Старая соль главы из романа 1

               
Люди на земле существуют трех родов: те, кто живы, те, что умерли, и те, которые плавают в море.
                (Анахарсис Скифский)

                Часть I

                ТОЧИЛО
                (дневники судового токаря)

    Уже который год веду дневники, но писал все урывками, от случая к случаю, и на чем придется, в основном, в записных книжках. С выходом в рейс, решил, буду вести нечто вроде судового журнала, ежедневно и скрупулезно, в толстой тетрадке. Я припас целых пять таких тетрадей – на рейс, надеюсь, хватит. Что из этого получится, бог весть. Хотя я замыслил по окончании рейса на основе этих записей книжку спроворить. Но, как говорится, мы предполагаем, а господь располагает.

    Итак, сегодня девятое сентября, воскресенье.  Тс. (Судовое время) 13.20.   Внешний рейд порта Владивосток (Это между Русским островом и мысом Чуркина).
    Похоже, мы, наконец-то, выходим в рейс. Не сходя с этого треклятого места, на котором торчим уже две недели. Наверное, якорь давно засосало в грунт, и мы не выдернем его, если станем сниматься. Третий час на борту погранцы, третий час кто-то из начальников вопит по трансляции, вызывая непрошедших досмотр. Никак не сыщут всю толпу. По палубам бродит вельми много нетрезвого люда. Его-то, наверное, и зазывают в столовую команды - чтобы досмотреть. Чтобы заглянуть в его безмятежную душу. А чего туда заглядывать, когда публика отход празднует?
     Больше, чем на час задерживают обед, зато меня не задерживают с работой – завалили напрочь. Механики гуськом выстроились у дверей моего кабинета – токарки, соблюдают субординацию. Только Никанорыч, главмех, да стармех завода Бабушкин – то попеременно, то оба вместе лезут едва не под шпиндель. Чего лезут? Хотя они оба-два тоже изрядно хвативши. На Бабушкине красная вельветовая рубаха, и морда у него рубахе под стать. «Ну, как наши дела?» - спрашивает он солидно, подавляя сытую отрыжку. Делать вам нехрена, хочу сказать я, однако молчу, накручиваю ралюшки. Хотя я тоже хотел бы, «как белые люди», отмечать отход. И чего это я не кушаю водку?
      Когда толпа заказчиков рассосалась, я тоже «рассосался» - должен же быть у меня обед. Или хотя бы перекур, если кормить сегодня не собираются. Пусть я даже  и не курю. Сбегал в каюту за письмами, что вчера написал и не отправил, отдал их Кузьмичу (закатчик наш). У него, видел, начальник пограничного наряда, прапорщик, - не то родственник, не то просто знакомый, - может, отправит письма.
     Намедни вечером я было навострился в город – не вышло. Часов около шести, подвалил к борту «шаровичок», и мы втроем с системным механиком Гавозой и слесарем из рембригады Витей Булиным ловко этак по штормтрапу в него сиганули. Но капитан, наш Лахтак - кликуха у него такая, - видно, на мостике был, усек и такой хай по трансляции поднял – на весь залив Петра Великого. «Если не вернетесь на борт, то будете списаны с судна». А мы-то уже трешник собрали – шаровику за перевоз. И вообще мне позарез на берег надо было. Не только письма отправить, но еще барахлишко забрать у Свистуновых –  на предыдущей неделе чемодан упаковал. Не получилось. А ну, как и впрямь спишет. Хотя мы и не думали вовсе, что назавтра в рейс выйдем. Перестали надеяться, что вообще  выйдем когда-нибудь…
     На несколько минут задержался на палубе, похватал свежего воздушка после прокисшей токарки, а сейчас приступил к «летописи».
       В иллюминатор вижу огромное белое облако, похожее на двугорбого верблюда, будто бы привязанного к ажурной вышке на самой верхотуре мыса Чуркина. Верблюд тянется к западу, силясь сорваться с привязи, но не тут-то было. Нижняя его губа совсем отвисла, словно он плюнуть собрался с досады. А задней ногой лягнуть опостылевшую стойку.
       Наш пароход тоже похож на дромадера… хотя нет, дромадер – это, кажется, одногорбый, а двугорбый… (не поленился, заглянул для верности в словарь) да, мы похожи на бактриана, у которого не достает сил, чтобы сорваться с коновязи. Или что там у верблюдов - верблювязь? Или все-таки якорь-цепь?
      Однако для меня начинаются веселые денечки. Конечно, и прежде нескучно было. С самых первых дней, с апреля, когда я попал на этот плавзавод. (Кстати, книжка, которую я про себя замыслил, так и будет называться – «Плавзавод». Солидно и весомо. Как «Аэропорт» или «Колеса» А. Хейли). Но теперь… Выходим в рейс, а на борту ни одного рабочего мотобота. На одном гребного вала нет, а второй – вообще пустое корыто, одна обшивка. Кореш мой Серега Котов, назначенный мотористом первого мотобота, «азика» - который без гребного вала, -  меня извел своим нытьем: «Ну, когда вал делать будем, шеф?» Подлыгается, стервец. Надеется, что я, все побросав, кинусь его валы точить.  Я, конечно, в своем деле ас – так про меня тут думают, да и сам я на свой счет не дурного мнения, но выточить на станке марки 1К62 гребной вал длиной почти три метра – это вам не в колбочки пукать, тут придется покорпеть. Возможно, еще и дырки в переборках буровить – помещеньице-то мелковато. Только меня муфтами да фланцами завалили – когда чего делать? Однако пора и в свой апартамент спуститься – не хватились бы. Я-чай, любимый ремонтный механик уже возле станка топчется.               
      Судовое время. … Хреновато без часов-то! Я нынче без хронометра. Мои «кировские» в золоченом корпусе неделю назад в «Бодрости», в бане «умылись». Нашелся ловкач – и ведь я понял, кто… Хотя чего теперь скулить? А спросить не у кого. Сожитель мой по каюте Коля Леваков, по совместительству сварщик, слинял куда-то. Наверное, в 107-й отход отмечает.
