Точка отрыва часть вторая

                «У Фариды»

Наутро снегопад стал значительно слабее, но спасатели запретили включать подъёмники, поскольку они занимались тем, что из пушек обстреливали лавиноопасные участки и принудительно спускали лавины. Горнолыжники восприняли это известие без энтузиазма, им предстоял ещё один выходной, другими словами, потерянный для них  день.

Мы с Галиной спустились в холл гостиницы и буквально столкнулись с Валерой и Леной. После обнимания по старой горнолыжной традиции, я спросил:

- Что, решили позавтракать у Фариды?

- Следуем договорённости, - проговорила Лена. – А вы?

- Конечно туда, - заверил я. – Надеюсь,   наши друзья тоже подойдут. Валер, как тебе вчерашние воспоминания?

- Слушай, обалденно. Я сегодня, когда узнал, что катания не будет, даже немного обрадовался. Ты представляешь? Я, и обрадовался, что теряю ещё один катальный день.

- Это потому, что ты ничего не теряешь. Ведь тебя ждут новые истории и новые впечатления, - успокоил его я, в глубине души разделяя радость друга.

Мы вышли из гостиницы и, вспоминая вчерашние сюжеты, через снежные заносы, побрели к ресторану, но в этот раз мы не были первыми. Кто-то, несмотря на относительно ранний час, уже прошёл этим путём.

- Неужели наши друзья опередили нас, - обернулся ко мне Валера, шедший впереди.

- Похоже, что так, - рассмеялся я в ответ. – Хоть и историки, а военные, порядок знают, слово держат.

Мы не ошиблись. Когда вошли в ресторан, то увидели друзей за столиком, за которым сидели вчера. Наши вчерашние были уже на месте, и пили кофе.

- Привет, ребята, - улыбаясь, проговорил Николай. Поднимаясь навстречу вошедшим. – Как приятно иметь дело с дисциплинированными людьми. Серёж, посмотри какая точность: минута в минуту.

- Мы не хотели, так получилось, - пошутил Валера.

- Как, Галя, тебе не снились сегодня военные сны? – спросил, улыбаясь, Сергей.

- Ты знаешь, военные сны не снились, наверное, потому, что я войны живьём не видела, а вот отец снился. Папа был таким, как я его помню из своего детства. Он стоял и улыбался, в кожаной куртке, в одной руке  портфель, с которым он никогда не расставался, а другой он снял фуражку и помахал ею. Папа был таким, каким всегда уходил на полёты.

- Вот она человеческая память, всколыхнули вчера события тех лет и вот, пожалуйста, мозг выдал картинку, - заметил Николай.

- Это ты рассуждаешь, как учёный, - сказала Галя. – А я думаю, что он услышал, как мы его здесь вспоминали, и пришёл ко мне.

- Не возражаю. Главное, что ты вспомнила его и увидела, - согласился Николай.

- Не знаю, кто, чем завтракает, а я, с вашего позволения, овсянку, - проговорил Валера, когда официантка  пришла принимать заказ.

- Вот в чём загадка твоей стройности, это пример для всех нас,  если не возражаете, овсянку всем, - принял решение Николай.

Возражений не было, все согласились с овсянкой и для бодрости заказали кофе.

- Что мы сегодня будем слушать? – поинтересовалась Лена.

- Давайте начнём с Валеры, он нам расскажет про свою учёбу в училище,  а потом  мы с Колей. Поверьте, у нас сегодня есть, что рассказать, вам будет интересно, - сказал Сергей.

- Ну, что же с меня, так с меня, - согласился Валера и начал рассказ…

А за оконным стеклом, как и вчера, сыпал снег. Плазменная панель  так же демонстрировала виртуозные прыжки лихих «фрирайдеров». В камине потрескивали берёзовые поленья, которые, казалось, и не гасли на ночь. Тихо звучащая музыка не мешала, а служила хорошим фоном. Расположившаяся за столом компания, неторопливо завтракая, внимательно слушала рассказчика…



                Годы курсантские

- После мандатной комиссии распределили нас по подразделениям, и началась курсантская жизнь. Когда учились, дни считали, скорее бы конец, а прошло время, и кажется, что лучшего периода в жизни не было. Сначала, пока шло теоретическое обучение,  это была рота, взводы, затем, когда начали летать эскадрилья и экипажи. Думаю, что это было сделано для того, чтобы мы даже в период обучения чувствовали себя лётчиками.

Зимой занятия проходили в училище, в аудиториях, а летом выезжали в учебные лётные полки, где учились летать. Сначала, летали на самых простых самолётах, учились взлетать и садиться, потом на более серьёзных. Выпускались уже на     «Миг-17». Полёты проходили очень интересно. Каждого курсанта вывозили отдельно, у каждого был свой инструктор, как правило, выпускник нашего же училища. И между курсантами, и между инструкторами, было негласное соревнование: кто - лучше выполнит задание, кто - раньше вылетит самостоятельно. Всё это помогало в освоении нашей профессии.

Конечно, не обходилось и без рискованных ситуаций, одна из которых едва не стоила мне жизни. За месяц до госэкзаменов, летая на «Миг-17» ночью, а надо заметить, что южные ночи очень тёмные, получаю команду на снижение. Выполняю её на автомате, занимаю высоту тысяча метров, а в мозгу это никаким образом не зафиксировалось, считаю, что по-прежнему лечу на двух. Сейчас, с позиции своего опыта и возраста считаю, что не вовремя расслабился и потерял контроль за ситуацией.

Выполняю доворот на точку и в полной  уверенности в том, что имею запас высоты, перехожу на снижение. Не сложно посчитать, что в результате моей не внимательности при скорости снижения сорок метров в секунду,  жить мне оставалось двадцать пять секунд. Иду совершенно спокойно, на приборы не смотрю, в себе уверен. И вдруг, до сих пор не понимаю, то ли бог меня уберёг, то ли еще какая-то сила,  не знаю, перед самым носом, в кромешной тьме, вижу гаражи, высвеченные одним, единственным фонарём. Обыкновенные гаражи с машинами, людьми, и всё это такой величины, что по моей спине поползли мурашки. 

Чисто интуитивно рванул ручку на себя, и машина послушно взмыла вверх. До сих пор не понимаю, что меня спасло в тот миг. Ощущение было такое, что я всё же влетел в эти гаражи. А представляете,  каково было мужикам, закончившим свой рабочий день. Они ставят машины, не спеша собираются  домой, или выпивают по рюмке, прежде чем разойтись. И вдруг на них с тёмного, не проницаемого неба на огромной скорости летит «корова» в лице современного истребителя, и взмывает вверх в каких-нибудь десяти метрах над крышами их гаражей. При воспоминании об этом, мне до сих пор не по себе, да и чувство вины перед этими людьми осталось.

Мой бессвязный доклад о происшествии, не произвёл, как мне показалось,  на инструктора должного впечатления. Он, молча, выслушал меня и отправил  в отдел контроля за записью моего полёта.
Взглянув на ленту объективного контроля, инструктор покачал головой:

- Да, Валера, родился ты в рубашке, и мы вместе с тобой, - он оторвал кусок ленты, с записью конца полёта, зажёг спичку и поднёс к ней. - Будем считать, что зажевало.

Не дожидаясь, пока сгорит мой «криминал», инструктор достал пачку сигарет протянул мне:

- Кури.

- Да я же не курю.

- Ничего, сейчас тебе сигарета не помешает.

Я, затянулся, закашлялся:

- Говорил же - не курю! Зачем это?- сквозь кашель и озноб прохрипел я.

- Отдышись и снова затянись, - невозмутимо настаивал инструктор.

Приказ есть приказ. После второй затяжки вокруг все поплыло. Я почувствовал, как крупные капли холодного пота змейкой побежали за шиворот.  Проблема, казавшаяся вначале такой ужасной, отступила на второй план и приобрела форму рядового случая, происшедшего, как будто бы  даже и не со мной.

- Ну, что полегчало? -  Рассмеялся инструктор, - а говорил - не курю. У тебя по таблице еще  один полёт, сядь и сосредоточься. То, что с тобой произошло - ошибка начинающего пилота и обычная невнимательность, делай выводы - в полёте мелочей не бывает. Всё, иди готовься.

В этой ситуации он обязан был отстранить меня от полетов, для летчика нет ничего страшнее этого наказания. Но он делал из меня пилота, и сделал все для того, чтобы  я в эту ночь вновь поверил в себя.  С тех пор, когда я сажусь в самолёт и запускаю двигатель, для меня весь мир сужается до моей кабины и задачи, которую я обязан выполнить.

А курить я не бросил. Хотя курить - это громко сказано, думаю, что две – три сигареты в день для снятия стресса это гораздо лучше, чем сам стресс.
Валера глотнул кофе и, обращаясь ко всем, спросил:

- Ну, что? Рассказывать  про курсантскую жизнь или про лётную работу?

- Я думаю, что для полноты картины,  нужно ещё - про курсантскую, - солидно заметил Сергей, и с ним все согласились.

- Ну, хорошо, расскажу, как меня отчисляли из училища.

- Как, и такое было? - спросила моя жена, для которой Валера был всегда серьёзным авторитетом.

- Не поверишь, Галя, было. Сейчас и сам удивляюсь, насколько всё-таки наши наставники возись с нами. Ну ладно, слушайте.

У меня был друг Вова Лашин, вечная ему память.

- А, что с ним случилось, он умер? – не скрывая своего женского любопытства, спросила Галина.

- Нет, Галя, он разбился. Замечательный был человек. Мы с ним дружили с первого курса, вместе учились в одном экипаже, вместе летали. Все пополам. Одним словом крепкая курсантская дружба. Он был отличником, но не тем привычным отличником, который день и ночь сидит с книгами. Только слушал лекции и всё, никогда ничего не учил, зачёты и экзамены сдавал без подготовки. Одним словом, светлейшая голова.

А началось у нас всё с самоволки, на которую он, честно говоря, меня и подбил. В выходной день мы сидели в казарме и маялись от безделья. Подошёл он ко мне и говорит:

- Валер, пошли пивка попьём.

А надо сказать, что попить пивка в самоволке среди курсантов всех поколений и всех военных училищ всегда было показателем своего рода особой крутизны. И хотя пива в то время я не любил и не пил, отказаться от предложения не мог, это было бы, как сейчас говорят: не по-пацански.

Не успели мы сделать и по глотку, как произошла всем до боли знакомая «смычка с народом». Всенародная любовь к военным и ностальгия по службе в армии всегда отличала тех, кто прошёл её. Так случилось и на этот раз. К нам подсели мужики, и пошло, поехало. Сначала выпили пива, а потом - чего-то более крепкого. В итоге молодые, неокрепшие организмы сломались. Мой друг был более рассудительным, сообразив, что мы пьянеем, стал прощаться с мужиками, ссылаясь на то, что нам пора в училище. Наши новые друзья-собутыльники даже на крыльцо вышли нас проводить, так мы им понравились.

- Знаешь Валера, давай через КПП не пойдём, там нас, наверняка, засекут, пойдём «тропой Хо-ши-мина», бог даст никто не заметит, - резонно предложил Вовка. С чем я, естественно, согласился.

А «тропа Хо-ши-мина» была не что иное,  как дорога через задний двор училища, туда подходила железнодорожная ветка, находился свинарник и другие тыловые постройки. Он рассуждал правильно: вариант быть замеченными в пьянке на той дороге, был ничтожно мал. Но на нашу беду, железная дорога поставила на ветку вагоны с каким-то имуществом для училища. Для разгрузки была выделена довольно большая группа солдат, которая, ко времени нашего подхода, уже работала в полную силу.

Но они нам не мешают, мы идём себе по шпалам, не громко напеваем «мы парни бравые, бравые, бравые…», и вдруг:

- Товарищи курсанты, что вы здесь делаете, покажите ваши документы.

Перед нами стоял патруль.

- Вы пьяны, мы вынуждены Вас задержать и направить в комендатуру.
Понимая, что попали, я решил попробовать договориться с лейтенантом, ведь это был вчерашний курсант, который должен был войти в положение. Я положил ему руку на плечо, чтобы отвести в сторонку, и тут один из патрульных, подумав, что я пытаюсь совершить нападение на старшего патруля, проявил бдительность. Схватив меня за руку, он попытался её заломить. Дальше понятно. В итоге у лейтенанта свёрнут нос, у одного патрульного синяк под глазом, все участники в синяках и шишках. Только патрульные, получив освобождение от нарядов и работ, залечивали свои раны в санчасти, а мы с другом, заработав по десять суток ареста, на гауптвахте.

Но ведь и это ещё не всё. Когда закончился срок пребывания под арестом, начались объяснительные, разборы, комсомольские собрания. Но для меня, и на этом  ещё всё не закончилось, я попал под раздачу, как говориться, по полной. Мои документы стали готовить на совет училища для отчисления. Вовку, поскольку он отличник, гордость училища и прочее, решили оставить, а я оказался в роли стрелочника.

Надо сказать, что примерно за неделю перед этими событиями, всех курсантов нашей роты знакомили с характеристиками. Служебная была подписана инструктором, командиром эскадрильи, и командиром полка. Командир  роты и командир взвода, своё согласие с выводами также подтвердили своими подписями. Я, прочитав характеристику, просто  загордился собой. И дисциплинирован, и грамотен, и успешно осваивает лётную программу и делу Коммунистической партии предан, и даже активно участвует в общественной жизни. Комсомольская характеристика была под стать служебной. Я, когда прочитал, то невольно подумал, что с такими характеристиками уж если не в космонавты, то в испытатели точно попадёшь.

Когда заговорили об отчислении, мне в голову пришла мысль о том, что с моими характеристиками я, возможно,  смогу уговорить совет, и меня не отчислят. Так переживая, и в глубине души надеясь, я ожидал рокового дня. И вот он настал. Меня вызывает в канцелярию командир роты и говорит:

- Ну вот, курсант Михлюков, дождался? Завтра совет училища, вот твои характеристики, прочитай, внизу напиши, что с характеристикой ознакомлен и подпишись.

