Сателлит

Павел Н. Лаптев


       С А Т Е Л Л И Т
 

Так бывает - холодный осенний дождь не даёт вылезти из-под зонта, а это - долг и сырая грязь в  руке уже не кажется тем пухом, под которым здесь спят и эти наивные ограды - от кого они ограждают - друг от друга? И жуткие памятники с фотографиями - те смотрят словно с укором и не хочется смотреть на них, но смотришь и читаешь фамилии, потому что под каждым обелиском судьба и знаешь, что находишься в другой стране, стране мертвых, где все, что движется - не своё.
Кроме тополей, машущих костлявыми ветками, воробьёв, как ангелочков порхающих с ограды на ограду, да одиноких чёрных женщин, ходящих меж могил – жутко!
Но ещё - та необъяснимая, непонятная скованность от осознания, от понимания и чувствования, что все те, которые лежат здесь, они -  живы, живы без тел и смотрят, и наблюдают. Но борешься с этой скованностью верой, что они уже далеко.
И последние лопаты могильщиков, последние венки и памятник.
“Вот и мы уходим.
И он ведь не любил это место, а сейчас здесь, и никто не любит, а все - сюда.
Но как рано, как рано, Боже мой!
Как коротка жизнь, зачем тогда она, ради чего все эти заботы, страсти, эти мечты - одно мгновение и всё - прах.”
А дождь разошёлся - так часто бывает на похоронах.
Кто-то тронул за плечо. А!
- Поехали, Вован, помянем. Да.
Друзья.
- Я сейчас, ага, вы идите. Куда, столовая какая? Ага.
Уходят друзья, уходят вокруг, уходи и ты, а так уж привык к этому месту, так уже спокойно после бесконечного плача, оркестра, речей - вот спокойствие - в тишине, в природном естественном фоне - дождь, ветер.
“Сейчас понял - искусственная торжественность похорон никому не нужна, только раздражает. А покойникам? Может им?
Ладно, всё по плану, как у всех, как у людей.
А он перед глазами - как смерть меняет лицо!
И почему же у нас не принято кремировать. Маленькая урна, гигиенично. Воскресение мертвых? “ Чаем воскресение мертвых? “ Но через пятьдесят лет это кладбище закроют, а ещё через пятьдесят его сравняют с землей и те останки, что должны когда-нибудь воскреснуть разбросают экскаваторы и построят на этом месте микрорайон, или стадион, или... А если воскреснут все, кто жил ранее, где жить будут, что делать... Какая дурь в голове...”
 И пошел уж к выходу Вова - мимо могил, а сам как-то вглубь кладбища дальше, словно в лабиринте. А глаза смотрят на фотографии - только у русских что ли фотографии вешают на памятники? А глаза читают фамилии.
“А годы на памятниках эти? И нехотя вот считаешь, вычитаешь из второго первый, прикидываешь цифры к своим годам, сколько бы так тебе осталось, а вот - сколько пережил кого-то молодого совсем.”
Вроде дождь меньше, да и кончился, и ветер спокойней, но давит сырая погода, хмурь небесная, а может место это. Зонт сложил, отряхнул, так - выход совсем не здесь – оглянулся – уж никого и быстро уже  в другую сторону пошел Вова.
“Вот живущие с сотворения мира, могилы если не ломать, всю землю заполнили бы, а ведь сколько сгорело, утонуло, сколько… Фу, ты, чушь лезет в башку… Да ну, ведь всё – и растения и животные – всё живое умершее опять в растениях и животных, этот круговорот элементов в природе. Может в этом зонте молекула, которая была в динозавре, потом в каком-нибудь фараоне…” Все, хватит – мотнул головой – глупости!
Вова шёл средь могил, чувствуя неловкость от взглядов фотографий, на которые так глаза и стреляют сами, фотографий, иногда ему улыбающихся, иногда серьёзных и тщетно отпугивая навязчивые мысли о подземельной стране разлагающихся гробов. Два метра под ним – он представил, как в компьютерной трёхмерной игре, где человека видно снизу, со ступней, словно он стоит на стекле, и исчезла видимая толща земли. Вот так и его видят и упрекают, и завидуют…
“Тьфу, чушь!
Земля переварила миллиарды людей. А животных? Да мы живём на трупах и ходим по ним – бесконечный круговорот трупов, планетная мясорубка.
Для чего оградки здесь? От кого огораживаться? Это для живых нужно психологически. Какое социальное животное человек, кто это выдумал? Человек даже смерть превратил в индивидуальность, даже смерть сделал тем, от чего возникают войны, от чего революции, от чего вся ненависть людская – от гордости!
Вот, довольно свежая могила – мраморная плита в человеческий рост с выбитым мужиком в костюме, за которым стоит какой-то внедорожник. Кольку от братков – написано. Новые, так называемые, русские. А вон склеп довольно ухоженный, похожий на маленький Тадж Махал с двойной чугунной дверью. Конечно, до мавзолея не дотянул, но впечатляет!
