Точка отрыва часть первая

               
                «…Это было недавно,
                - Это было давно!» 
                (слова из песни)


      Часть первая


                «У Фариды»

          Чегетская поляна, как  и  всё  Приэльбрусье утопала  в снегах. Прошло четыре дня с тех пор, как  мы с женой приехали сюда кататься на горных лыжах.   На этот раз нам  не повезло, уже на второй день после нашего приезда, непредсказуемая погода внезапно преподнесла  очередной  сюрприз. В Баксанском ущелье, над  Чегетом и Эльбрусом закружила и завертела снежная круговерть.
Подъёмники  остановились, склоны засыпаны  снегом так, что горнолыжные трассы сравнялись с остальным горным ландшафтом и только опытный чегетянин мог определить, где можно спускаться, а куда лезть не стоит. И, несмотря на это, снег  продолжает сыпать и сыпать. Впечатление  такое, что ты находишься на дне гигантского  сосуда, в который кто-то сверху старательно просеивает снежную пыль, оседающую на горы и ущелья белым пухом, закрывая всё вокруг толстым белоснежным покрывалом.
 
          Катающийся люд от безделья  слонялся  из  угла  в  угол, разбредался  по  разным  местам, искал  себе  занятие, чтобы переждать непогоду. Кто-то валялся в кровати с книжкой в руках, где-то сколотились группы по три-четыре человека, которые под рюмку-другую расписывали преферансные пули, кое-где горюющие горнолыжники, создав запасы спиртного, сидели в номерах и, попивая его, вспоминали различные истории из своей кочевой горнолыжной и туристской жизни. Остальные нашли себе приют в маленьких кафешках и ресторанчиках, разбросанных вокруг Чегетской поляны, которых здесь не малое количество. 

          В это утро мы с  Валерой, пользуясь тем, что непогода закрыла для нас горы, решили дойти до ресторана, чтобы попить пива и там, за долгими разговорами скоротать время. Путь был хоть и недалёкий, но очень трудный. Мы брели, передвигаясь по колено в снегу, держа путь к полюбившемуся нам ресторанчику «У Фариды», который прилепился у подножья Чегета на самом выкате. Ругая, на чём свет стоит и снег, и непогоду, и саму идею покинуть такой родной и тёплый отель, ведь пива можно было попить и там, мы всё-таки пересекли поляну и, добрались, наконец, до ресторана. Посетителей не было, и на правах  первых клиентов, мы выбрали лучшее место,  расположившись за столиком у камина. Причина отсутствия посетителей была понятна, желающих первыми прокладывать тропинку по снежной целине,  преодолевая путь от отеля до ресторана, было немного.

          Но вскоре нашему примеру последовали другие. Увидев следы первопроходцев, горнолыжники по проторённой дорожке потянулись на огонёк. С каждым новым человеком, прошедшим по тропинке, она всё более утаптывалась, а ресторанчик постепенно наполнялся скучающим народом. Заказав пива, мы завели неспешный,  как  это  бывает  в подобных случаях,  разговор о жизни.

          Валера  – крепкий  парень  лет  сорока пяти, спортивного телосложения,      беззаветно   любящий   горы,  бесстрашно  спускающийся  с  любых  вершин, по  любым  склонам.  Он среднего  роста,  поредевшие  волосы, указывающие   на     свою     печальную     перспективу   в  будущем, ещё не тронуты сединой. Любитель туризма и путешествий, Валера всегда душа компании. Кроме того, в горнолыжных кругах он хорошо известен как автор исполнитель песен о горах и горных лыжах.

          С Валерой мы познакомились случайно, хотя я  в  случайности не верил, ибо  за свою довольно продолжительную жизнь  неоднократно  убеждался в том, что всё в этом мире закономерно. Я, конечно, знал Валеру, но исключительно, как зритель, поскольку неоднократно видел и слышал его, когда тот на сцене с гитарой в руках, с успехом  пел свои горнолыжные песни. В жизни же встречаться не приходилось. Меня Валера, естественно, не знал. 

          В тот день, каким-то образом, занесла меня нелёгкая на «Доллар». Любители Чегета знают эту, если можно так выразиться, с позволения сказать, трассу, которая по виду, если смотреть на неё сверху, напоминает букву латинского алфавита «S», отсюда её название.  Эта трасса является как бы мерилом мастерства горнолыжника, «можешь - не можешь». Не один любитель острых ощущений, освоивший горку где-нибудь в Крылатском, и потому возомнивший себя асом, ломался на «Долларе», как в прямом, так и в переносном смысле.