- А зачем? Ведь я совсем недавно читал и расписывался.

- Ты, товарищ курсант, дурака не валяй, прежним характеристикам ты был хороший, а сейчас ты - пьяница и дебошир.

Вот здесь я подумал о том, что отчисление реально, а когда прочитал что написано в характеристиках, мне стало плохо. Я просто, по всем параметрам - человек, случайно попавший в стены прославленного училища, попирающий все мыслимые и немыслимые законы, ярый противник советского образа жизни, короче говоря, преступник. Весь этот негатив отражался и в комсомольской характеристике, которую писал мой товарищ, комсгруппорг. Как в тумане, я поставил свою подпись, и вышел из канцелярии.

Жить мне расхотелось. Понимание того, что, весь труд, который затрачен на поступление, учёбу, полёты оказываются напрасными, делало ситуацию безвыходной. Да и лётное воспитание делало свое дело. Без неба не жизнь. Все мы, ощутившие прелесть самостоятельного полёта, уже не мыслили себя без неба. Надеюсь, вы понимаете, в каком я был состоянии.

И вот наступило утро следующего дня. Привели меня на совет, смотрю, а перед дверью аудитории, где он проходит, человек около двадцати, и все на отчисление. Кто-то оказался непригоден к летной работе, кто-то в процессе учёбы понял, что профессия лётчик не для него, кто-то - по неуспеваемости, и я один - по недисциплинированности.

Бессонная ночь, постоянная, сверлящая мозг мысль, о том, что завтра с меня снимут эти курсантские погоны, которыми я так гордился и никогда больше я не испытаю чувства полёта, изводила меня. Чувствовал я себя достаточно скверно, а тут ещё, не знаю то ли на беду, то ли на счастье, отчисляемых по недисциплинированности рассматривали в последнюю очередь.

Хожу, маюсь. Чувствую, что с животом у меня становится, не очень хорошо, но терплю.  Стало невмоготу, побежал в туалет. В этом корпусе туалеты оказались закрыты,  пришлось бежать в соседний. А в это время дошла очередь до меня. Где Михлюков? - Нет Михлюкова. Ну, раз не прислали, то, наверное, передумали отчислять. Короче говоря, когда я вернулся, то нашёл дверь, за которой заседал совет, запертой. 

Поругали  меня командир батальона с командиром роты и оставили ожидать следующего совета. Проходит месяц, моя рота вышла на учебные полёты. Все курсанты ходят на занятия, летают, а я один и не учусь, и не летаю, хожу  в  наряды,  навожу порядок, а если честно, то болтаюсь и ничего не делаю. Настроение никакое, хоть в петлю лезь, но стараюсь держаться, виду не показываю.

Поскольку практическое обучение лётчика - дело строго индивидуальное, то, само собой разумеется, прибывших на полёты курсантов разобрали инструктора, на каждого инструктора по три -четыре курсанта. Но так случилось, один из инструкторов, выпускник прошлого года оказался без обучаемого. Ему, как самому молодому, курсант не достался. Он понемногу сам летает, чтобы форму не потерять, но инструкторского навыка не получает.

Вот однажды, идёт он по стоянке грустный, а тут я с метлой.

- Ты кто? – спрашивает он.

- Курсант Михлюков, - отвечаю.

- А почему не летаешь?

- Жду совета училища на отчисление.

- А причина?

- Да причина известная, выпил, подрался.

- Это не та ли драка с патрулём?

- Она самая.

- А летать хочешь?

- Если честно, то не знаю, как буду жить, если отчислят.

- Ну, хорошо, попробую тебе помочь, - он улыбнулся, похлопал меня по плечу и быстрым шагом направился в сторону штаба эскадрильи.

Оказывается, мой унылый вид натолкнул его на мысль, и он пошёл попытать счастья. Он зашёл к командиру эскадрильи.

- Разрешите, товарищ майор?

- Заходи, Сёмкин, что случилось? – поднял голову от инструкции по организации полётов, спросил командир.

- Я по тому же вопросу, когда мне дадите курсанта?

- Сёмкин, ты почему такой не понятливый, нету для тебя курсанта, нет в природе, не родился. Где я тебе его возьму?

- И есть, и родился, - проговорил упёртый лейтенант.

- Не понял.

- Ну, есть же Михлюков, чего он без дела болтается, стоянки метёт. Совет училища не скоро, а там - не известно исключат или нет. Дайте мне его, я с ним поработаю.

- Да он - пьяница и дебошир. Зачем тебе нужны проблемы.

- Ошибиться может каждый, а наша задача, товарищ майор не только обучать, но и воспитывать. Дайте мне его под мою ответственность.

- Ага, ты ещё меня повоспитывай. Воспитатель хренов! – Он посидел, немного подумал и продолжал. – Слушай, а я ведь читал его лётную книжку, очень даже неплохие характеристики, ладно, давай попробуем, пойду, попрошу командира полка.

На том они и расстались. Вечером, при докладе  результатов лётного дня, командир эскадрильи доложил командиру полка просьбу инструктора.

- Да я помню Михлюкова, - сказал командир полка. - Он ведь неплохо летает. А, что с ним так серьёзно?

- Похоже, что да, хотя как посмотреть. Выпили, шли в казарму, а тут патруль с младшего курса. Слово за слово – драка, ну а дальше, как вы понимаете, исключение.

- Хорошо! Я не возражаю, завтра на полётах будет начальник учебно-лётного отдела, я ему доложу.

Наутро на аэродром действительно приехал начальник УЛО. Посмотрел организацию полётов, размещение курсантов, порядок, всем остался доволен и на обеде перед отъездом сказал:

- Мне у тебя понравилось, командир. И полёт, и порядок. Всё отлично, а какие у тебя есть вопросы ко мне, просьбы?

- Да, есть у меня просьба. С одной стороны, есть свободный инструктор, для которого не хватило курсанта, а с другой есть курсант, который болтается без дела и зря ест государственный хлеб.

- Не понимаю, скажи яснее.
И командир полка полковник Чугреев рассказал всю историю, которая произошла со мной. Закончил свой рассказ он примерно так:

- Ну, выпил в увольнении, ну, дал в глаз другому курсанту, надо наказать? Надо. Так ведь и наказали. Зачем же парню судьбу-то ломать? Пусть летает.

Начальник УЛО тоже проникся моей судьбой. Просмотрел мои лётные характеристики и  походатайствовал перед начальником училища. Кроме того, у него был свой интерес. -В нашем выпуске лётчиков выпускалось уже меньше, чем планировалось, и терять ещё одного ему не хотелось. В результате всех этих стараний меня допустили к полетам.
Командир полка вызвал меня к себе вместе с инструктором:

- Курсант Михлюков, ты осознал свою вину?

- Так точно, осознал.

- Пить и драться ещё будешь?

- Никак нет, до конца жизни не буду.

- А ты хоть понимаешь, какие люди ходатайствовали за тебя? Ты должен чётко понимать, что если провинишься, то из училища вылетишь само собой, но неприятности будут у всех, кто тебе поверил, и кто за тебя просил.

- Так точно, товарищ полковник, спасибо, не подведу!

- Ладно, отблагодаришь своей успеваемостью и дисциплиной. А теперь, Бобров, - сказал он инструктору, - коли ты за него поручился, то отвечаешь за все его дела головой. Идите, летайте, и чтобы к концу лётной практики Михлюков был лучшим пилотом среди курсантов.

Так я стал снова летать. При этом, все остались в выигрыше. Инструктору дали на обучение курсанта. Командир  полка  и  училище  в  целом  получили возможность выпустить на одного лётчика больше, а я стать лейтенантом и летать, летать, летать. 

К этому времени мои товарищи налетали достаточно много. Они уже выполнили по несколько упражнений, а я только приступил к полётам и, конечно, отставал от всех. Меня начали тащить. Для этого сделали отдельную лётную программу, и началась работа. Месячный курс я прошёл за десять дней. Когда мои друзья дошли до кругов, я уже прошел всю подготовку. К тому времени по лётной подготовке я был на том уровне, когда лётчики летают  в зону на пилотаж.

Меня лётные командиры гнали для того, чтобы доказать, что  решение допустить меня к полётам было правильным. Но и я старался изо всех сил. На этой летной практике лучшего курсанта не было.

Когда пришло время ехать на совет училища, командир полка представил на меня полный расклад и ходатайствовал об оставлении меня в училище.  Вывод был такой - отчислять не надо, летчик перспективный, вину свою осознал и своим отношением к делу доказал, что исправился. Начальник училища, прочитав документ, принял решение, коли командование полка ходатайствует, то вопрос об отчислении надо снять, и на совете училища ему делать нечего. Мне поверили. Я продолжил своё обучение.

- Да, история жизненная и поучительная, - заметил Сергей.

- Сколько случайностей, и в итоге, всё складывается хорошо, - поддержал друга Николай.

- А я считаю, что никакие это не случайности,  это судьба, - возразила им Лена.

- Наверное, это, действительно судьба, - согласился Валера. – А напоследок я вам расскажу ещё один случай, касающийся училища, который был крайним на этом отрезке моей жизни.

И он продолжал свой рассказ.




                Золотой карантин. Офицеры.


- В одном из известных фильмов Э.Рязанова, автор голосом героя картины  произносит слова о том, что, когда в город входят военные, в город приходит праздник. Эти слова всегда приходят на ум, в ситуации, которая возникает во всех городах, где находятся военные училища в период после сдачи выпускных экзаменов и подготовки к выпуску.

Это период, когда документы на присвоение первичного офицерского звания «лейтенант» вместе с предложениями по распределению выпускников по местам прохождения ими их дальнейшей службы увозятся в город Москву, в Министерство обороны на подпись Министру.

Выпускники наводняют улицы. Это уже не курсанты, хотя на плечах курсантские погоны, но еще и не лейтенанты, хотя щеголяют в новеньком полевом офицерском обмундировании, перетянутом скрипучей кожаной портупеей цвета зрелого каштана, в сверкающих на солнце черным лаком, хромовых офицерских сапогах.

Ах, этот пьянящий свободный выход. Его счастье может понять только тот, кто за годы учебы в военном училище  выходил в город лишь в очередные увольнения по увольнительной записке, при отсутствии отрицательных оценок и нарушений воинской дисциплины. Как это здорово, написал свою фамилию в тетрадку на тумбочке у дневального и пошел свободно гулять по городу.

Великолепная погода. Ярко светит солнце, в палисадниках всеми цветами радуги пламенеют цветы. Ноги несут вперед, у каждого в городе находятся какие-то   дела.   Грудь   распирает   необъяснимая    радость.

Возникает ощущение того, что весь мир принадлежит тебе, и стоит протянуть руку, как этот мир окажется в ней. Но о будущем никто из выпускников не думает. Они молоды и счастливы. Пожалуй, такое состояние души бывает лишь один раз в жизни, да и то не у всех, а только у тех, кто выбрал себе профессию Родину защищать.

Прохожие с восторгом смотрят выпускников, улыбаются. Молодые мамы, гуляя в скверах и парках со своими маленькими сыновьями, указывая им на молоденьких ребят в офицерской форме, говорят: - «Чтобы стать таким нужно много работать и учиться. Такими сыновьями родители всегда гордятся». Все потенциальные невесты города, начиная от старшеклассниц и кончая, довольно зрелыми девицами, проводившими в войска  не один выпуск молодых офицеров, доставали свои лучшие наряды, прихорашивались и выходили на улицы. Местами своих прогулок  старались выбирать      те,      которые      наиболее      часто       посещались выпускниками.

И, конечно, это был период свадеб. В городе считалось, что для девушки, нет большего счастья, чем выйти замуж за лейтенанта лётчика. Эта партия считалась лучшей. 

История, о которой я сейчас рассказываю, и произошла благодаря такой свадьбе.
То был первый день, когда нам разрешили свободный выход. Лежу на кровати в футболке и курсантских штанах. Офицерское обмундирование  подогнано и отглажено, висит на спинке стула у кровати. Выход разрешён с одиннадцати часов, у меня ещё полтора часа времени. Лежу и сам с собою рассуждаю о том, что в течение четырёх лет, днём на кровать даже присесть было нельзя, а сейчас вот лежу и никому до меня нет дела.

Настроение прекрасное, впереди выход в город, одно   только   омрачало,   меня   поставили   в   наряд дневальным с двенадцати ночи до восьми утра. Но служба есть служба, ничего не поделаешь, дело привычное. Подходит ко мне мой друг и говорит:

- Валера у меня свадьба в Армавире, ты должен быть.

- Саня, ты что, какая свадьба? Так внезапно, по любви или по необходимости? – спросил я недоумевая, потому, что он вроде бы ни с кем плотно не дружил.

- Да по любви, по любви. Не переживай ты так. Вот адрес,  жду без опозданий, - он сунул мне бумажку с адресом и побежал куда-то по своим жениховским делам.

Свадьба - дело святое, товарища одного не бросишь, собрались мы с ребятами, как положено, купили сообща подарок и пошли на эту свадьбу. Ну, свадьба, скажу я вам!  От девчонок отбоя нет, похоже они и на свадьбу-то пришли, чтобы познакомиться с лётчиками. Да и народ военных любит, каждый хочет высказать нам своё уважение. А курсант ведь что, ему наливают, он пьет. Но  я-то  знаю,  что  мне  стоять  дневальным  с  двенадцати  часов, поэтому свадьба это хорошо, а служба – дело святое. В одиннадцать часов я решил отбыть в казарму. Три моих друга в беде  не  оставили.  Как  они  довели  меня  до училища, как провели через КПП, не помню, мне потом рассказывали, что я всю дорогу периодически смотрел на часы, боясь опоздать.