Была бы земля, воля и деньги наставили бы пирамид, как у фараонов, мечтавших о царстве Осириса. Глупость древнего мира…
И обитые гробы, отделанные рюшечками, пластмассовыми исусиками, и дорогие лакированные vip-членоносы с дверями суть лицемерный ритуал, направленный на уменьшение брезгливости к трупу.”
Вова вышагивал медленно по тропинке, зажатой полуржавыми оградками.
“А, в основном, не кому покрасить, потому что могилкам – и этой, и этой, и вон той уже не один десяток лет. Ходят дети к родителям, ходят родители к детям, а уже, в основном, бабушек и дедушек не тревожат, а уж про про… и говорить нечего.
Так  будет - кладбище со всеми слезами, венками, конфетками и крашеными яйцами разравняет пьяный бульдозерист и гордые прорабы построят детский сад или школу…”
Вова вспомнил, как в детстве в девятом классе он работал на стройке, на ОПТ - Общественно-Полезном Труде. Это на закате перестройки советская власть ввела в школах повинность, чтобы хоть чуть-чуть, как обычно, на халяву поддержать разваливающееся хозяйство. Стройка панельной пятиэтажки завершалась отделочными работами и благоустройством территории и ребята с лопатами разравнивали привозящий ЗИЛами грунт. В этой земле, привезенной с далекого кладбища, было полно человеческих костей и Вова с друзьями собирали на земле целые скелеты, как заправские археологи. И, как-то возвращаясь домой, ребята насадили на палку череп и шли так, пугая девок и вызывая гнев взрослых прохожих. Вова принёс череп домой, намереваясь его отмыть и вставить в глазницы лампочки, но мать выгнала его с этой страшной находкой. Тогда он выкинул череп в кусты. А ночью Вове приснился сон, как будто он, Вова стоит на кладбище и из могил вылезают мертвецы и говорят, чтобы он, Вова отдал их недостающие кости. И один, без головы, без черепа схватил Вову за горло холодными фалангами и душил, душил, непонятно зачем требуя череп, говоря о каком-то воскресении мертвых и судном дне. И Вова, проснувшись среди ночи, задохнувшийся, долго не мог уснуть, думая о приснившемся. Тогда он на следующий день испуганный и озадаченный  закопал череп в парке.
Так шествуя среди могил, к выходу Вова и сам не заметил, что ушел опять в другую сторону.
“Ай! Что за жизнь людская, проживание быстротечное и всё – руки на груди окрест и лицо, которое уже не спрячешь от всех смотрящих – вот каждый приходящий как бы проститься смотрит брезгливо, сравнивая с памятью о живом лице. А оно все эти мучительные для всех три дня – убить бы того, кто придумал это – изменяется к черепу, если и намазано даже театрально краской. Где друг Гораций?” – Вова как бы искал глазами кого среди могил, - “Что движет людей жить? А что движет размножаться? Вот скептик горький шепчет – гормоны – да! Что ему возразишь?” – Вова как бы перед аудиторией был, руками жестикулировал, - “Вот друг его тут же поддакивает – Филиппушка Голубок или Василий Блаженный разве были с точки зрения науки нормальные – они деток не хотели, а вообразили себе царствие Божие мифическое и подвизались, типа дурачками, а суть дурачков та же рампа - быть на виду, на сцене – кайф!”
Внезапно над головой с криками пронеслась стая ворон. Вова остановился, поднял голову и посмотрел им вслед.
- Вот черти! – громко сказал он, осмотрелся - Эх, ты, опять не туда! - сделал поворот и зашагал быстрее.
Но, по привычке уже смотря на могильные фотографии, он заметил, что они все на одно лицо, причем лицо это был его, Вовино, только в разные периоды жизни.
Он глаза ладонями протер.
- Привидится же… - сказал испуганно.
И, подошедши уже к низенькой бревенчатой сторожке на краю кладбища, Вова остановился.  Из темноты открытой двери доносилась громкая музыка, заставка спутникового радио и  потом женский голос произнес:
- Концептуализм уже вышел за границы искусства и, как утверждал Вернадский, он клешнями ноосферы достиг уже запредельных глубин космоса. Концептуализм в литературе наиболее значимое направление. А что, собственно, есть сейчас литература? И в частности русская литература? Труп. Уже сгнивший труп, которого пытаются гримировать триколором. Ведь, посмотрите – страна другая, национальной идеи нет, концепций нет… о чем пишут? Переписывают  идеи, начиная с древних греков… Ничего нового… Нет писателей, которые бы философски осмыслили нашу современную российскую жизнь со всеми ее переменами… Русская современная литература держится на двух китах – Пелевине и Сорокине.
- А третий кит? Ведь, обычно бывает три кита, – спросил мужской голос.
