Владимир Диброва. Савченко

Место действия – Америка
Время – конец девяностых.

Недавно я познакомился с человеком, которого зовут Элекс (или Алекс) Севчак. Во втором слоге буква «u». То есть Савчук. Ему, как и мне, под пятьдесят. Инженер компании, что связана с «Ай-Би-Эм». Родился в Миннесоте, учился в Нью-Йорке, долгое время работал в Калифорнии.
  Во время первой встречи поздоровался со мной «добрый день» - почти без акцента. Родители – с Украины. В Америку попали после войны, тут встретились и поженились. Жили, похоже, очень изолированно, так как до пяти лет Алекс разговаривал только по-русски. Потом пошел в школу и все, конечно, переменилось. Теперь говорит, что кроме нескольких фраз ничего не помнит, но дома у него я видел русские и украинские словари. Жена Алекса – американка без славянских примесей. Дети-подростки языками пока что не интересуются.
Я объяснил ему, что фамилия «Савчук» произошла не от слова «сова», как он считал, а от имени Сава.
- Когда-то оно было очень распространено.
- Правда? 
Алекс так обрадовался, словно я повысил его в звании. Тогда же он рассказал мне о своем отце, Владимире Савчуке.
Отец Алекса родом из-под Одессы.
Родился в двадцать третьем. Теперь это Одесса, а тогда было село. Какая-то там Балка. Или Сухая, или Гнилая.
Началась война. Пошел добровольцем на фронт, в артиллерию.
Летом сорок второго оказался под Сталинградом. Двадцать второго августа немцы
окружили их батарею и взяли всех в плен. Никто не успел сделать ни одного выстрела. Потом – лагеря и голод. Некоторые, чтоб не умереть, вступали в РОА, Русскую Освободительную Армию, что на стороне Гитлера воевала против СССР.  Так сделал  и Савчук. В сорок пятом в Польше он сбросил с себя форму и решил вернуться домой. Пусть  Сибирь, но зато среди своих!
Листовки, которыми их забрасывали, обещали помилование всем, кто сложит оружие и покается. Некоторые говорили, что это – вранье, и всех расстреляют. Ведь война   еще не кончилась. Владимир не знал, кому верить. Ориентируясь по солнцу, он шагал на восток.
 Вскоре в лесу он вышел на воинскую часть, по погонам определил, что это – войска НКВД (то есть то, что ему нужно), но в последний момент развернулся и побежал прочь.
Остановился он только на юге Германии.
Американцы несколько лет продержали его в лагере, прежде чем позволили уехать в США.
Чиновник эмиграционной службы не смог выговорить его имени и хотел записать его как «Мики». Савчук как мог возражал. Сошлись на том, что Владимир сделался Уолтером.
Мать Алекса была дочкой «врага народа» из Киева. Отца взяли в тридцать седьмом. Брат погиб на войне. После того, как мать умерла у нее на руках осенью сорок третьего, она бросила все и отправилась на запад по Европе без границ.
В конце сороковых корабль  привез ее за океан, в новый свет, из которого она никуда уже больше и не рыпалась. Я записал все это не сразу после разговора, а через несколько недель, когда подробности и некоторые названия уже стерлись в памяти. А когда перечитал, то решил расспросить подробнее. Даже купил для этой цели диктофон.
При следующей встрече я спросил у Алекса, не смог бы я как-нибудь к нему зайти и без спешки все это записать.
- Что именно?
- Детали того, что ты мне рассказывал. О своем отце. Подробности. Его приключения во время войны.
- Зачем?
- Чтоб не пропало! Как документ эпохи. Если ты не против.
- Конечно!
Американцы первым делом соглашаются. Так у них принято. Но в голосе Алекса я почувствовал неуверенность и едва скрытую нервозность.
- Так ты мне позвонишь, чтоб договориться,  когда мы сможем…
- Да.
Я ждал десять дней.  Алекс не звонил. А я уже скоро должен был возвращаться на Украину. Я приезжал на три месяца по стипендии гуманитарного фонда – осваивать  компьютерные премудрости  и набираться опыта. Обратный билет был у меня на конец ноября.   
Вечером я позвонил Алексу и спросил, когда он сможет меня принять.
Алекс сказал, что не теперь.
Я объяснил ему про конец стажировки.
Он опять: «Зачем тебе это?»
