Круиз 8. Сказки, рассказанные под Новый Год

                8.
        Сказки, рассказанные друг другу под Новый Год

Сидели, выпивали, закусывали. Кто-то заглядывал на минуту, кто-то задерживался. Кто-то слушал, а кто-то торопился ввернуть что-то от себя. Разговор вертелся вокруг предстоящего захода, что там в Мексике да как. Почем пиво, почем товары. Вообще – Мексика, судя по откликам тех, кто там бывал, - не впечатлит нас ни чем особым. Пляж там сплошной, вдоль всего побережья – нас не удивишь. Крепкие спиртные напитки – дороги. Насчет спирта в аптеках – не известно. Это предстоит выяснить. Опыт определенный имеется.
Мне Академик рассказывал. Они на «Курчатове» заходили в Рейкьявик. Логинов Академика нашего не знал. Это его немного сбило с толку:
- Стой, начальник. Еще мало поддали-то. «Академик Курчатов» - судно большое. Знаю. Так он же давно умер. А ты, слава Богу, пока что тьфу-тьфу. Как же он тебе рассказывал?
Миханя с Троцким Академика знали. Нашего. Они заржали.
Я Сусанину  попробовал объяснить. Тут коротко сделать это трудновато. Я попробовал:
- Курчатов знал все полностью про атомы. Он – атомный академик. И уже давно почил. А у нас в институте есть свой академик. Вовчик. Он все обо всем знал. Но, слава Богу все уже и забыл. Потому и жив, тьфу-тьфу.
Надо признаться, что я тут же в этих двух академиках подзапутался, пропади они пропадом. Качает, черт, в животе выпитое булькает, чувствуешь себя живым (пока еще) миксером. Но продолжать баланду надо.
Так вот, зашли они на Исландию. Мало кто там бывал отчетливо, из Севморгео. Не отмечались точно. Совершенно все у них, по нашим меркам, дорого. Сейсмику они делали. Стало быть, и компрессорщики с ними ходили. Троица из Мурманска. Мои старые знакомые. Слониками их кликали. Все одинаковые во всем, все как на подбор, одинаковые в высоту и в ширину. Главный у них – Мамчелло (Мамченко по паспорту). Кстати, по совместительству – слуга народа. Депутат городского совета. По разнарядке сверху попал. С подходящей анкетой. Но, по возможности выпить – на втором месте. На первом – Голицын. По совместительству – шофер экспедиции. Ходячий анекдот. Естественно, кличка его – князь Голицын.
Вот пошли слоники в увольнение. Знание русского и морского английского им помогло найти аптеку. Спрашивали так:
- Эй, амиго! Формация, понял? Формация где?
Нашли. Мамчелло у аптекаря продолжал:
- Амиго! Спиртус? Спиртус – вини? (Почему вини – объяснению не поддается).
Голицын встревал и подправлял:
- Не амиго, не. Мистер. Мистер – буль-буль есть?
Для пояснения вся троица щелкала себя по горлам, по кадыкам, запрокидывали головы, заглядывали аптекарю в глаза, шарили своими глазами по полкам.
Мистер Амиго понял, закивал:
- Я, я! Джаст э момент!
Принес флакон с желтоватой жидкостью. Мамчелло, как старший на компрессоре и выбранный народом слуга его, заботливо выяснял дальше у амиги:
- А как он, а? нормал систем? Смотри, отравишь – придем, убьем, эскулап херов.
Это все говорилось спокойно. Один хрен – ничего не понимают.
Рассказывал на судне академику второй помощник. Он со слониками в увольнение ходил старшим. Мамчелло, хоть и слуга народа, но старшим его, с огромным трудом, помпе удавалось не отпускать. Зато в увольнение Мамчелло этим старшим крутил-вертел, как хотел. И ходить со слониками в увольнение считалось мучительной мукой. Не без оснований.
А то, что говорить можно все, что угодно на берегу – так это, как посмотреть.
Земля – круглая. Все, что мы сеем разумное, доброе – оно к нам же и возвращается. Я, когда в первый раз в Лас-Пальмасе пошел на рынок – дара речи лишился. Из первой же лавчонки мне закричали:
- Эй, Волёдя! Кепка - соломбала –х…!
- Заходи, Волёдя! Красиво нае….м!
Это результат многолетнего культурного воздействия советских моряков. В лице самых из них жизнерадостных и общительных – китобоев. Канарские острова воспитывали, по возвращении домой, архангелогородцы. С архангельской китобойной флотилии. Соломбала – это знаменитый рыбацкий район Архангельска. Как молдаванка в Одессе! Это надо же! В трех словах выразить все! Любовь и уважение к своим родным камням, гордость за наш советский облик и образ жизни, кепка – это ведь еще от великого Ильича, да? Презрение к западному призрачному благополучию. Снисходительное добродушие ко всей ихней жизни….
Все!
А в Сингапуре развлекалась  Тихоокеанская китобойная флотилия из Владика. Там главной культурной программой общения с местными были гонки на рикшах. Тогда об этом ходили легенды. И наших любили, уважали.