          Здесь часто можно было увидеть, как «крутые» перед спуском, всего лишь пятнадцать минут назад, «орлы», на этой трассе становились тряпичными куклами с животным ужасом в глазах, не в силах преодолеть себя и направить лыжи вниз, в сторону отвесного склона.

          Итак, стою я наверху  перед спуском и размышляю. Что-то мне и вправду  стало страшновато. Я осмотрелся на предмет  возможной альтернативы,  всерьёз подумывая о том, как выбраться отсюда без ущерба для здоровья, не подвергая риску свою шею. И вдруг за спиной раздался знакомый звук, издаваемый кантами лыж при торможении.

          Я повернулся в сторону лихача. Рядом со мной стоял косматый горнолыжник без шлема, с длинными  до плеч белокурыми волосами. Лицо лыжника неуловимо напоминало кого-то, и я, напрягая память, пытался вспомнить кого.

          - Ну, что стоим, кого ждём? - спросил лихач словами популярной в то время, телевизионной рекламы и улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.
И здесь меня осенило: - «Ба, да это  же Михлюков», и я, несколько смутившись,  произнёс:

          - Валера, неужели это ты? Привет! Тебя трудно  узнать. На  сцене  ты  совсем  другой. Парик  очень  сильно тебя меняет.

          - Все мы в этой жизни одинаково разные. Что же касается парика, то это мой горнолыжный имидж и в какой-то степени оберег. Я всегда в нём катаюсь.  А вот тебя вижу впервые.

          - Это потому, что ты на сцене,  а  я  в  зале, на  склонах  же  пересекаться не приходилось.

          - Ну, вот  и  пересеклись,  тебя  как зовут?  Получается  не  совсем  красиво, ты меня знаешь, а  я  тебя нет. 

          Я назвал себя и мы, не снимая перчаток, пожали друг другу руки.

          - Ну, что, погнали? - спросил Валера,  вынося вперёд руки с палками, готовясь оттолкнуться и полететь вниз.

          - Да, знаешь, я впервые вышел на «Доллар» и,  честно  говоря, страшновато. -  признался я.

          - Фигня вопрос, - на свете нет страшнее того страха который ты придумал себе сам. Раз хватило ума сюда забраться, то уж постарайся взять этот «Доллар».
Главное, не   разгоняйся,  а то унесёт. Иди уверенно, не спеша. Мысленно ставь впереди себя точку, спускайся  к ней,  ставь  следующую, и так шаг за шагом не заметишь, как спустишься, понял?

          - Понял.

          - Ну, тогда за мной. Поехали?

          - Поехали.

          Он  оттолкнулся и полетел вниз, я ринулся за ним. Какое-то время, Валера шёл чуть впереди, иногда притормаживая,  оглядывался, но обнаружив, что ведомый с задачей потихоньку справляется, махнул мне рукой и через мгновенье исчез в тенистом кулуаре.

          Я не помнил, как спустился. Радости не было, была только одна мысль: «слава богу - руки, ноги, голова,  целы». И  усталость! Она так накатила, что кататься в этот день я уже не смог. Не унималась дрожь в ногах, было такое ощущение, что по мне проехал трактор. В себя я пришёл только после контрастного душа и дневного сна.

          Пробуждение после «фиесты» запомнилось надолго. С кровати я поднялся другим человеком. Гордость за себя, за то, что смог сделать это, переполняли меня. Вот сейчас, после «Доллара» я с полным правом мог называть себя горнолыжником.

          Вечером того же дня,  я, по установившейся традиции, пригласил товарища, с которым мы приехали на Чегет, в ресторан, чтобы отметить  столь важное событие в моей горнолыжной биографии. Побродив по разным заведениям в поисках места, мы оказались в том же ресторане, в который сейчас пришли с Валерой.  Войдя в зал, мы обнаружили, что и здесь нас не ждут, все места были заняты. Стало совсем грустно, мы обошли уже почти  все места, где можно было посидеть, но делать нечего, надо идти дальше. Мы уже направились к выходу, когда я услышал, что кто-то меня зовёт.  Обернувшись  на голос, я увидел Валеру, сидевшего в кругу друзей и махавшего мне рукой. Рядом с ним на стуле стояла гитара.    

          - Ребята, давайте к нам, у нас  найдётся два места, - он  убрал  гитару, освобождая  стул, а кто-то из ребят  позаимствовал у соседнего стола ещё один   и мы, довольные, что нашлись места, удобно расселись. 

          - Ну, как, жив? - Спросил у меня Валера, и сам, отвечая на свой вопрос, продолжил. – Вижу, жив и даже здоров. А то, что казённый ужин променял на ресторанный,  свидетельствует о наличии бодрости духа.

