станок этот без устали, только с легким скрипом скоблил нержавеющие радиаторы, которые Милейший прятал в тумбочку, под замок. А к концу месяца, опять же через матюки, выдавал порцию – на план, заручившись при этом изрядными премиальными, которые начальник выделял ему из собственного фонда.
Вообще-то изготовление радиаторов в обязанности наладчика не входило, но Милейшего зуд раздирал от тех денег, которые огребал рядом с ним званый гость из Москвы. Ему тоже хотелось бы заключить договор и получать поштучно, пусть не по четвертному, но около того. Но разве могли пойти начальники на такой договор со «своим», кондовым работягой? Мне это было непонятно. И хотя поначалу Милейший вызывал у меня отторжение, но, перейдя на его собственный язык, я стал находить его вполне любопытным субъектом. Вполне даже сносным.
Два месяца прошли в размеренном ритме. Я освоился настолько, что стал участвовать в междусобойчиках по разным поводам, в основном по случаю выполнения планов. Распивали спирт у начальника в кабинете. Естественно, технический, но вполне удобоваримый. Отказаться было нельзя. Отказаться значило выказать неуважение к коллегам. Объявить о том, что мне это вообще противопоказано, что я уж третий год в завязке – почему-то стыдно было. Да я уже уверен был, что не развяжусь, достаточно времени прошло. Но скоро иногда, обычно по понедельникам, мы «чинились» с утра, чаще всего с Любкиным. А потом неожиданно вновь грянул гром. На очередной планерке Павел Петрович, опять возвысив голос, вопросил:
- А что у нас с радиаторами?
Радиаторов не было. Не было на горизонте и московского гостя, которого почему-то никто не пригласил. Я как-то и вопросом не задавался, а кто его должен приглашать, через какие колена.
- Кузнецова на этот раз не будет, - просветил меня Павел Петрович. – С Москвой связывались – он то ли заболел, то ли уехал куда. Так что изыскивайте свои резервы. Кровь из носу, а к двадцатому числу радиаторы должны бать. Иначе не видать нам премий – ни месячной, ни квартальной. Если вообще по шеям не получим, - Власов пристально, с прищуром смотрел на меня.
- Так какие резервы, Павел Петрович? – изумился я. – Откуда? Самому, что ли, их строгать?
- Хоть самому, хоть с Аннушкой на-пару, - съязвил Власов, причем все вокруг заухмылялись.
«Наверное, сплетничают про нас, - подумал я. – Хотя мы… Впрочем, мыслишки-то у меня давно бродят, да высказать не решаюсь. А ведь и сам Павел Петрович, Аннушка говорила, к ней с любовью подъезжал. Пень старый».
- Может, мне сейчас сразу заявление подать? – сказал я вызывающе.
- Можешь подать, только две недели еще отработать придется, а за две недели всякое может быть.
- Хорошо, пойду изыскивать резервы, - я поднялся и, не дожидаясь конца планерки, пошел к себе. Хотел, было, подойти к Милейшему, задействовать его, но передумал. Сейчас начнет выламываться – стелись перед ним. Надо попытаться самому.
Техпроцесс на радиаторы я просматривал уже не раз. Ничего вроде сложного: приспособление наподобие тисок, миллиметровая дисковая фреза, режимы резания расписаны, включая обороты и подачу; резать с охлаждением – и чего тут сложного? Заготовки, уже в габаритах, после координатной расточки – вон их сколько, сотни две, наверное, в ящиках. Попробовать, что ли? А если запорю? За них уже деньги заплачены. Пожалуй, надо с чернухи начать. Надо взять пару брусков после распиловки – этого добра не жалко. Пойду вон на тот станок, в угол, от любопытных глаз подальше.