- А третий… только растет и набирается сил… - ответила женщина. - Да… Пишут-то тысячи, а читать нечего. Пишут о том, чего не знают, о том чего не видели. Бытописатели, которые пишут веником и поднимают им пыль, затуманивая глаза от истины и писатели потока сознания плывут по своему дерьму и воняют по принципу – своё не пахнет – заполонили русскую литературу. Вот ренессанс маргинальной культуры вытащит наше родное словоцветье из болота правил и заблуждений. Литература выплывет из детективно-криминально-любовной канализации, - женщина рассмеялась. - И поплывет по трубам человеческих дум, властвуя…
Мужской голос покашлял и предположил:
 - Ну, а с другой стороны – для кого писать? Россия вымирает, а тем, кто остаётся, литература не нужна… Вот, послушайте песню команды Заусенец…
Заиграла музыка и Вова начал притоптывать в такт еле разбираемого хип-хопового речетатива:
                Полночь, звёзды, калитка на кладбище,
                Из калитки выходит скелет:
                Эх, пойду я на русское пастбище,
                Я не завтракал семьдесят лет.

                Одевает корону сосновую,
                Надевает кафтан из говна,
                Эх, начну я  жизнь светлую новую,
                И налейте мне, черти, вина.

                Выходили цыганочкой нелюди,
                Наливали из гноя вина,
                Ты иди, наша смертушка, по люди,
                Закуси русской плотью сполна.

                И идет коса по густую траву,
                И все жрёт, и все жрёт нашу плоть,
                Где ты камень-преграда  во сне-ль-наяву
                Сохрани Русь, сладчайший Господь.
   
И сразу же за песней женский голос выдал:
- Наверняка, данное произведение – есть плачь по демографической ситуации в России, которую власти или не хотят видеть, зная, что не могут решить, или не знают… Хотя, второе сомнительно. Ведь, по печальной статистике – каждый год Россия сокращается почти на миллион человек! Ну, собственно, решение проблемы на ладони – нужно больше рожать. Для этого нужна побудительная мотивация. Какая? Муж, семья, квартира… Жильё – это главная мотивация, достойная зарплата – вторая главная мотивация. Где взять жилье?.. Отвечаю – взять деньги в стабилизационном фонде и построить молодым семьям квартиры на очень выгодных условиях, чуть ли не за рождение второго, третьего ребенка. Ведь от этого инфляция не поднимется. Далее – политика, противоположная китайской – одна семья – много детей… Тогда рождаемость будет выше смертности…
Мужской голос прервал ее:
- Да, но есть более радикальные меры. Например, запретить аборты, как убийство. И церковь должна более решительно заняться проблемой этой!   
Но женский голос возразил на это гневно:
- Запретить аборты? Мы живём в демократическом свободном светском государстве! О чем вы говорите? Женщина полноправный член общества и в праве поступать со своим телом, как хочет… А церковь… Её голос все равно тонет в океане прозападной культуры, льющейся ото всюду, как бы Вы не хотели…
Но мужской голос снова возразил:
- Мадам, женское, то есть Ваше тело не есть ваше тело, а сосуд Божий для благой миссии деторождения…
А женщина прервала его, уже криком:
- А ваше тело есть Ваше тело и никакой он не сосуд, а унитаз! Вы, мужские шовинистические скотины используете женщину, как отстойник для вашего семени, когда ваши стеклянные яйца…
Голоса из сторожки прекратились и Вова вздрогнул от неожиданности: из нее вышел мужик средних лет в помятой и незастегнутой форме майора космических войск, одетой на футболку с надписью NO SEX. Фуражка без какарды была испачкана серебрянкой. Один глаз мужика был то ли стеклянным, то ли больным – выпученным и не двигался. Мужик, заметив Вову, кивнул ему тут же и сказал низким скрипучим голосом:
- Здравия желаю! Честь имею – сторож! – и отдал честь.
- Здравствуйте, – ответил Вова, с интересом рассматривая мужика.
- Погодка ноня… - сказал сторож и посмотрел вверх.
- Да, уж… - понял Вова про ненастье.
Мужик сошел по порогам и подошел к Вове и сказал, показав рукой на ворота:
- А Вам, если на выход, то туда.
- Да, я знаю… - ответил Вова. - Прошел, просто, посмотреть.
- А…  - улыбнулся сторож, буровя выпученным глазом Вову, - Есть чего смотреть… И, главное, делать выводы! Место сие сподвигает к думам, которые в других местах не приходят. Про загробный мир… Моменто море. Думай о смерти и не греши!
- Человек умирает и все. – возразил Вова.
 - Чего? – сторож наклонился ближе к Вове.
- Нет никакого загробного мира!