          Валера  балагурил, и  это получалось  у него естественно и не назойливо. Со стороны могло показаться, что мы знакомы много лет, а я  и  не  возражал.  Мне  даже  немного  льстило знакомство с человеком, которого почитало всё горнолыжное братство не только на Чегете, а всюду, где слышали его песни о лыжах и о горах.

          - Спасибо, Валера, всё нормально, - ответил  я - хорошо, что  перед  спуском встретил  тебя. Ведь  это  ты  меня  благословил  на  подвиг, и  как  хорошо  сложилось,  что  отмечать это событие будем вместе, скажите только, кто, что пьёт я сейчас сделаю заказ.

          - Ребята, Вы говорите загадками, - сказал кто-то из Валериных друзей, сидевших за столом, - в чём дело? Введите в курс.

          - Всё просто, - улыбнулся Михлюков, - У Григория сегодня событие, он стал долларовым Чегетянином, отсюда и банкет.

          Присутствующие  за столом одобрительно загалдели. Поскольку они уже успели пропустить по рюмке, а может быть и не по одной, то довольно шумно стали меня поздравлять,  говорить приятные слова. Потом все слушали Валеркины песни, пели хором, рассказывали горнолыжные байки. Короче говоря, всё, как это обычно бывает на таких посиделках.

          Так произошло наше знакомство, которое впоследствии переросло в дружбу. Нас объединяли взгляды на жизнь и общность интересов, которые во многом совпадали. И не только в любви к горам, горным лыжам и путешествиям.  Мы принадлежали к одному поколению офицеров. Оба служили в авиации. Валера был лётчиком ПВО, другими словами истребителем-перехватчиком,  а я закончил авиационное училище и  служил  в  Военно-воздушных  Силах.  Поскольку  армейское  воспитание получали в авиации то, естественно, оба любили самолёты и всё, что связано с ними.

          И вот сейчас, спустя два года после нашего знакомства, мы сидим в том же ресторанчике, коротаем свободное время, которое непогода растянула до непредсказуемости и не спеша пьём пиво с креветками. Разговор, как обычно бывает в таких случаях, начался с погоды, гор, горных лыж, и как-то не заметно для нас обоих перешёл на любимую авиационную тему.

          - Валера, а  ведь  у  тебя, тоже наверняка, было немало случаев, когда лётные передряги были конкретно связаны с такой вот погодкой. Помнишь, как в той песне  «Мы к земле прикованы туманом…», расскажи, что-нибудь из своей жизни, - отхлебнув из бокала, попросил я. – И молодость вспомним, и время убьём.

          - Конечно, таких случаев было до хрена и больше, ты ведь и сам прекрасно знаешь, что в авиации  вся  её лётная работа связана  с погодой. Есть погода – летаем, нет – ждём. Но это было давно, ещё в Советской Армии. С приходом демократии и развалом Союза летать вообще перестали, и это уже совсем не зависело от погоды.

          - Но ведь ты  же служил ещё в то  время, когда летали?

          - Естественно. Да  я и службу то оставил лишь, когда перестали летать, а пилоты-профессионалы оказались попросту  не нужны. Страна сама билась в конвульсиях, - какие уж тут полёты… ей было не до нас.

          - Ты  прав, но  я  не  о  том, - продолжал настаивать я на своём. Надо сказать, что у меня к этому вопросу был свой, писательский интерес, поскольку я начал работать над книгой об авиаторах и собирал материал по этой теме. -  Я  веду  к  тому, что коли  тебе,  приходилось  много  летать, то  у  тебя наверняка были  интересные   случаи, связанные  с непогодой?

          - Ну, конечно, были.

          - Так расскажи что-нибудь.

          - У каждого лётчика таких случаев – море. Но то, что я попытаюсь восстановить вкратце сейчас, возможно действительно заслуживает особого внимания. Слушай!

          Он отхлебнул глоток из кружки с пивом, промокнул губы салфеткой и начал свой рассказ…



                Полёт в никуда

          В зале стоял полумрак. За оконным стеклом, по прежнему, сыпал снег. В  маленьком  ресторанчике, что прилепился  к подножью Чегета, горнолыжники, оказавшиеся из-за погоды не у дел, коротали время. На плазменной панели лихие «фрирайдеры» выписывали свои пируэты. В камине потрескивали берёзовые поленья. Тихо и ненавязчиво играла музыка, на фоне которой зазвучал рассказ пилота Михлюкова.