     В общем, рейс начался. Причем почти в обещанное капитаном время. Однако сколько раз эти обещания передвигались! Как «последние китайские  предупреждения». Помню, когда 12 апреля (дату запомнил – день космонавтики) я впервые ступил на борт, а вернее на корму этого лайнера, первым, что бросилось мне в глаза, был огромный щит, на котором коллектив орденоносного Дальзавода торжественно обещал завершить ремонт к 1 июня. Я тогда еще возрадовался: всего-то полтора месяца посидеть на ремонте и – в море! Полтора месяца растянулись почти на пять…
     Однако я малость совравши. 12 апреля я только во Владивосток из дома прилетел, а на «Захарове» появился уже 25-го, после двух недель нервотрепки (по записной книжке уточнил, почуяв сомнение). Впрочем, это не суть важно…
     К сожалению, мы не слышали торжественных речей (у нас в каюте не фурычит транслятор), и только отзвуки «Прощания Славянки» сквозили через «форточку» с палубы. (А помнится, прежде на отходах «Как провожают пароходы» запускали.) Хотя нам это было по барабану.  Мы с Колей Леваковым, оставив свои станки и аппараты (фланцы с барашками – Коля заваривал по низам, в каютах промтолпы, барашки на иллюминаторах, чтобы не вздумали открывать) -  могут подождать, и занялись более серьезным делом. И теперь у нас есть собственная розетка (потайная – ни один сыщик не найдет) и отлажен настольный светильник – можно работать за столом, можно кипятить чай и больше не нужно бегать по утрам по чужим каютам - бриться. Осталось навести окончательный марафет, кое-что подкрасить, подлачить и отремонтировать (или слямзить где-нибудь) стул. Коля еще горит желанием сварганить шторки на иллюминатор и занавески на вешала, то бишь койки. Он наверняка это исполнит: что-то раздобыть, пробить, спроворить – это его стихия. Бульбаш.
      «По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой…» или «Пчелочка златая, что же ты жужжишь?..» - это ли не свидетельство выхода в рейс? Наши песнопения, наверное, и на берегу, на Русском острове по левому борту слышат и на Чуркином мысу – что справа. Песни доносятся с палуб и откуда-то снизу. Пьяные парни в обнимку с еще более пьяными девками шатаются по пароходу, как по деревне. Мой Николка тоже на взводе, хотя работоспособность еще не утратил. Уж сколько раз тянул меня: пойдем в сто седьмую, вмажем по семь капель по случаю. Мы без малого полгода вместе, но он никак не смирится с тем, что я вообще не пью.
       Завыла сирена за бортом – видать, подходит кто-то. Говорят, здесь, на рейде, мы еще примем топливо и снимемся на Находку – за остальным снаряжением, а потом… Черт его знает, что потом.
       Странные отношения складываются у меня с местной публикой. Поначалу большинство, даже начальники, держались со мной настороженно: уж не заслан ли казачок? Трезвенник на флоте – нонсенс, у рыбаков это вообще ЧП. А если он вдобавок и не курит?!.. Но не рассказывать же всем, что я обычный хроник-алкаш, что мне невероятных усилий стоило завязать и что первая же рюмка, даже самая «законная», «по случаю» и «от души» будет для меня началом возврата к … и вспоминать неохота, противно. Не пью я уже четыре года. И не тянет.
      Постепенно подозрения у товарищей ушли, и на меня стали взирать как на чудака, который, помимо прочего, еще и бегает по утрам. И вечерами – тоже. А между нами, девочками, благодаря этому бегу я однажды, можно сказать, с того света выбрался.
      Стармех машины какое-то время все матерился: кто это топочет у него над головой, спать ему мешает. Ему не мешает спать грохот дизелей под ногами, а вот мой топот…  Хотя я, кажется, бегаю совсем бесшумно, кроссовки у меня очень даже мягкие – в Риге покупал.
       Когда тут узнали, чего я стою как токарь, меня зауважали. А Никанорыч, главмех, так и вовсе с пиететом ко мне и зовет непременно по имени-отчеству. И только боцманская шелупонь, когда приходят за какой-то надобностью, обращаются вроде с пренебрежением, свысока, порой с непонятной злобой. Я никак не вписываюсь в привычное для них представление о судовом токаре, точиле. Ну да с ними мне детей не крестить. И доказывать им что-то… не мечи бисер перед свиньями.
       Но вот что меня беспокоит, так это вопрос – сумею ли я сдюжить этот рейс, если он будет такой, как обещано, долгий. Двадцать два месяца, без заходов! Бывал я когда-то по полгода в море, на китовом промысле даже по восемь месяцев. Но двадцать два!.. Вряд ли выдержу, если буду вот так, как до сих пор, в одиночку, в собственном соку париться, копаться внутри себя? Уже немало разговоров слышал о сумасшествиях во время таких рейсов. Только сегодня Серега Котов рассказывал, что на «Владивостоке» (моем «Владивостоке»!) кто-то из обработчиков «ушел по слипу». Это настораживает, но не будем больше о грустном. Пора спать.

         10.09   Пн. Тс .06.30
       Только что миновали траверз Скрыплева, красным всевидящим оком вспыхивающего рядом с оранжевой луной. Я отмерил свои сорок «подков» на кормовом ботдеке («на радость» Степанычу, стармеху машины), размялся, умылся, сунул кипятильник в банку и в ожидании чая (на завтрак в харчевню не пойду) принялся за дневник.
     Здесь невозможно бегать по кругу, как было бы нормально. Разве только по главной палубе, между трюмами. Но тогда вся команда сочтет меня за придурка и попросит капитана на всякий случай списать с парохода. Я бегаю по кормовой дуге, упираясь в переборки то на левом, то на правом борту. Упираясь и отталкиваясь. Это похоже на плавание в бассейне, на «короткой» воде. Сорок моих подков – я вымерял – примерно пять километров. Хочется больше, дальше, но устаешь от этого мельтешения.