- Хочу заполнить белые пятна. Белые пятна истории.
- Разве ты историк? Или писатель?
Я понял, что его пугает, и, насколько позволял мой английский, заверил Алекса, что я – не шпион. И что за РОА у нас уже не сажают. Наоборот, их приравнивают к борцам с коммунизмом. Только вот пенсий не дают.
- Но, - упирался он, - мой отец – не исторический деятель и не борец. 
Я, как мог, стал объяснять  ему, что так называемые  «обычные люди» - это самая большая историческая ценность. Но их  никогда ни о чем не спрашивают. Им не позволяют самим делать выбор, им только приказывают. Поэтому они всегда оказываются между жерновами истории. (Предчувствуя этот разговор, я отыскал в словаре и запомнил, как будет на английском «жернова»). Их все время швыряют то в огонь, то в грязь. Да еще  возмущаются, что они ведут себя не как сказочные герои.
А я интересуюсь этим, потому что от нас скрывали нашу настоящую историю. Кормили нас баснями. А теперь они сами развенчивают свое вранье. Послушать их, так и выстрела «Авроры» не было, и Александра Матросова, и Павлика Морозова! (Я попытался дать ему краткую справку, кто это такие, но не знал, ни как будет на английском «крейсер», ни «амбразура»). Выходит, у нас ничего не было! Сплошная подделка! Как же тогда жили люди? За что держались? Чему радовались? Что и как праздновали? Я хочу знать, из чего складывалась их жизнь. Хочу почувствовать ее фактуру. Ее запах и ритм. Алекс не выдержал моего напора и начал сдаваться.   
- А у своих родителей ты  не можешь спросить?
- Так в том-то и дело, что их уже нет!
- Прости.
- Ничего.
- Я не знал…
-Это я сейчас такой умный. А когда они были рядом, меня это не интересовало. Да и они молчали.  Это было небезопасно.
- Я знаю!
Хоть это и не совсем так. О войне родители вспоминали, но в основном во время ссор. И делали это так, что и соседи слышали - со слезами и битьем посуды. Отец упрекал маму, что она бросила мать и сестру и убежала следом за немцами в Польшу. Да еще и не одна, а с любовником. Который ее бросил. После чего она из Катовице прибрела домой. А мама припоминала отцу, что он не пошел на фронт (в сорок первом ему  как раз исполнилось  восемнадцать), а прикрылся тем, что его больной матери нужен уход. В войну он работал на заводе. С тех пор  работу не менял и за сорок лет поднялся до главного технолога. Если бы не был на оккупированной территории, то смог бы вступить в партию и стать главным инженером, а то и директором своего «Красного экскаватора». У отца были исключительные способности ко всякой технике. Но в детстве он переболел оспой.
Мама оспой не болела. Она была красавицей. Но никогда не была уверена в себе и всего боялась. Когда ночью люди с наганами арестовали ее отца, ей едва исполнилось двенадцать.
Мне трудно представить, какую пару она могла бы себе выбрать, если бы не глубоко сидящий  страх и не дефицит свободных мужчин сразу после войны.
После этих кухонных баталий я всегда долго не мог заснуть.  Я думал о том, кем бы я мог стать, если бы она тогда из Польши отправилась в Париж, Лондон, Сан-Франциско…
Алекс сказал, что его родители приедут к нему на День Благодарения, и тогда  я и смогу с ними поговорить.
- В четверг. Через неделю.
- Хорошо. А то я в пятницу улетаю домой.
-Только, пожалуйста, без магнитофона.
- Хорошо. Скажешь, во сколько приходить?
- Конечно.
Ни до, ни в День Благодарения он мне не позвонил. Наверное, решил, что меня это остановит. Я просидел у телефона до сумерек, а потом, недолго думая, прихватил заветную бутылку «перцовки» и поспешил к Алексу. Наверное, они все сейчас за столом. Пусть думают, что хотят.  Терять мне нечего.  Не могут же они меня не впустить
Дверь открыла жена Алекса и по-братски меня обняла. Вот это выдержка!