          …Итак, зима 1984 года, остров Сахалин. Серьёзнейшая международная обстановка, связанная с нашумевшей историей о сбитом корейском боинге, якобы случайно залетевшем на нашу территорию из-за отказа навигационных систем. Даже сейчас, после десятка проведённых экспертиз и журналистских расследований, нельзя с уверенностью сказать, что произошло  на самом деле: случайность, или тщательно спланированная неудачная операция ЦРУ.
 
          Ты, наверняка, помнишь, как тогда, в разгар «Холодной войны», наш потенциальный противник, искусно раздувая истерию вокруг сбитого самолёта, поставил мир на грань развязывания новой войны. Естественно, на Дальнем Востоке в этот период, в районе конфликта значительно активизировали свои действия американская и японская разведки.

          Тогда спутников-шпионов не было и разведданные можно было получить только сфотографировав территорию, чем и занимались наши недруги.  Американские самолёты-разведчики, базировавшиеся на Хоккайдо, в то время ходили по нашей территории, как у себя дома, фотографируя и систематизируя информацию о наших армейских группировках, портах и аэродромах. Что могли наши «Су-15» с двумя ракетами, имеющими дальность пуска на «потолке» порядка десяти километров в передней полусфере, противопоставить    американскому      самолёту-разведчику    «SR-71», порхающему  на высоте двадцать восемь километров, имеющему скорость более трёх тысяч километров в час? Да они нас просто игнорировали. «Абыдна, панымаишь, да?» - Закончил фразу Валера с явно подчёркнутым кавказским акцентом, органично вписавшись в местный колорит.

          - Да, обидно, это мягко сказано, - грустно поддержал я друга.

          - Наши  партийные руководители наверняка тоже так подумали, - продолжал Валера. - Подумали  и обиделись - нехорошо, когда на мощную державу может безнаказанно плевать с высоты такая маленькая страна, как Япония, кстати сказать, проигравшая во второй мировой. Пора ребят ставить на место. А тут ещё американцы «Мидуэй» подогнали и  «F-14».

          Короче говоря, члены авиационной группировки нашего потенциального противника  стали полными хозяевами морей и островов тихоокеанского региона. В этой обстановке руководством страны было принято решение направить на Сахалин две пары  самолётов четвёртого поколения «Миг-31», так сказать, для острастки…

          Тогда, это  была единственная машина, способная по своим характеристикам, поставить  в  позу зарвавшихся ребят из Пентагона. Но на этих самолётах только-только закончились войсковые испытания и в войска они ещё не поступили. В стране было всего двадцать таких истребителей-перехватчиков.

          Поскольку я был в числе первых пилотов, переучившихся на эту машину, то оказался среди тех, кто прибыл на Сахалин. Наше появление  и первый демонстрационный полёт вдоль японской границы на высоте двадцать четыре километра у потенциального противника вызвал шок.

          Изменившееся соотношение сил  на Сахалине  на какое-то время приостановило  полёты «супостата»,  над нашей территорией, наступило затишье. У американцев, естественно, резко повысился интерес к самолётам «МиГ-31» и всему, что было с ними связано.

          Конечно, какой-то информацией иностранные спецслужбы располагали, тем не менее, интерес к нам был очень большой. Естественно, по прибытию нас сразу же поставили об этом в известность. Разведки и у нас и у них работали хорошо. В этом мы убеждались довольно часто. Я небольшой специалист в области подобных игр, но когда звонят с КП и говорят: «Ребята, пора надевать костюмы, там лётчики на самолёт собираются». Это впечатляет. А потом, когда в воздухе в нейтральных водах из кабины «Иглса» негритянская физиономия, улыбаясь в тридцать два зуба, машет рукой, и на чистейшем русском просит поздравить Володю с днём рождения… заставляет задуматься.

          Мы  как-то спросили нашего особиста: 

          - Если вы знаете, что Васька шпион, а Петька диверсант, то   почему вы их не нейтрализуете? Какого  чёрта  они  здесь околачиваются, что мешает их отловить?

          Ответ превзошёл все ожидания:
   
          - А зачем? Этих мы уже знаем, они как родные, а потревожим, других пришлют. Тех снова вычислять надо.   
 
          Вот примерно в такой обстановке, началась обычная  боевая работа. Три месяца без замены, с регулярными взлётами на реальную цель. Причём, виновник торжества, я имею в виду «SR-71», взлетал как приманка и шёл по своему маршруту, не пытаясь, как это бывало ранее, «случайно» пролететь над советской территорией. Но нас поднимали и мы выполняли роль нейтрализатора возможных поползновений потенциального врага.