А теперь что? Что, я Вас спрашиваю? Не то, что моряков – чекистов арестовывают, судят…..
Но, мы, ребята, отвлеклись. Продолжим. Слоники вернулись на пароход. Сразу же. Рейкьявик не разглядывали. Сидят в каюте. Курят. Размышляют. Можно сказать – думают. Спирт нюхают. Пахнет вроде нормально. Но вдруг амиго обманул. Как в Лас-Пальмасе : «красиво нае…м!». И цвет какой-то желтоватый….
Идет мимо каюты матросик палубный. Какой-то занюханный. Князь ему:
- Выпить хочешь?
Матросик только судорожно сглотнул. Пол стакана ему накатили. Он заглотил. Дали закурить. Прошло минуты полторы. Испытуемый (подопытный) глазами на пузырь указал:
- Это, ну, а?
Слуга народа заботливо пресек дальнейшее злоупотребление:
- Все. Не хрен на шару. Самим мало. Пошел!
Эксперимент был закончен. С положительным результатом. Продукт признан пригодным. Кстати, не ошиблись. Академик намекал, выводами данных опытных исследований на другой день увольнения пользовались и старшие коллеги слоников. Рядовые научные сотрудники экспедиции.
Так что опыт в данной области у нас накоплен.
Мы выпили по малому стаканчику за дом, родных и близких. Зашедший нас поздравить, сейсмик Буртон Мишка поддержал меня:
- Да, я помню в Атлантике на НИС «Профессор Куренков» никто не рисковал ходить в увольнение со слониками. И ужился с ними, ну, обалдеть можно – Валерий Донатович Ибнер. Старикан – геолог.
Это действительно было из ряда вон. Чем объяснить? Они и внешне, все вместе выглядели неописуемой карикатурой.
Какое-то объяснение мы однажды получили. Ибнер, как все старые упертые геологи, несмотря на их национальные корни, не выказывали совершенно никогда никакого интереса к магазинам, рынкам, «формациям». Донатовичу нужно было посетить музей, выставку и… даже сходить куда-нибудь за город на природу, на «обнажение», выход на поверхность коренных горных пород. Это особенно его интересовало. Хотелось отколоть зарубежный камешек. Нечего и говорить, что никого из научных коллег он уговорить на такое не мог. Я бы и сам не купился ни на одну из таких экскурсий. Ибнер с музеями и галереями решил вопрос просто. Человек он был не просто увлеченный, но и не жадный. Что? Удивительно? Ведь вот бывает. И слоникам он покупал небольшой пузырек в «формации», пару пива и просил посидеть в скверике на скамеечке, подождать его. А он сходит, посмотрит научные материалы. Слоники, ясно, ничего не имели против, но, надо сказать, что они его и уважали. Донатовича все, в общем-то, благодушно воспринимали. Только его метод «поисков» многих доставал. Ибнер должен был бросать глубоководную драгу и поднимать со дна, с большой глубины (1,5-2 км), чего Бог пошлет. Драгу – трос ему в Ленинграде погрузили. А помощников не нашлось. И Ибнер ко всем приставал, канючил. А трос, лебедка глубоководная, драга – все это работа грязная. И тут слоники были ему помощники. Если в это время (а делалось это в дрейфе) не охотились с чудовищным, прямо-таки первобытным азартом, на акул.
А то, что Валерий Донатович слоников завлекал на такие экскурсии на такую приманку, раскрылось то ли случайно, а может и закономерно. В том же Пальмасе, Ибнер очень хотел посетить кратер древнего вулкана. Карту где-то раздобыл. Я видел ее, очень похоже, в библиотеке дома из какой-то монографии выдранной. Но кратер был, хоть и не очень далеко, но за городом. Валерий Донатович слоникам что-то напел про апельсиновую рощу заповедную. Как потом пояснял Мамчелло:
- Да мы, бля, думали там апельсинов набрать, сколько унесть можем. Даже рюкзаки взяли. Браги бы поставили.
 Рощи не оказалось. Не было ни кустиков, ни тени, ни скамеечки. А солнце, вы ж понимаете. Ибнеру пришлось слоникам пряник подсластить. А на обратной дороге, их, видимо, развезло. Они еще добавили. Пришли – двое сразу отрубились. А Голицын – князь, как наиболее стойкий, Вы ж помните, продолжал «колбасить» по пароходу, ко всем приставать, на Ибнера жаловаться:
- Завел нас, бля, а? На какой-то пустырь. Обещал апельсины. А там, а? Да там даже собаки не долбятся.
Почему-то его такое неадекватное поведение испанских собак особенно оскорбляло. И все бы ничего, да князь довыпендривался в коридоре на главной палубе. Размахивая лапами, жалуясь на Донатовича и собак, разбил стекляшку с аварийной пожарной сигнализацией. Было совсем весело.
Обошлось, но всем запомнилось. К бедному Ибнеру надолго прилипло такое свойство находить такие места и ситуации, где даже собакам неуютно.
А новогодний вечер тек далее. Гидрограф Морозик пришел. Принес с собой. Выпили за тех, кто на вахте.