Думаю, что я был хорош. В офицерском обмундировании, хотя и с курсантскими погонами на плечах, в состоянии  сильного подпития, поддерживаемый с двух сторон друзьями и с огромным букетом цветов в руках, его  вручила мне какая-то девчонка. Не помню, как я дошёл, но заступил на дежурство  вовремя.   Пришёл,  сел  на  тумбочку,  обнял свои цветы и уснул.

Утром в семь часов утра приходит в казарму командир батальона с командиром роты. В этот период они очень волновались за нас. Да и как было не волноваться?  Ведь по форме, в ожидании приказа министра, мы уже офицеры, а по сознанию всё ещё остаёмся курсантами.

Итак, заходят командиры в казарму. Все спят мертвецким сном, в том числе и дневальный на тумбочке с цветами. Увидели эту картину, начинали меня будить, а разбудить не могут.

- Где дежурный? Дежурный, на выход, - кричит командир роты. 

А дежурный тоже спит. В конце концов, нашли дежурного, разбудили и подняли его.

- Что за порядок? Дневальный спит, дежурный спит, весь наряд спит, где служба? – разоряется комбат. – Дневального - на гауптвахту, дежурного на следующие сутки в наряд. Но вы же представляете, что такое в золотом карантине на вторые сутки в наряд. Это в то время, когда остальные твои товарищи наслаждаются жизнью. Это решение было бесчеловечным.

Меня начинают снимать с тумбочки, а я не даюсь,  вцепился в нее, что есть силы обеими руками и ни с места. Каким-то образом меня всё-таки разбудили. Осматриваю всех не понимающим взглядом.

- Ты кто? – спрашивает комбат.

- Не знаю, - отвечаю я и снова засыпаю.

- Да он же пьяный, нельзя же его так оставлять, - возмущается комбат. - Командир роты, придумайте что-нибудь.

Собравшиеся выпускники стаскивают меня с тумбочки, а я тащу её за собой. Шнуры телефонов натянулись.

- Михлюков, подъём, - закричал дежурный .

При звуках родной команды, которая и мёртвого поднимет, если тот прошёл армейскую выучку, я открыл глаза.

– Проснулся? Шагом марш с тумбочки.

- А сколько времени?

- Семь часов.

- Я не пойду, мне еще целый час стоять, я же обещал ребятам, что стою до восьми.

- Ну ладно, оставьте его в покое, пусть час достоит, принял решение комбат.

В десять часов объявили построение. Построились, проверили наличие людей, доложили. Командир батальона поздоровался и приказывает:

 – Курсант Михлюков, выйти из строя.
Выхожу. Понимаю, что получу по полной программе, а в голове на фоне похмельного синдрома стучит мысль, неужели посадит? Ведь так не хочется выпуск просидеть под арестом.

- Товарищи курсанты, вы посмотрите на этого, с позволения сказать м...ка, который (дальше шла тирада из таких слов, которые я не могу произнести в присутствии женщин). Я хотел ему объявить десять суток ареста, за пьянство и сон на посту,  но в разговоре с ним, выяснилось, что он маму не помнит, папу не помнит, он забыл, как его зовут, но знает, что ему нужно ещё целый час нести службу. Я его прощаю, но имейте ввиду, (далее прозвучала новая тирада, состоящая из слов не нормативной лексики, не поддающаяся озвучиванию). Такое не должно повториться, иначе за выпуском будете наблюдать из-за решётки гауптвахты.  Станьте в строй.
Вот такие картинки приходят на ум, когда я вспоминаю учёбу в училище.

- Весёлые картинки, - заметила Галя.

- Это они сейчас весёлые, а в то время, иногда бывало грустно, - сказал Валера. – Ребята, а не заказать ли   нам   пивка,   что-то   от   долгого   рассказа  в  горле пересохло, - добавил он.

- Это мы сейчас поправим, - я взмахом руки подозвал официантку, и тихо, чтобы не мешать разговору, сделал заказ. В свою очередь, Николай, погасил сигарету, отхлебнул из чашки глоток остывшего кофе и проговорил:

- Мы с Сергеем перед сном обсуждали тему нашего вчерашнего разговора и, если вы не возражаете,  сегодня готовы её продолжить. Кстати, можем встретиться  со вчерашними героями, - после чего он выразительно посмотрел на Галину.

- Конечно, надо продолжать, - вступила в разговор Лена. – Я считаю, что поскольку у нас невольно определились две   линии рассказов связанных с авиацией, то нужно и продолжать их. Смотрите, насколько интересно. Лётчики военной поры и лётчики послевоенного поколения. Они летали в разное время, на самолётах другого поколения, а отношения между людьми,  преданность своему делу, любовь к небу одинаковые.

- Аргументы неоспоримые, - заметил Сергей. – Это очень правильная мысль и мы её реализуем в своих рассказах. Мы с Колей решили, что сегодня будем говорить о малоизвестных страницах в истории авиации военного времени. Эта тема была в нашей стране под запретом. Сейчас запрет сняли, но известнее от этого она не стала.

- Что за тема? – спросил я, хотя в глубине души у меня уже зрела догадка, о чём пойдёт речь.

- Работа    наших    лётчиков    по    перегону    из    США американских самолётов, - ответил Николай.

- А, помню, есть такой фильм, кажется, «Перегон» называется, - вспомнила Лена название фильма.

- Фильм-то есть, но настоящего рассказа о наших лётчиках в нём не получилось. Да и некоторые факты там просто не правильно поданы. Но пусть это остаётся на совести авторов фильма, а мы поведём свой рассказ, основанный на документах и воспоминаниях участников тех событий, -  отреагировал на реплику Лены Сергей. - Коля доведёт сейчас до вас историческую справку о начале той работы, а потом мы приступим к повествованию основной темы. Давай, Коля, начинай, - закончил он, передавая слово Николаю.




                Ленд-лиз (историческая справка)

Прошёл год с начала нападения фашистской Германии на Советский Союз. Созданная антигитлеровская коалиция пыталась повлиять на ход войны, молниеносный план которой был сорван героическим сопротивлением советских войск и не менее героическими  усилиями всего народа. Союзники, несмотря, на настойчивые просьбы советской стороны, с открытием второго фронта не спешили. Их помощь сводилась к поставкам военной техники и продовольствия. 

Началась эта работа в октябре 1941 года,  но окончательно все вопросы, связанные с оказанием военно-технической помощи Советскому Союзу, были решены после подписания 11 июня 1942 года документа под названием «Большой договор о Ленд-лизе.

Чёткую перегонку нарастающего количества поставляемой из США  военной техники удалось организовать не сразу. Географическая отдалённость  Америки от Европейского театра военных действий была тем камнем преткновения, который самым серьёзным образом усложнял всю работу по поставкам военных грузов.

В этот период, основным маршрутом перегона самолётов  по ленд-лизу был «Персидский коридор». Поставляемая техника и продовольствие поставлялись пароходами от западного побережья Северной Америки по Тихому и Индийскому океанам, Аравийскому морю и Персидскому заливу, вокруг Африки в порт Басра (Ирак). В Басре работала советская военная приёмка, которая принимала самолёты и направляла их в действующую армию.

Путь самолётов через Ирак был относительно безопасным, но  к лету 1942 года маршрут протяжённостью около семнадцати тысяч километров уже не мог обеспечить всё возрастающие объёмы поставок самолётов.

Нельзя сказать, что маршруту через Басру не было альтернативы, она была. Это  был путь через Северную Атлантику.  Но  насколько  он  был  короче,  настолько  опаснее. На всём его протяжении активно действовали фашисты, имеющие свои морские базы практически вдоль  всего  северного побережья Европы.

В силу того, что в верхних эшелонах союзнических стран находились не только люди приветствующие сотрудничество с нашей страной, но и те, кому оно было не по душе, то имели место случаи прямого предательства, в результате которого гитлеровцы получали информацию о движении конвоев союзников. Примером такого предательства  стала информация Начальника штаба ВМФ Англии адмирала Д. Паунда, переданная врагу летом 1942 года. Пользуясь этой информацией, противник встретил в море и потопил десятки союзнических кораблей морского каравана PQ-17 с техникой и вооружением. На дно океана было отправлено 210 бомбардировщиков, 430 танков, 3550 автомобилей и паровозов, 100 тысяч тонн военных грузов, которые предназначались для Сталинградской битвы. Напуганные ситуацией союзники решили резко сократить свою помощь морем по этому маршруту. 

В этой обстановке на первый план вышла задача создания безопасного воздушного моста между США и СССР. Обсуждение данного вопроса было вынесено на заседание Государственного Комитета Обороны.




                «Алсибу» -  быть!

На это заседание был приглашён командир второй авиагруппы ВВС Северного флота, в довоенном прошлом начальник полярной авиации Герой Советского Союза И.П. Мазурук. С учётом того, что ориентировочно этот воздушный мост планировался в Северных широтах.   

Заседание проходило в кабинете Председателя ГКО. Присутствующие сидели  за столом для совещаний. Верховный Главнокомандующий ходил по кабинету и по обыкновению попыхивал трубкой, время от времени выпуская изо рта струйки ароматного дыма, который медленно, слоями растекался по кабинету. Выслушав информацию Генерального штаба о ситуации, сложившейся  с поставками  союзнической техники, Сталин, повернувшись к знаменитому лётчику, спросил:

- Скажите, товарищ Мазурук, можно ли организовать доставку  техники от союзников по недавно проложенному Северному морскому пути?

- Нельзя, - резкий ответ прозвучал в тишине кабинета как выстрел. Присутствующие вздрогнули и настороженно замерли.

- Почему?  - выдержав паузу, спросил Сталин. Тональность задаваемого вопроса не изменилась, но краткость его изложения  для тех, кто знал вождя,  говорила о том, что тот недоволен.

Мазурук, не замечая недовольства Сталина, отвечал:

- Скоро осень, приближается полярная ночь. Авиация в районах Крайнего Севера развита слабо и по существу является вспомогательной. Аэродромов мало, они всегда работали с небольшими транспортными самолётами и совершенно не приспособлены к работе с современной авиационной техникой. Но самой главной причиной является то, что на этих аэродромах, имеется ничтожный запас горючего, которое сейчас туда доставить невозможно. Для его завоза нужно ждать следующей навигации, а это - лето 1943 года, то есть через год. Другого пути туда просто нет.

С каждым приведённым доводом Сталин мрачнел всё больше, он повернулся к Ворошилову и, не скрывая раздражения, сказал:

- Да, запасы наши в Рязани… Чем Вы там занимались вообще, товарищ Ворошилов? – и, не дожидаясь ответа, вновь обратился к Мазуруку.

- А какие возможности полётов через Камчатку?

- На мой взгляд, тоже невозможно, товарищ Сталин. В этом случае значительная часть маршрута должна проходить над морем. Что касается  материка, то на нём Джугджурские горы, аэродромов по существу нет, посадочные площадки создавать негде. Всё это усугубляется неблагоприятными метеорологическими условиями, но я это докладываю навскидку, без глубокого изучения вопроса.

В кабинете повисла тяжёлая пауза. Сталин подошёл к столу, перевернул листки календаря, подумал,  что-то написал и, повернувшись к Наркому ВВС Новикову, проговорил:

- Послезавтра доложите предложения по трассе через Камчатку, она должна быть, других вариантов просто нет…

Верховный Главнокомандующий не случайно пригласил на заседание Государственного Комитета Обороны известного полярного лётчика, который не понаслышке знал ситуацию с условиями полётов в северных широтах  и со знанием дела мог доложить  возможность использования этих широт для перегонки самолётов из Америки в Советский Союз. Но, задавая полковнику  свой вопрос, Сталин не сказал главного. О том, что работа по строительству воздушной трассы от Красноярска  до Чукотки ведётся уже с октября 1941 года, приглашённый на заседание ГКО, известный полярный лётчик узнал несколько позднее.

Два дня спустя на очередном заседании Государственного Комитета Обороны Герой Советского Союза Мазурук, докладывал предложения по возможному строительству новой авиатрассы:

- Товарищ Сталин! Товарищи члены Государственного комитета обороны! Выполняя ваши указания, мы изучили возможности создания воздушной трассы на северо-востоке нашей страны. Наиболее предпочтительным выглядит маршрут с Аляски через Берингов пролив, центральные районы Чукотки и Колымы, Якутии и Восточной Сибири до Красноярска.

- Каково расстояние между конечными точками? – спросил Верховный Главнокомандующий.

- Шесть тысяч четыреста пятьдесят километров напрямую, товарищ Сталин.

- Вы знакомы с предполагаемым маршрутом?

- В 1934 году наши пилоты Леваневский и Слепнёв, при спасении челюскинцев, летали с Аляски на Чукотку на самолётах, оборудованных лыжами.

- Если мы там успешно летали в 1934 году, то сейчас наши соколы справятся с этой задачей не хуже, - заметил Сталин. - В чём вы видите трудности при создании трассы?

- Реально авиатрассу Аляска – Красноярск нужно создавать заново. Задача осложняется тем, что на сегодняшний день район, по которому она должна пройти, совершенно геодезически не исследован и не  приспособлен для воздушных сообщений.
Нет точных карт через горы, тундру и тайгу. Трасса должна пройти через самую суровую климатическую область планеты, где средняя температура зимой достигает  минуса пятидесяти градусов по Цельсию. Более того, в том районе даже магнитные компасы работают не устойчиво. Однако трасса уже сейчас частично разведана гидросамолётами. Основной маршрут планируется провести через крупные населённые пункты Анадырь, Магадан, Якутск, Киренск, что в определённой степени облегчает задачу создания основных базовых точек трассы.

- Да, задача сложная, - медленно проговорил Сталин. - Но у советских людей никогда не было лёгких путей, они успешно справлялись с любыми задачами. Других вариантов у нас нет. Государственный комитет обороны считает, что к созданию воздушной трассы Аляска – Красноярск нужно приступить немедленно, тем более что там, как я понимаю, уже кое-что сделано.