          При входе в зону над нейтральными водами, нас уже встречала  пара  «F-14»  или «F-15».  Этих ястребов, в свою очередь пасла наша четвёрка  прикрытия  «МиГ-23», поднятая  с  соседнего аэродрома. Этот «парадный» строй в течение всего времени полёта фотографировала, какая-нибудь «Канберра».
До драки, правда, не доходило. Обычно – это полёт в зону барражирования, несколько минут сопровождения, далее «SR» разворачивался в сторону дома. Это было сигналом для того, чтобы вся наша воздушная кавалькада благополучно разлетелась по своим аэродромам.

          - Валера, - не совсем тактично остановил я рассказчика. – Но ведь мы начали с погоды.

          - Да, я  помню.  Просто  без  этого  вступления было бы непонятно, что мы вообще делали на Сахалине.

          Вдруг Валера широко заулыбался, он увидел двух вошедших парней, лица которых были ещё не тронуты «Чегетским загаром»  и, махнув им рукой, громко проговорил:

          - Ба, какие люди, вот не ожидал, проходите сюда, присаживайтесь.

          Ребята тоже заулыбались, подошли к нам, традиционно обнялись с Валерой.

          - А  вы, я  вижу, не  знакомы? –  и, повернувшись ко мне, продолжил. – Это наш  человек,  авиатор,  кстати, пишет о горах, может, читали «Чегетские рассказы? Это его.

          - Спасибо, Валера за рекламу, - улыбнулся я и назвал своё имя.

          - Николай, - представился высокий широкоплечий брюнет в ярко-жёлтой горнолыжной куртке.

          - Сергей, - кивнул его друг в красном комбинезоне, протягивая мне руку. Его внешность резко отличалась от внешности Николая, а точнее была полной её противоположностью. Чуть выше среднего роста, с копной длинных светлых волос и голубыми глазами, он выглядел наивно робким на фоне своего мужественного товарища.
Горнолыжники сняли  куртки и сели на свободные места и  подозвали официанта, чтобы сделать заказ.

          - Как вы сюда добрались? Вчера вас не было, а сегодня с утра ущелье закрыто из-за лавиноопасности, - спросил Валера.

          - В Минводы мы приехали ещё вчера, но ущелье было закрыто по указанной тобой причине. Стояли в ожидании до позднего вечера. Дорогу открыли ночью после того, как немного подморозило и нас пропустили, - подробно разъяснил Сергей, отвечая на вопрос.

          - А вы, как  я  понял,  тоже  авиаторы? – спросил я.

          - Не совсем, - ответил Николай. –  Мы военные историки, занимаемся  историей авиации,  носим авиационную форму, поэтому нас и обзывают авиаторами, а иногда и лётчиками, но мы не обижаемся, это даже приятно.

          - Ну, если так, то вам тоже будет интересен наш разговор. Мы тут обсуждаем влияние погоды на работу авиации.

          - А что, с удовольствием послушаем, а можем и сами  что-нибудь расскажем.

          - Так это ж здорово, - обрадовался я. Не будем тянуть время.  Всё. Валера, мы внимательно слушаем.

          Валера набрал в лёгкие воздух, выдохнул и начал. Память унесла его в далёкие восьмидесятые. И не стало для него ни занесённых снегом гор, ни этого ресторана, ни берёзовых поленьев, потрескивающих в камине. Он весь был там…

          - Про Сахалин можно рассказывать долго, - Валера сделал небольшую паузу и продолжал. - Вот где, например, ещё  можно  увидеть  лист лопуха, в  который  запросто можно завернуть двухметрового амбала, примерно такого, как Николай?  Или ворон с клювом – томагавком «аля-Чингачгук». Верите, лично был свидетелем, как пара этих монстров, из-за куска селёдки, чуть до смерти не забила,  огромную собаку. Но самое удивительное – это снег. Такого снега я больше нигде и никогда не видел. Представьте себе снежинку величиной с ладонь, которая медленно опускается на твою руку и замирает, не ломаясь, как бы давая возможность полюбоваться своим идеальным причудливым геометрическим узором. А если этот снегопад ночью, да ещё при свете фонарей – зрелище просто фантастическое.
 
          Собравшиеся оживились  и как-то все  разом загалдели. Каждый, жестикулируя, пытался воспроизвести увиденную картину. Валера, хитро  прищурившись, молча  оглядел слушателей и остался доволен тем впечатлением, которое  произвёл на них своим рассказом. Через  пару минут все успокоились и дружный хруст сухариков возвестил о возвращении в реальность. 

          - Товарищи полковники, разрешите продолжать? - по-армейски пошутил Валера.

          Присутствующие, повернулись к нему, даже хруст сухариков прекратился. Завоевав таким необычным способом внимание слушателей, он продолжал.