Сторож покашлял и сказал:
- Говорящий не ведает, ведающий молчит, – и как бы про себя, в сторону глядя, - С одной стороны, за гробом может быть земля, а с другой тоже Земля, только с большой буквы. – пропел, -  Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе видна-а… Надо же…
Вове интересен стал разговор этот и смешной сторож. Он по теме своих мыслей сказал:
- Да. Ну, вот эти рай, ад. Сами посудите. Где-то… не помню я читал у какого-то церковного деятеля, что умерших встречают родственники. И, значит, их тоже встречали их папа и мама. Значит, там собираются все родственники?
- Может… - невозмутимо ответил сторож.
- Ладно, откуда берутся души? Бог выдувает? Ну, если взять за концепцию мироздания реинкарнацию…
Внезапно вороны, сидевшие на крыше сторожки сорвались с нее и пронеслись над головами. Сторож посмотрел на них и сказал:
- Летают. А я тут и работаю и живу, привык, – как бы тему перевел он.
- Не боитесь ночью? – удивился Вова смелости.
- Работа такая,  – ответил спокойно сторож. - С одной стороны, вроде бы зачем покойникам сторож, спросите Вы, а с другой стороны, я не их сторожу, а памятники. Хотя, что я один сделаю… Воруют цветмет, чермет, да эти, бритые, прости Господи, - сторож перекрестился, - то еврейские могилы испоганят, свастики нарисуют, то насёрут где… Мне на сторожке написали – Россия для русских! Я закрасил серебрянкой вон!
- А для каких еще Россия? – сам не ожидая, спросил Вова.
Сторож, видимо, тоже не ожидал такого вопроса. Издал губами:
- Пру-у!.. Вон они, и русские и не русские – всё одно. И русский, и еврей, и немец и тунгус – все после смерти превращаются в одно и то же. И не избежит эта участь даже самых ярых националистов, полагающих, что их молекула ДНК соткана из золотых нитей. Увы, Увы... Тысячу раз прав Гораций Сталин, держа в руке обгорелый череп Ёрика Гитлера… -  торжественно проговорил сторож и как бы взвесил на ладони невиВовый череп.
- Франция не для французов, Германия не для немцев, почему мы стесняемся? – сказал Вова и ткнул пальцем в невидимый череп на ладони сторожа.
- Потому что в России много национальностей… - ответил сторож. - Она наднациональна,  потому как это евразийный континент… Вы тоже из этих? – спросил он и сделал движение рукой, как бы выкидывая череп.
- Да, нет, Боже упаси… - отмахнулся Вова. - Посмотрите, что делалось во Франции, куда пустили, дали гражданство, жилье, выучили эмигрантов… А они хулиганят, машины жгут коренных французов… А Бельгия, а Голландия? И в России такое начнется! С Кондопоги.
- А понимаете ли, - вытянул губы сторож, - Нужно мыслить глобально! Для вселенной, для которой Земля наша, да и солнечная система, да что там… галактика – песчинка ничтожная всё равно - кто на ней живёт. Вся вселенная задумывалась для людей не зависимо от национальностей.
- Да-а? – дивился Вова новости.
Сторож прищурил здоровый глаз свой и еще больше выпятил другой, будто просвечивал Вову. Потом достал из кармана мобильный телефон и сфотографировал его.
- Зачем это? – Вове не понравилось это.
- Так, хобби… А Вы просто гуляете здесь или к кому пришли? – перевел разговор сторож.
- К кому приходить, больно надо кому… - сказал Вова. - Провожал друга. Я, похоже, перенервничал здесь, начало мерещится всякое.
- Чего? – как не расслышал сторож и вниз посмотрел, как будто через толщу земли.
- Да… - Вова вздохнул, - Вон там, - рукой махнул, - как будто на всех этих памятниках – один я, только в разные периоды жизни.
- Ну-ну… - вытянул губы сторож.
- Что ну-ну?
- Это, скорее всего… нормально.
- Нормально? – возмутился Вова.
- Ну, да. – спокойно сказал сторож, - Человек умирает всё время жизни своей. То есть, клетки умирают, рождаются новые. Это естественный процесс, а мы просто не замечаем этого, думаем о смерти, боимся смерти, а на самом деле как бы живём в ней. Вот и всё.
- Так… А причем здесь глюки? – гневался Вова.
- Это такая почта. У каждого своя почта. У кого голубиная, у кого ворониная, у кого… Сателлитная.
- Какая почта? Я ясно видел!
-Понимаете, - улыбался мужик, - То, что мы видим не всегда бывает этим. Реальность многогранней видимости. Вы же, например, не видите спутниковых волн, которые проходят через Вас? Ну, вот…
- Что - вот! – уже кричал Вова.
- Вот душа, - невозмутимо ответил сторож. - Она есть, но её не видно, как какой-нибудь орган там в животе, в груди…
- Нет души!
- А если нет души, нет и делания для неё. Тогда жить только для тела - машины для перерабатывания пищи и производства себе подобных.