       После бега делаю комплекс йоговской гимнастики – племянник Миша Свечников в прошлом году научил, - подтягиваюсь раз 15-20 – по самочувствию – на перекладине и – вниз. Здесь, на кормовой надстройке (да и на носовой – тоже) арматура для тентов – это же полный набор гимнастических снарядов: перекладины, брусья, стенки. Почему из шести сот населения на борту это вижу я один? Правда, где-то внизу, во чреве парохода есть, говорят, спортивный зал, и там, по слухам, очень активно занимаются каратисты (хотя карате у нас запрещен законом). Но я в том зале ни разу не был и заниматься там, в духоте, не хочу.
       А у нашего рейса неожиданное начало. Хотя нет, скорее закономерное. Вчерашние застолья по всему пароходу не прошли даром. Около 11 вечера я собрался было спать, но явился ремонтный механик и попросил поработать. Срочно…
        Тс. 08.10 Едва не уснул с тетрадкой в руках, потому и прервал запись. Встрепенулся вот, продолжаю.
       Итак, с 23.00 до 04 утра без перекуров я вкалывал на станке, вытачивая муфты, втулки, болты и фланцы, чтобы снарядить хотя бы один обещанный к готовности мотобот. В Находке – до нее всего-то пять часов хода – работать начнем, а как работать без «грузовика»?
        С Серегой Котовым – он, естественно, был при мне – не соскучишься, и спать мне совершенно не хотелось. Несколько раз заползал в токарку пьяный «дед» и только мешал работать, приказывая прекратить одно и начинать другое, а потом наоборот. Чтобы исправить, сделать нормальной длину гребного вала (валы, вообще-то есть, но чужие, с каких-то катеров, почти на метр длиннее, чем нам нужно), он предлагает вырезать кусок из его середины,  а две оставшиеся части соединить резьбой. Неужто не понятно, что при первом же реверсе этот вал разберется на две половины. А если усилить соединение сваркой, то вал из гребного станет «карданным» - бить станет, как мотовило. В конце концов дед сдался и, кажется, обидевшись, ушел прочь. Наверное, спать.
       Мы с Серегой толковали что-то о подшипниках, когда возле нас возник Бабушкин, еще более пьяный и более красный, краснее, чем его новая рубаха. И глаза у него были рубахе под стать. Он долго стоял молча, глядя на мою работу, затем, когда я оторвался, сказал укоризненно:
     - Что же ты, Боря, на твоих глазах парня режут, а ты молчишь. Взял бы вот эту болванку да… -  Виктор Николаевич показал на бронзовую заготовку в моем станке и, сокрушенно отвернувшись, пошел к двери.
     Мы сначала вообще не поняли, в чем дело, но потом по трансляции стали вызывать поочередно врачей, потом замполита, кадровиков и проч., проч., проч. Оказалось, что в пьяной драке один матрос другого ножом саданул. В живот. И стали все одного спасать, а другого разыскивать. По всему судну искали. Видимо, нашли и сдали прибывшей в 6 часов водной милиции. А говорят, что парень-то он самый тихий, безобидный, даже мух не обижал, и, похоже, его крепко допекли, коли решился на такое. Да я тоже удивился: неужели это бурят Гена, самый, пожалуй, здоровый и, наверное, спокойный парень из боцманской ватаги, самый невозмутимый. Чем же его достали?
       Однако в минувшую ночь на борту таких «тихих», что тоже были непрочь ножичками пошалить, было достаточное количество. Публика здесь вообще отчаянная. И нам с ними работать, нам с ними жить.
       Сейчас за бортом чудное ясное утро. Мы топаем себе неторопливо куда глаза глядят. Меня исподволь тянет на мостик. Все-таки штурман сидит где-то там, внутри – когда-то выветрится?
       А у меня сегодня выходной – за ночное бдение. Мотобот мы все-таки сделали. Сейчас Серега крутит его на холостом ходу – в каюте слышу чихание дизеля. Но как быть со вторым мотоботом – это разве боженьке известно. Непонятно, зачем вообще брали это корыто без двигуна. Все-таки у нас тут только токарное отделение, а не «Русский дизель».
       Однако я имею полное право поспать. Хотя бы до обеда.
       Тс. 17.10   Стоим на якоре вблизи какого-то берега. Примерно в полумиле от нас, тоже на якоре, «родственник» «Клопотов». Говорят, он задарил нам один из своих мотоботов  – видать, ему нужда в нем отпала: наверное, домой с промысла возвращается. Однако почаще бы такие добрые вести случались. Мне не придется теперь уродоваться со вторым гребным валом и вообще с движком. Непонятно только, почему мы не в Находке, а черт знает где.
       Немногочисленные маленькие домишки разбросаны по гористому берегу. Одно здание побольше, с наблюдательной каланчой вблизи, с антенной радара на ней. Похоже, брандвахта. И еще похоже, что мы не добежали до Находки, только вползли в залив Америка (теперь его, вроде бы, в Находкинский переименовали) и стоим где-то недалеко от мыса Поворотного. А впрочем, я перезабыл все очертания и названия точек на здешних берегах. Теперь, из токарного отделения, мне трудновато будет вести географические наблюдения – для своего дневника. Придется пользоваться сообщениями с мостика, если таковые будут, да осведомленностью бывалых людей типа Сереги Котова.
      Курсант-заушник Котов уже распаковал свой безразмерный баул и приволок ко мне в каюту ворох бумаг. Ему надо делать курсовые, и он надеется, что я нарисую все его чертежи. И ведь не зря надеется – нарисую. Он славный парень, и механик из него получится отменный, если с панталыку не сойдет. Мне говорили, что у него запои случаются, причем затяжные.