          - Всё началось с обычной метели, которая разгулялась не на шутку. За трое суток и Курилы, и Сахалин, и даже нашу соседку «Япона-маму» засыпало снегом по крыши домов. Все, кто хоть как-то был связан с авиацией, устали махать лопатами, расчищая полосы и рулёжные дорожки, в конце концов прекратили, махнув на снег рукой, стали ждать, когда он прекратится.

          Мы  с  Хрусталиком, так мы в полку называли моего штурмана Олега Хрусталёва, как обычно, заступили  на  боевое дежурство, которое, по причине затянувшейся непогоды, не обещало никаких сложностей. К ночи пурга затихла, но реденький снежок медленно падал. И вот тут то, выйдя на крыльцо домика дежурного звена покурить, мы с Олегом впервые увидели то, о чём я обмолвился вначале. Я не знаю, как назвать эту красоту, но, можете мне поверить, это был даже не снег.

          Со  стороны казалось, что само небо оседает снежными хлопьями,  подставишь ладонь и опускается одна снежинка. Но как её назвать снежинкой, если она не помещается на одной ладони и нужно подставить две, чтобы полюбоваться её красотой. Лично я никогда бы не поверил, что такое бывает, если бы не видел этого сам. Падают они очень медленно, как при замедленной съёмке. Эта картина у меня и сейчас перед глазами, жаль, что я не художник.  Отразить бы это великолепие на холсте, достойная бы получилась картина.

          Ну, а пока мы любовались на эту неземную благодать, техники о чём-то озабоченно переговаривались. Утром стало ясно, о чём. После ночного снегопада дверь открыть нам удалось лишь с третьей попытки и то с помощью лома и хорошо известной русскому человеку матери.

          Оказавшись по уши в сугробе, мы увидели лишь кили самолётов и макушки торчащих на горизонте деревьев. Наш домик по самую трубу завален снегом, который продолжает идти. Хватаем  лопаты, начинаем разгребаться. Часа  два работы, как на ударной комсомольской стройке - и перед глазами легендарный лабиринт минотавра. Трёхметровые снежные стены создавали жуткую картину, от которой, даже мне, никогда не страдавшему клаустрофобией, стало не по себе.

          Мой доклад на КП впечатления, видимо, ни на кого не произвёл. Но нас их ответ, не на шутку озадачил: «Пробиться к вам не можем, поэтому смены не будет, завтрака тоже. Разрешаем использовать НЗ. В сенях стоит опечатанный деревянный ящик, вскрывайте печать, там, на первый случай вам хватит. А пока, потихоньку откапывайтесь и, что называется – Привет родителям!

          - Интересно, а за дополнительное дежурство нам прибавят к отпуску сутки? – мечтательно спросил Олег.

          - Добавят непременно, догонят, а потом ещё добавят, давай, мечтатель, пошли добывать себе пропитание, война войной, а обед по распорядку, - по-философски направляя мысли штурмана в нужное русло, сказал я, и мы направились добывать пропитание.

          На самом деле, наше удивление было вовсе неподдельным, когда мы узнали, что «НЗ» находится в том самом деревянном ящике,  который был рождён как укупорка для авиационной бомбы, а стал местом хранения неприкосновенного запаса продуктов для дежурного звена, мимо которого мы постоянно спотыкаясь и чертыхаясь, ходим.
Вскрытие показало, следующее.  Печать отсутствовала.  Её уже давным-давно здесь не бывало, да и то сказать, что если бы была, то наверняка привлекла бы к себе внимание любознательных лётчиков. Не обнаружив на ящике печати, мы подумали, что та же участь постигла и запаса продуктов, несмотря на то, что он «неприкосновенный».  Всё так и случилось, продуктов мы не нашли.

          - Знаешь, командир, я думаю, что это - скорее всего, «отмазка» тыловиков. Поняв, что завтрак доставить они не смогут, то попросту доложили командиру о наличии в домике дежурного звена аварийного запаса продуктов, - заявил любивший пофилософствовать Хрусталик.

          - Не отвлекайся, работай, - остановил я его, хотя был раздосадован не меньше, чем он.

          Было понятно, что ящик пуст, но меня учили, что начатое надо доводить до конца, значит нужно увидеть дно ящика. Дальше всё как в песне – «Начинаю преступленье, лезу в чемодан»… и незабвенные слова Юрия Никулина – «Всё уже украдено до нас». Выбросив из ящика несколько пустых картонных коробок, на его дне мы обнаружили огромную, метра полтора, ржавую от соли рыбину, которая предстала нашему взору в остекленевшем панцире. Из пасти торчала обычная солдатская фляжка. Взяли в руки - полная, попробовали - спирт. Его-то мы ни с чем спутать не могли, видимо это была компенсация за НЗ. Ну что?  Дарёному коню в зубы не смотрят, больше еды нет…  Наливай!

