Захар и маленькие радости жизни

Захар и маленькие радости жизни

Стояло изнуряюще жаркое лето. Раскалённый гораздо выше климатической нормы июль, страдальчески морщась и тяжело отдуваясь знойным дыханием, неторопливо катился к своему зениту. Редкие грозы проливали на иссушённую почву скудную влагу, которая, порой даже не успев достигнуть земли, тут же и испарялась, добавляя в разогретую за день атмосферу совершенно невыносимую духоту. И только на излёте коротких летних ночей природа, словно сжалившись, наконец-таки милостиво одаряла землю долгожданной, но кратковременной и в бессилии отступающей перед поступью нарождающегося нового дня  прохладой.
 Захар,  за редким исключением, почти всегда просыпался на рассвете. В это время года небо начинало бледнеть уже в начале четвёртого часа утра. В распахнутое окно, вместе со слабым и прохладным ветерком, струилось жизнерадостное пение птиц, приветствующих наступление нового дня стройным и словно мастерски сдирижированным неведомым маэстро оркестром. Захар просыпался сразу, моментально стряхивая с себя ночное оцепенение, но,  не открывая глаз, некоторое время продолжал лежать без движения, пытаясь припомнить утекающие в песок сновидения и силясь воссоздать их стремительно растворяющуюся последовательность. Иногда это ему удавалось. Но именно, что иногда, и именно, что крайне редко. Этой ночью Захару приснился отец. Умерший (и он твёрдо помнил об этом во сне), более двадцати лет назад. Он видел его и себя во дворе их старого и на самом деле давно уже не существующего дома, фруктовые деревья в саду стояли, усыпанные цветами, и он даже как-будто отчётливо слышал деловитое жужжание пчёл, неутомимо хлопочущих над ветвями взорвавшихся соцветиями деревьев. Приветливый ветер разносил по саду упоительные, тягуче-медовые запахи, а отец, лучась светлой и доброй улыбкой, молча, смотрел на Захара. Сам же Захар видел себя сначала ребёнком, потом юношей, но в итоге превратился в теперешнего, умудрённого жизнью и седеющего мужчину. Захар тоже весело смеялся и о чём-то торопливо, взахлёб, рассказывал отцу. И, что по-особенному отчётливо врезалось в память, воздух вокруг пронзительно благоухал восхитительным очарованием навсегда и безвозвратно ушедшего детства. Захар перевернулся на бок и изо всех сил старался сейчас воскресить испытанное им во сне чувство непередаваемого восторга, какой-то ошеломительной радости, которые до краёв наполнили его душу на самом пике короткого и счастливого сна. Но было что-то ещё. Да-да! Было ещё что-то очень и очень важное. И, безусловно, имеющее какой-то смысл, какое-то большое и решающее значение. Но что? Что это было? Напрягая память, Захар издал звук, похожий на стон и едва не расцепил веки. Нет, этого нельзя было делать ни в коем случае! Он крепко зажмурил глаза и для верности спрятал лицо в подушку. Где-то, когда-то и от кого-то он слышал, что если при пробуждении сразу открыть глаза, то увиденный накануне сон улетучится моментально и потом его уже никогда и ни за что не удастся вспомнить. Поэтому-то Захар, уткнувшись в подушку,  жмурился изо всех сил и напрягал неподдающуюся память. Ну, что же, что же там было? Он вздохнул и, не размыкая век, перевернулся на спину. Широко раскинул руки и постарался максимально расслабиться. Живо представил себе киселём растянувшегося на стволе поваленного грозой дерева недавно отобедавшего ягуара. Картинка получилась отчётливая. Каждая клеточка тела грациозного зверя пребывает в состоянии глубочайшего покоя. Так… Хорошо… Полный покой. Покой и космос. Вокруг – только космос. Непостижимый и бесконечный. Разлитый Творцом по пространству Млечный путь и таинственное перешёптывание галактик во Вселенной. И ещё – накрывающий собой весь космос и буквально на глазах увеличивающийся до циклопических размеров ягуар… Захар ровно дышал, заворожено наблюдая внутренним зрением за художественным полотном собственного воображения и вдруг как-то сразу, неожиданно, то самое главное, что он увидел во сне, вернулось.   Вернулось короткой и яркой вспышкой внезапного озарения. Вот оно! Вот оно, то главное, что было во сне. Отец, с доброй улыбкой на лице,  протягивал ему большое, чем-то до краёв наполненное блюдо. И он с радостью и бесконечной благодарностью принял его из рук отца. Что лежало на блюде - этого Захар вспомнить был не в состоянии. Но едва только он захотел выразить отцу слова искренней признательности за таинственное и чудодейственное подношение, как отец, резко развернувшись, стал быстро удаляться от него. Напрасно Захар, враз лишившийся силы в ногах, звал отца. Обеими руками держал он перед собой тяжёлое блюдо, и жгучие слёзы катились из его глаз, но идти вслед за отцом он не мог. Потому, что ноги не слушались его. Прошло какое-то время, и уже отойдя на значительное расстояние, отец обернулся. Захар с тоскливой надеждой вытянул шею, но отец почему-то сурово и отрицательно покачал головой. Потом он исчез, и это было концом сна Захара.