      Хотя в море чего пить-то? Меня он почему-то Валерьянычем кличет. Как, впрочем, и почти всех иных. Конецкого, что ли, начитался? Только у Конецкого, во «Вчерашних заботах», помнится, Тимофеичи фигурировали. А я Серегу иногда называю «Сто квадратных метров». Он на голову выше меня и почти такой же в ширину. И физиономия у него широкая, добродушная. А голос бабский. Говорит, что перестает бриться, отпускает бороду. Представляю эту морду в обрамлении окладистой бороды – умора!
    Однако чертежи мне пока делать не хочется. А хочется еще поспать. Или в кино сходить? Что-то там объявляли…

              11.09   Вт. Тс.17.20
         Заползли в какую-то симпатичную бухточку. Очень красиво сейчас, при солнышке, после затяжного, нудного дождя. Веселенькие кораблики снуют туда-сюда вокруг нас…
      После короткого перерыва на ужин и три партии в шахматы опять приступаю к записям. Мотобот номер 2, тот, что презентовал нам «Клопотов», с пятью моряками на борту (и Котов Серега с ними) пошел за первой в этом рейсе рыбой. Добытчик, типа СРТМ, стоит примерно в миле по носу от нас. Чуть дальше – еще один. И еще…
       Как давно я не видел этакой красоты! Очень хочется порисовать, да боюсь осрамиться – хотя бы перед собой. Давненько не брал я шашки в руки…
      Все-таки не удержался, достал акварель и альбом. Часа полтора бился – получилось довольно бледно. Чтобы хорошо рисовать, надо много рисовать. Как и писать да и все что угодно. А то, что я торопился, боясь привлечь чье-то любопытство – это все оправдания собственной несостоятельности. Но… Надеюсь, у меня еще достанет времени и сил, чтобы реабилитироваться. Не зря же я взял с собой все эти причиндалы.
     Женщин сегодня нарядили в огромные резиновые сапоги, брюки и клеенчатые фартуки оранжевого цвета. Так они и шастают весь день по пароходу, привыкают, видно. Ведь большинство-то из них, как, впрочем, и я, на плавзаводе новички. Причем они и моря не нюхали. И откуда только не понаехали! Очень много молодых и красивых. Но все, почти поголовно, курят, как конюхи. И матерятся. Когда выходил на палубу, к мотоботу, размечтался было, любуясь пейзажем, и вдруг слышу: «Ты что, б…дь, с солдатами не спала, что портянки наматывать не умеешь?»
       …Все дела да дела, приходится отрываться от записей. Странно только, что меня до сих пор не зовут к станку. Хотя я и так сегодня вкалывал до онемения рук. Сходили с Колей в судовой магазин – его после обеда открыли толпе на радость. Я надеялся купить часы, но пока в магазине с ширпотребом напряженка. Продавщица, смазливая разбитная бабочка, пообещала, что в течение месяца будут и часы, и будильники (нам с Николкой и будильник лишним не будет). Пришлось удовольствоваться сгущенкой да компотами, зубной пастой и мылом. И, надо сказать, с появлением этих банок в каюте она стала выглядеть более обжитой и даже уютной. Хотя какой, к черту, уют?! Глянешь со шкафута в иллюминатор – такое убожество! Впрочем, все в наших руках.
      По трансляции объявили, что к борту подошел мотобот – очевидно, уже сегодня начнем выдавать собственную продукцию – консервы.
      Очень много пересудов на предмет предстоящих заработков. Но меня сей вопрос почему-то не очень занимает. Меня занимает другое.
       Сегодня, около полудня, когда станок мой уже покраснел от натуги, в токарную зашла гостья – дама в резиновых сапожищах, штанах пузырем и подвязанной на шее рукавами кофте за спиной. Очень ей было любопытно рассмотреть, а что это я тут такое выделываю. Она была так заинтересована, что едва не улеглась своими пышными грудями мне на спину, рискуя затолкать меня под крутящийся патрон. Жар от нее шел, пожалуй, больший, чем от передней бабки. Я инда взмок.
       Оказалось – коллега. Работала на каком-то заводе где-то в Липецке. Попросилась – не понять, в шутку или на полном серьезе – в нашу артель, на станок. Я сказал ей, что у нас тут заработки маленькие, с разделкой ни в какое сравнение (хотя откуда мне это знать? Предполагаю только.) Она, похоже, обиделась на мой холодный прием и как-то поспешно ретировалась. Уходя, первым делом сунула в рот сигарету. Дама. А лет ей от силы двадцать. Ну, двадцать два.
       Я, может, и не возражал бы против знакомства с нею (она, похоже, затем и приходила), но стоит ли размениваться по мелочам. Уж полюбить, так королеву. Или наоборот, найти душегрейку поневзрачней, чтобы головы не терять, не забыть свою жену. И ведь без этого, наверное, не обойтись. Двадцать два месяца – это не две недели. Тут и святой оскоромится. А я уже за время ремонта поиздержался, озабоченным стал. Порой в голове сплошная похоть и по ночам одеяло палаткой. Хоть на ручное управление переходи. А тот трехдневный визит жены месяц назад только подлил масла в огонь. А как, интересно, в таких рейсах должностные лица обходятся – ну там замполит, предсудкома и другие начальники? Кстати, мой опыт работы в китофлоте этот вопрос тоже не проясняет. Кто-то (я знал даже, кто) пристраивался, но про многих никто ничего не знал. Или скрывали умело. Но там были восьмимесячные рейсы, а тут – двадцать два. А ведь все они живые люди – и замполиты, и эта вот пролетарочка из Липецка. Между прочим, здесь, на плавзаводе, из шести сотен людей в экипаже мужиков только четверть. И кому тут хуже?