Сталин выдержал паузу, присутствующие почувствовали, что решение у него созрело заранее, а здесь он озвучивал его уже как решение ГКО. Он продолжал. - В связи с необходимостью скорейшего ввода в эксплуатацию этой воздушной трассы и незамедлительного начала перегонки по ней самолётов, а также с учетом знаний северных условий, начальником  строительства этой трассы предлагаю назначить товарища Мазурука.   Кроме того, - сказал он, повернувшись к лётчику. - Будете командовать перегоночной авиационной дивизией,  к формированию которой необходимо приступить немедленно. Создание этой трассы – важнейшая государственная задача, поэтому  всем наркоматам необходимо оказывать строителям авиатрассы всяческое содействие. Нуждаться они не должны ни в чём, – очередная пауза повисла в кабинете, но никто не решился её нарушить. Сталин начал набивать трубку и продолжил. - Мазуруку и его пилотам некогда будет заниматься приёмкой самолётов у союзников, им надо летать. Поэтому организуйте комиссию по приёмке, направьте туда Мачина, ему старьё не подсунут…

Итогом этого заседания стал приказ Наркомата Обороны №100/92, который придал законную силу выполненным работам и стал отправной точкой в завершении строительства трассы и организации перегонки самолётов. Создание воздушной трассы Аляска – Сибирь привело в движение огромные массы людей. Жизнь громадного региона на Востоке страны заметно оживилась.

По всей вероятности, к принятию этого решения И. Сталина подтолкнула деятельность США на Аляске.  Здесь после начала войны с Японией возникла необходимость создания  военных баз на Тихоокеанском побережье. Одним из элементов этой работы стало строительство на северо-американском континенте воздушной трассы, которая протянулась с юга на север на полторы тысячи миль. Она начиналась в штате Монтана, пересекала Канаду и заканчивалась на Аляске, которую от СССР отделял лишь Берингов пролив.

Получив информацию о том, что русские начали строительство аэродромов на северо-востоке своей страны, президент США Ф. Рузвельт в своём письме к Сталину предложил, чтобы американские лётчики доставляли самолеты до Байкала. На что  Сталин ответил: «...мне кажется, что это дело можно будет поручить советским летчикам». Верховный Главнокомандующий не желал впускать на Дальний Восток «глаза»  союзников, отношения с которыми носили  пока не определившийся характер. Более того руководству военной приёмки на Аляске было отдано негласное распоряжение о том, что ни один американский лётчик не должен перелететь Берингов пролив за штурвалом перегоняемого самолёта, и это указание было выполнено неукоснительно.

- Кстати, - перебил друга Сергей. – Помните? В вышеупомянутом фильме, самолёты к нам гоняли американские пилоты-девушки? Это историческая неправда. Американцы не могли перегонять самолёты в нашу страну, тем более девушки. Извини, Коля, продолжай, пожалуйста.

- Решение ГКО, - продолжил свой рассказ Николай, -  позволило активизировать работы на строительстве новой воздушной трассы и создало условия к её успешному завершению. Мандат Депутата Верховного Совета СССР и звезда Героя Советского Союза открывали перед начальником строительства  трассы Ильёй Мазуруком огромные возможности, о которых тот ранее и не подозревал. Он находил взаимопонимание со всеми, кто так или иначе соприкасался с трассой. Даже сотрудники НКВД отступали, если приходилось решать вопросы о передаче каких-либо объектов под опеку воздушной трассы.

Слова Сталина о том, что советские люди справятся с любой задачей, оказались пророческими. И, несмотря на то, что эти советские люди, в большинстве своём, были гулаговскими зеками, они в условиях недоедания, борясь с  болезнями, теряя своих товарищей, практически при полном отсутствии средств механизации, вручную, выполняли эту  задачу  государственной важности.

Чтобы понять масштабы и цену выполненной работы, достаточно сказать,  что  только при строительстве аэродрома на Сеймчане умерло четыре тысячи заключенных. В таких условиях, в кратчайшие сроки было построено семь авиабаз: Уэлькаль, Марково (Чукотка), Сеймчан (Колыма), Оймякон, Якутск, Олекминск (Якутская АССР), Киренск (Иркутская область), а  уже к 1 ноября 1942 г. на трассе функционировало одиннадцать аэродромов, и работы по расширению их сети продолжались.
Обеспечение подвоза топлива, запасных частей, оборудования, инструментов решалось размещением баз, которые  располагались на пересечении воздушной трассы с крупными реками – Анадырь, Лена, Енисей. Огромное количество людей летом по рекам, а снежными зимами на санях и подводах завозили на аэродромы массу нужных грузов: горючее, запчасти, продовольствие.

Полковник  Мазурук,  понимая важность задания, летал с площадки на площадку, лично проверял ход строительства, знакомился с особенностями каждого аэродрома. Когда он прилетел в Уэлькаль, его поразила взлётная полоса, основа которой была  собрана из деревянного бруса.

- Молодцы, хорошая идея, неплохая полоса получается,  - сказал Мазурук начальнику строительства, когда они закончили осмотр площадки. - Как  думаете,  она выдержит напряжённую работу?

- Должна выдержать, надеюсь, что даже в весеннюю распутицу устоит. Основание очень хорошее, песчаная коса, - ответил, улыбнувшись, начальник строительства.

- А почему рабочие работают в грязи без резиновых сапог?

- За спецодежду отвечает лагерное начальство, но у них там свои порядки, к моему мнению они не особенно прислушиваются.

- Понятно, передайте этому начальству мою озабоченность ситуацией. Я сейчас улечу на Аляску, через три дня буду возвращаться, надеюсь, этого срока хватит для решения вопроса.

- Хорошо, передам, - сказал начальник строительства и сделал какую-то пометку в своём блокноте.




                Американское гостеприимство

Пообедав в Уэлькале, Мазурук вылетел на Аляску. Настало время познакомиться с американским руководством и посмотреть места будущего базирования нашей военной приёмки и размещения первого перегоночного полка.

Приземление советского краснозвёздного самолёта если не переполошило, то существенно взволновало население Фербенкского аэродрома. Все, кто был свободен, высыпали на лётное поле, разглядывая непривычные для глаза формы иностранного самолёта.

Когда винты транспортника остановились,  бортмеханик, высунувшись из входного люка, махнул рукой двум американским механикам, которые пытались подтащить к входному люку трап, давая им понять, что этого делать не надо. Он вытащил из чрева самолёта свою стремянку, установил её, спустился вниз и стал в сторону, отдавая честь появившемуся в проёме люка полковнику.

Мазурук спустился на бетонку, огляделся и увидел, как к самолёту лихо подкатил маленький джипик, за рулём которого сидел американский полковник в пилотке, лихо сдвинутой на правую бровь. Он заглушил мотор и направился к гостю. Следом за ним спешил капитан, приехавший с ним на одной машине.

Полковник подошёл, поднял правую руку к пилотке и, резко опустив её, представился:

- Полковник Кэтчэтмен, начальник авиабазы Фербенкс. Я рад приветствовать Вас на американской земле. Надеюсь, Ваше пребывание здесь будет приятным и ускорит процесс начала нашей совместной работы во имя победы над фашизмом.
Его переводил, довольно хорошо говорящий на русском языке, приехавший с ним капитан.

- Это капитан ВВС Соединённых Штатов Америки, Николай де Толли, - представил его Кэтчэтмен, - лучший лётчик авиабазы Фербенкс.
Последнее предложение капитан переводить не стал. Назвав себя, он совсем по-русски, в традициях русского офицерства, слегка склонил голову

-  Это очень известная и уважаемая фамилия в России, - сказал Мазурук. - Вы имеете к ней отношение?

- Да, я прямой потомок знаменитого генерала Барклая де Толли, - скромно ответил капитан.

-  Это дворянская скромность не позволила вам перевести слова полковника о том, что вы являетесь лучшим лётчиком?

- Думаю, что скорее профессиональная. Умение летать, надо показывать в воздухе, а не рассказывать о нём на земле, вы это хорошо понимаете, - сказал капитан, выразительно переводя взгляд на звезду героя.

- Да, наверное, вы правы, - согласился с ним Мазурук, - переведите, пожалуйста, этот разговор полковнику, а то наш диалог не совсем корректен в присутствии человека, не знающего русского языка.

Полковник смотрел на них, прислушиваясь к незнакомой речи, а когда Барклай перевёл ему слова Мазурука, заулыбался, обнажая в широкой улыбке крепкие, белоснежные зубы. Он похлопал гостя по плечу и сказал:

- Я знаю! Эти русские парни всегда опасаются, что их не правильно поймут. В Америке на эти мелочи не обращают внимания.

Взяв Мазурука под локоть и направляя его к машине, продолжал:

- Я специально не взял с собой штатного переводчика,  попросил поехать со мной капитана, подумал, что вам будет приятно встретить здесь соотечественника.

- Спасибо, это действительно очень приятно.

Они сели в машину, которая, сорвавшись с места, понеслась к маячившим вдалеке зданиям местного гарнизона.

В своём кабинете Кэтчэтмен посадил гостя на кожаный диван, рядом расположился капитан де Толли, сам полковник сел в кресле напротив. Дежурный офицер принёс  виски, шампанское, содовую воду, вазу с фруктами, всё это расставил на столе.

- Официальный обед начнётся через полтора часа, поэтому я предлагаю лёгкий фуршет, за которым расскажу вам о городе, авиационной базе и вновь созданной воздушной трассе, если вы не возражаете.

Хозяин кабинета весь светился радушием. Он старался сделать так, чтобы советскому полковнику понравилось на американской земле. Капитан чётко и быстро переводил разговор двух старших офицеров, которые практически не замечали, что общаются через переводчика.

- Спасибо за оказываемое мне внимание, буду рад познакомиться с этим интересным краем, - сказал гость.

- Хорошо, но прежде чем начать рассказ, я хотел бы с вами выпить за ваш благополучный прилёт. Виски? Шампанское?

- Мы же с вами полярные лётчики, - рассмеялся Мазурук.

- Я так и предполагал, но гостеприимство обязывает, - полковник взял бутылку с красивой этикеткой, разлил в три стакана на четверть от донышка, из другой бутылки долил содовой, до уровня в полстакана. – Я знаю, в России предпочитают водку,   но, к сожалению, у нас её не оказалось.

- Ничего, это дело поправимое, тем более, что виски тоже достойный напиток, - успокоил собеседника гость.

Кэтчэтмен взял стакан, присутствующие его поддержали.

- Господин Мазурук, я искренне рад вашему прилёту на американскую землю и хочу предложить тост за то, чтобы этот визит положил начало большой совместной работе лётчиков двух стран, дружбы двух народов во имя победы над фашизмом, - он поднялся, чокнулся с поднявшимися офицерами и по-русски сказал: - За здоровье!

Все рассмеялись и выпили по глотку. Полковник подошёл к противоположной стене, на которой висел большой планшет,  закрытый шторками, раздвинул их. Гостям открылась карта Северной Америки с ярко выделенной территорией США. На ней кружочками и флажками были обозначены аэродромы и базы ВВС. Красная линия, соединяющая  между собой эти кружочки, начиналась на материковой части страны, пересекала Канаду и заканчивалась на Западе Аляски.

- Перед вами карта Соединённых Штатов Америки. На ней  изображена перегоночная воздушная трасса.  Она начинается от форта Грейт Фолз, штат Монтана, - он взял висевшую рядом с планшетом указку и стал показывать на карте места, о которых говорил. - Следующий аэродром находится на границе США и Канады у канадского города Летбридж. Дальше трасса проходит над отрогами Скалистых гор, пересекает Британскую Колумбию и территорию Юкона. Всего по трассе подготовлено десять аэродромов. При перегонке самолетов к нам на Север предполагается, что они будут делать  несколько промежуточных посадок.
Кэтчэтмен пригубил виски и продолжал.

- Эту протянувшуюся с юга на север трассу, мы построили за восемь месяцев и двенадцать дней. Она хорошо оборудована радионавигационными средствами. По всей трассе созданы метеостанции, которые уже начали работать и выдавать метеосводки. Реально американская сторона уже сегодня готова  к перегонке самолётов на Аляску и передаче их союзникам. 

За рассказом командира авиабазы быстро пролетело время, отведённое для беседы. Дежурный офицер вошёл в кабинет и доложил полковнику, что их ждут в офицерском клубе.

Когда они вошли в офицерский клуб, Мазурук увидел около двадцати американских офицеров, здесь же присутствовали сопровождавшие его специалисты и члены экипажа самолёта, с которыми  пытались разговаривать американцы. Разговор происходил очень своеобразно. Каждый говорящий, жестами старался разъяснить свои слова, усиленно помогая себе руками, показывал, что хочет сказать. Тот момент, когда собеседник понимал говорящего, вызывал бурю восторга. Смысл всех разговоров сводился к обмену сувенирами, которые очень интересовали американцев. Увидев вошедших,  присутствующие несколько стихли.

После приглашения все прошли в соседнее помещение и заняли места за накрытым столом. Обед проходил, как это часто бывает, вначале несколько официально, затем более свободно. Руководители обменялись тостами, в которых говорили о победе над фашизмом, о здоровье Сталина и Рузвельта, о взаимопомощи и совместной работе. Командир американцев подарил Мазуруку хорошо выполненную модель американского бомбардировщика.

Выслушав приветственные слова в свой адрес и в адрес советского народа, мужественно сражающегося  с гитлеровским фашизмом, советский полковник, в свою очередь поблагодарил американцев за тёплую встречу и оказываемую помощь, а в качестве сувенира вручил американскому полковнику бочонок водки и бочонок красной икры, чем покорил всех присутствующих.

Два дня,  отведённых для знакомства с американским  аэродромом, пролетели быстро. Проделанная за это время работа  позволила принять решение по предстоящему размещению советских авиаторов.