Захар облегчённо вздохнул и, успокоенный, открыл глаза. Теперь это уже можно было сделать. Ведь он вспомнил самый важный, как ему казалось, эпизод своего странного сновидения. Заметно светало. Тюль на окне парусом раздувало от резвящегося и задорного свежего утреннего ветра, разносящего далеко окрест жизнерадостное и жизнеутверждающее пение птиц. Ветер, воздух, небо – всё было наэлектризовано пробуждающейся жизнью и нервно томилось в концентрированном ожидании первого волшебного луча великого солнца. "Да здравствует рассвет и да здравствует новый день!" – Хотелось во весь голос крикнуть Захару, и он, действительно, это прокричал, но только в душе, мысленно, про себя. Настроение его было прекрасным, здоровое и мускулистое тело подрагивало от внутреннего ликования, хотелось жить, жить долго и счастливо, со смыслом и, самое главное, с любовью. С любовью, в которую Захар свято верил, которую страстно, но безуспешно искал во все свои безвозвратно ушедшие годы, но которая, и он почему-то твёрдо был в этом уверен, однажды всё-таки непременно должна была случиться в его немолодой теперь уже жизни. "Всё это глупая арифметика", - Угодливо успокаивал себя Захар, - "Душою я ещё юноша, вот что важно, вот, что имеет значение, а количество прожитых лет – это всего лишь скулосводящая формалистика и тупиковое философствование о возрастной умудрённости и прочей чепухе! И ничего более! Вот так-то, батенька!"
"Ля-ля-ля-ля!" – Стучался в сердце легкомысленный и незамысловатый мотив, и Захар, резко откинув одеяло, пружинисто вскакивал с постели. Первым делом, заглядывал в комнату к детям и, убедившись, что они крепко спят, плотно закрывал дверь и шёл в коридор. Проделывал несколько физических упражнений, потом шёл в ванную, долго и тщательно чистил зубы, затем так же тщательно, придирчиво разглядывая себя в зеркале, брился и, наконец, забирался под душ. Горячие струи окончательно уничтожали затаившиеся внутри остатки ночной расслабленности, а последующее энергичное растирание двумя, след в след, полотенцами,  приводило в состояние полной боевой готовности.     Под свежие телевизионные новости Захар, не завтракая, выпивал стакан крепкого, с сахаром, кофе, не без труда преодолевал в себе сильное желание закурить, хвалил себя за выдержку, но в итоге, спустя какое-то время, всё равно, закуривал. Смотрел на часы, одевался и в самом прекрасном расположении духа отправлялся на работу.

- На тебя, Захар, просто даже смотреть приятно, - Как-то разоткровенничался шеф после обязательной утренней планёрки. Откровение сопровождалось тяжёлым вздохом и страдальческим выражением лица,
- И откуда только в тебе такая заряженность? – Шеф, словно ища поддержки, печально оглядывался на "бухгалтера" фирмы, колоритного типа восточной внешности. Тот, улыбаясь непроницаемой улыбкой, угодливо поддакивал. Ближнему окружению шефа было прекрасно известно о его, шефе, порочном пристрастии  к алкоголю и, в то же время, о его какой-то запредельной и удивительной способности сохранять при этом ясную голову и трезвую рассудительность. Утро он обычно начинал с лёгкого сухого вина, ближе к обеду заметно соловел от то и дело вливаемой в себя жидкости, затем плотно обедал, причём во время обеда в ход шла уже водка, с полбутылки, не меньше, затем, после полутора часов отдыха, шеф отправлялся инспектировать объекты и, как правило, застревал на том из них, где для него были оборудованы шикарные апартаменты. Здесь уже доходила очередь до марочного коньяка, и верхнему эшелону сотрудников, сидящему на разных, неблизко отстоящих друг от друга объектах, несказанно везло, если шеф попросту напивался в стельку и его, едва живого, в итоге везли домой. А привезя, заботливо и с явным облегчением передавали на руки давно уже ко всему привыкшей и также давно ко всему равнодушной супруге. Дело обстояло гораздо хуже, когда у шефа, после принятого на грудь марочного коньяка,  вдруг обнаруживалась острая потребность в общении. С тем самым ближним кругом, которому по самое не могу  хватало  общения утреннего. В этом случае томная и вдохновлённая собственной значимостью секретарша, неизменно смотрящая на шефа влюблёнными и  преданными глазами, трубила общий сбор, и обречённо матерящиеся и не смеющие отказать шефу подопечные, стиснув зубы, покорно несли себя на начальственную плаху.
