Воспоминания о матери

        01.  Леозарит Гидеалис


            Удивительные вещи происходили всю ту запомнившуюся мне неделю. Утром одного дня моей матери пришло письмо, и она посветлела. Я обычно абстрагировался от ее мыслей, потому что они были очень тяжелые и грустные, но в тот день ее состояние не было таким тоскливо-депрессивным, и я стал прислушиваться.
            Отец пришел со службы поздно, но как обычно, с арсеналом своих вечных выходок.
            - Почему ты приготовила на ужин рыбу, а не свинину, как я тебя просил?
            - Потому что ты не заказывал свинину, а заказывал рыбу.
            Леозарит сразу начинала плакать от его нападок, но в этот раз была достаточно сдержанна. Не то, чтобы у него не будет еще целый вечер, и вся ночь, чтобы достать ее так и так. И тогда слез и криков не избежать. Я привык засыпать под них, я считал это частью нормальной жизни.
            - Ну да, ну да, – заворчал он, кидая плащ Леталуану, и уходя в свой кабинет – Я просто пытаюсь заставить тебя чувствовать себя виноватой, а ты давно меня раскусила.
            Я тихо прошел за матерью на кухню, и прислушался к ее мыслям. Кухня встретила меня распростертыми объятиями расписных тарелок и целого каскада невероятно красивых чашек из тонкого фарфора.
            «Раскусила – не то слово. Прямо-таки прожевала. Половину проглотила, а половину выплюнула.»
            Она подозвала Лириду, свою любимую служанку, которой доверяла безгранично, и отдала распоряжение, которого я не расслышал. Глаза Лириды расширились от удивления, и она хотела что-то сказать, но, кажется, забыла, как это делается, а только хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Леозарит спокойно пошлепала ее по плечу, отправляя выполнять приказ, а сама взяла со стола зеленый стакан с красными розами, и стала задумчиво смотреть в него напросвет.
            «Наверное, нужно было все выплюнуть. Или проглотить не ту половину. Или как-то еще все переиначить, потому что я сижу тут с тобой, терплю тебя и твой несносный характер, когда могла бы быть с ним. Должна быть с ним. И буду с ним. Хватит, хватит твоих издевательств. Ты отвратителен мне, и я  больше не буду этого терпеть.»
С кем – с ним? Сзади послышался стук башмаков по каменному полу, я вздрогнул, и отвлекся от мыслей матери. Позже безуспешно пытался проникнуть в ее сознание, чтобы узнать, от кого было письмо, но так и не смог.
            А наутро следующего дня я выпал из окна. Сидел на подоконнике, ждал учителя танцев, загляделся вниз, и упал. Сильная боль пронзила в районе груди. Позже говорили, что я упал то ли на кол, а то ли на обломок дерева, торчащий из земли. Оглушивший уши крик будет преследовать меня всю жизнь, ибо кричал не я, а моя мать наверху. Она кричала страшно. Не помню, кто прибежал меня спасать. Не помню, что было дальше.
            Помню только, что после этого Леозарит ходила по дому, натыкаясь на все подряд. Один раз она налетела на стул, который кто-то оставил посередине комнаты, сильно ударилась, упала, и сидела на полу, тихо плача. Стул отлетел в сторону. У него была красная с узорами обивка.
            Вскоре после этого моя мать исчезла. Мне сказали, что она умерла. Бедный мальчик, потерять маму в таком юном возрасте. Меня все жалели. Отец после этого больше не женился. Даже любовницу не завел. Шутили, что женщины не хотели быть с ним из-за его гнусного характера и пустой души. Глупости, женщины смотрят не в душу, а в карман. Главное, чтобы он не был пустым.


            А два месяца спустя после этого я потерял еще одного дорогого мне человека, Валдарина Омеруса, моего любимого и первого учителя.
            Что о нем рассказать? Каким он был? Я вспоминаю его голос, его прямую осанку и честное лицо человека, который сделал в жизни один выбор, и не видел никакого другого. Просто не представлял, что может быть какой-то другой выбор.
            Приходит на ум один его случайно услышанный мною разговор с женой. Радена стояла у окна, агатовое платье, грустные глаза.
            - Ты ничего не можешь сделать, потому что ты один! И это больше никому не интересно! Сестра считает, что ты должен прекратить об этом говорить со всеми подряд, а то ты навлечешь на нас проблемы! Будь как все! Занимайся собой, а не какими-то непонятными ценностями! Об этом уже все давно забыли. Сейчас бы только выжить!
            - Вы думаете, что эти непреходящие ценности исчезли и растворились в кислоте безразличия толпы только потому что ВЫ перестали о них помнить?! И поэтому теперь мы будем жить, как свиньи, думать, как свиньи, не заботясь ни о чем, кроме своего личного благополучия? Ошибаетесь. Я не дам вам забыть, и я не дам никому забыть о преступлении вашей душевной лени!
            Я уже не помню, по какому очередному случаю он пытался пробудить в людях совесть. Этих случаев было очень много. Омерус был «неудобным» человеком, который потерял место при ратуше именно потому, что ни на секунду не затыкался о том, что казалось ему неправильным или несправедливым.
            Когда Омеруса выгнали, отец взял его к себе, потому что глубоко в душе был с ним согласен, и сочувствовал ему. И считал, что именно такой человек должен помогать ему воспитывать сына.
            Общение с Омерусом всегда напоминало мне прикосновение к открытой ране. Все на свете рождало в нем живую, острую реакцию. Он никогда не «спал» душой, и всегда переживал за все, о чем слышал.
            Яркий самоучка, Валдарин мог поддержать разговор практически на любую тему, и у него был весьма нетрадиционный взгляд на религию. Он считал, что все люди – это ингредиенты в большом «супе», который Бог варит с непонятной пока для нас целью. Он мог долго вертеть свою теорию так и эдак, спрашивать мое мнение, доказывать эту теорию, рассказывая мне о встреченных им людях и о том, как они вплетаются во все это.
            Один раз он рассказывал мне о трех разных людях, умерших в течение одной недели. И он считал, что все трое после смерти отправятся в этот «котел супа».
            - И от этого иногда опускаются руки, Деми, потому что и я с ними буду там же. Червяк-человек, успешная шлюха-оппортунистка и философ-монах – все в один котел. Но, наверное, только так создается Напиток Мудрости. Когда мы в один котел кидаем и горький зверобой, и сладкий валериановый корень, и мятный укроп... А кто ты, Домиарн?
Я какое-то время думал над вопросом. Представил себе горькое, сладкое, мятное, острое...
            - Я хочу быть всеми сразу.
            Мой ответ, казалось, его удивил.
            - Почему?
            - Не люблю границ, господин Омерус. Меня притягивает идея безграничности. Ибо, как мне кажется, границы искусственны и придуманы людьми, а на самом деле все вокруг – безграничность и свобода от догмы. И чем раньше мы это поймем и вплетемся именно в это, тем легче нам будет дальше, в этом «Напитке Мудрости».
            Мне хочется писать о нем и о его жизни. Но теряюсь в лабиринте воспоминаний о его смерти. Иногда мне хочется сделать мое повествование веселым и динамичным, но мешает затянувшаяся служба Богине Грусти и Тревоги. Иногда мне просто нечего излить, кроме ветвей грусти и печали, длинных, ажурных и бархатистых, выползающих из моего сердца прямо на бумагу.
            И на тот момент уже даже не важно, нужно ли это кому-то, интересно ли это будет тому, кто найдет мои записи, потому что все, что стоит перед моим мысленным взором – это его нестройная фигура в аляповатом, потертом камзоле.