Полковник Кэтчэтмен правильно понял смысл визита и сделал всё для того, чтобы установить хорошие, добрососедские отношения людей, выполняющих одну задачу, решение которой позволит ускорить победу над фашизмом. Благодаря его заботам, трасса Красноярск-Аляска начала получать нужное современное оборудование, связанное с обеспечением полётов, которое до тех пор лежало на складах союзников.
Начальник  новой воздушной трассы улетал с Аляски успокоенный. Здесь всё было готово для размещения советских специалистов приёмки и лётно-технического состава. Нужно было завершать все работы на материке и начинать перегонку самолётов, в которых очень нуждался наш фронт.   

Уэлькаль встретил начальника трассы дождём.  Приняв решение долго здесь не задерживаться, он не вышел из самолёта, а встречающих его начальника строительства и начальника лагеря, пока шла заправка самолёта, пригласил к себе на борт для беседы.

- О, я вижу, что начальник лагеря правильно понимает мою озабоченность, коли решил встретиться со мной, - сказал,  пожимая руки встречающим, Мазурук.

- Да я и в прошлый раз встретился бы с вами, Илья Николаевич, просто меня не было на месте, когда вы прилетали. Мне передали ваши замечания, они устраняются. Что касается обуви, то все резиновые сапоги со склада выданы. Их получили те, кто работает на земляных работах. Впредь будем за этим следить.

- Это хорошо, что вы меня поняли. К людям, работающим на строительстве, должно быть человеческое отношение. Ведь это их руками выполняется задача, поставленная товарищем Сталиным. И даже в заключении – это люди. Прошу вас, не забывать об этом.

В разговорах и обмене мнениями время пролетело быстро, самолёт заправили топливом и подготовили к вылету. После доклада пилота о готовности к вылету хозяева аэродрома распрощались и, посетовав на то, что гость отказался от обеда, покинули самолёт…

Чтобы завершить описание строящейся воздушной трассы, нужно отметить состояние сил и средств обеспечения полётов. В том  регионе, где строилась трасса, система радиосвязи отсутствовала. Её пришлось создавать практически на пустом месте. В ходе строительства по трассе было установлено двадцать четыре комплекта радиостанций и радиопеленгаторов, но техника была маломощной и не давала устойчивой радиосвязи. На радиостанциях отсутствовали радиомаяки. Другими словами, летать в этих краях предстояло без радионавигации, то есть исключительно по расчётам штурманов.

Серьёзные проблемы были и в метеорологическом обеспечении. Существующая до строительства сеть метеостанций на западных участках от Красноярска до Якутска, особенно севернее маршрута, была весьма редкой. На Восточных участках дело обстояло еще хуже. На перегоне от реки Алдан до поселка Уэлькаль  (около двух с половиной тысяч километров) функционировало лишь три метеостанции.

Параллельно с проведением работ по созданию трассы необходимо было позаботиться о подборе людей, которые должны были работать на этой трассе, перегонять самолёты, с этим делом местные руководители и гулаговские узники справиться не могли.
По поручению Мазурука вопросами подбора, обучения и расстановки кадров занялся полковник Романов. Было решено часть лётного и инженерно-технического состава, тех, кто имел  опыт приёмки и знал американскую технику, перебросить на Аляску. Кроме того, в перегоночные полки направлялись авиаторы из полярной авиации, лётчики и штурманы, имеющие боевой опыт на фронтах войны с фашистами, а также выпускники  авиационных школ и училищ.





                На Западном фронте

Время, прошедшее после перелёта с Моонзунда на материк, для штурмана Сорокина пролетело очень быстро. Сначала участие в боях под Москвой, Калининский, затем Западный фронты, дневные и ночные бомбардировки, выброска десанта, полёты в немецкий тыл к партизанам. Выполняя боевые вылеты по бомбардировке эшелонов, механизированных колонн и других вражеских объектов,  он приобрёл определённый боевой опыт. Полёты к немцам в тыл приучили его быстро ориентироваться в обстановке и самостоятельно принимать решения, от которых, зачастую, зависел успех боевого задания.

В мирное время десять месяцев - срок не очень большой, поскольку все события  идут своим чередом, планируемые и внезапные, каждое  в отведённое ему время. Мирная жизнь совершенно не ставит перед человеком те вопросы, на которые в войну приходится отвечать немедленно и единственно правильно. На войне время как бы спрессовывается. За час можно пережить то, что не переживёшь за всю свою жизнь. А уж о таком сроке, как десять месяцев и говорить нечего.

Участие в первых бомбардировках Берлина делало Александра, несмотря на молодость,  уважаемым и авторитетным среди товарищей. Очередное воинское звание «лейтенант», полученное в боях под Москвой, позволило стать, как ему тогда казалось, взрослее и мужественнее, особенно для тех молодых ребят, которые, окончив трёхмесячные курсы, прибывали в полк на доукомплектование. Вместе с тем он без всякой кичливости, чем мог, помогал молодёжи скорее вливаться в боевой строй.

Вот и сейчас на предполетной подготовке, где штурманы второй эскадрильи готовились к выполнению задания по ночной бомбардировке крупного железнодорожного узла, Александр быстро справился с задачей. Он, с учётом метеоусловий, рассчитал и нанёс на свою карту маршрут подхода к заданным целям бомбометания, данные разведки по расположению вражеской ПВО и взялся помогать младшему лейтенанту Спиридонову, прибывшему в полк полторы недели назад, терпеливо разъясняя ему особенности полёта. Вдруг дверь открылась, и на пороге показался помощник дежурного по полку.

- Разрешите, товарищ капитан,  -  спросил он, обращаясь к штурману эскадрильи, который руководил  подготовкой, и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Лейтенанта Сорокина срочно к командиру полка.

Штурман эскадрильи нахмурился: не дело прерывать подготовку к полетам, но командир без серьезной причины вызывать не будет.

- В чем провинился, Сорокин? – спросил он,  и, увидев удивленное лицо лейтенанта, продолжил: - Ладно, беги, там узнаешь. Покажи только свою карту.

Сорокин собрал свое нехитрое штурманское хозяйство в портфель и с картой в руках подошел к руководителю.

- Да я, в принципе, закончил, товарищ капитан, - сказал он, разворачивая карту.

- Вижу, молодец, остальные указания  получишь  перед вылетом. Свободен!  -  проговорил штурман эскадрильи и углубился в свою карту.

- Есть! – ответил лейтенант и, на ходу засовывая  полётную карту в портфель,  побежал к командиру полка.

Перед штабом полка он увидел две легковушки. Рядом   зеленой эмкой командира стояла бежевая изрядно заляпанная грязью машина с незнакомыми номерами. Проходя мимо,  онобратил внимание на то, что водитель незнакомой машины явно не из авиации.

- Странно, - подумал   лейтенант, - если у командира полка гости, то зачем ему понадобился я?

На сердце ёкнуло: «За что?» Этот вопрос как-то неосознанно всплыл в его голове ещё в эскадрилье, но здравая мысль «Не за что», быстро прогнала тревогу. Зато сейчас, при виде этой чужой легковушки, неприятный вопрос зазвучал с новой силой, постепенно вытесняя из головы все остальные мысли.

Войдя в штаб, он увидел начальника штаба, который вышел из кабинета командира и быстрым шагом направился к себе. Проходя мимо отдавшего честь лейтенанта, он заулыбался и скороговоркой проговорил:

- А,  Сорокин? Давай к командиру, там тебя уже давно ждут.

- Если улыбается, значит, ругать не будут, - про себя подумал Александр, подходя к кабинету командира. Он поправил пилотку, расправил гимнастёрку и уверенно постучал в дверь.

За     столом     командира    сидел     незнакомый полковник с усталым лицом, на котором блестели красные от бессонницы, но живые глаза,  на его груди сверкал орден Боевого Красного Знамени. Командир полка занял место за приставным столом. Рядом с ним сидел незнакомый майор с пехотными эмблемами в петлицах гимнастёрки.

- Товарищ полковник,  - начал Александр, обращаясь к незнакомому полковнику, резонно считая, что коли тот сидит за командирским столом, значит, он старший. - Разрешите обратиться к командиру полка.

- Это я тебя вызывал, лейтенант, - сказал полковник, - проходи, садись, разговор будет долгий.

Сорокин прошел к столу, присел на краешек стула напротив  командира полка и вопросительно посмотрел на него. Тот ободряюще кивнул.

- Моя фамилия Назаров, – продолжал полковник. -  Я из управления кадров ВВС, а ты, я вижу, штурман, по фамилии?

- Сорокин, товарищ полковник, - проговорил Александр, всё ещё не понимая, чего от него хотят.

- Ну, вот и познакомились, - проговорил, улыбаясь, полковник. Перебирая на столе папки, он выбрал одну из них и прочитал: - Сорокин Александр Сергеевич, ну прямо как Пушкин.

- А его в  полку  иначе,   как  Пушкин,    и     не     зовут, - рассмеявшись, сказал командир полка.

Эти простые фразы, прозвучавшие из уст старших командиров, разрядили  обстановку, атмосфера в кабинете стала дружелюбной, напряженность как рукой сняло.

- Ну что же, значит, и у нас будет Пушкиным, - продолжал Назаров.

- Простите, а я никуда из своего полка не собираюсь уходить.

- А тебя, лейтенант, пока никто не спрашивает, куда и зачем ты собираешься или не собираешься уходить.

Прозвучавшая фраза была довольно жесткой, но произнесена была так, что не нарушила обстановку доброжелательности, которая была создана в кабинете. Сорокин не понимал, что происходит, что он делает сейчас здесь и что за странные разговоры ведет этот полковник,  скорее бы уж все кончилось.  Летные экипажи, наверное, уже ушли отдыхать перед выполнением ночного задания, а он сидит в командирском кабинете и ничего не может понять из того, что происходит. А между тем полковник  продолжал:

- Анкета у тебя, Сорокин, неплохая, из большой крестьянской семьи, в авиацию пришёл по комсомольскому призыву. Как дома? Всё ли нормально?

- Спасибо, товарищ полковник, всё нормально, все живы, здоровы.

- Отец на фронте?

-  Да, с января месяца. Боюсь за него. Ладно, мы молодые,  а им-то, дома бы сидеть да с внуками развлекаться.

- К сожалению, война тяжёлая и требует от нашего  народа напряжения всех сил без остатка, но ведь русские никогда не сдавались, переживем, поборем трудности, доживем до победы и вздохнем свободно. Или не так, лейтенант? – он, хитро сощурившись, посмотрел на молодого штурмана.

- Да все так, товарищ полковник, но война  - дело молодых, куда стариков-то призывать.


- Война, Саша, дело всего народа,  - проговорил  полковник, обращаясь к лейтенанту по имени, окончательно разрушая мост официальности, который, казалось, должен бы здесь иметь место.  -  Ты помнишь сказку Гайдара о Мальчише Кибальчише?

- Вы правы, товарищ полковник, я как-то об этом не подумал. Сейчас действительно происходит как в той сказке, на смену раненых и погибших приходят новые силы.

- Ну вот, видишь, как хорошо мы в этом разобрались.

- Командир, а как у него со штурманской подготовкой?

- Со штурманской подготовкой отлично, товарищ полковник. Летать любит, в полёте работает уверенно, летает ночью, один из немногих в полку, кто летал к партизанам, принимал участие в бомбардировках Берлина. Является кандидатом на выдвижение на должность штурмана звена,  - четко доложил командир полка.

- Да, вижу, - проговорил, листая  личное дело, полковник. - Хотя иначе и быть не может, если бы по-другому,  он бы  здесь не сидел. Интересно складывается жизнь у нашей молодежи. Вот сколько знакомлюсь с молодыми пилотами и штурманами, не перестаю удивляться, как интересны их судьбы, насколько они различны, настолько и схожи. Вот смотрите. Большая крестьянская семья из бедноты. Шестеро детей, он третий. Закончил школу, пошёл учиться на ветеринара в зоотехникум. Его левая бровь удивлённо поползла вверх. Он поднял глаза на лейтенанта. Что животных любишь?

- Полюбил,  когда учился, а при поступлении об этом не думал.

- А чего же тогда поступал?

- Вообще-то я хотел поступить в медицинский.

- Ну и что? Провалился на экзаменах?

- Да нет. В школе я учился хорошо, поступил бы и  в  медицинский,  но я  не  вытянул  бы,  там  не давали стипендии, жить было не на что, а из дома помочь не могли по понятной причине. В  зоотехникуме же студентов кормили, поэтому выбора не было.

- Получается, что в зоотехники пошёл за тарелку щей, - улыбнувшись, спросил полковник.

-  Да, получается так, - ответил, опустив голову, покрасневший Александр.

- А как же попал в штурманское училище?

- Я в техникуме был комсоргом группы,  а  когда ЦК комсомола выдвинул лозунг «Комсомолец, на самолет!», я не мог оставаться в стороне, пошел в райком, получил путевку, а остальное вы знаете.

- Да, остальное, как у всех, - задумчиво проговорил полковник, глядя на молодого штурмана. А вот скажи мне, лейтенант, по словам командира, ты неплохой штурман, а мог бы ты, к примеру, летать без маяков и в плохую видимость?

- За линией фронта нам маяки никто не ставит, их там тоже нет, но ничего, летаем
и ночью,  задание выполняем.

- Интересно ты отвечаешь. Значит, уверен в своих знаниях и опыте?

- Давать себе оценки, товарищ полковник, неправильно, обо мне спросите у командиров. Скажу одно, с хорошим экипажем могу выполнить любую задачу.

- Молодец! Мне все ясно. Анатолий Петрович, у вас будут вопросы? – спросил он, обращаясь к майору, который за время разговора не произнес ни слова, только сидел, внимательно слушал и зрительно изучал Сорокина.

- Да, товарищ полковник, у меня есть вопрос. Скажите, лейтенант,  не  было  ли   среди   ваших родственников    кулаков,       подкулачников или раскулаченных?

- Нет, товарищ майор, моя семья из бедняков, отец с матерью в молодости батрачили на местных богатеев, при советской власти работали в колхозе.

- А репрессированных или врагов народа не было?