Но, как бы то ни было, утром, ровно в девять часов, шеф уже сидел в своём кабинете, угрюмо просматривал почту, с кем-то созванивался и во всё время этого процесса, мелкими глотками, вздыхая, покрякивая и вытирая обильно выступающий пот, выпивал целый литр обжигающего, свежезаваренного зелёного чая. "Бухгалтер" с восточной физиономией всегда был где-то поблизости и, если этого требовал хозяин, отпирал сейф и аккуратно укладывал в непрозрачные полиэтиленовые пакеты то, или иное количество пачек с деньгами. Которые кому-то, для чего-то предназначались. Шеф был не просто шефом, он был хозяином бизнеса.

- Нет, серьёзно, Захар, как тебе это удаётся? Мне, честно, на тебя глядя, просто реветь хочется от зависти!
- Это у меня от природы, - Улыбнулся Захар, одновременно чувствуя непреодолимое желание сказать то, что думает,
- И потом…
- Ну, ну! Говори! Ты же, на самом деле, хотел  что-то другое сказать?
- Понимаете, я..
- Что? Спортом занимаешься? – Шеф выудил из стола непочатую бутылку дорогого сухого вина и, развернувшись к окну, придирчиво рассматривал её содержимое на свет,
- Да нет, спорт я, к сожалению, забросил. А вот от алкоголя стараюсь воздерживаться. – Не удержался Захар и тут же перехватил гневный и испепеляющий взгляд "бухгалтера". Но было уже поздно, и Захару не оставалось ничего другого, как только  обозвать себя круглым идиотом. 
- Вот и молодец, - Спокойно, против ожидания, ответил шеф,
- Тебе, что б на меня работать, голову нужно ясную иметь. Сечёшь? Это, дружище, святая аксиома, истина в последней инстанции, твердыня! О-х! Чего это меня на эпитеты потянуло? А? Не знаешь? – Шеф встал и, отчаянно зевая, потянулся всем телом,
- А мне, дорогой ты мой Захар, при известных наших распрекрасных реалиях, что б вам всем достойную зарплату платить, надо быть фокусником. Понимаешь? Талантливым фокусником! Факиром! Или, как там его? Копперфилдом! Ха-ха! Видал, какие я слова знаю? Вот так. И, самое главное, держать удар. А ты, дружок, ты хоть догадываешься, ты хоть приблизительно представляешь себе, что это такое: держать удар? Нет? – С характерным хлопком бутылочная пробка была извлечёна из бутылки затейливым штопором. Шеф поднёс распечатанную ёмкость горлышком к носу и благоговейно вздохнул:
- Мне, друг ты наш разлюбезный, сквозь вот эту завесу, - Он покачал бутылкой перед глазами Захара,
- Сквозь вот эту подушку безопасности, не так больно удары переносить, - Содержимое полилось в пузатый бокал,
- Так что не надо, не утруждай себя позой праведника. И без того муторно. Меня, правильный ты наш, всякие позы давно уже веселить перестали.  И раздражать, кстати, тоже.
- Да какой из меня праведник? – Смутившийся поначалу Захар вдруг почувствовал необходимость достойно выйти из этого неожиданного диалога,
- Вы спросили, я ответил. И, откровенно говоря, я вообще скептически и с большой долей недоверия отношусь ко всякого рода  праведникам.