- Вы чего? Слонят вспомнили?
Подключился к толковщику Морозик.
- Да. Про них можно сборник непридуманных историй собрать. Они в «Огненном рейсе»  этому Ибнеру все его работы спасли. За три пузыря спирта.
Было дело, было. Поскольку Валерию Донатовичу особо по штату никто не помогал, и ручки все же у него прямо из мозгов росли (это надо признать), да и возраст не юношеский, - то драгу при первом же забросе он вместе с тросом утопил. Запасная драга у него была. Только более ржавая и страшная. А с тросом – проблема. Троса не было. Практически не было. Боцман вскользь заметил:
- Есть у меня в трюме пучок ржавого, запутанного. На причале подобрал. Хочу на куски порубить. Потом приспособить.
Об этом прознал кто-то из слоников. Думали они три секунды. Князь Голицын от лица всех компрессорщиков Советского Союза заявил:
- Сделаем. Три пузыря спиритуса. Закуску сами найдем. Как раз акулу варить собирались. И чтоб на бак никто не совался. Зашибить можем.
Народ, кто был свободен от вахты, приходил смотреть на это с верхней палубы. Я ничего подобного в жизни не видел. Трос запутан как моток штопки, когда его котенок по полу погоняет. Вы пробовали такой распутывать? А тут старый, грязный, в ржавом мазуте – трос сантиметровый. Они работали почти сутки без перерыва. Командовал – князь. Видимо, у него все же были корни тех, бывших. В некоторые моменты они наматывали трос на себя. 
Сделали. Спасли Ибнеру выполнение работ. И на лебедке потом стояли: поднимали и опускали драгу. Так что выходит: «в жизни всегда есть место подвигу». После этого они полдня парились в сауне (с пузырями, естественно) и, страшно фальшивя, орали свою любимую: «Вы слыхали, как поют дрозды…..». Запевал тут уже – слуга народа.
- Ну, может, хватит о компрессорах?
Наконец-то сделал попытку изменить ход воспоминаний Троцкий, разливая по чуть-чуть.
- Давайте за женщин.
Предложил он довольно тривиальный, но давно назревающий тост.
- Да. Пора бы уж. За них, за оставленных.
Поддержал его Мишаня. Подумал и добавил:
- Они ж там как автомашины, оставленные на улице без присмотра. Ходить сами могут, и с деньгами.
- Ага, - подхватил Сусанин, - или мы не моряки, если наши жены не б…
- Я не это имел в виду, - запротестовал Троцкий. Насупился и продолжил:
- Да и не жен. Ну, то есть не только жен, а вообще – женщин.
- Это в корне меняет дело. Присоединиться и можно, и нужно. Правда, это тост не новогодний. А мартовский. Ладно, поехали, - Мишаня опрокинул дозу залпом, хотя никогда таким способом не пользовался. Что-то в душе, значит, затронуло.
- Ну, и кто расскажет что-нибудь за любовь? – прожевывая рыбу, провоцировал дальнейшую тему Сусанин.
- А чего тут говорить-то? Я в юности говорил-говорил, а на моей девушке женился мой молчаливый приятель. Но, рукастый.
Поддержал развитие застольной беседы, заглянувший на огонек геофизик Чацкий. Он из производственного отдела. На земле – выше стоит. По служнбной лестнице. Поэтому, здесь на заработках. В море, произвольно и непроизвольно подчиняется Троцкому. И чтоб как-то досадить морскому своему начальнику – решил ввязаться в разговор надолго. Благо – будем считать, ночь новогодняя – располагает.
«А я расскажу коротенько о любви. О своей первой, серьёзной. На третьем курсе института. Нашего горного. Сентябрь. Я – после практики. Был в Казахстане. На Красновском месторождении. Приехал с деньгами по тем временам. Позвонил ей. Она в Политехе училась. На экономическом. В курятнике. Познакомились мы в ЦПКиО. На карусели. Я не помню, что там делал. Совсем не помню. А у нее голова закружилась. Я был очень скромный. Только болтал без умолку. Вот осенью встретились. Все лето не виделись. Зашли в «Лягушатник». На Невском, помните? Сейчас уж нету его. Шампанское. Целая бутылка. Мороженое, шоколадка. Она развеселилась. Ну, не развязно, а просто раскованно. Тоже была скромная. А жила у «Гиганта». Мы доехали до моста, а там пешком. И уже на середине дороги «Шампусик» дал о себе знать. Мне бы развивать наступление, а у меня глаза на лоб лезут. И совсем сознание покосило. Нет, чтоб куда-то отбежать. Потом я уже был другим. Но это потом. А тогда я еле довел ее до дома. Она в сталинском жила. На третьем этаже. Папаша у нее генерал был. Семья приличная очень. Мне еле-еле удалось скомкать прощание. Сделал губами – «чмок». Не помню, пошел или поковылял вниз по лестнице, вышел из парадной и прислонился к стенке.… Да. А она решила выглянуть вниз в окно лестничное и мне еще что-то прощебетать. Я в ужасе отбежал от парадной. Не знаю. Рассмотрела ли она – что я делал. С тех пор, знаю одно – женщины устроены не то что по-другому, а вообще как-то не по-человечески. Какое там к черту, ребро адамово. Из антивещества, это еще, куда ни шло.»