- А разве мы не этим занимаемся? – нервно спорил Вова. - Я Вам скажу, что если бы душа Ваша или эго была вечной, тогда зачем люди воспроизводятся, детей рожают? Не стыковочка, получается!
- Почему… - спокойно ответил сторож. - Для того, чтобы больше было душ.
- Ну не знаю…  - вздохнул тяжело Вова, - Больше… Больше грешников тогда!
- А у грешников есть Спаситель, молодой человек. – сказал сторож и широко улыбнулся.
- Христос?
- Вы сказали! – показал пальцем на Вову сторож. - И до Его пришествия к нам человек даже за малое прегрешение не мог слететь с орбиты… если хотите упрощенно и ненаучно… А после Его воскресения появилась великая возможность вернуться в лоно вселенского огня. Так что история метафизически делится до нашей эры, где люди искали ответы и спасение в, как сейчас принято, мифах и после, когда всякому верившему в Него обещано вечное блаженство.
- Ну, это всё спорно… - хмурился Вова, которому уже стала надоедать дискуссия. - Иррациональное не докажешь… Нужно начинать с того – кому это выгодно, религия. А выгодно властям, чтобы народ держать в узде.
- Маркс живее всех живых! – выпалил радостно сторож.
- А зачем вообще воскресение мертвых? – как обиделся Вова на его фразу.
- Зачем?
- Какая радость? – продолжал Вова. - В новом теле, в новой земле, в новом окружении. То есть – другая личность. Нет твоих родных, друзей, твоего дома, машины, увлечений, нет рыбалки с сыном, пикника с семьей – ничего этого нет. Как всё равно тебя вырвали из жизни, в которой ты постигал знания предшествующих поколений, посадили в ракету и отправили в космос, от семьи, от друзей… Ну, ладно, воскреснем, будем жить-поживать, а то тепло, та нежность, те запахи любимой и детей, доброта родственников не будет?
- Откуда Вы знаете? – сторож задумался и затылок почесал.
- Чего?
- Про ракету…
- Так, пошутил для сравнения, – усмехнулся Вова.
- А-а… Родственники наверно будут.
- Какие? – устал уже Вова от болтовни этой. - Твой сын или дочь, успевшие состариться? В каком, кстати, возрасте, облекохаемся в новые тела? А?
- В каком? – серьёзно спросил сторож.
- А? Вот Иисус, - Вова показал на ржавый крест на одной из могил, - ведь не рассыпался, прежде, чем воскреснуть… А где жить будем? Земля распухнет до пределов Юпитера? – сказал Вова и нервно засмеялся.
Сторож плечами пожал.
- А есть альтернатива? – вдруг спросил он.
- Альтернативы смерти? – смеялся Вова.
- Вот то-то и оно…  - сказал печально сторож, - Принимайте её, как есть!
- Чего? – не понял шутку Вова.
- Добро пожаловать в смерть! – радостно сказал сторож и развел руки, словно приглашая.
На дереве очень громко и резко каркнула ворона, что Вова вздрогнул.
- Да, так… Шутка, прости Господи, - сторож перекрестился, - А Вы хоронили кого… А, да, друга?
Вове стало не по себе как-то, зябко даже.
- Похороны, да. Друга Димы, – ответил он.
- Молодой? – выпытывал сторож.
- Да, молодой, тридцать шесть.
- Много сейчас молодых мрёт, ой, много! И пьют, и колются, - сказал сторож и головой покачал.
- Он взял ссуду в банке, триста тысяч и всё в казино проиграл… Ну, и, в общем… - сказал Вова.
- Повесился? – угадал сторож.
 Вова головой кивнул.
- Беда, – участливо сказал сторож, - Грех это великий… За такое летают вечно, - сказал непонятно, - А всё от того, что людям свободу дали…Да… Людям нужен пастух и кнут… То есть страх Божий…  Нельзя людям свободу давать. Свобода – фигня! – противно набрал во рту слюну и плюнул далеко за кладбищенский забор.
Вова усмехнулся на этот жест сторожа.
- Эти… казино, проститутки, наркота, алкоголь – все табу, – продолжил сторож.
- Вы не правы… конечно, запреты должны быть. Ну, запретить тот же сухой закон – самогонка, чего еще… Пути найдут, кому нужно и выпить, и…
- Но не в такой же массе! – возмутился сторож. - Пороть всех!
Вова не знал уже как спорить, да и зачем ему это? Уже повернулся было, уйти, но не
- Вы рассуждаете как религиозный фундаменталист какой-то! Здесь уже близко деспотизм и тирания! Вообще история человечества – стремление к свободе, к демократии.
Сторож как-то горлом ответил:
- А-а-а! История человечества – стремление к реприватизации, молодой человек. А деспотизм в голове. И тирания там же! Запреты  и ещё раз они! На этом держится жизнь в рамках мудрости, здоровья и, самое главное – духовной добродетели.
- Ну и ну! – только и сказал на это Вова.