- Нет, не было. Все живут в деревне, всё на глазах. Только-только начали жить более-менее, да война помешала. А так лучше нашей советской власти ничего и быть не может.

- Какой иностранный  язык изучали в школе?

- И в школе, и в военном училище изучал английский, говорить не могу, но прочитать простой текст с помощью словаря сумею.

- Это хорошо, - сказал майор и,  обращаясь к старшему по званию, продолжал: - В принципе, товарищ полковник, мы с Сорокиным, знакомы по документам, сейчас познакомились живьём, с нашей стороны возражений не будет.
Александр сидел и, ничего не понимая, переводил взгляд с одного собеседника на другого. Он, молча, ждал, чем закончится этот разговор. Ему уже стало понятно, что речь идёт о его переводе куда-то, но для чего?  Зачем? Ведь фронт везде фронт. Всюду надо летать за линию фронта, всюду надо бомбить врага.
Полковник Назаров взял из лежащей на столе пачки «Казбека» папиросу, размял её и закурил.

-  Вот теперь, когда решение принято, настало время рассказать тебе, лейтенант Сорокин, что привело нас с майором Паниным сюда и для чего мы здесь с тобой и некоторыми твоими товарищами разговоры разговариваем. Верховным Главнокомандованием принято решение переучить часть лётного состава на новую авиационную технику. Эта техника американская, лучше она или хуже нашей, думаю, вы там разберётесь. От того, как вы освоите самолёты союзников, будет многое зависеть на фронте. Большего я тебе ничего сказать не могу, вскоре всё сам узнаешь. Предупреждаю, о нашем разговоре лучше ни с кем не делиться. Есть вопросы?

- Так точно, есть, - проговорил сникший Александр, которому совсем не хотелось уезжать из полка, ставшего ему родным домом, и вновь влезать в курсантскую шкуру.  - Моё согласие учитывается?

- Мы на войне, мой юный друг, и должны быть там, где Родина прикажет, - ответил Назаров и поднялся, давая понять, что разговор окончен. Пожимая крепкую, жилистую руку лейтенанта, закончил: – Здесь тебе летать уже не придётся, иди к начальнику штаба, он получил все распоряжения.

- Есть,  - проговорил штурман и, повернувшись кругом, вышел из кабинета.

Странная судьба у военных людей. Её повороты порой разворачивают так, как ты и не предполагал. Вот и сейчас, с утра готовился к ночному вылету на боевое задание, а уже перед обедом шёл к начальнику штаба полка за предписанием на отъезд к новому месту службы. Шагая по коридору штаба,  Сорокин вспомнил улыбку, с которой встретил его майор Скворцов, теперь-то понятно, что он уже тогда, наверное, всё знал и получил у командира в кабинете команду на оформление документов.
Он подошёл к двери, к которой был приколот тетрадный листок с надписью «Начальник штаба»,  тихо постучал и, приоткрыв её, заглянул в кабинет.

- Разрешите, товарищ майор? Меня к вам направили за документами.

- А, Сорокин, заходи. Сейчас начальник строевого отдела принесёт документы и вперёд, на Восток. Рад, небось? – участливо спросил он.

- Да нет, как-то не хочется из полка уезжать. Я вообще не люблю перемены, всё новое меня как-то немного пугает, уж лучше всё по-отработанному.

- Ну, это ты зря, - продолжил разговор начальник штаба, - Я вот с тех пор, как был подбит и меня по здоровью списали с лётной работы, сижу с бумагами, планами, расписаниями и мечтаю о полётах. Веришь, ночами снится боевая работа? А у тебя такая возможность. Освоишь новую технику, будешь летать. Честно говоря, ты, считай, вытащил счастливый билет. По-хорошему завидую.

В дверь постучали.

- Заходите, - прервал свою агитационную речь начальник штаба.

В кабинет с пачкой документов  в руках вошёл начальник строевого отдела. Это был пожилой  старший лейтенант, призванный из запаса. Гимнастёрка сидела на нём как-то неуклюже, хотя свежеподшитый подворотничок сверкал белизной. Сапоги, были  хорошо  начищены,  но  сидели  на  нём как-то не так. Они не являли собой того шикарного атрибута, каковым были у кадровых военных. Тот шик, с которым носили сапоги кадровые, был не постижим для людей призванных с гражданки. Роговые очки с толстыми стёклами завершали его, далеко не военный облик.

- Товарищ майор, документы на лейтенанта Сорокина.

- Очень хорошо, Петрович, - неофициально и как-то по-домашнему проговорил начальник штаба. - Давай сюда, мы их ждём.

Старший лейтенант положил папку на стол и попросил разрешения выйти.

- В приказе на вылет изменения сделали?

- Так точно, и в приказе, и в плановой таблице. Сильно  возмущался  командир  экипажа  Сорокина,  не хочет другого штурмана.

- Ничего, привыкнет к молодому, никуда не денется, - проговорил  начальник штаба, отпуская Петровича. Затем, обращаясь к лейтенанту, проговорил: - Ну вот, Александр Сергеевич, и документы подоспели.

- А куда ехать-то, товарищ майор? – спросил Александр, которого этот вопрос волновал с того самого момента, как стало ясно, что придётся уезжать, и ответа на который он до сих пор не получил.

- Не торопись, Саша, сейчас всё узнаешь. Вот, смотри: предписание к новому месту службы, продовольственный и вещевой аттестаты,  твоя лётная книжка, все отзывы и характеристики положительные. А вот и проездные документы. Станция назначения - город Иваново. Ответил я на твой вопрос? Ответил. Куда пошлют после переучивания, не знаю.

Предупреждаю, в Иваново должен явиться послезавтра, поэтому времени на раскачку у тебя нет. Через полтора часа на станцию пойдёт машина, я предупрежу, чтобы без тебя не уезжали. Желаю удачи, и чтобы все посадки были мягкими. Он поднялся, обнял молодого офицера и проговорил:

- Ну, всё, счастливого пути.

- Спасибо, товарищ майор, - проговорил Саша, растроганный таким прощанием. - До свидания, может, бог даст, и свидимся.

Он положил документы в планшетку и, торопясь, покинул кабинет. Было время обеда.  Понимая, что возможность нормально поесть в дороге реально отсутствовала, он решил быстро перекусить в лётной столовой, а заодно и проститься с товарищами, которые в это время наверняка находились там.

Лётная столовая встретила его рабочим гулом. Разговоры обедающих, звон посуды, стук ложек и вилок о тарелки - всё это сливалось в тот неповторимый шум, который невозможно было спутать ни с каким другим. Из патефона, который где-то раздобыл и установил здесь для поднятия настроения лётного состава начпрод батальона обеспечения, звучала песня «Утомлённое солнце», воспроизводимая  заезженной пластинкой.   

Сорокин посмотрел в правый дальний угол столовой, где за столиком обедал его экипаж. Место штурмана было ещё не занято. Он подошёл, повесил планшетку на спинку стула, и как можно бодрее произнёс:

- Привет, ребята!

- А, Пушкин, привет! Лёгок на помине, - скороговоркой проговорил стрелок-радист Петька Иванченко. - А мы обсуждаем кандидатуру нового штурмана. Что у тебя-то
случилось?  Почему уходишь от нас?

- Погоди, Петя, не части, ты не за телеграфным аппаратом, во-первых, - остановил его командир. - А во-вторых, чаще вспоминай древнюю мудрость: «Не лезь поперёк батьки в пекло». Меня от командования кораблём ещё никто не освобождал.

- Ох, опять! Прошу прощения, командир, это всё моя хохлятская любознательность, - стал оправдываться Иванченко. - Но ведь вы всё равно зададите эти вопросы.

- Конечно, задам, - остановил словесную тираду радиста командир. - Ты, на свою украинскую любознательность не кивай, она к твоей болтливости никакого отношения не имеет, понял? Сиди и слушай, что старшие говорят.

- Понял командир, но я…

В это время командир жестом остановил попытавшегося оправдаться радиста и, обратившись к штурману, спросил:

- Что случилось, Саня? Почему тебя сняли с полётов? Говорят тебя к командиру полка вызывали, а у него будто бы в гостях верхние особисты.  Я уж ругаться начал, сказал, что без тебя не полечу. Но ты ведь знаешь, что в таких случаях нам говорят?

- Знаю, командир. Отказ от выполнения задания – военный трибунал.

- Точно. Да ведь я и не думал отказываться, хотел тебя поддержать. - Спасибо, я так и подумал. На самом деле со мной страшного ничего не случилось, вызвали на беседу, предложили переучиваться на другой тип самолётов. Пытался отказаться, но мне ответили примерно так же, как тебе.

- Вот оно что, - задумчиво проговорил командир. - Ну ладно, снял ты тяжесть с моей души. Я уж думал, что не уберёг штурмана. А куда ехать-то, когда?

- Через час машина на станцию, проездные документы до города Иваново, куда дальше, на какие самолёты - не знаю.

- Да это ничего, главное, что ты в строю, остальное приложится. Жаль, что не можем проводить тебя по-человечески, впереди вылет на задание. Ничего не поделаешь.

Они помолчали, доели борщ – фирменное блюдо шеф-повара столовой Валентины Ивановны, быстро проглотили макароны по-флотски, запили всё это компотом и пошли всем экипажем провожать штурмана к новому месту службы.

Сборы были недолгими. Повседневное обмундирование на себя, лётную амуницию в мешок, который стараниями Иванченко был упакован так, что выглядел очень прилично и даже несколько элегантно. Подошли к штабу, у которого уже стояла машина. Увидев лётчиков с вещами, направляющихся к машине, начпрод, который, вероятно, и ехал на станцию по делам своей хлопотной службы, подошёл к ним и спросил:

- Ребята, кто едет? Давай в кузов, времени нет, опоздаем к поезду.
На прощание времени не оставалось. Командир обнял Александра, крепко прижал его к себе и после короткой паузы проговорил:

- Спасибо тебе, Саша, за всё. С тобой я чувствовал себя уверенно. Удачи тебе, прощай!

- И тебе, командир, спасибо, уезжаю без желания, как будто покидаю родной дом. Но ехать надо, никуда не денешься. Счастливо оставаться.

Командир отвернулся, а штурман, обняв радиста, с трудом пытаясь избавиться от кома, предательски подступившего к горлу, проговорил ему в ухо:

- Береги командира, Петя.

- Удачных тебе полётов, Сашок, - в свою очередь проговорил Иванченко.

Забросив вещи и легко запрыгнув в кузов полуторки, которая уже тронулась с места, Сорокин снял фуражку и помахал ею своим друзьям, оставшимся около штаба и махавшим  руками удаляющейся машине. Машина свернула на просёлок, и аэродром остался позади.

Александр примостился в углу кузова. Чувства, которые он переживал, были незнакомы. С одной стороны - грусть расставания с друзьями. Здесь оставались те, с которыми вместе жили, ели, пили, летали на бомбёжки, садились на вынужденную и улетали из-под самого носа фашистов. Несмотря на все трудности такой жизни, здесь было всё известно, всё было близким и родным.

С другой стороны - его ждала новая жизнь, новые самолёты, новые друзья. От всего этого захватывало дух,   и   было   немного   страшно.   Его   всегда   пугало неизвестное, он предпочитал принцип: «пусть хуже, но зато всё известно». Успокаивало лишь то, что этот переезд от него не зависел. Ясно было одно: на сегодня - прощай фронт, здравствуй, новая жизнь!





                Прощай, Басра

Август 1942 года. Ирак. Город Басра. Советская военная миссия по приёмке самолётов, передаваемых американской стороной по ленд-лизу. Здесь, на местном аэродроме,  американские специалисты передавали самолёты советской приёмке, после чего наши лётчики эстафетой перегоняли их на советско-германский фронт.
В ангаре, где стояло несколько самолётов-истребителей, ожидающих своей очереди на приёмку, за походными столиками на аккуратных раскладных стульчиках с брезентовыми сидениями, расположились советские и американские инженеры, которые подписывали акты приёма-передачи очередного самолёта бомбардировщика В-25 «Mitchell».

Несмотря на ранний час, было довольно жарко.  Ангарная тень не спасала. От металлической крыши этого аэродромного сооружения тепло шло, как от печки-буржуйки.  Американские вентиляторы, которые медленно вращаясь под потолком, словно крылья волшебной мельницы, гоняли по ангару воздух своими огромными лопастями, но прохлады не приносили.

- Как же надоела эта жара, - проговорил старший инженер на приёмке Борис Красильников, вытирая со лба пот уже мокрым  носовым платком.

В это время зазвонил телефон.

- Дежурный слушаю, - поднял трубку дежурный техник. Он внимательно слушал, что ему говорили на другом конце провода и по ходу этого телефонного разговора трижды произнёс магическое для каждого военного человека слово «Есть!»  и, произнеся его в последний раз, положил трубку.

Повернувшись к работающим офицерам, он произнёс:

- Старшего инженера Красильникова и инженера по радиооборудованию Радогорского срочно к командиру.

-  Что там опять  случилось? – проворчал Красильников и, поставив свою подпись на последнем экземпляре акта, поднимаясь, продолжал, обращаясь к инженеру по радио оборудованию:

- Вот, помяни моё слово, Женя, в очередной раз просовещаемся, а потом, в самое пекло, будем догонять упущенное. Эх, где наши милые русские берёзы и проливные, недельные дожди? Пошли, мой друг, пошли.

Когда вышли из ангара, Красильников спросил:

- Слушай, Женя, а не натворил ли ты чего-нибудь? А меня, как твоего начальника за упущения в воспитательной работе? – и он, подозрительно прищурившись, посмотрел на младшего товарища.

- Да нет, Борис Васильевич, я же всё время у вас на глазах.

- А может быть, когда я сплю? – не унимался тот, подначивая своего молодого товарища. Ему нравился этот инженер, хорошо знающий своё дело и смело берущийся за любую работу.

- В это время, - вздохнув, сказал Радогорский, - я, к сожалению, тоже сплю.