Теперь Чацкий махом хватил стакан.
- Да, Степаныч, - вздохнул ехидно Троцкий, - про вас сказано: «карету мне, карету. Сюда я больше не ездок, Сюда я больше не ездила…»
- У вас, Саныч, тоже инициалы исторически не безупречны, а может и по более, -  парировал Чацкий.
- Так не обо мне и речь. Я в любви – прагматик, – пьяненько так рисуясь, обозначился Троцкий.
- Ну-ка, ну-ка. А нам рассказать, - не упустил случая зацепиться Сусанин.
- Да. Из зала-то мне кричать «давай подробности», - поддержал Буртоша.
«Ладненько, - принял вызов Троцкий, - но, чтобы это все не звучало очень серьезно, расскажу почти анекдот. Сравнительно недавно, не буду уточнять, мы ходили опытно-методические работы делать. Не буду называть судно – все вы его хорошо знаете. Небольшое. Болтает на нем, как нас сейчас. Рейс внутренний, не заграничный точно. Не очень длинный -  поболее месяца. В нашем море, севернее значительно, чем мы сейчас. Со временем на судне посвободнее было. Поэтому можно было осмотреться. А вы ведь знаете, среди женского персонала частенько бывают весьма культурные. Те – что замужем, и за деньгами в море подаются. Ну и там оказалась матрос-уборщица, бывшая учительница. Имени не называю, но говорила она культурно, книги чувствуется читала. И на этой почве мы так с ней и сблизились. Но качку она очень плохо переносила. Ну ни в какую ей долго не светило в море быть, мужа найти. Потому, когда девушку мутит – тут не до ухаживания. Она это понимала, и я ей казался единственным и последним шансом. Но все кончается, и этот роман кончился. Мне удалось, пояснять не буду, тихо, как говорится, покинуть борт судна. Хотя, если б я не был женат… Да и она была из Геленджика. Там родители, с домиком».
Прорвался тут немного «Лев Давыдович». Шампанского хлебнул. Его кстати никто почти не пил. И не очень мы его. Да на качке. Да и не понять, когда его пить надо. Куранты в этом новогодии били где-то далеко….Взгрустнул немного. Судя по ходу рассказа – домик в Геленджике от него уплыл. Тут взгрустнешь. Вот мне, во второй попытке досталась благоверная с садоводством и с домиком. Так я проклял это дело.
Троцкий наш продолжил: «Спустя время, не буду уточнять, мы ездили с моей половиной отдохнуть на пару недель. Туда самолетом. Обратно с трудностями. Конец августа. Достал я, с пересадкой, естественно, только плацкарт. Моя была весьма недовольна и готовила разрастание скандала. На перроне я вычислил, как мне показалось, подходящую проводницу из купейного. Вступил с ней в переговоры, достиг желаемого и побежал к своему вагону за моей. Обратно с чемоданами: дынь и всякого дерьма она набрала как в голодные годы, а поезд стоит недолго, еле успеваем. В «договорной» вагон еще такие же умники грузятся. Залезаем на ступеньки с трудом и тут… Догадались с одного раза? Правильно. Учительница-уборщица выплывает, мать ее так. Напарница значит. И ведь что меня больше всего удивило? Будто ждала меня увидеть. Заорала во всю глотку: «Куда, бля, этого падлу, безбилетного пускаешь, Надька? Этой гниде тут нету ехать с бабами. На своих кораблях катайся». Так вот примерно она меня -  и дверь захлопнула, чуть палец в босоножке на левой ноге не отхватила. Ну, вы понимаете, что я своей по сю пору ничего толкового втемяшить не могу. Держусь за версию, что она обозналась. «Вместе с кораблем обозналась?» - спрашивает. Мне крыть нечем.
- На поезд-то сели, на этот? – спросил прагматик Морозик.
- Какое там! Ночью на Москву удалось только взять, уйму денег отдал.
- Да, Саныч. Не качественно вы к матросам-уборщицам относитесь, - не упустил случая отметиться Чацкий, - а я думал вы только ко мне
- Ну, тебе-то чего беспокоиться, Степаныч? Ты ж не уборщица. Это нашей уборщице-ключнице надо опасаться, – это Мишаня, конечно, сарказмом баловался, – правда, её этим не обидишь наверное. Сможешь выпить столько, а, Саныч? Тут шампунем и «сухим» не обойдешься.
- Как вы можете, мужики, даже предлагать контакты с такими крокодилами? Не понимаю, – это Сусанин эстетствовал. То ли у него алкоголя недобор явный, то ли все же новогодняя ностальгия сказывалась.
- Ну ты-то, видимо, наш Ален Делон, только с Мариной Влади в земной контакт вступишь. Поведай, - огрызнулся Троцкий.