- Вот -  ну и ну. И Ваш, извините, друг – тому подтверждение. Потому что, - сторож указательным пальцем постучал себе по фуражке, - голова моя не есть моя голова.
- А чья? – не понимая уже доводы сторожа, спросил Вова.
- У нее свои законы – химии, физики, – ответил сторож. - Вот. И эта наука управляет человеком. Человеком как эго. И вот борьба мозга и эго -  суть духовная брань. И в исходе этой кампании заключается – кем будет существо на двух ногах – животным или богом… Хотя… все предопределено… - закончил медленно фразу сторож и вытащил из кармана сюртука пачку Примы Ностальгии с портретом Сталина. Достал последнюю сигарету, скомкал пачку и бросил за ограду.
- Да, все предопределено – кому быть Христом, кому Иудой, - сторож чиркнул спичкой, затянулся, дым выдохнул, - Кому… Сталиным, - в сторону кинутой пачки кивнул, - Сталина на пачках рисуют. Лет бы шестьдесят назад их… Это, знаете, газеты выпускают христианские, церковные сейчас, а там сплошь иконы и цветные, и черно-белые… иконы в газетах, а? Все на стену не перевешаешь… - сторож затянулся Примой, - все предопределено.
- Где, в генах? – спросил Вова.
- Может, в генах. Мне тут один поп доказывал, что только воспитание определяет человека. Чудак!
- Вы фаталист!
- Фаталист? – сторож выпустил дым. - Вот как дым, с одной стороны вроде бестелесный, а с другой – состоит из вещества, так? Так и ответы на эти вопросы. По сути, ведь нет материи как таковой без законов, удерживающих её на том месте, где ей положено быть. Нет меня, нет Вас, нет этой сторожки, кладбища…
Вова засмеялся.
- Как нет? – весело спросил.
- Нет Земли, Вселенной, а есть формы поля и, - сторож затянулся. - и Вы, да и я существуем только потому, что существуют атомные связи, удерживающие элементарные частицы, как формы поля в одном мешке для, извините, дерьма, которое тоже…
Вова ещё громче рассмеялся.
Сторож затянулся и выпустил дым.
- Да, молодой человек, – серьёзно сказал он. - Эти четыре вида сил – гравитационные, электромагнитные, слабые и сильные работают в узких рамках констант. Малейшие изменения их меняют нашу Вселенную, заметьте – нашу, потому что существует великое множество вселенных в мироздании… меняют нашу Вселенную, как-то устойчивость атомных связей, время жизни звезд…
- Забавно! – прервал его Вова.
- Угу, - согласился сторож, - Вы, извините, кто по специальности? 
- Инженер.
- Инженер, – задумался сторож.
Вова вопросительно посмотрел на сторожа.
- И чего? – спросил он.
Сторож затянулся дымом сигаретным, посмотрел вверх, на небо и спросил Вову, смотря пристально своим большим глазом на него:
- Чем живое отличается от неживого?
- Ну, - Вова посмотрел на могилы, словно искал ответ, - отсутствие движения.
- Какого движения? – приставал сторож, - Движется всё – Вселенная, планеты, галактики. Да и Вселенная расширяется, молодой человек! В трёхмерном измерении плюс в странно текущем одном направлении времени, которое родилось вместе с этой материей в момент большого взрыва, где мы с Вами имеем честь присутствовать, все движется!
Вова головой покачал, не зная, что и сказать.
- Существованием белков отличается, может, - нашёл он.
- Ну, да, – неохотно согласился сторож, покашлял и затянулся ещё. - Итак, для уникальной жизни нашей нужно – трехмерное пространство, - дым выпустил, рукой как бы потрогал его. - много других начальных факторов, как-то масса электрона, скорость расширения вселенной, охлаждение её и Земля именно с этой орбитой, с маленькими изотермическими и изобарными рамками, причем именно с Луной, водой, ну, я не говорю о кислороде, водороде, углероде, - сторож глаза закрыл, - Да, миллиарды лет назад в недрах огненных звёзд родились элементы, из которых состоит материя, - глаза открыл, - и мы с Вами, чтобы однажды возвратиться назад в огонь!
- Зачем Вы мне всё это рассказываете? – спросил рассерженно Вова.
- А затем, молодой человек, - сказал сторож, - чтобы доказать Вам, что жизнь уникальна и что в нашей Вселенной, как бы Вы не хотели -  больше, чем на Земле жизни нет. И, главное – мир благодаря квантовой флуктуации создан для того, чтобы в нём появился человек, то есть наблюдатель всей этой великой красоты. – сторож руки поднял. – Так что люди по глупости своей, - он руки опустил, - За деревьями не замечают леса, то есть не ценят жизнь свою и чужую, как сокровище, как великий дар.
- Кем дар?!
- Во! – сторож пальцем ткнул в грудь Вовы, - что и следовало доказать! Всё, о чем я так просто и антропно рассказал, привело к хорошему вопросу, на который ответ очевиден.