          Логично рассудив, что летать сегодня не придётся, а спирт, для того и нужен, чтобы его пить, мы, приняв, таким образом, грамотное решение, сделали по глотку.  Закусив частично снегом и занюхав рукавом, приступили к изучению вопроса о рыбе. Минут через двадцать, пустив в ход пилу нашего легендарного лётного ножа, наконец, добрались до мяса. Жизнь стала налаживаться. Утолив первое чувство голода я, оставив штурмана на телефоне, отправился на поиски нашего техсостава. Чувство ответственности старшего в дежурном звене не оставила меня.

          Поплутав по чреву созданного нашими же руками лабиринта, неожиданно нос к носу столкнулся с дежурным по стоянке, который также безуспешно искал нас. Доложив, что во время дежурства происшествий не случилось, он по моей просьбе доставил меня по назначению. Надо сказать, что техники - народ смекалистый и рукастый,  поэтому, картина здесь оказалась, значительно лучше, чем я ожидал.
На осколке кирпича, с остроумно встроенной спиралью, которая раскалённой,  огненной змеёй, не только грела, но  и давала возможность готовить пищу, что-то дымилось и скворчало. Запах жареного мяса приятно щекотал ноздри. Непонятно, кого и где они грохнули, это для меня так и осталось загадкой, но мясо оказалось вполне съедобным и даже вкусным.

          Запив великолепную трапезу горячим чаем, я, поблагодарив личный состав за находчивость, поставил задачу по дальнейшему  несению боевого дежурства и с чувством добросовестно исполненного долга, не забыв при этом реквизировать, кусочек мяса для своего товарища, отправился к телефону, в домик    лётного    состава    на    очередной    доклад
старшему начальнику. Тем временем, тучи стали рассасываться, небо заметно посветлело, жить стало веселее.

          К вечеру, утопив в сугробе тягач, пробилась  смена, и мы с Хрусталиком, отбарабанив на боевом дежурстве более полутора суток, благополучно отправились на отдых. Наутро снег кончился и обозначил начало дня, который буду вспоминать, наверное, не только в этой, но и в последующей жизни…

          Рассказчик замолчал. Кто-то чиркнул  зажигалкой, и этот совсем тихий, звук, внезапно раздавшийся в тишине,  заставил слушателей вздрогнуть. Народ, вернувшийся в реальность, с сигаретами  потянулся к огоньку. Немного помолчали, Валера, сосредоточенно затянувшись, повертел в руках пепельницу и неопределённо процедил:

          - М-да уж… Так вот, утром, заступили мы на очередное дежурство, сидим  себе, никого  не трогаем и вдруг телефонный звонок.

          - Дежурное звено, капитан Михлюков, слушаю.

          Из  телефонной трубки прозвучал голос командира нашей группы полковника Храпонова Ильи Васильевича. Интонация, с которой он разговаривал, не предвещала ничего хорошего.

          - Что с расчисткой самолётов?

          - «Пожар»  по плану! – Попытался отшутиться я. -  К  вечеру  закончим.

          - У тебя два часа, – не поддержал мою шутку командир. - Вся техника  на полосе, весь личный состав ОБАТО на рулёжке. Я на СКП. В четырнадцать пятьдесят доложишь о готовности к вылету.

          - Илья  Васильич, это  же  нереально.

          - Если через два часа «SR» будет в  воздухе, а мы нет…

          - Хорошо, а садиться куда?

          - Твоя  задача выйти  на  перехват. Садиться, возможно,  вообще не придётся. Выдержав многозначительную паузу, командир повесил трубку.

          - Ничего себе перспективка, озадаченно прокомментировал разговор штурман.

          - А, что у нас есть альтернатива?

          - Да  нет, но всё же как-то не  очень…

          Прошло  два часа. Мысленно проклиная Америку, а  за компанию и всех японцев, крадучись, едва не цепляя крыльями снег, я вырулил на полосу. Наш  пятиметровый гигант, а для истребителя это несколько больше того, к чему мы привыкли, замер в самом начале снежного коридора, ширина которого была около пятнадцати метров - это всё, что нам успели пробить для взлёта.