- А чего? Я могу пару слов от себя внести в новогодний протокол. Признаю, признаю мужики, но, как говориться, прошу плеснуть… Ну, вздрогнули. Я точно за собой знаю слабость к женскому полу. Нет, я не так сказал. Эта моя слабость в том, что я слишком разборчивый, привередливый, что ли? Макаровку я заканчивал – последнее дипломное плавание прошли, вернулся, дома отметился, поехал к своей знакомой девушке. Я в Ломоносове ведь живу, а она в Петергофе. В старом большом деревянном коммунальном доме. Там такие: и коммуналки, и отдельные квартиры. У них – отдельная. Я с ней в электричке познакомился. Она в универе училась. На филологическом. Очень симпатичная, видная и все такое. Без предупреждения я ехал. С букетом. Букет шикарный. Правда, не с базара. Мы – аборигены «ромбовские» цветы никогда не покупали. С детства знаем, в каких садах и огородах икебану  подбирать надо. Дверь была не заперта. Там и вообще гвоздем открыть можно – раздолбано все с начала века. Она пол мыла. Знаете, как женщины по старинке пол моют на Руси кое-где. Ведро, тряпка, юбка подогнута под трусищи. Так и она. Меня не услышала и задом на меня пятится. Встречает, так сказать. А трусы, так себе, надо признаться. И – отвернуло меня от нее. Вышел назад на цыпочках. В электричке ее пару раз встречал, красивая девица, а я не могу и точка. Так закончился мой романс, или роман, не пойму.
- Да. Тяжко тебе будет в жизни. Ущербному.
Троцкий молвил это с заметным удовольствием
- Я вначале на тебя обидеться хотел. Теперь вижу – жалеть надо. Ну, ничего. Бог даст, еще повстречаешь шалаву. Будешь вспоминать «девушку в трусах из ситца», - он налил себе еще шампанского:
- Предлагаю тост. За нашу легкую промышленность, которая помогает хранить нравственность советским морякам в их суровом и мужественном труде.
- И тебе, чтоб с «трипачком»  не расставаться, - откликнулся наш «ромбовец».
Все-таки очень хорошо, что ночь новогодняя. И что люди все культурные. Другие бы давно передрались.
Тут по громкой связи объявили о начале праздничного ужина в кают-компании. О поздравительной речи капитана. И о дальнейшем кино. Кино будет «Дело Пестрых», значит ничего к Новому году, в этом жанре не припасли. Помполит не доработал. Он и вообще идет в загранрейс в первый раз. Значит, мы с ним еще хлебнем.
Ну – наливать. Сейчас идем вниз. В столовую и кают-компанию. Они могут быть вместе, могут быть и раздельно. На нашем судне практически никогда не изолируются, что душевно согревает.
После мероприятия вновь собрались. Приблизительно в том же составе. Наша судовая новогодняя ночь еще продолжалась. И на палубе – все в том же духе.
Мишаня, ну волшебник, прямо натуральный Дед Мороз, принес два больших пузыря. Сходил к мастеру: у меня рожа, мне мнится, значительно более простодушная. У него – явно хитрющая. А мне везде меньше доверия! Наверное, в этом все и дело. Меня за недалекого держат. Ну, что ж тут, никуда уж не попрешь. Будем, как говорится жить, по мере поступления.
Запорхнула к нам Светка-конфетка. Буфетчица. Уже весьма «наклюканная». Как и положено Снегурочке. Она приодета в неполный снегурочный гардероб. Было такое желание, видимо, эту роль исполнять, но все ведь сбывается в новогоднюю ночь. Спрашиваю ее:
- Светик, а что ж тебе Деда мороза «помпа»  не назначил?
Светка скуксилась, попросила ей «плеснуть». Стала тереть сухой глаз. Как ей казалось, задумчиво-томно, заканючила:
- А чего вы нынче Кешичку не взяли. Моего лучшего друга ленинградского. Оттираете его, да? Специально. Я чувствую.
- Так сама наверное не очень и хотела. Не просила, не требовала. В парторганизацию послала бы запрос. Как в таких случаях делается, а?
Это, конечно, Мишаня, кто ж еще по адресу партийному прошелся. На меня повел бровью.
- И чего вы придумываете, не знаю, - снегурочка мелкими глоточками высосала стопку водки. У меня внутри, при виде этого способа потребления, чуть все не взбунтовалось. Никогда не мог и до сих пор не могу так самозабвенно любить спиртное.
- У нас ничего и не было вовсе, - Светка налила сока, но запивать сразу не спешила. Все-таки длительная постоянная приписка к порту Анадырь Чукотского автономного округа – сказывается. Мы что? Мы остаемся сезонниками. Любителями, так сказать.
- Да, Кеша-дротик, так ему в ротик, а начальником партии становится, - Буртоша поддержал Светку и налил всем.
- Давайте за тех, кто на берегу. Чтобы они там для нас напильники и паяльники копили, - это Буртон вспоминал раскрытый как-то элемент подготовки отряда, под командованием Дротика, к рейсу.