Так, что мы имеем? Корпус девяноста миллиметров, проходы через миллиметр – выходит, сорок четыре реза. А что по времени? Четыре минуты один проход. Итого сто семьдесят шесть, почти три часа чистого времени на один радиатор. И трех штук за смену не нарежешь. Увеличить скорость и подачу – а как с чистотой? А как на отверстиях – не полетят ли эти ребра в разные стороны? Ведь натурально жестянка получается. У того московского черта, кажется, три фрезы на одном валу сидели. Здесь-то, в техпроцессе – одна. У него, видно, своя приспособа, он ее, наверняка с собой уволок. Однако довольно рассусоливать, пробовать надо…
В тот день я «зарезал» четыре заготовки. Последняя почти получилась, только за пять миллиметров до выхода предыдущее ребро завернулось и вылезло спиралью. Да и чистота резания – никакой контроль это не пропустит.
Работавший по соседству вертикальщик Геша Мешалкин насмешливо поглядывал в мою сторону, при этом непринужденно крутил ралюшки своего агрегата. Иногда подходили другие мастера, Любкин даже подсказать что-то пытался. Нет, что-то тут не так. Технологов я уважаю, но они чего-то не додумали. Я же выполняю все предписания, а в результате… Но почему обязательно горизонтальная? Я посмотрел на Мешалкина, тот подмигнул мне. Издевается, что ли? Если попробовать на вертикальном – с фрезой-то нет проблем, но вот приспособление… Надо к Саше Новикову на лекальный сходить, чтобы… Хотя не стоит. Тут можно обычной скобой прямо к станине закрепить. Ладно, завтра попробую. Смена-то уже заканчивается. Вон Мешалкин станок чистит…
Радиаторы и дома не шли у меня из головы. Ночью даже приснилось что-то этакое. Снилась Аннушка, обнаженная, с дисковыми фрезами на обеих ногах, и утром я поднялся с больной головой и в полной уверенности, что резать радиаторы надо на вертикальном станке. На вертикальном, на больших оборотах
Первый же утренний опыт оказался вполне успешным. Если бы не  чистота. Вернее, ее отсутствие. При небольших оборотах царапала фреза, на большой скорости залипала, задирала, не успевая выходить, стружка. И тут я вспомнил – подивился даже себе: а голова-то, оказывается, не только для шапки – вспомнил, как кто-то из «деревянщиков» говорил, что при распиловке древесины на дисковых пилах зубья срезают. Едва ли не вполовину.
Эх, где наша не пропадала! Фрезой больше, фрезой меньше – слава богу, пока дефицита нет. Я пошел к наждаку и из сорока четырех зубьев оставил на фрезе ровно половину – двадцать две, затем закрепил фрезу на шпинделе, коснулся краем фрезы заготовки, поднял стол по индикатору на два миллиметра, врубил максимальные 1600 оборотов и – господи благослови! - включил подачу.
Проход длился, наверное, не больше десяти секунд. Стружка вылетала с легким шелестом, как банкноты из счетного аппарата, узкими ленточками ложась у станины. Второй проход, третий. За десять минут я прошел все сорок четыре реза и – ни одного задира, ни единого сбоя! Только стружка плотной полоской улеглась у станка. Перекреститься, что ли?
Я вывернул заготовку, внимательно осмотрел все канавки. Теперь никакой ОТК не придерется. Можно пробовать рабочий радиатор.
Первую готовую деталь я показал Аннушке уже через четверть часа. Она смешно сложила ручки на груди и восхищенно смотрела карими глазами – то на меня, то на радиатор.
- Ведь это ж надо! – полушепотом проговорила она. – А мы тут столько лет…
В это время в дверь сунулся Любкин:
- Вы чего? Схрямзили, что ли, где-то? – он взял в руки радиатор.
- Не схрям… а сделали. Вот, Михаил Василич сделал.
- Гонишь! – не поверил Любкин.
- Точно, - заверил я. – Собственной персоной. И понадобилось мне на это… Знаешь, за сколько я месячную программу сделаю?
- Ну? За сколько?
- Да за три дня.
- Врешь! Покажи.