Все, что надо, они уже, кажется, отблагодарили. На столе вместо индюшки красовалось блюдо с пирогом. Пахло кофе. Гости разбрелись по дому и громко разговаривали. Кое-кто вышел на двор, половину которого занимал обсаженный хризантемами бассейн. Меня представили всем, кто попался под руку, но кто из них был родственник, а кто друг семьи, я, конечно, не разобрал. Владимира Савчука, отца Алекса, среди них не оказалось. А мать Алекса курила во дворе и громко рассказывала кому-то что-то забавное. Я понял, что это она, по акценту.
- А где же твой отец?, - спросил я у Алекса. 
Он ответил, что наверху, но попросил меня не утомлять старика. В сентябре Уолтеру сделали операцию на сердце. Врачи довольны результатом, но после анестезии что-то случилось с памятью. Теперь он в мельчайших подробностях помнит то, что было в молодости, но забывает, что только что ел за  обедом.
Я налил себе вина и поднялся за Алексом на второй этаж. Дом у Алекса был не новый, но и не старый. В нем было все, что нужно, но как-то  уж очень  по минимуму. Конечно, нечего сравнивать с моей двухкомнатной хрущобой, но по их стандартам очень скромно. Особенно, если исходить из тех семидесяти тысяч, которые он должен зарабатывать в год. А то и больше. На то он и владелец хоть небольшого, но собственного бизнеса. Надо у него спросить. Из краеведческого любопытства.
Кто-то  окликнул нас  сзади.  Я обернулся и увидел Владимира Савчука. Алекс познакомил нас и ушел к гостям
  Старик хорошо сохранился. Гладкая кожа, ясный взгляд, прямая спина. У нас он если бы и дожил до семидесяти –плюс-сколько-там-ему, то не в такой форме.
Узнав, откуда я, начал разговор на украинском, потом время от времени вставлял русские слова и целые выражения,  затем полностью перешел на русский. А когда я, чтобы подыграть ветерану, сделал то же самое, он снова, наверное, незаметно для самого себя,   перешел на украинский.  Я похвалил его украинский и спросил, где он на нем разговаривает. «Наверное, в Украинском землячестве?» Савчук ответил, что в начале пятидесятых  заходил к местным украинцам, но когда они узнали, что он служил в РОА, то не захотели иметь с ним дело.
Я сказал, что слышал от Алекса его историю и хотел бы расспросить его самого. 
- О чем?
- О деталях. О том, чего не прочтешь в книгах. О том, как все было на самом деле.
- Зачем это вам?
- Просто так.
- Просто так не бывает.
Сказав это, старик сделал движение в сторону лестницы.
Я   скороговоркой принялся объяснять ему ценность каждой отдельно взятой жизни. Бесценность знания, без которого мы – слепые. Ведь за любой биографией стоит трагичность истории. Которую от нас скрывали. Поэтому наша задача – узнать о ней.
- Зачем?
- Чтобы знать?
- Для чего?
- Чтоб гордиться!
-Чем? Что нас окружили? Или тем, что я убегал?
- Но ведь у вас не было выбора! В этом-то и состоит трагедия! Маленького человека. Который всегда становится жертвой. Попадает меж жерновов истории! Потому что…
- Выбор всегда есть, - вдруг он оборвал меня так, словно что-то вспомнил.
Я замолчал, потому что понял – старик сейчас может рассказать мне то, чего я не успел услышать от своих родителей.
  Но он лишь впал в задумчивость.
- Вы говорили, - напомнил я, - о выборе.
- Да, - сказал он, - да.  Я стоял от них в трех шагах. Слышал, как они разговаривают. Но они меня не видели.  Я был в тени. Потом, когда они повернулись ко мне спиной, я побежал. Тогда я не думал, что делаю выбор. Я просто драпал. И это все изменило.
Он долго молчал, а я ждал продолжения.
- Иначе ничего бы не было, - сказал он, и тут его позвали.
Я допил вино и, не прощаясь, вышел из дома. Завтра в семь утра мне надо быть в аэропорте.
- Подождите! – крикнул мне с лужайки отец Алекса.
Я подошел к нему
- Простите, а как вас зовут? Вы говорили, но, знаете, память уже не та…
- Алексей.
- А по отчеству?
- Владимирович.
- А фамилия?
- Савченко.
Старик наклонил голову, словно всматривался внутрь колодца. Прошло несколько секунд, прежде он что-то там разглядел.
- Я понимаю … - выдохнул он, ушел в дом и закрыл за собой дверь.   
 
1999

c украинского перевел А.Пустогаров