- Да, Кеша – крупный геофизический практик в морских условиях. Большому кораблю – большое! Вздрогнули. – Мишаня подал пример. Мы выпили. Закусывать уже было лишним. Да и пили-то по чуть-чуть. Загружены танки почти полностью. По ватерлинию осадка.
- А ведь ты, Сергеич, ничего нам о сердечных похождениях не поведал, - вспомнил тему начального застолья Сусанин. – Не может такого быть, чтоб ничего не было, что поведать подчиненным товарищам было бы… Я запутался. Ну, вы ж, понимаете.
Мишаня закурил, хотя, как ни странно, большинство было не балующихся. А в каюте мы старались не вонять никотином. Такой вот интереснейший коллектив корабля у нас. Светка, конечно же, тоже присоединилась.
- Я попробую. Боюсь, только мой случай вас разочарует – циников законченных.
- Кто циники? Мы? Да вы видать не встречали настоящих-то. – Это Морозик встрял возбужденный.
- Меня извините. Два слова. Пока не забыл. Про циников. На сборах военных после окончания было дело. В лагерях все факультеты. По батареям -
распределены. А в наряд по кухне ото всех понемногу отряжали. Мы с приятелем, геофизики, попали вместе с тремя с «Шахты».  Сидим у котла, чистим картошку. Треплемся лениво ни о чем. Подсел прапорщик – кухонный командир. Достал ножичек красивый, проявил свою доступность, думал показать, как надо картошку чистить. Это нам? У всех нас опыта было по более в этом деле. Решил «свойский» разговор завести. Мужской, бывалый, доверительный. К тому же ведь мы не просто солдаты, к тому же курсанты. Мы уже с дипломами, а некоторые даже со срочной службой за плечами. Так что с нами общаться не зазорно. Тем более, через пять минут – лейтенанты, а кто-то и в его часть придет служить на два года этой осенью. Одним словом – тема ему близкая, про баб. Начал что-то он о том, что здесь в поселке, две «разведенки» есть, живут. Так он тут однажды  с другом старшиной, да в темноте, да ползком.… Думал «выпятиться» перед нами студентами. «Шахта» послушала минуты полторы. Ситуацию без слов просекла. И лениво, так не сговариваясь, начала выдавать. Как у них в общаге приблизительно это происходит, днем, по будням, особенно в сессию между экзаменами. Как звучало как-то в каком-то старом армейском анекдоте: «Снимаю я со старшего лейтенанта Раечки, сапоги и галифе, но не снимаю кителя и портупеи…» У прапора челюсть буквально отвисла. Порезался своим ножиком. Что прапор – мы с корешем моим не знали, куда деваться. Хотя и не дети. А вы говорите – циники. Мы ангелы. За нас давайте. За падших».
Пригубили. Мишаня не стушевался. Было бы нелепо. Невозмутимо продолжал:
Меня это не удивит и не переубедит. Тем более не остановит. Как говорил великий Владимир Семенович: «Если я чего решил, то выпью обязательно». Нет-нет. Я не к этому. Мы только что. А если о «Шахтах», так это действительно как в анекдоте о поручике Ржевском, он на балу удивленной Наташе говорил. Это как раз про «Шахту»: «Что вы любите, Наташа? Это ж – драгуны. Говорят они лошадей….» Вот ты, Морозик, и убедился. Кстати, а вот интересно, все, многие, по крайней мере, прорабы «перестройки» второй волны Черномордины и иже с ними, которые у нефтяных и газовых кранов, птенцы этих и подобных факультетов. Эх, вовремя важно, очень важно, оказаться на нужном месте.
А я могу вам сказать, что не в этом, далеко не в этом, величие заключается отношений наших к этим, наказанным кстати, Господом, женщинам. И тут мне как-то ближе случай с нашим галсоводителем – Сусаниным. Хотя он совершенно заэстетствовал. Песню бравую душевную забыл: «…он или дурак, или не знает, что такое женщина в халате». Надо было не от нее на цыпочках пятиться…. Но пардон, отвлекаюсь.
У меня другой случай. Хотя я тоже с моря вернулся. Часы у меня сломались наручные. На судне часы на хрен не нужны, вы понимаете, а по приходу – необходимы. Достал из кармана пиджака – не идут. Часы не очень модные, но надежные. «Ракета». В круглом серебристом корпусе, циферблат – темно-зеленый. Браслет – приличный. Других пока не планировал приобретать. Так вышло, что я один по берегу шляться пошел. Мы вечером опять должны были выйти. Полигон  доснять. Хотел зайти сразу в кабак, пива выпить. Салатик съесть. Дальше – видно будет. Было это до обеда, точнее не знаю, часов-то нету. Смотрю: «Дом быта», там ремонт часовой есть, зарулил. У приемного окошка – бабушка и дедушка, как обычно, будильники старые втюхивают в ремонт бесконечный. В окошко я заглянул, а там головка светленькая над часами склонилась. Что-то я такое только чувствовать начал, она на меня и взглянула. Тут я определенно ощутил взаимосвязь событий. Девушка оказалась очень обаятельной. Первый и последний раз видел такую в ремонте часов. Она взяла у стариков будильник и, продолжая смотреть на меня, спросила: «Что у вас?» Чуть не сказал: «У меня, вас, на пиво пригласить. Плюнь на эти будильники, айда». Сам молча протянул ей котлы. Старики оба ко мне обернулись, зырют. Но, на мое счастье, очень доброжелательно и не назойливо. Девица поковырялась секунд 10-20, защелкнула крышечку, мне протягивает: «Пожалуйста». Я ошарашено, беру, молчу. Умелица склонилась над древним будильником. «Так а, это, сколько я вам должен? Куда?» «Да, ерунда, ничего не надо.» Взглянула на меня, улыбнулась, встала, отошла, куда-то вглубь. Я молниеносно отметил, что в фигуре у нее – все при всем.