       Однако пора и товарищей новых представить, коллег по рембригаде. Из тех, что на ремонте были, только двое остались – Коля Леваков да Акимов Коля, слесарь. Последний и на станках управляется и вообще – семидел. Да, еще ремонтный механик был. Но он пришел незадолго до начала рейса, и я его не вполне понял. Иногда он мне нравится, иногда раздражает. Он вообще в Червякконтору перебрался недавно – кажется, с судоремонтного. Кем он там был, не знаю. Наверное, мастером в цехе. «Захаров» - его первый пароход. Хотя, говорят, ему уже доводилось на судах поработать, в пароходстве, на ледоколах. В полярки будто бы ходил. Начальника из себя он передо мной не корчит, но и приятелями мы пока не стали. Да вряд ли и станем. Хотя бы потому, что я изрядно старше него. Возрастом он посередке между мной и остальными пацанами. Впрочем, подружились же мы с Серегой Котовым, хотя тот тоже салага, на десять лет моложе меня…
       «Дорогие захаровцы! Сегодня на борт нашего плавзавода поступила первая рыба. Это означает начало новой путины для нас. В ознаменование этого в судовом кинозале в 21.00 будет дан концерт артистами краевой филармонии с участием заслуженной артистки РСФСР Ольги Синицыной. Просим на концерт не опаздывать».
        Вот такое объявление только что дважды прозвучало по спикеру. Воодушевляет? Нисколько. Меня больше занимает сумеречный пейзаж за окном: сине-сиреневые сопки с лиловыми кучками облаков над ними на нежном, пастельно-зеленых, фиолетовых и голубых тонов фоне чистого неба. Море, днем сверкавшее изжелта-зеленой радостью, припечалилось вроде, густо посинев, почти сравнявшись тоном с сопками на заднем плане. У горизонта и ближе к нам, на воде мерцают огни. Еще никак не свыкнусь с тем, что я снова в море. Через столько лет…
      Очень хочется пить, но мой сожитель где-то работает, сваривает какую-то крышку, а без него открывать компот неохота. Кипятить чай – долго: кипятильничек у нас слабоват. Коля Акимов обещал сделать новый. Говорит, в пятьдесят секунд трехлитровую банку до белого ключа взвинтит. Но пока его нет… Не пить же воду из крана. Она не шибко вкусная.  Вернее, шибко невкусная. А не пойти ли по такому случаю в библиотеку? Вчера объявляли, что библиотека и почта в носовой надстройке открылись. А то у меня никакого чтива, кроме старых журналов да эразмовой «Похвалы глупости», которую я, наверное, скоро выучу наизусть. Впрочем, и «настольной» «Глупости» сейчас у меня нет. С нею сейчас Серега Котов «глупеет». Ни хрена, говорит, не понимаю. А Коля Леваков книжек не читает вообще. Счастливый человек. Как друг детства моего Вовка Казаков, который за всю жизнь прочел одну художественную книжку – «Это было под Ровно». Это не помешало ему закончить мореходку с красными корочками. Тогда как я, бывший круглый отличник и сталинский стипендиат (семь с полтиной получал против обычных шести целковых) едва докарачился до диплома. Однако давно это было. Да и где он теперь, друг мой Вовка? Наверное, по Балтике чертит, кильку черпает. У него тоже судьба не медом смазана. Благодаря любимой супруге. Живет ли он с ней?

            12.09  Ср. Тс. 10.10
      Да-да, время рабочее, самый разгар, а я пишу себе дневничок. Вчера вечером, едва закончил писать и вышел подышать на палубу, меня изловили заводские механики и озадачили: как сделать «программу»? На дюралевом диске-картушке, с разбивкой по времени, выбираются участки – строго по окружностям, шириной 2,5 мм, соответствующие той или иной операции – от закладки рыбы в автоклавы до закатки банок. Е-мое, сказал я себе и механикам – тоже, идете на путину, консервы квасить, а самого главного для этого не имеете. Эти программы вам, наверное, в управе должны были выдать. Ну, протабанили, Василич, взмолились они, выручай.
      Вообще, на гравировальном станке работа эта, на все одиннадцать дисков, потребовала бы не более часа времени – плевое дело. Но, покуда гравировального аппарата у нас нет, придется делать вручную – самодельными зубилами и надфилями. А это уже, как ни крути, ювелирная работа. Я уже и инструмент подготовил и первый диск почти огоревал, как прибегает в каюту Лунев, 2-й заводской механик с еще более срочным, ну просто аварийным, заданием: на грузовом лифте болтов не достает, и он у них на соплях держится.
        В общем, с болтами и программой провозился я аж до двух ночи, и на сегодня до обеда мне предоставлен краткосрочный отпуск. Хотел это время употребить на ремонт каюты (надо же избавляться от нашего убожества), но не нашел на всем пароходе никакого столярного инструмента. Только горсть гвоздей выделил мне плотник, да сам я исхитрился сделать стамеску из плоского напильника. А теперь бросил все к чертовой бабушке и взялся за дневник.
         Сейчас наш красивый большой пароход топает куда-то – не пойму, куда – полным ходом. Погода, с утра такая ясная, обещавшая чего-то, постепенно курвится и не обещает больше ничего, кроме дождя. Кажется, уже моросит.

          14.09   Пт. Тс.07.20   Залив Петра Великого.
       Бегали мы, бегали и прибежали назад, к вольному городу Владивостоку. Опять стоим на внешнем рейде, почти на том же месте, откуда снялись … не прошло и недели. Принимаем банку с т/х (теплохода) «Нагаево». Только вчера парни говорили насчет перегруза – хотят использовать всякую возможность подработать. Меня это что-то не вдохновляет. Я сюда в грузчики не нанимался. Они молодые – им надо.