- Да-а? – Шеф отпил большой глоток, зажмурился, прищёлкнул языком, наклонил голову и исподлобья с интересом посмотрел на Захара,
- А вот это ты верно сказал. Г-м… Как там Мюллер Штирлицу говорил? Приятное совпадение наших убеждений? Так, кажется?  Ну, твоё здоровье! – Следующим глотком шеф опорожнил свой пузатый бокал, крякнул, откинулся на кресле, весело подмигнул Захару и убрал бокал в стол. Бутылка отправилась следом.
- Ты вот это видел? – Шеф указал рукой на висящий на стене, с торца его письменного стола, плакат. На плакате изображён был аист, тщетно пытающийся проглотить упирающуюся и всеми лапами сопротивляющуюся этому процессу лягушку. Внизу, наискосок, исполненная стремительным росчерком, читалась надпись: "Никогда не сдавайся!"
- Нормально, - Ответил Захар,
- Звучит, как девиз!
- Вот именно! – Подхватил шеф,
- И ещё – как руководство к действию! Так что, прими к сведению!
- А к этому есть основания?
- Ух, ты! Какой ершистый! Если бы основания были, мы бы уже с тобой здесь не разговаривали. Ладно, не напрягайся. Я же по-доброму, по-отечески. Так, на всякий случай.
- Спасибо! Учту.
- Вот и ладушки! На этом всё, коллега! На сегодня лирики достаточно! Ты на объект? Вперёд! Время – деньги! А мы тут болтовнёй занимаемся.
Захар пожал плечами и направился к выходу. Он уже закрывал за собой дверь, когда вдруг шёф окликнул его вдогонку:
- Погоди-ка! – Захар обернулся,
- Желаю тебе не расплескать попусту своей бодрости и заряженности! Понятно я выражаюсь?
- Понятно…
- Понятно ему! – Шеф, словно ища сочувствия, привычно обернулся к дежурно улыбающемуся "бухгалтеру",
- Видал? Ему, оказывается, всё понятно! -  И снова, к Захару:
- И чего тебе понятно? Ладно! Работа у тебя спорится, и незамеченным это не проходит. И не пройдёт. Так и знай. И трудись себе спокойно. А мы тут посидим, покумекаем, какими стимулами твою энергетику поддержать. Теперь – всё! Не мешай работать!
Захар шёл к машине в приподнятом настроении. "Кажется, дело пахнет премиальными", - То и дело повторял он приятно тревожащую внутренности мысль, -  "А премиальные мне сейчас, ох, как кстати! Что это? Совпадение? Или шеф, на самом деле, интересуется, кто и чем живёт? Странная неожиданность". Захар сел в машину (шеф снабжал автотранспортом всех руководителей объектов), за руку, как и всегда, поздоровался с водителем, сказал, куда ехать и, откинувшись на сиденье, погрузился в собственные, никогда не отпускающие его ни на минуту размышления. "Каждый из нас держит свои, ему предназначенные удары", - Думал Захар, вспоминая свой разговор с шефом, - "Хотя бывает и так, что принимаешь на себя, адресованное другим. Но это, как правило, частный случай. Хотя и пренеприятный. Но в основном, каждый из нас находится на своём поле, на своей дистанции, на своей, строго  очерченной территории. Или на своей колее. На выбор. У каждого – свой крест и своя правда. И у тебя, брат, как ни крути, своя территория, у меня – своя. И далеко не факт, что твоя дистанция тяжелее моей. И проблемы у нас с тобой разные и понять нам друг друга непросто. Если, вообще, возможно".