- Во, во! Я уж хотел поинтересоваться, может она рупь – двадцать ножку приволакивает, потому и такая ласковая, - это встрял Морозик.
- Диагноз подтверждаешь, юноша. Пошлость и цинизм. Процветают  у вас там на ходовом мостике. Общий закон: чем выше по лестнице – тем больше рыба гниет с головы. Дайте я закончу. Вышел я на улицу, малость оглушенный какой-то. Как ее пригласить, выманить из ее окошечка. Про кабак забыл. Пошлялся. Знакомых никого под рукой не было. Пива пару выпил у ларька. Немного разогнал туман в котелке. Еще походил, покурил. Встретил двоих наших. Куда-то меня тянули – с трудом отбился. Нет, думаю, надо идти сделать попытку сближения. Как? Во. Нашел кондитерский. Купил шоколадку. Получше. «Три богатыря». Покатил в «Дом быта». Теперь там обед. Я уже офигел. Опять курю. И чувствую, что непруха катит, а уйти не могу. Влетел в ремонт этот долбанный, к окну – а там баба. Пожилая. Сердце остановилось. Будто проиграл все в жизни, а что проиграл? Подумаешь. Спрашиваю: «А где, девушка, что до  обеда, светленькая?» «Вера-то? Она ушла, отпросилась». Вот так и все, как чувствовал. И действительно ничего. Как у Светика с Дротиком нашим. А грустно мне по сию пору. Шоколадку эту долго таскал с собой. Потом, не помню, куда делась.
- А в каком это порту было? – подозрительно заинтересовался Сусанин.
- Тебе зачем? Не скажу. Принципиально.
- Да вот, это не в нашем «Доме быта». У нас таких симпатичных и бескорыстных часовщиц не водилось вроде. А то я б туда, часы носил, - заржал наш Сусанин.
- Во, во. Тебе покажи. Да что вспоминать? Жизнь наша загадочна, как шоколадная плитка наоборот. На той написано – горький шоколад. А он – сладок. А нам талдычат, что жизнь прекрасна и удивительна. А на деле все шиворот-навыворот. И набекрень.
Кто-то немного глотнул. Кто-то не стал. Пора уже закругления приближалась. А Мишаня, размягченный своим романтическим воспоминанием, сон себе отбил, решил напоследок, будто я его просил, интриган доморощенный, меня пощупать:
- А, что? Перед опусканием занавеса может, попросим начальника подвести итог, так сказать?
Он думал меня врасплох застать. Нашел чем.
«Ладненько. Идя навстречу пожеланиям. И так можно тоже сказать. Друзья-товарищи, вы обратили внимание, что почти все наши острые и чувствительные переживания у всех связаны с одним – возвращением домой, на берег. Складывается впечатление, да нет,  не впечатление, а так и только так обстоят дела: приход домой, возвращение на Родину составляет главную и единственную сущность нашей с вами жизни. Образа жизни. Этой дороги, которую мы выбрали. По-своему желанию. И это не только касается моряков, кораблей, океанов. С наземными экспедициями и походами дела обстоят также. У летунов, вообще, все обострено до предела: значительно короче полеты, но опасность во сто крат выше. И что с космонавтами? Страшно подумать.
Ну, ладно. О моем случае. Он имеет предысторию, побудительную, так сказать, причину. Мы с моим приятелем, Саввой, возвращались из первой нашей экспедиции. Еще на практике, в Горном. Из Душанбе. Летели на самолете. Этим же рейсом возвращалась компания каких-то киноактеров из творческой поездки. У прохода сидел я, посередине – Савва, у иллюминатора – известнейшая Людмила Касаткина. Мой кореш выше меня ростом, симпатичный, на артиста Белявского машет. Он во ВСЕГЕИ всю жизнь вкалывает. Геохимик. Долго на этом эпизоде останавливаться не буду. Главное: был это 1966 год, Касаткина еще очень и очень ничего, мы – желторотые совсем, и Савва в том числе. Киноактриса - в своем амплуа. Вскрикивает, удивляется, восхищается, в страхе обозначает прижимание в Саввиному плечу. Весь набор. Это я сейчас уже ориентируюсь в этой мизансцене, так сказать. А тогда… Вы представляете. Восхищения – полные штаны. В полном смысле этого слова. Хотя меня Касаткина никогда особенно не возбуждала. Сергеевич ! Не стройте на физии у себя ехидство и презрение. Кто меня возбуждал, вы сейчас узнаете, я ничего скрывать не буду. Савва, конечно, таял совершенно. В Ленинграде приземлились и заземлились с небес на асфальт все заоблачные иллюзии. Киношники испарились. Мы все это пережили. Это и есть предыстория. Преамбула, так сказать. Главное, здесь было – настроение, предвкушение. Ведь мы летели с Гессарского хребта. Были на высотах 4700-4800 метров. Для городских мальчиков, бывших до этого в одном турпоходе по Карельскому – это полные штаны и без Людмилы Касаткиной. Я, Горному институту, если сказать, что благодарен, так это промолчать. А это было первым возвращением в Ленинград из первой экспедиции.