- Чего показать?
- Как делаешь?
- Ну, уж дудки. Я свой секрет в могилу унесу.
- Слушай! – Любкин вдруг преобразился. – Иди к Власову, пусть договор пишет. Хочешь план – гони монету.
- Это еще успеется. Надо освоить как следует, а тогда… Ты пока только никому не говори.
 - Я – могила, - для достоверности он приложил палец к губам.
- Однако надо контролерам показать, - сказал я. – А то напорю браку, и будет нам тогда договор.

Весть о том, что «фрезермейстер» собственноручно освоил радиаторы, разнеслась по цеху скорее свежего анекдота. Уже наутро, на очередной планерке Власов с легким недоверием спросил:
- Ты, Михаил Василич, говорят, радиаторы сам строгаешь?
- Кулибин наш, - подал голос Любкин.
- Ломоносов, - подхватил с другой стороны Новиков. – Недаром Михал Василичем кличут.
     - Я пока не уверен, - поскромничал я. – Что еще ОТК скажет?
- А мне ОТК уже сказало, что у нас радиаторы лучше московских.
- Платить надо, Пал Петрович! – не удержался, снова выскочил Любкин. Договор надо заключать.
- Будут детали – будет договор, - сказал Власов твердо. – Конечно, не по московским тарифам…
- Так у нас за скорость. И качество, - не унимался Любкин. – Сколько лет вас доили, доили…
- Ладно, - вроде смирился начальник. – Мы с Михаилом договоримся. Ты к сроку на план-то сделаешь, - повернулся он ко мне.
- Надеюсь, - опять поскромничал я. Ведь уже накануне, до конца смены были готовы восемь радиаторов.
После планерки, едва мы спустились от начальника, Любкин советовал:
- Ты, Миша, делай, как Милейший. Делай и – в рундучок, под замочек. Договор подпишет – получите товар.
- Так я и сделаю, - смеялся я. – Надо только замок поувесистей, амбарный. У тебя нет?
- Замка нет, а вот спиртишка по тридцать капель найдется. Надо бы – по такому случаю.
- Нет, - наотрез отказался я. – Сперва дело, а уж потом…
- Как знаешь, - Любкин пошел к своим токарям, а я – к себе, к вертикально-фрезерному аппарату.

Первую партию радиаторов в тридцать штук я сдал уже через четыре дня, а, сдав, напомнил Власову о договоре.
- По пятнадцать рублей? – начальник вроде испытующе смотрел на меня.
- Согласен, - кивнул я и поспешил с радостной вестью к Аннушке. Четыреста пятьдесят – это ж три моих зарплаты!
Однако когда через неделю меня позвали в бухгалтерию подписывать бумаги, я увидел на договоре сумму 300руб., то есть по десятке за штуку.
- Вы не ошиблись? – спросил я бухгалтера.
- А что не так?
- Да все не так. Должно быть по пятнадцати рублей – так мы с начальником договаривались.
- Не знаю уж, как вы там договаривались, но это ваш начальник и дал.
Я почти бегом пустился в цех, чтобы сказать Власову «пару ласковых». Его, однако, на месте не оказалось – вызвали к главному. С досады пошел к Любкину – нет ли граммульки спиртишка – горе залить. Залили горе, а потом, когда начальник вернулся в цех, я таки высказал ему все, что о нем думаю.
- Да ты никак пьян! – взвился Власов. – Я сейчас охрану вызову, пусть выведут тебя…
Наутро пришлось пойти на мировую, согласившись на триста рублей.
- Ты ведь делал их в рабочее время, согласись, - примирительно говорил Петрович. – Вот если бы сверхурочно… - Я только кивал в ответ. А что еще было делать?
- А вообще, - продолжал он, - ты так потихоньку нарезай их – пусть задел будет. План делаем, и по десятке за штуку я тебе плачу, договорились?
- Конечно, - попугаем кивал я, думая про себя: «Опять ведь надуешь».

