Чемодан

Павел Н. Лаптев

                Чемодан



Кирилл вышел из магазина, где покупал записывающие диски для компьютера, засунул в куртку коробку «болванок», вставил в уши гарнитуру и нажал в плеере на треугольник. Пока он был в магазине, начал накрапывать дождь и Кирилл накинул на голову капюшон. Вся музыка или, по-современному, все треки в любимом стиле Нью Эйдж были на восемьдесят две минуты. Несколько полосок — точку прокрутки пальцем туда-сюда по сенсорному емкостному экрану, с какого момента хочешь начать прослушивание, с того и будет вещать тебе в уши. Не то, что раньше в эпоху аналогового звука, когда ещё эти плёнки на сорок пять минут перемотаешь до нужного места. Выражение-то какое — в эпоху! Как будто сотни лет прошло, а вон с десяток только. Самому к сорока, а уже столько эпох прожил, прямо Адам долголетний.
Восемьдесят две — это как дедова жизнь. Он тоже столько лет прожил. Интересно, вот держишь этот плеер в руках, а треки это чьи-то людские жизни. Целый альбом или даже целые плейлисты жизней. У кого-то восемьдесят два, у кого-то другой отрезок. Самое интересное, что по-любому получается коротко. В экран плеера убираются эти жизни, в ширину экрана, в три дюйма. Больше никому не дано. И даже то, что есть коротко. Ну что дед — восемь десятков, когда-то думал, ах, как долго он жил, столько всего видел, столько повидал, дел столько сделал, поездил много. А как-то сидя на заваленке возле дома обмолвился, затягиваясь самокруткой, что вот, Кирюш, жизнь пролетела, словно миг, а по-настоящему не пожил. Как это по-настоящему, спросил тогда деда. А он стряхнул пепел и сказал: для души. И добавил, что всё это — он кивал на дым самокрутки — весь этот мир суть дым. Да, Кирюша, говорил, все дела людские суть пустота. Жизнь состоит из череды желаний и потребностей, как бусы на нитке. Ты думаешь, что эти бусы драгоценные, дорогие, бережёшь их. А на поверку оказывается, что они из обычного стекла. Дешёвого прозрачного стекла, которое делают из песка, из праха земного. И когда она, жизнь подходит к концу, бусы рвутся, рассыпаются и падают никому не нужные. Как никому становится ненужной твоё порожитое время, твоя аналоговая эпоха.
Эпоха... Здорово получилось — подумал Кирилл, что он жил на перепутье эпох, аналоговой и цифровой. Просто взял и перешагнул, как Гуливер на другой остров, оставил позади у лилипутов-годов магнитофон, видеоплеер, кассетный волкмен. Тот остров в гараже, да, вся эта техника в гараже пылится. Кассеты наверно уже осыпались, механизмы заржавели. А может нет?
Кирилл увлёкся этой своей идеей, вечером, когда уже кончился дождь, сходил в гараж и принёс домой зелёный чемодан с кассетным магнитофоном Электроника и кассетами. Послушал немного поскрипывающую музыку в стиле диско, совсем не забылись слова песен Modern Talking, Bad boys blue, Fancy, хотя перевод Кирилл не знал.
На одной кассете, в самом конце была запись голосов. Кирилл вспомнил, как лет двадцать назад он шутки ради записывал в микрофон своих домочадцев. Здесь был голос ещё живых ныне родителей, уже покойного деда.
— Мам, — позвал Кирилл мать с кухни. — Хочешь послушать прошлое?
Мать подошла, села и, послушав немного, спросила только о себе, тамошней, двадцать лет назад: 
— Интересно, чего она там делала в это время и в каком была платье?
Да, мать так и сказала про себя — она.
— Кто она? — поправил Кирилл. — Это же ты?
Мать улыбнулась, покачала головой.
— Это уже не я. Давно уже не я.
Вот так получается — время разделяет человека, его желания, помыслы, деяния. А человек остаётся всё тот же, личность остаётся всё та же. И личности присуще всё накопленное за годы — желания, помыслы, деяния. А личность уже отказывается от них. Но никуда от них не деться, никуда от себя не уйти.
Прав был дед. Вся наша жизнь это череда временных желаний, ненужных покупок. Вот болванок этих. Мы привязываемся к временному, радуемся о временном. Временном, которое рано или поздно уйдёт в небытие. Как эти магнитофоны, как эта аналоговая техника, которая вещает скрипучим голосом о том, что уже давно нам не нужно. Эти кассеты крутятся, как колёса сансары, наматывая бесконечную плёнку времени и вместе с ним музыку нашей жизни с заботами, с делами.  С ненужными делами, часто плохими делами. С ненужными и плохими мыслями.  Они вертятся, показывая, что никуда мы от всего этого не уйдём.
— Я вспомнила, в каком она была платье, — сказала мать. — В зелёном с белыми цветами. Это как раз тот день, когда она, то есть я его купила. В один день с твоим магнитофоном.
— Может быть, — ответил участливо Кирилл. — Я не помню.
— И знаешь, где оно? — спросила мать, почему-то очень тихо.
— Где? — спросил шёпотом сын, словно это какая-то великая тайна.
— В чемодане, в том зелёном чемодане с кассетами, — прошептала мать.
Это быт чемодан, который она собрала себе на похороны, после того, как пятнадцать лет назад сразил её инсульт. Одним зимним утром она проснулась на работу и стала метаться по комнатам. То брала платье, то бросала. То шла умывается, то в туалет. Кирилл с отцом, заметил это ненормальное поведение, вызвали Скорую. Кириллу тогда посоветовали сходить в церковь и заказать для матери службу о здравии. Мать пролежала с неделю в больнице под капельницей, потом вернулась, ещё с неделю пробыла дома. Тогда она на всякий случай и собрала чемодан. Вот, мол, мои дорогие, ежели чего со мной случится, всё здесь есть. И свечки, и тапочки, и платье. Зелёное платье с белыми цветами.
Со временем, за ненадобностью, когда Кирилл разбирал вещи, он бросил в чемодан магнитофон с кассетами и отнёс в гараж. Чемодан пролежал нетронутым пятнадцать лет.
— А ведь и правда красивое платье, Кирюш? — спросила мать, когда Кирилл вынул из чемодана платье.
— Вроде красивое, — согласился Кирилл.
— Тогда чего ему попусту лежать, я его носить буду. Ведь как новое. Скоро Новый Год, вот я его и надену, — сказала мать, достала ещё из чемодана свечки и добавила. — А там уже и Рождество, в Церкву схожу, поставлю.
— Тапки белые тоже не забудь надеть, — весело поддержал её сын. — Чемодан этот я себе оставлю под кассеты и диски.
Мать покачала головой.
— Ну сейчас! — сказала она. — Он ещё по прямому назначению послужит, я с ним на дачу буду ездить.




                Конец