- А чего это ты говоришь «к сожалению?» В наше, брат, военное время лишний час сна – это залог успешного выполнения боевой задачи, - рассмеялся Красильников.

Так, за шутливыми разговорами, они пересекли бетонную стоянку, направляясь к коттеджу, в котором располагалось руководство советской военной приёмки.
Когда они подошли к крыльцу, входная дверь резко распахнулась и на крыльцо выскочила раскрасневшаяся, сияющая от восторга Леночка Маркова, переводчица советской военной миссии. Она бросилась к ним и чмокнула каждого в щёку.

- Ой, мальчики, - защебетала она, - какая я счастливая! Представляете, вызвал к себе командир и приказал, - она сделала голос нарочито суровым: - Лейтенант Маркова, немедленно собирайтесь, Вас вызывают в Москву, вылет через два часа. Представляете? Если повезёт, я уже сегодня буду дома.

Она выпалила всё это одним залпом, считая, что её радость должны разделить все. Офицеры стояли опешившие. Они никак не ожидали от Леночки такого проявления чувств. Лена со всеми была очень строга и никогда не допускала по отношению к себе никакой фамильярности.

- Так чего же ты радуешься? Причину вызова ты хоть узнала? – придержал, собравшуюся было бежать, Леночку Красильников.

- Нет,  - несколько смутившись, сказала девушка. - Приказал быстро сдавать дела  и сегодня попутным бортом в Москву.

- А может быть, эти? – Евгений кивнул головой в сторону домика, где располагался особый отдел.

- Думаю, что нет, повода не давала, - уже совсем серьёзно сказала Лена. Однако оптимизма в её голосе поубавилось. – А вы чего сюда в разгар рабочего дня? – продолжала она.

- Да вот, тоже вызвали к командиру,  причина неизвестна, – сказал Красильников.

- А может быть, вас тоже в Москву?  - улыбнулась Лена.

- Если это так, то я ничего не понимаю. Да ладно, сейчас всё узнаем, пошли, Женя, - сказал старший инженер и направился к двери.

Когда поднялись на крыльцо, Радогорский услышал, как Красильников себе под нос пробормотал фразу:

- Странные дела творятся в нашем королевстве…

В кабинете,  несколько расстроенный командир, поднялся им  навстречу.

- Вот что, ребята, садиться не предлагаю, некогда. Прямо сейчас необходимо сдать все дела, собрать свои вещи и быть готовыми через два часа вылететь на Москву. Пришла шифрограмма: вас срочно вызывают в управление кадров.

- За что? – вырвалось у Евгения.

- Этого я не знаю, - ответил командир. – Но, судя по всему, какая-то новая работа. Тяжело мне будет без вас, когда придёт замена, не знаю, а план приёмки никто не отменял.

- Товарищ командир! – обратился Красильников, - а можно улететь завтра?  Два часа - нереальное время для решения всех вопросов.

- Борис Васильевич, ты же знаешь, что команду из Москвы никто ни отменить, ни изменить не может. Борт уже на стоянке, ждёт вас. Всё, вперёд, тема больше не обсуждается.

- Есть! – сказали офицеры, развернулись кругом и вышли из кабинета.

- Вот такие, брат, дела, - сказал Красильников, выйдя от начальника. - Сдавать дела некогда, да и не кому. Сейчас из общежития  позвоню на приёмку, распоряжусь о дальнейшей работе.  Вариантов нет, пошли собирать вещи.

- Борис Васильевич, у меня в Басре часы в ремонте, забрать бы, - проговорил растерянно Радогорский.

- Странный ты, Женя, человек, какие часы? Ты же был в кабинете, всё слышал своими ушами. У тебя нет времени даже на стоянку сбегать, думаю, что только и остаётся вспоминать какие были хорошие часы…

Через два часа у стремянки транспортного самолёта, приставленной к распахнутому входному люку зелёнобрюхого «Дугласа», собралась группа офицеров, покидающих гостеприимную Басру, вызванных в управление кадров ВВС.
Кроме переводчицы Леночки, инженеров Красильникова и Радогорского, здесь находились три пилота - Шумов, Бояринов и Марьяшов, а также два штурмана – Попов и Решетов.

Для каждого из них вызов в Москву был полной неожиданностью. С одной стороны, все они работали в миссии со дня её основания и уже попривыкли к местным особенностям. С другой стороны, новое дело всегда влекло к себе своей новизной и неизвестностью. Но нет-нет, да и возникала в голове каждого улетающего тревожная мысль:

- А может быть, где-то прокололся? Может быть, что-нибудь дома? Но почему тогда в группу входят разные специалисты? – эти мысли  вслух не озвучивались, но настроение  несколько портили.
На джипе подъехали командир с заместителем, как выяснилось, ждали их.

- Вы уж извините, ребята, что не собрали личный состав, - сказал командир, - всё произошло так внезапно и быстро.  Ситуацию знаете не хуже меня. На прощание хочу от лица всех   ваших товарищей, остающихся здесь, и от себя лично сказать спасибо за вашу работу. Каждый из вас честно выполнял свой долг, не считаясь ни с усталостью, ни со временем. Если понадобятся характеристики, получите самые хорошие. А теперь до свидания, счастливого полёта. Может, ещё свидимся,  не поминайте лихом.

Закончив свою речь, он подошёл к улетающим,  крепко обнял каждого, произнося при этом: «Спасибо!». Подойдя к Леночке, замявшись, поцеловал ей руку. Она улыбнулась и,  приподнявшись на цыпочки,  чмокнула командира в щёку,  чем немало смутила его.
Улетающие были растроганы таким прощанием, потому что командир, будучи значительно старше их, считался в офицерской среде строгим, не поддающимся никаким сантиментам, военным. Они гуськом привычно поднялись по стремянке на борт самолёта, винты которого уже начинали вращаться.

Когда взлетели, Шумов, пилот бомбардировщика, голубоглазый балагур и весельчак, начал развлекать всех:

-  Ну что, ребята, приуныли? – спросил он, сверкая белозубой улыбкой. - Всё будет хорошо, помянёте моё слово.  Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут, а со взводом-то мы ох как легко справимся.

-  Нет, Петя, если бы на фронт, то меня бы с вами не было, - проворковала Леночка.  – Я от американцев слышала,  у них прошла информация о том, что где-то на Дальнем Востоке будет создана военная приёмка. В этой ситуации информация похожа на правду.

-  Да, Лена, опять ты веришь союзникам? Лучше бы они второй фронт  скорее открывали, а не рассказывали бы нашим девчонкам об открытии приёмок.

- Ой, Шумов,  думала, что наконец-то расстанусь с тобой. Достал ты меня в Басре, но вот, поди ж ты, опять летишь со мной.

- Это, Леночка, называется судьба. Я думаю, что она, злодейка, свела нас на всю оставшуюся жизнь.

- Не замужество ли ты мне предлагаешь, Шумов?

- Конечно. Выходи за меня замуж, всё равно лучшей кандидатуры не найдёшь.

- Что-то сомневаюсь я, - игриво отшутилась Лена, - ты же, Шумов, ни одной юбки не пропустишь.

-  Наговоры! Я вообще святой. В Басре каждый скажет, что, кроме тебя, я ни к одной женщине не подходил.
Лена рассмеялась:

- Это потому, что у них строгие нравы, и они чтут Коран. Но то, что ты не давал покоя единственной девушке в советской миссии, то есть мне, - это факт.

- Ох, как с тобой тяжело разговаривать, - вздохнул Шумов, - пойду, схожу к пилотам, проверю их мастерство.

- Слушай, Петя! – остановил поднявшегося Шумова Красильников, поговори с командиром, может быть сядет в Тегеране, хотя бы на пару часов. Ведь у нас у каждого остались динары, хорошо бы их истратить, ведь летим без сувениров.

Все пассажиры единодушно поддержали Бориса, и Шумов с чувством высокой ответственности за возложенную на него миссию направился в кабину пилотов.
Он заглянул в штурманскую кабину, постоял за креслом командира корабля, но  всё это быстро надоело. Ему, бывшему полярному лётчику, успешно освоившему разные типы американских самолётов, скучно было лететь в роли пассажира, даже наблюдателя, допущенного в святая святых – кабину пилотов, поэтому он, узнав у командира, что посадка в Тегеране запланирована,  вернулся к своим товарищам в грузовой отсек.

- Всё, ребята, договорился, садимся в Тегеране, - весело  проговорил он,   не вдаваясь в подробности ситуации.

- Молодец, Борис Васильевич, - сказала Лена, - правильно определил, кого надо посылать к пилотам. Если надо с кем-то договориться, то нужно посылать Шумова.

- Ваши колкости, мадмуазель, сталинский сокол оставляет без внимания, - сказал Шумов, и гордо подняв голову сел рядом с ней.

Нужно сказать, что Шумов, будучи лётчиком от Бога, обладал весёлым, компанейским характером. Он был очень общителен, знал массу анекдотов и мастерски их рассказывал. Но с появлением в Басре молоденькой москвички переводчицы Леночки Марковой, несколько изменился.

Его попытка молниеносного знакомства и стремление покорить  сердце юной красавицы гусарским наскоком потерпела полное фиаско.  Он был остановлен равнодушным взглядом, прошедшим, как ему показалось, сквозь него. С таким отношением к себе Пётр столкнулся впервые и дал себе слово, во что бы то ни стало покорить сердце этой гордячки, не оценившей порыв души героя-лётчика.

С этой поры он не находил себе места. Старался бывать там, где бывала Леночка, всячески пытался обратить на себя внимание, но все его попытки она обращала в шутку. Товарищи Шумова, понимая, что он серьёзно влюбился, не делали попыток перейти ему дорогу, и хотя Леночка нравилась многим, черту теплых, товарищеских отношений  с ней не переходил никто.

При встречах Шумова с Леной любой разговор, происходивший между ними, больше был похож на пикировку двух соперников. Но при внимательном взгляде со стороны было заметно, что они интересны друг другу. И хотя Лена не хотела себе признаваться в этом, ей нравился этот синеглазый красавец.

Когда самолёт приземлился в Тегеране и зарулил на ближайшую к КДП стоянку, пассажиры вышли и собрались вокруг командира корабля:

- В вашем распоряжении два часа, - сказал он, посмотрев на часы. - Ждать никого не буду.

- Командир, - на правах старшего обратился к пилоту Борис Васильевич. - А может быть, переночуем здесь, а завтра с утречка на старт и к обеду мы в Москве.

- Нет, товарищ инженер, не могу, надо лететь сегодня.

- Между прочим, перед вылетом я обратил внимание, что под левым двигателем подкапывало масло, - поддержал старшего товарища  Радогорский, деликатно подсказывая командиру решение.

- А чего вы так хотите задержаться? Не надоела вам ещё эта жара? - спросил командир.

- Да, конечно, надоела, но ведь летим в Москву, команду на вылет дали внезапно, у каждого на руках какие-то деньги, а едем с пустыми руками. Надо хотя бы сувениров купить, - аргументировано поддержала мужчин Лена Маркова, хотя ей, коренной москвичке, очень хотелось как можно скорее попасть домой.

Командир экипажа подумал и после некоторой паузы сказал:

- Ладно, попробую, только до решения вопроса отсюда никуда не расходиться, - и, забрав с собой штурмана, отправился к руководителю полётов.

В авиации привыкли ждать то погоды, то разрешения на вылет. И наши пассажиры, расположившись в тени крыла, чтобы скоротать время, стали слушать были и небылицы Шумова о жизни лётчиков Заполярья, принадлежностью к которым он очень гордился.
Механик самолёта, молоденький сержант, после заправки самолёта очень внимательно осмотрел капот левого двигателя и, ничего не обнаружив, направился к пассажирам. Он тихо подошёл к ним, отозвал Радогорского в сторону и вежливо спросил:

- Товарищ инженер, а в каком месте вы масло видели?
Евгений посмотрел на механика, похлопал его по плечу и сказал:

- Запомни, брат, масло есть всюду, где есть трущиеся детали. Когда оно есть – это хорошо, а вот когда его нет, тогда беда - жди катастрофы.

Механик понял шутку, улыбнулся и пошёл заниматься своими вопросами по подготовке самолёта к вылету.

Вскоре вернулся экипаж, и командир сообщил пассажирам радостную весть о том, что вылет отложен до 8.00 утра следующего дня, размещение всех в аэродромной гостинице. Опоздание исключается.

Пассажиры обрадованно загалдели и, взяв из вещей всё необходимое для ночлега, гурьбой пошли устраиваться в гостиницу.

Всю вторую половину дня они  бегали по магазинам, где тратили свою наличность. Вернувшись из города, собрались в комнате Шумова, отметили завершение работы в Ираке и возвращение на Родину.

Утром в 8.00 следующего дня двухмоторный транспортный самолёт с красными звёздами на крыльях взмыл в Тегеранское небо и взял курс на Москву. Пассажиров этого необычного рейса ждала новая, неизвестная, но, как потом оказалось, очень насыщенная событиями жизнь и трудная, но интересная и любимая работа …




                Новое назначение
Самолёт, подлетая к Москве, шёл на снижение  и уже прошёл дальний привод. Все находившиеся на борту прильнули  к иллюминаторам.

- Заходим с юго-востока, - проговорил Шумов, неплохо знавший аэродромы московского региона. - Вот, смотрите, под нами Москва-река, думаю, что «упадём» в Люберцах.

И он не ошибся. Двухмоторный транспортник, коснувшись колёсами взлётно-посадочной полосы, пробежал по ней, завернул на рулёжку и, выполняя указания дежурного по стоянке самолётов, флажками указывавшего, где надо остановиться, замер на месте. Двигатели замолкли, и, хотя винты продолжали крутиться по инерции, наступила тишина. Пассажиры суетливо стали собирать вещи, готовясь к выходу. Из кабины пилотов  вышел командир корабля и, вежливо выслушав благодарность за полёт, сказал:

- Мы приземлились на аэродроме в подмосковном городе Люберцы. За вами прибыл автобус,  который доставит вас к месту назначения. Наша миссия на этом окончена,  до свидания, желаю всем удачи, а пилотам счастливых взлётов и мягких посадок.