С Саввой мы еще две практики были вместе. На дипломную – разъехались. Я был в Забайкалье на урановом месторождении. Мы работали на отработанных скважинах. Условия уже другие, хотя и походные. В поселке поставили стационарные палатки. Своя кухня. Несколько грузовых геофизических лабораторий. Спали на раскладушках в спальниках. Ели за столом дощатым. Пришел конец и этой экспедиции. Возвращаемся  тоже самолетом, до Читы сначала на перекладных. Посадка в салон, ТУ-104, а там… Это надо же. Я у иллюминатора, а рядом со мной располагается: внимание, Мишаня, моя тайная страсть, моя мечта, мой идеал – Марина Влади. Я думаю, что даже тогда осенью 1969 года Владимир Семенович на меня бы не рассердился, что я глаз не мог оторвать от моего кумира. Ну, это надо же? Не все Савве пряники. Да, что там Касаткина (извините меня, уважаемая Людмила), тут же самая колдунья! С ней какая-то старая, чопорная леди, или как ее там, сидит. Но она нам совсем не мешает. И вы представляете, как-то мы с ней разговариваем, хотя я по-французски: «Же не ма па сис Жур». А, Мариночка, ведь из русских корней, она потому, отчасти и Владимира Семеновича покорила. Значит, мы по-русски… Не буду я тянуть. То ли я осмелился ее поцеловать, то ли ангелы нас сблизили, ведь мы летим сейчас, в полной зоне ихнего влияния находимся. И какой же это был поцелуй! Или много? Не могу сказать точно, но за одно ручаюсь: ни до, ни после такого блаженства от женских губ я не испытывал. Что усмехаетесь, коллеги? За каждое слово свое я сейчас отвечаю. Дайте дух перевести. Хлебну чего-нибудь.
И вдруг….слышу. Голос сзади сбоку:
- Пошел вон отсюда, ну, пошел!
И голос не мужской, а женский. Не очень противный, но не уместный. Открываю глаза (целовался-то я, зажмурившись), Влади не вижу, но поцелуй длится…
Ё – к – л – м – н! лежу в спальнике, на раскладушке, башка свесилась налево к низу и лижет меня в губы, облизывает, чмокает щенок наш местный, приблудный. А я во сне сладострастно ему отвечал».
Я не помню – сильно ли ржали надо мной после поведанного любовного приключения моего коллеги. Я сам редко вспоминаю этот случай. Но – из песни слов не выкинешь. И, заканчивая этот наш новогодний вечер, подумал, что надо было в начале повествования привести эпиграф. А сделаю я это сейчас. Как послесловие:
- Дым костра создает уют,
искры гаснут в полете сами.
Пять ребят о любви поют,
Чуть охрипшими голосами….
(Старая туристская песня. Автора я, виноват, не знаю)
Я не претендую на аналогию. Тут искры – у нас брызги. Песня вся романтическая. Последний эпизод – вообще, даже малогигиеничен (сколько я зубной пасты, и одеколона извел), Мишаня обозвал это даже не цинизмом, а чем-то, по научному, еще более худшим. И, наверное, «девчонки не прибежали б сюда тайком, чтоб услышать все сначала».
Это из этой песни. Только с конца. Песни, нас сопровождавшие – вообще отдельная необъятная тема. И кажется мне, не вскопана она ни на полштыка (дюйм) лопатного.
Душещипательно и завистно слушать лучшее из этого жанра. Хорошо, когда в коллективе подобных тебе единомышленников, слушаешь, а еще лучше сам поешь, какой-нибудь известный, близкий тебе по духу и смыслу, не кривя душой, скажу, - шедевр:
- У Геркулесовых столбов лежит моя дорога.
  У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.
Или:
- Но никогда мы не умрем, пока, качаются светила над снастями.
И очень, до слез, тяжело вспоминать или слушать это в одиночестве. После нашего новогоднего вечера «сказок» мне было очень тоскливо. А, ежели, «клен ты мой опавший» вспомнить – так вообще можно кинуться по пароходу искать одеколон. И такие случаи – не редкость.
Ко всему прочему, романтика еще и очень противоречивая дама. Диалектическая. Как океанская волна. «Поднимет и снова бросает».