- Ну, да - Бог, высший разум… - усмехнулся Вова.
- Как хотите, как верьте… Да, а следствие – ваш нелюбимый загробный мир.
- Почему не любимый?
- Ну, тогда любимый…
- Что Вы меня на словах ловите?
- Больно надо.
- И вообще, мне пора поминать, – вспомнил Вова про поминки.
- Поминать умерших никогда не поздно. – снова сторож высказывал своё мнение, -  Только не правильно это сейчас как-то – нажраться, напиться… нужно с молитвами, ибо молитва, как существующая из слов изменяет свойства пламени. А слово, молодой человек – это первичное к материи, это то, что было в начале всего сущего.
- До, свидания! – сказал Вова и подал сторожу руку.
- Прощайте! – сказал сторож,  выкинул сигарету за забор, пожал Вове руку и голову наклонил как-то неуклюже, из подлобья посмотрел хитро, - Вы, это, не думайте лучше не о чём, ибо так легче будет… Делайте, что должны и…
- Будь, что будет!
- Правильно!
- И, это… про фотографии эти с Вашей… Вашим лицом…
- Что?
Отпустили друг другу руки.
- Ну, это… не берите в голову, – повторил сторож.
Вова кивнул зачем-то и пошел в сторону ворот, но, сделал несколько шагов от сторожа, остановился и, снова подошедши опять к сторожу, сказал ему:
- Я так и не понял про почту.
Сторож поправил фуражку, улыбнулся и сказал:
- Это… Вы, как начитанный и интересующийся человек, вероятно, слышали о старинных изображениях и письменных упоминаниях летательных аппаратов древних. Крылатые боги Междуречья, Майя… я Вам скажу, что неспроста это ведь. В древности покойники улетали…
- Вы как-то непонятно издалека всё время объясняете, – сказал Вова.
- Знаете, это не хорошо, что умерший человек забирает с собой живых, не правильно это.
- В смысле? – не понял Вова.
- Все предопределено, – ответил непонятно сторож, - Да, космические полеты с помощью реактивной тяги многое прояснили нам... И про летучих покойников тоже. Но Вам даже космонавты много не расскажут. Они подписывают договор о неразглашении тайны под угрозой смерти, иначе начнется хаос на Земле и хаос в умах. Много, молодой человек, тайн в космосе, о разгадках которых Вам знать не положено.
- А Вам положено? – спросил Вова.
- Я много знаю, ибо работал там. – ответил сторож.
- И Гагарин знал то, чего…
- А как же? И Королев, и Хрущев узнал. Не зря оттепель в стране началась…
Вова улыбнулся нервно и сказал:
- Сильно! Метафизика прёт изо всех щелей! – руки в кулаки сжал, начал ими жестикулировать, - Слава советским космонавтам – могильщикам советских людей!
Сторож не проявил никаких эмоций. Так стоял с неподвижным лицом. Только слюну сглотнул громко. И показалось Вове, что в неживом глазу, как будто внутри яблока глазного полыхает огонь. В пасмурной темени это было особенно заметно, что от глаза светилась часть лица сторожа. Сторож поморгал, как заметил Вовим интерес, после чего свечение прекратилось, и  спокойно сказал:
- Ступайте с Богом, - повернулся резко и ушел в сторожку, захлопнув дверь.
Вова еще постоял немного и пошел к воротам. Обходя хаотично расположенные могилы, он заметил, что никак не выйдет с кладбища, вроде ворота -  вон они, а то вправо, то влево, а уходишь вглубь. И так он вышел на тропинку чуть более широкую и более прямую и  пошел по ней. Но, внезапно наткнулся на свежевырытую могилу и стоящим на её краю открытым голубым  пустым гробом. Крышка с фотографией лежала возле. Присмотревшись к фото, Вова вздрогнул – на нем был он же в этом плаще.
- Вот ё... – выпалил испуганно он.
Но внезапно он почувствовал себя плохо – голова закружилась, его затошнило, ноги стали ватными. Он сел на колени и рухнул всем телом на землю….
- Шесть лет - полет нормальный! Шесть лет... – Вова очнулся от крика, глаза открыл – темно. Поднялся – сразу лбом ударился в твёрдое и руки связаны, похоже. В бок попытался подняться – тут стена, в другой – тоже. В ящике ведь, похоже.
Поморгал – глазами поводил вверх-вниз – непроглядная тьма!
Ноги поднял – упёрся. Повернулся на бок – зашуршало чего-то.
Кругом начал ощупывать все вокруг – ящик деревянный из досок. И мягкое ещё – подушка, матрас, покрывало – гроб?