Спустившись вслед за экипажем по приставленной к входному люку стремянке, они увидели стоявший несколько в стороне автобус,  от которого по направлению к ним быстрым шагом шёл  подполковник в авиационной форме с папкой в руках. Он подошёл к группе  пассажиров. Поздоровался с каждым за руку и представился:

- Инспектор управления кадров ВВС подполковник Истомин. С благополучным прибытием вас на родную землю.  Мне поручено встретить вас и доставить в Главный штаб ВВС. Ждём вас со вчерашнего вечера, поэтому времени на раскачку нет.  Прошу без особых промедлений всех в автобус.

После того, как все разместились в автобусе, подполковник  открыл  папку,  заглянул  в  какие-то листочки    и сделал перекличку, называя каждого по фамилии. Уточнив списки, он захлопнул папку и сказал:

- Всё правильно, все на месте.  Поехали, Митрофаныч, -обратился он к пожилому красноармейцу, сидевшему за рулём.

И автобус запылил по аэродрому.

- Товарищ подполковник, а куда мы едем? – поинтересовался неугомонный Шумов.

- Могу сказать одно, в Управление кадров Военно-Воздушных Сил Красной Армии, остальное узнаете на месте.

- Хорошо, что не в особый отдел, - на ухо Леночке сказал Шумов, разместившийся в автобусе рядом с ней.

Леночка рассмеялась и ответила:

- Если бы было по-другому, за нами приехала бы другая машина, другого цвета, с другими окнами. Но ведь мы этого не заслужили, правда же?

В ответ Шумов лишь молча кивнул. Доехали сравнительно быстро, без происшествий. В бюро пропусков Главного штаба ВВС им выдали уже готовые пропуска, и они всей группой двинулись за подполковником Истоминым, уверенно шагавшим впереди. Все они были здесь впервые и поэтому, проходя по коридорам, с интересом и некоторым благоговением рассматривали окружающую их обстановку. Они шли по красной ковровой дорожке, покрывавшей дубовый паркет по всей длине коридора. Справа и слева кое-где в простенках между высокими дубовыми дверьми с массивными бронзовыми ручками висели различные картины с военной тематикой, в которых явно преобладали авиационные мотивы.

Истомин остановился у одной из дверей.  На ней на высоте глаз висела табличка голубого  цвета, на которой буквами, написанными  рубленным шрифтом, золотом сверкало слово «Приёмная». Он открыл её и проговорил, указывая на стулья, стоявшие вдоль стен:

- Заходите, товарищи, присаживайтесь. Я сейчас доложу командиру, вас пригласят, - и, постучав в дверь, находившуюся в приёмной слева, скрылся за ней.
Сидевший за столом полковник, правый рукав которого венчала красная повязка с надписью «Дежурный по управлению», с интересом рассматривал вошедших. Они неуверенно вошли в приёмную и, несколько задержавшись в дверях, подталкивая друг друга, смущённо прошли вперёд и расселись на стульях в ожидании приглашения в кабинет начальника. Стараясь не привлекать к себе внимания, посетители исподтишка изучали окружающую обстановку.

Комната, в которую они попали, представляла собой типичную приёмную, основной мебелью которой был большой стол дежурного. На столе слева стояла массивная настольная лампа с основанием из серого мрамора, из которого выглядывала белая кнопка выключателя. Зелёный абажур, размещённый на  металлическом ажурном каркасе, делал  эту конструкцию очень внушительной.

Середину стола занимал чернильный прибор с двумя чернильницами. В стаканчиках, стоящих рядом с ними, находились: в одном - остро отточенные цветные карандаши, в другом - перьевые ручки. Здесь же на подставке стояла небольшая деревянная модель истребителя «И-16» с красными звёздами на крыльях. Непосредственно перед дежурным лежала большая рабочая тетрадь,  в которую он, судя по всему, записывал всё, что касалось его дежурства.

За спиной дежурного находилось окно, прикрытое белой шёлковой французской шторой, волны которой  своим видом очень напоминали морские. Справа  сверху донизу висел шнур, потянув за который можно поднимать или опускать штору. По верхнему краю окна  располагалась чёрная труба свёрнутой в рулон светомаскировки, которая, по всей вероятности, закрывала окно в тёмное время суток. По бокам окна висели тяжёлые шторы бежевого цвета, перетянутые в нижней половине шнурами с массивными кистями на концах.

Весь правый угол приёмной занимал мощный несгораемый шкаф, выполняющий роль сейфа. Вдоль стен располагались стулья для посетителей. Слева от входной двери стояла вешалка, на которой висела офицерская плащ-накидка, по всей вероятности принадлежавшая дежурному. В правом углу разместились часы.

Эти часы заслуживают особого внимания. Они были не только прибором для отсчёта времени, но и являли собой произведение искусства. Их деревянный корпус цвета морёного дуба, высотой около двух метров, был украшен искусной резьбой. Три резных окна хорошо подчёркивали наличие сложного механизма. За верхним круглым окном чётко вырисовывался строгий циферблат, по римским цифрам которого прыгала тонкая секундная стрелка, отмеряя секунды каждым своим прыжком.

Минутная и часовая стрелки, украшенные ажурной вязью, двигались неторопливо и незаметно. За двумя параллельными стёклами, расположенными ниже верхнего окна и спускающимися почти до самого низа, лениво раскачивался маятник, золотое блюдце которого показывалось то в одном, то в другом окне. За маятником просматривались звуковые стержни, способные издавать звук при ударе по ним молоточками в определённое время.

Вся обстановка, атмосфера, царившая здесь, показывали высокий уровень этого учреждения, невольно заставляли людей, впервые попавших сюда, чувствовать себя маленькими существами, чьи судьбы решались в этих кабинетах.

- Никогда не думал, что придётся побывать в этих стенах, - сказал, смущённо кашлянув, Красильников.

- Вы не одиноки, Борис Васильевич, - тихо проговорил молодой штурман Николай Решетов.

В это время неожиданно для всех  раздался мелодичный, довольно громкий звон, от которого все вздрогнули и поражённо улыбнулись. Это часы возвестили о том, что прошли очередные четверть часа – тот период времени, о прошествии которого они извещали своим приятным звоном.

Открылась дверь кабинета, стоявший на пороге подполковник Истомин пригласил всех войти. В довольно большом, несколько продолговатом кабинете у дальней стены  стоял массивный дубовый стол, из-за него навстречу вошедшим поднялся авиационный генерал, на уставшем лице которого выделялись живые, красные от недосыпания глаза. Он предложил всем сесть за стол для совещаний, накрытый голубым сукном.
Когда все расселись, он сказал:

- Товарищи! Времени у нас очень мало, поэтому буду краток. Все вы работали в Басре. Принимали от союзников и перегоняли на фронт авиационную технику. В связи с изменением обстановки на фронтах и увеличением количества  поставляемых самолётов так называемый «Персидский коридор» сегодня уже не может удовлетворить нас ни сроками поставки ни количеством единиц.

В связи с этим Государственный комитет обороны во главе с товарищем Сталиным принял решение создать новую военную приёмку с новым маршрутом перегонки. Получать самолёты будем в Соединённых Штатах Америки, на Аляске, а перегонять через Берингов пролив, Чукотку и Колыму до Красноярска. Дальше самолёты пойдут частично по железной дороге, частично своим ходом на фронт.

Вам, людям, имеющим опыт работы по приёмке и перегону самолётов в Ираке и хорошо зарекомендовавшим себя, командование ВВС оказывает высокое доверие, посылая  на Аляску. Вы станете ядром новой советской военной миссии и будете первыми советскими людьми, кто прибудет туда для работы. От того, как вы организуете приёмку и перегон самолётов, будет зависеть не только количество получаемой техники, но и её качество, способность этих самолётов побеждать фашистов в небе.
Все указания получите у своих специалистов - направленцев. Завтра в 14.00 вылет с Люберецкого аэродрома, на базу в Иваново, там вас уже ждут. Координация действий через подполковника Истомина, который вас встречал.

Истомин встал, но, получив команду сесть, которую генерал отдал жестом, вернулся на своё место.

- Не могу не предупредить о секретности тех сведений, которые вы получили в этом кабинете, но вы люди проверенные, и я на вас надеюсь. Какие будут вопросы? – спросил генерал и, сделав паузу, продолжал: - Поскольку вопросов не поступило, я понимаю, что все вы готовы к выполнению поставленной задачи. Желаю успешной работы. И помните, от вас во многом зависят успехи наших лётчиков в небе войны. Всё. Удачи вам. До свидания! – он поднялся, тем самым давая понять, что разговор окончен... 

Аэродром, расположенный вблизи города Иваново, был местом, куда направлялись все лётчики, штурманы, инженерно-технический состав, отобранные  для работы на перегоночной трассе. Там было организовано изучение американских самолетов и выполнение тренировочных полётов на них. Отбор кадров шел строго, если в течение трех попыток взлёта и посадки лётчик допускал ошибки, то он отчислялся в распоряжение Управления кадров ВВС. В результате такой работы из пятёрки отобранных  лётчиков только один направлялся в штат формируемой дивизии.

В основу учебно-тренировочных полётов были заложены продолжительные полёты по компасу, отработка техники пилотирования в закрытой кабине, взлёт и посадка на ограниченных полосах, умение пользоваться средствами радионавигации.
Совершенно новая для советских авиаторов американская техника требовала к себе особого подхода – элементарных знаний английского, знания метрических мер (мили, футы, дюймы, галлоны и т.д.), освоения лётчиками приборной доски самолёта, всех приборов и агрегатов, а также радиотехники.

Лётчики, в кратчайшие сроки должны были освоить технику пилотирования на новой для них материальной части, а техники и механики научиться ее эксплуатировать.
Не менее сложной была и штурманская подготовка: изучение маршрутов над сибирскими просторами, знакомство с характерными для этой части страны климатическими и погодными условиями, освоение навигационного оборудования для выхода на приводную радиостанцию и многое другое.

Вся эта работа проходила в обстановке строгой секретности. Отобранный для выполнения столь необычных задач личный состав не знал, что его ждёт впереди. Считали, что готовятся  для того, чтобы воевать на самолётах союзников. И только с прибытием летчиков, перегонявших ленд-лизовские самолеты по Южной трассе, - из иракского порта Басра на берегу Персидского залива в Тегеран и далее в Кировабад - собранные в Иваново авиаторы  стали догадываться о предстоящей работе.

Лейтенанту Сорокину, прибывшему  одним из первых, было совершенно не понятно, зачем он изучал американские бомбардировщики, их приборы и прицелы. Учился переводить  данные приборов на нашу систему мер. Вспоминал курс английского языка, а точнее сказать начал заново учить, потому, что те знания, которые были, даже базовыми можно было назвать с большой натяжкой.

Прошло несколько дней. Он уже несколько пообвыкся, перестал задавать себе разные вопросы, поскольку другим их задавать было нельзя из соображений безопасности. Смирившись с судьбой, он просто делал то, что от него требовали старшие начальники. Его фронтовой опыт, полёты на Берлин и в тыл врага к партизанам, ставили его в один ряд с уважаемыми в коллективе людьми. Но он, в силу своей природной скромности, старался ничем не выделяться  и быть таким, как все.
В тот день он после занятий, пообедав в столовой, пришёл в казарму, где размещался лётный состав, чтобы взять необходимые тетради для самоподготовки. Обычно пустая казарма была не похожа сама на себя. Ходили какие-то люди с вещевыми мешками, размещались, кто-то снимал гимнастёрку и, взяв полотенце, шёл в умывальник, кто-то искал земляков, однокашников, или товарищей по фронту. Одним словом в казарме царила суета, свидетельствующая о том, что прибыло большое пополнение.

Александр подошёл к своей койке, на соседней, ранее пустующей, лежала гимнастёрка с лётными эмблемами и капитанскими шпалами  в петлице. «Вот и сосед появился, будет веселее», - подумал он и полез в тумбочку за тетрадью.

- А, в соседях у меня штурман, - услышал Сорокин у себя над головой весёлый молодой голос. – Ну, давай знакомиться, штурман. Ты кто?

- Я, лейтенант Сорокин, зовут Александр.  Прибыл с Западного фронта, летал на   Ил-4. Если коротко, то всё, – закончил Саша и улыбнулся, облекая свою информацию в шутливую форму.

- Ну, Саня, ты даёшь, за один миг выдал всю информацию о себе. В процессе познакомимся поближе. Меня зовут Пётр. Пётр Шумов. Не слышал? Ещё услышишь. Хотя уже услышал от меня, - сказав это, он заразительно рассмеялся и продолжал. - Последнее место службы – военная приёмка в Басре и перегон союзнических самолётов из Ирака в Союз. Кстати, тоже бомбёр, так что мы с тобой, мой друг, ещё полетаем.

И он оказался прав, впоследствии им пришлось много летать вместе, в одном экипаже, садиться на вынужденную, и спасать друг друга, но об этом позже…
Быстро пролетели дни, отпущенные для формирования команды. Настало утро отлёта.  На аэродроме авиабазы в Иваново, вокруг готовых к вылету четырёх транспортных самолётов собрались те, кому  предстояло быть ядром, первыми советскими специалистами на Аляске, принимающими американские самолёты и перегоняющими их на советскую землю.

После уточнения списков, распределения улетающих по самолётам и заполнения полётных листов, возбуждённые пассажиры, прихватив свой нехитрый багаж, загрузились на, стоящие «под парами», транспортники. И вот уже убраны стремянки, закрыты входные люки, завертелись, набирая обороты, винты мощных двигателей. Вырулив на старт, и пробежав по  взлётно-посадочной полосе, крылатые машины с небольшим интервалом, оторвались от земли и друг за другом, набрав высоту, взяли курс на Восток.