        А почему я вчера не сделал запись? Кажется, ничего из ряда вон не случилось. Просто занят был весь день по самые уши, и на запись не осталось ни времени, ни сил. Зато сколько полезного вчера сделано! Во-первых (это не из сделанного, но приятно), получил телеграмму из дома. Во-вторых, разделался с валами. Один из них – совместными усилиями с ремонтным Валерой и Колей Леваковым – угробил. Они уговорили-таки меня проделать то, что предлагал дед, и в результате вышло то, что предполагал я: гребной вал согнуло коромыслом, и выправить его теперь… Горбатого могила исправит. Он теперь в мотоботной как металлолом будет валяться – не выбрасывать же за борт. Зато второй валик, выточенный наново, с установкой двух люнетов, получился как конфетка. Коля Акимов все цокал языком  и приговаривал: «Ну, Василич, ты даешь! И на заводе так не сделают».  Мелочь, черт побери, а приятно.
       Что неприятно, так это покраснение под мышками, появившееся у меня пару дней назад. Неприятно и больно и мешает работать. Серега Котов говорит, что это потница – пройдет, мол. Однако мази, что он мне дает, не помогают ни хрена. Но не идти же с этаким пустяком в госпиталь.
       Невольно вспоминается годичная практика на «Боре» аккурат двадцать лет тому. Мы тогда на Джорджес-банке работали, принимали у промысловиков мороженую рыбу. Я, как матрос-практикант, вкалывал в трюме – адова, надо сказать, работенка. Втроем за восьмичасовую вахту принимали до ста тонн хека, ставриды или скумбрии. Восемь через восемь. Плюхнут этот строп на настил, на стропе – две с половиной - три тонны рыбы в коробах. Хватаешь себе короб – то на брюхо, то под мышку, а то и на голову (в отечественной коробке 33 кило, если финская, то ровно 30) – и в конец трюма. А трюм – что футбольное поле, а в начале погрузки и того больше кажется. Добежал и – шмяк эту коробку: ряд вдоль, ряд поперек – чтобы на переходах подвижки груза не произошло. Восемь часов отбегал, сил достает, чтобы только до ящика, койки добраться. Глаза смежишь и во сне … а ну эти короба «крестить»: ряд вдоль, ряд поперек. Только на вторые-третьи сутки в норму входить начинаешь: спать без снов и кормиться между вахтами. А тут глянь: и пароход, все пять тысяч тонн, под завязку – сниматься пора.
     И вот в один из таких моментов у меня под мышкой вылезает наглый фурункул. Никого не спросясь. И такой он, сволочь, болезный, что я левую руку до уровня груди поднять не в состоянии. Пошел к судовому эскулапу – такой телок недоенный был, выпускник Тартуского университета. Потыкал он мне под мышку скальпелем – даже вскрыть не смог и освобождения не выписал. Ну что, дескать, это такое – чирей несчастный, - чтобы освобождения выдавать. А без бумажки ты… В общем, так и бегал я по трюмам, корчась от боли, орудуя одной рукой. Покуда фурункул мой самостоятельно не прорвался. Бегу, помню, с коробкой под правой рукой и вдруг слышу, как по левому боку тепленькое потекло. И сразу легче стало, и обе руки заработали… Такая ретроспекция.
       А еще вчера мы с Колей новую дверь в каюту поставили. Только под давлением старпома (на старпома дед нажал) плотник уступил нам дверь. Теперь, если скучно, можно новой дверью любоваться. С такой-то дверью нам и черт не брат и хоть три года можно в море болтаться. Без заходов. Еще бы малость подкраситься и можно гостей зазывать на новоселье. Хотя еще полно мелочей предстоит переделать, чтобы условия быта нашего до оптимального довести. «Как у белых людей».
          Кстати, о заходах. В библиотеку вчера я так и не зашел, не до того было. Может, сегодня?..
        А на новую дверь, снаружи, мы приклеили, вместо номера, фишку – перефразированный слегка постулат Козьмы Пруткова: «Если на клетке с тигром увидишь надпись «мышь», не верь глазам своим». Толпа, проходя мимо, пялится: а что это значит? А ничего, говорю я, если спрашивают. Пусть будет.
       Погода, между тем, для середины сентября очень даже ничего – преимущественно солнечная. Однако пора «падать в робу». Новую, между прочим – вчера же получил. Как раз по мне – ни ушивать, ни подрезать ничего не надо.
       Тс. 21.30   В совершенном расстройстве сел продолжать дневник, запивая горе чаем со сгущенным молоком. А расстройство мое оттого, что наши славные хоккеисты пропороли полуфинал «Кубка Канады». Продули горьковчане, на которых я так надеялся. Ну да бог с ними – не вешаться же.
      Позади еще один день нервной работы, и вновь ничего примечательного. Мотоботы (уже оба) возят рыбу, банкотару, завод парит – с перекурами из-за частых поломок, девки курят и матюгаются. Тем не менее новые и новые тубы (тысячи условных банок – не понимаю, почему «условных») заносятся на счет плавзавода «Андрей Захаров», капают денежки в емкие карманы бойких тружениц тесака. Прошлой ночью эти стоялые жеребицы своим ржаньем напрочь разрушили мой чуткий сон. (У них раздевалка, она же и сушилка – по соседству с нашей каютой, с выходом на шкафут.) Одна даже, сунувшись в иллюминатор, кричала: «Коля! Хватит дрыхнуть, пошли на чипыжи!» Коля (он спит надо мной, на верхней койке) и ухом не повел, даже не шевельнулся, а я, старый сучок, маюсь. А вот сейчас, кажется, опять эта подруга (ее вроде бы Ленкой Прокаевой кличут) и еще кто-то с ней заходили Колю навестить. Обе в кургузых фартуках и огромных сапожищах, при тесаках, все облепленные чешуей, но в крахмально-белых кокошниках-«стандартах», какие носят продавцы в перворазрядных магазинах. Впрочем, чего и где теперь не носят? И надо же девкам хоть чем-то свою девичесть заявить. Но при том 99 процентов из них смолят сигареты одну за другой, а кто и «Беломор», и матерятся – хоть топор вешай. И это – в начале путины.
     Между прочим, в каюте барышни вели себя весьма скромно и даже говорили шепотом, хотя видели, что я не сплю. 