Надул. Спустя месяц Власов попросил меня сдать сразу пятьдесят штук – дескать, сборщикам он слегка обязан. К тому времени я нарезал уже больше сотни радиаторов, сложив их, как советовал Любкин, в тумбочку. Полсотни, как попросил Власов, сдал в ОТК, надеясь теперь чохом получить пятьсот целковых. При расчете в квитке оказалась ровно половина.
- А чего ты хочешь? Озолотиться хочешь за чужой счет? – Власов, поджав губы, нимало не смущаясь, смотрел мне в глаза, а я смотрел в его бледно-голубые зенки и едва сдерживал себя, чтобы не врезать по этим губам, не расплющить его крючковатый нос.
Спирт был у меня в тумбочке, много спирта. Я позвонил Любкину, позвал его к себе. А проснулся уже под вечер, на лужайке напротив проходных завода. Я плохо что соображал. Было муторно, и жутко болела голова. Попытался встать – не получилось. Мимо, по дороге проехал мотоцикл, «Урал» с коляской. Завидев меня, остановился. Хозяин подошел, склонился надо мной:
- Может, помочь?
- Подвези, родной, если можешь. Только я что-то адрес свой забыл.
- Да я знаю. Я ведь был у тебя – не помнишь разве?
- Ну и славно. Поехали.

Уволили меня уже через день по статье 33 пункт четыре – за появление на работе в нетрезвом виде и прочие нарушения трудовой дисциплины. Уволили с одобрения цехового профкома, председатель которого была очередной «шестеркой» Власова. А еще через неделю приняли вновь на тот же завод, только в другой цех, где началась другая эпопея, под названием «Потолочная система». О ней-то и вспомнил бывший мой начальник при встрече в мыльном зале.

Напарившись до стука в висках, я долго стоял под холодной водой, затем посидел в остывочной, у окошка, и после этого выглянул в раздевалку.
Павел Петрович, как патриций в триклинии с простыней наперкосяк, с бутылкой пива в руке сидел прямо напротив моего ящика. Справа от него полулежал седовласый старикан, с которым Петрович лениво переговаривался. Мое появление оживило компанию.
- Вот, я про него говорил, - сказал Петрович соседу и повернулся ко мне, собираясь, видимо, о чем-то спросить, но я опередил его:
- Петрович, милейший, а скажи как на духу, почем ты тогда радиаторы торговал?
- Какие радиаторы? – разинул он рот с золочеными зубами.
- А за которые меня тогда уволил.
- Не помню, - бледные глаза его были такими же честными и искренними, как при встрече в мыльне. Мне стало неловко.
- Извини, Павел Петрович, я не в обиде. Это я так. Ностальгия, знаешь. Я, вообще-то тебе очень даже благодарен. И за то, что ты меня тогда… Только скажи, если знаешь, что с Аннушкой? Помнишь? Где она?
- Так она тогда же за Любкина вышла. И сразу увезла куда-то. Она ж бульбашка. Только Любкин через год уже назад прибежал. Мальца ей состряпал и сбежал. Обрыдло, говорит, на тракторе грязь месить и сало жевать утром и вечером. А радиаторы… Семьдесят шестое-то изделие прикрыли тогда, а с ним и радиаторы. А жалко. Ты  париться-то постоянно сюда ходишь, по четвергам?
- Нет, это только сегодня. Я уж три года в своей парюсь, у меня своя банька в огороде. Сейчас, в такую жару топить небезопасно, а париться привык регулярно, в любую погоду.
- Я тоже. Только жаль… Я-то было обрадовался, с тобой встречаться буду.
- Так уж и обрадовался?
- Не веришь?
- Я через свою доверчивость нахлебался уже. Ну да чего тут тереть. Не последний день живем на свете, свидимся еще. Милейший.
- Почему ми…?
- Да потому. Подумай на досуге. А я пойду, попарюсь еще…