- Десять лет – полет нормальный…
Вова прислушался ещё – где-то раздавались стоны, где-то матерная ругань, а совсем рядом вдруг начал причитать чей-то голос, похожий на Димин:
- Я гляжу фиолетово-нежным сияньем глазниц, в вечно-костном гниеньи, не зная границ, в зауныло-мучительном горьком сознаньи, в непрочитанном и непрожитом незнаньи. На брегах пустоты плещет вечность-вода и гробы-корабли всех везут в никуда. И любимая плачет, уткнувшись в платок и застрял у меня в горле горя комок. Мне и жалко её мне и жалко себя что прожил с нею жизнь ведь ее не любя. Что ругались и ссорились по пустякам, а теперь все обиды похожи на хлам, а теперь все пороки-грехи вбиты в гроб и плыву по орбите земли я нон-стоп. Вонь и черви и слизь и  внутри трупный яд и пустые глазницы в осину глядят…
- Эй!- Вова крикнул в никуда.
Причитание замолкло.
- Эй! – опять крикнул в темень.
- Чего ты! – вдруг ответили ему.
- Дима? – крикнул Вова.
- Вова? – был ответ.
- Ты где? – спросил Вова.
- Лечу! – последовал ответ.
- Где? – спросил непонимающий ничего Вова.
- В космосе! Полет норма-альный! – прогремело и затихло всё.
Вова упёрся коленками в крышку гроба и надавил на неё. Крышка не поддалась. Он упёрся локтями в стенки. Стенки не сдвинулись. Тогда он ощупал одежду свою и понял, что одет в плащ, в котором был на кладбище. Залез руками в карманы и вытащил оттуда швейцарский ножик.
Он протер глаза, пытаясь что-нибудь разглядеть – может глаза привыкли уже – ни капли света не пробивается внутрь гроба, если свет и есть снаружи.
На ощупь он определил стык крышки и просунул туда лезвие ножа. Стык был не плотным и Вова, поднатужившись, надавил на нож, пытаясь поднять крышку. Крышка поддалась немного. Тогда он по периметру стыка проделал такие действия и, надавив коленками на крышку, скинул её.
Поднявшись, он увидел сначала крышку, медленно улетающую, а поднявшись выше увидел внизу – Землю! Огромная, перевешивающая всякое воображение, она массивным бело-голубым надкушенным яблоком лежала, висела, летела внизу, под немыслимой толщей вакуума, дарующего Вове лёгкость движений через антигравитацию. Только сейчас он почувствовал, что, во-первых, не дышит, а во-вторых, воздуха ему и не нужно. А ещё, что ему довольно комфортно – не холодно и не жарко. Вова оттолкнулся от стенки гроба и что есть сил погреб к Земле. Он ощутил, что это удаётся ему очень легко, без усталости.
Мимо проплывали разноцветные гробы – голубые, розовые, массивные лакированные с ручками. Кое-где их них раздавались крики и песни.
Вова почувствовал, что скорость его полета увеличилась. Вначале, правда, стало прохладно, но постепенно температура стала комфортной.  Он увидел вокруг себя огонь, увидел пламя, увидел светлое, красное, жёлтое, белое, ослепительное, искрящее, горячее, родное… Он растворился в пространстве насыщенной пустоты вакуума, возвратясь в родительское ложе плазмы и объял собой вселенную и вселенная обняла его без вопросов, без проблем, без упрёков, чтобы навсегда, навечно быть так в бесконечной радости, в самой себе…
Так бывает осенью, когда пройдет дождь, не знаешь -  прошёл он или нет. Потому что осенний дождь вечен, как плачь природы по ушедшим от нас. И, человек рождающийся на земле уже обречен её оставить, как обречён оставить родных, друзей, близких. Где свобода, о которой поёт священник над могилой, отпевая покойника? Где свобода выбора рождения и свобода выбора смерти или жизни?  Человек есть раб Вселенной и законов её. И  тысячи лет  великое многоголосье человеков со всех концов земли звенит, как отчаянье – мы не хотим умирать! И отвечает им одинокий уставший поп, кадящий над могилой – Христос воскресе из мертвых смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровах!..
Сторож открыл дверь, выпустив из сторожки полоску света на могильные кресты. Он вышел на крыльцо, потянув за собой звуки из радиоприёмника и пропел вместе с братьями Кристовскими:
- Ума Ту-у-рман, Ума Ту-у-рман, я так ждала тебя Во-ва…
Обведя взглядом подсвеченные могилы, он вытащил из кармана сюртука новую пачку Примы Ностальгии с портретом Ленина и закурил сигарету. Затянувшись, он поднял голову и увидел в ясном ночном небе штрих падающей звезды. Переложив сигарету из правой руки в левую, он перекрестился.
- Спаси, Господи, душу грешную и сохрани! – сказал сторож и добавил досадно. - Опять лопата в руки! - еще раз затянулся Примой и вместе с выпускаемым дымом пропел - У-ма Тур-р-ман, У-ма Тур-р-ман… Па-па-па-па-па-па-ра…

                Конец