      Вчера я заглядывал в разделочный цех (его дверь почти напротив входа в токарное), и стало мне что-то не по себе – за них, бедных. Стоят они на мостках, перед столами, каждая – возле своего крана, и режут, режут, чистят, потрошат, И подумалось мне: неужто можно вот так, изо дня в день резать и потрошить по 12 часов через 12 целый год, а то и больше, без выходных и праздников? А если можно, то чем это оправдывается? Какой высокой целью? Не на прогулку же они здесь собрались. Свежим воздухом подышать. На два года. Впрочем, наверняка больше половины из них и не представляли, что это такое – плавзавод и какая им предстоит работа, когда подписывались на вербовку. Хотя знаю, что много и «старослужащих», которые не в первую путину пошли. У Коли Акимова, например, подруга здесь, почти жена, разве только не в одной каюте живут, так у нее это пятый или шестой рейс. Пьянкова ее фамилия. Правда, про нее тут недоброе поговаривают. Хотя все признают, что как раздельщице ей нет равных. Больше тонны рыбы за каждую смену  потрошит – с ума сойти. Так ведь не сходит.
       Когда-то на китобойной базе, на том самом «Владивостоке», я тоже дивился раздельщикам, которые так же, по 12 через 12 всю путину вкалывали. Но там другое. Они всегда на свежем воздухе – правда, в любую погоду, даже в шторм и ливень, и работа у них была, можно сказать, творческая: каждый кит на предыдущего не похож, к каждому свой подход нужен. И они, как муравьи-верхолазы, по тушам бегали, в шипованных сапожищах, с ножичками в руках. Ножички эти (фленшерные) на хоккейные клюшки похожи – длинная деревянная рукоять с тяжелым серпом на конце. Только серп не изнутри, а снаружи заточен – как бритва. Да, финвал или кашалот – это вам не селедка-иваси, которую сейчас наши девки потрошат, и мне чертовски жаль, что мы не ведем китовый промысел. Интересно, кто сейчас «Владивостоком» командует? Может, кто из бывших моих коллег? Костырко, например. Этот – парень шустрый, за минувшие годы – десять, нет, одиннадцать лет миновало – вполне мог из третьего штурмана в капитан-директоры выбиться. Однако не хотел бы я, в нынешней своей ипостаси, с Толиком Костырко встретиться. Да и ни с кем другим из прежних своих соплавателей (вот словечко придумал!). У меня теперь новая жизнь, «с чистого листа».
      Дед сегодня опять подступил к нам с программными картушками. Я только одну сделал – для ивася, на которой сейчас автоклав и работает, а надо одиннадцать (а, может, и больше – в зависимости от числа видов продукции, на которой предстоит работать).
     Кровь из носа – надо сделать, молит Никанорыч. Хоть вручную, хоть вножную, хоть механическим способом. Пообещал даже мошной тряхнуть, вознаградить материально. В том числе и за прошлый месяц. Тогда мы тоже пахали, как черти, и начальники также премию сулили. За время ремонта вообще столько обещано было – мне уже на «Волгу» хватило бы. Или, по крайней мере, на «Запорожец». Им главное – пообещать, а попробуешь потом напомнить, они на совесть давят: всем, дескать, трудно. А ты как-никак коммунист. Впрочем, чего ныть – все равно ведь сделаю – с премией или без и даже вне рабочее время. Я уж и приспособу небольшую придумал под эти картушки. Однако пока помалкиваю. Может, это не очень по-партийному, но, пожалуй, стоит повременить малость – покуда так не припрет, что и впрямь платить будут. Нынче, как говорится, всякий труд в почете, но и всякий труд вознаграждаться должен. Теперь и чирей на заднице за здорово живешь не выскочит.
      Кстати, дед говорил, что намедни к нему корефан на мотоботе приходил – не то с «Лазо», не то с «Постышева», и у этого кореша он мог целых семь готовых картушек одолжить, да как-то запамятовал за делами. Наверное, за чаркой ни про какие картушки и не вспомнил. А наш кэп, говорят, когда про этого визитера прознал, приказал ему пендаля дать, чтобы с борта кувырком. Наверное, старый его знакомый, может, должник, коли он так круто с ним. А деда – тот было в гости на «Лазо» засобирался – не отпустил. Из вредности, что ли? Вообще, отношения тут между публикой диковатые. В том числе и среди комсостава. Штурмана с механиками – словно псы с кошаками. Такого я прежде нигде не видал. Ну, некая обособленность служб, она всюду существует, а здесь классовый или кастовый антагонизм. Причем порой работе во вред. Например, старпом до сих пор третирует нашу рембригаду в смысле кормежки. Если для палубных – рулевых и боцманской команды столы всегда заранее накрыты, то мы, при всей срочности нашей работы, вынуждены торчать в очередях к раздаче. А эти, рогали, сидя за столами, никогда не преминут съязвить в нашу сторону. Глупо, мелко. Дважды ходил к замполиту – чтобы поговорить на сей счет, а заодно уплатить взносы, но не заставал его в каюте. Завтра еще схожу.
        Сегодня был в библиотеке и набрал целый ворох книг: «Русь изначальную» и «Великую» Валентина Иванова и три тома Э.-М. Ремарка. Библиотекарь, маленькая, болезненно-бледная женщина с тихим, будто простуженным голосом, подивилась: зачем сразу так много. Я сказал, что соскучился по хорошей литературе и буду ее частым гостем. А библиотека, между прочим, довольно богатая. И библиотекарь, при всей ее бледности, весьма интересна. Я бы даже сказал, привлекательна. Таня Королева – ее имя.


         15.09  Сб. 07.30
        Хорошее, тихое утро. Медленно – едва заметно движение – ползем куда-то в обнимку с «Владивостоком» по правому борту. С тем самым. С тем и уже не тем. Кажется, и прежде высокий, он вырос еще больше. Наш «Захаров» в сравнении с ним – мелочь пузатая.