Захар остро нуждался в деньгах. И дело было не в ежемесячной драконовской оплате за аренду двухкомнатной квартиры. Нет. Дело было в том, что ему, помимо всего прочего, предстояло в скором времени внести баснословную, по его меркам, плату за учёбу детей в институте. Попасть на бюджетные места при поступлении им, естественно, не удалось. Но по твёрдому убеждению Захара, при агрессивно навязываемой обществу и явно проплаченной из-за кордона системе единого госэкзамена, эти самые бюджетные места вряд ли могли бы достаться даже академикам уважаемой Академии наук. И Захар в последнее время ломал голову над тем, как ему выкрутиться в этой непростой ситуации, где раздобыть требуемую сумму и, если даже деньги удалось бы найти, то каким образом, при каком счастливом стечении обстоятельств ему удалось бы вернуть все деньги в срок и в полном объёме. Но, и это способно было убить окончательно, ещё через полгода ему предстояло внести новый платёж, за следующий семестр.  И так далее. До конца. "До конца учёбы, или моего собственного?" – Угрюмо усмехался Захар, продолжая при этом прямо-таки по-детски верить в ожидаемое всей душой чудо. "Тут за одного-то ребёнка платить нереально, а у меня двое!" – Захар закуривал, потом улыбался и подводил итог: "И слава Богу, что двое… Две… Близняшки…"

Вечером, когда он вернулся домой, его ждал сюрприз. Дети устроились на работу. Но сказали они ему об этом не сразу, для начала накормив вкусным ужином и намеренно интригуя явно заговорщическим видом. Захар, полагая, что у них есть приятные новости, связанные с учёбой, охотно принял игру и, заинтересованно поглядывая на детей, привычно шутил, смеялся и не забывал при этом всячески нахваливать приготовленную ими вечернюю трапезу. И когда дело дошло до чая, Захар, вооружившись зубочисткой и с самым благодушным видом откинувшись на стуле, сказал:
- Ну, а теперь выкладывайте, что там у вас на язычках ваших остреньких вертится?
Дочери, загадочно улыбаясь, звонкими голосами почти одновременно ответили:
- А что, заметно?
- А то! Ещё как! Вас прямо распирает, а глаза сияют, можно лампочку тушить. Всё равно светло будет! – Захар с обожанием смотрел на дочерей,
- Давайте, давайте, не томите!
- Мы, пап, на работу устроились!
Благодушие и умиротворение разом покинули Захара. Рука с зубочисткой зависла над столом, на вытянувшемся лице отразилось недоумение, и от растерянности он даже привстал со стула, но тут же, словно обессилев, рухнул назад.
- А учёба как же?.. А институт?..
- Так мы же именно из-за института! – Досадуя на несообразительность отца, перебивая друг друга, возражали дочери,
- Ну, неужели ты не понимаешь? Мы же теперь сами за учёбу платить будем! Сами! Это – наша тебе помощь. Мы думали, ты обрадуешься…
У Захара ком подкатил к горлу:
- Так я и радуюсь. Только не пойму. Как же вы успевать-то будете?
- А как, по-твоему, другие успевают? Работа – сменная, так что время свободное будет. А каждый день в институте, ты же знаешь, всё равно, делать нечего. Вот так. Ну, похвали нас!

Захар, не в силах ничего возразить, просто поднялся, подошёл к дочерям и широким объятием прижал их к себе. Он уткнулся головой в их густые шелковистые волосы, и ему, несмотря на всю их девичью косметику, всё равно казалось, что от детей, как и много лет назад, пахло детским садиком. В глазах у Захара предательски защипало и он, опасаясь обнаружить перед ними свою слабость, ещё крепче стиснул объятия. Конечно, его иногда посещали мысли о том, что им всем было бы неизмеримо легче, если бы дети устроились на работу. Но такое допущение казалось ему кощунственным и бестолковым теоретизированием. После получения образования – да, пожалуйста, пусть работают, но не теперь. И вот – на тебе! Дети сами всё решили. Причём решение их было, и Захар прекрасно это осознавал, единственно верным в сложившейся ситуации. Но он никак не мог смириться с тем, что его совсем недавно маленькие девочки вдруг как-то сразу и незаметно стали взрослыми девушками.   
Дети, наконец, высвободились из его могучих объятий, и Захар, усилием воли загнав поглубже душивший у горла ком, достал сигареты и отправился на балкон. Дочери, догадываясь о его состоянии, принялись излишне сосредоточенно убираться на кухне и мыть посуду. Захар курил на балконе и благодарил судьбу за счастливое разрешение ситуации, над которой он ломал голову все прошедшие месяцы. Впрочем, решение проблемы всегда и так лежало на поверхности, но воистину надо было обладать проницательным взглядом Захара, чтобы не замечать того, что всегда  было на самом видном месте.  Или же, надо было попросту обладать его сердцем.
"А если шеф и вправду облагодетельствует премиальными", - Уже начинал строить планы на будущее Захар, - "Куплю девчатам что-нибудь такое, от чего они будут в полном восторге!" Захар загасил сигарету и поднял голову к усыпанному звёздами небу. "Я - счастливый человек", - Сказал он себе, - "И спасибо тебе, Боже, за всё то, что у меня есть!"

Ноябрь 2011 – Январь 2012