     Множество новых надстроек нагорожено на нем: на корме, с заделанным слипом (так что Серега явно врал про матроса, «по слипу ушедшего» - никак тут не уйдешь), на обеих разделочных палубах. Борта его тысячеглазо светят иллюминаторами – свидетельство того, что на нем сейчас живет великая масса, гораздо больше нашей, народа и что бывшая китобойная база от романтического, овеянного славой промысла перестроилась на переваривание ивасей  и прочей кильки. Я не хожу на правый борт, опасаясь встретиться с кем-то из прежних знакомых. Когда час назад совершал свой утренний забег, заметил: на кормовой надстройке «Владика» какой-то чудак, вроде меня, тоже совершает эволюции. Ему-то хорошо – там есть, где разбежаться. А у Сереги Котова, оказывается, супруга на «Владивостоке» - раздельщицей. А я до сих пор и не знал, что он женат.
       Тс. 18.25   Вся ювелирная, как и топорная, работа на судне достается нам, токарям (Коля Акимов хоть и слесарь – по судовой роли, но сейчас больше работает на токарном станке). Дед тянет нас к себе, где бы и какая бы ни случилась поломка. Например, сегодня мне пришлось выпаивать сломанные и запаивать новые иглы-фиксаторы следящего устройства автоклава. Правда, с помощью дяди Миши, старшего усатого электрика Михаила Николаевича. У меня-то ни паяльника, ничего другого для этого нет.
     А с картушками дело застопорилось. Теперь, оказывается, их нужно 49 (!) штук, а делать их можно только «топорным» способом, вручную – зубилом и надфилями, как уже делал я. Оборудования-то никакого нет. Но за здорово живешь этакую прорву никто ковырять не станет. В том числе и я. И нечего мне на совесть давить. Конечно, моряки – народ особый, специального сплава, не то что сухопутные крысы-начальники. Однако в последнее время на флотах тоже происходят перемены (увы, не к лучшему), и здесь мельчает публика. Помнится, прежде (на «Боре», к примеру, т.е. в курсантские годы) на судах не запиралась ни одна каюта. Разве только на защелку-«собачник» - для вентиляции. На ключ запирали помещения лишь в африканских портах: тамошние аборигены слишком уж любопытны и шастали повсюду, будто по  собственным мазанкам. Стоило хоть на час оставить каюту незапертой, как по возвращении непременно чего-нибудь не досчитаешься. В Котону, столице Дагомеи (нынешнего Бенина) случилось у нас даже смертоубийство на этой почве. Один из матросиков, парнишка довольно плотного телесного содержания, застав у себя незваного гостя, приложил его пятерней, свернутой в кулачок. Да не соизмерил силу приложения с физическими данными посетителя, и тот, дополнительно стукнувшись обо что-то еще, испустил свой нечистый дух. Нехорошая, в общем, история.
      Здесь, на плавзаводе, все задраивается намертво – никакого доверия к публике. Да и то сказать, как доверять-то, если тут три четверти «папуасов», то бишь вербованных – кто их душу ведает.
      А пароход наш весь день бегает от одного промысловика к другому – за сырцом, т.е. рыбой. Сырец, оказывается, бывает мороженым либо парным, что в переводе со сленга означает свежий, только что выловленный (век живи, век учись). Подходим к добытчикам почти вплотную, разве только не швартуемся. И мотоботам остается лишь переваливать сырец с борта на борт. По-моему, проще было бы привязывать траулеры к борту и из трюма в трюм перегружать рыбу - чтобы не насиловать мотоботы да и людей поберечь. Все равно во время перегруза промысловики лов не ведут. Или тут какими-то неведомыми мне, более высокими соображениями движимы – нам того не понять?
      Завод работает с частыми остановками – все из-за тех же поломок. «Владивосток», видимо, тоже много «курит», и заработки там, по слухам, очень низкие. Говорят, уже более 70 человек подали заявления на списание – по этой причине. А поведал мне обо всем кореш Серега, который ночью исхитрился смотаться в гости к супруге и провести у нее несколько приятных часов. Мы, говорит, такую качку там подняли – едва не оборвали вешала (представляю двух таких бегемотов – жена у Сереги, видно, его же статей – в одной койке).
       Завидую ли я ему? Хотел бы я, чтобы и у меня была жена на том же «Владивостоке» или, например, на «Лазо»?  Затрудняюсь определить. Кажется, я только начинаю привыкать к морской холостяцкой жизни и не знаю наверно, было ли бы мне труднее на чисто «мужском» пароходе, где нет такого «цветника», как у нас. Но я ни минуты бы не раздумывал, предложи мне кто-то перейти сейчас на какой-нибудь сухогруз или рефрижератор, даже на длительный рейс, даже в полярку. Как иногда жалею я, что не проскочил тогда, в апреле в «Востокрыбхолодфлот». Тоже – история из тех, которые вспоминаются без удовольствия. Но когда-нибудь я к ней вернусь (когда стану книжку писать). Хотя чего и возвращаться, если вся она в записных книжках изложена.
      Однако какой мудрец высказался о том, что воздержание после тридцати (или во сколько там?) лет благотворительно для организма? Вот для него, для отрезвления, полезно было бы получить промеж глаз. Хотя, наверное, и это не подействовало бы. Потому как сказать такое мог либо динозавр, либо чурбан с глазами – все равно не почувствует. Уверен, что умник этот никогда не бывал в море хотя бы пару месяцев к ряду, без заходов. Не зря же Анахарсис Скифский говорил, что «люди на земле существуют трех родов: те, кто живы, те, кто умерли, и те, кто плавают в море». Вот он наверняка поплавал и знал, что это такое – воздержание. По-моему, несправедливо, что его в первую семерку мудрецов не записали, а только лишь как претендента. По нынешним временам уже одно это высказывание нобелевской премии достойно. Однако «заболтался» я. А не почитать ли нам «Русь изначальную»? Или с Ремарка начать?..