          У меня засосало  под ложечкой, по спине пробежали мурашки. Можете сами представить себе картину: самолёт на старте, концы крыльев едва ли не висят над снежными сугробами в нескольких сантиметрах от их верхушек, а впереди всё это сходится в точку при полном отсутствии горизонта. Достаточно хорошего порыва ветра, чтобы изменить направление    разбега,    а    там    «голова-ноги».    Я прекрасно понимал, что при таком коридоре  отклонение от осевой, даже в полтора метра, – это почти стопроцентный, как  говорят  лётчики,  «капот-горизонт».

          - Мышеловка, - тоскливо пронеслось в мозгу, но голос Храпонова привёл меня в чувство.

          - Взлёт  по готовности!

          Прекрасно понимая наше с Олегом состояние,  давая мне возможность принять решение на взлёт не по команде, а самостоятельно, он помогал мне. Это было всё, что  командир мог сделать для нас в данный момент.

          - Двести сорок четвёртый, вас понял, взлетаю. Дальше   включился  автомат. Я не помню, как всё это произошло. Знаю лишь одно, страха не было. Руки привычно отработали всё, к чему их так долго готовили. Лётчик Валера Михлюков исчез. В кабине сидел робот с ясной головой и натренированными для необходимых операций мышцами.

          Форсаж, тормоза, скорость пошла… Нос, отрыв, шасси, закрылки. Вот она - точка отрыва! Есть! Слава богу, взлетели. Высота сто. Всё. Можно выдохнуть…
Внизу ликовала толпа. Секунды напряжённого ожидания слились в единый вздох. Когда из снежной мглы вылетает серебристый снаряд, поднимая за собой снежный ураган - это и есть тот момент истины, где осуществление желания всего коллектива достигает своего апогея. Я думаю, что именно эти флюиды или биотоки, не знаю, как там правильно по-научному,  помогли нам.  Мне потом рассказывали, что чувствовали, те, кто молился за нас там, на земле. Им тоже было не здорово. Но все они от души желали нам успешного взлёта и он прошёл успешно. Дальше  всё, как всегда. Идём привычным курсом в зону барражирования. Доклад на землю, подтверждение задачи, и т.д, и т.п.

          Прошло  около десяти минут. Вероятного противника не видно, испытываем блаженство спокойного полёта.  Чёткий, хорошо знакомый голос Вовы Пашкина, который в тот день руководил полётами, вывел нас из состояния блаженства.

          - Двести сорок четвёртый, вам курс девяносто пять до команды!

          Удивившись  смене  задания, подтверждаю приём и ложусь на заданный курс. Под нами Тихий океан и льдины, льдины, льдины. Ландшафт не из весёлых. Однако Олег шутит:

          - Командир, пока мы тут болтаемся, нашу рыбину доедят. 

          Я невольно улыбнулся, вспомнив вчерашний бой с рыбиной.

          - Да бог с ней, фляжку-то я всё равно заныкал…

          Какое-то время летим молча.

          - Валер,  мы  уже  двадцать минут «топаем», а чего  нам в океане делать? Холодно  там.  Может  они  забыли  про  нас?  Запроси…

          - Действительно, какого чёрта? «Остров», «Остров», я  «Двести сорок четвёртый», подтвердите мой курс!

          Тишина. Это не к добру. Встаём в круг.

          - «Остров», «Остров», я  «Двести сорок четвёртый», подтвердите мой курс! Слушай Олег, ощущение такое, что  нас не слышат.

          - Да, это минус… Но и не гонят дальше – это плюс!

          Чувство юмора собрата по оружию вселяет уверенность.

          - Всё,  Олег. Перспектива купания  в ледяной воде оптимизма не добавляет.  Штык в землю. Домой!

          Развернулись на обратный курс, идём на родной аэродром. Периодически пытаюсь связаться с землёй. Впереди появляется размытое  пятно, на горизонте – земля.

          - «Остров», «Остров», я  «Двести сорок четвёртый», подтвердите мой курс!
Вдруг эфир  взрывается треском, бранью и ещё чем-то нечленораздельным. Голос, как из-под земли. Пытаясь докричаться, ору благим матом:

          - «Остров», «Остров», я  «Двести сорок четвёртый», мои действия?

          Сквозь шум и треск эфира кое-как разбираю слова:

          - Я – «Остров», «Двести сорок четвёртый», куда ты пропал, где ты? Немедленно возвращайся в зону, ответь, как понял меня?

          - Понял, выполняю, возвращаюсь в зону.

          На душе стало полегче. Может, уже и полосу расчистили, да и на ужин сегодня кое-что интересненькое обещали. Жизнь вроде налаживается. И вдруг, что за чёрт! Снова этот до боли знакомый чёткий и ясный голос.

          - «Двести сорок четвёртый», вам курс девяносто пять до команды!

          Это уже  не смешно. Самое время запросить пароль.

          - «Остров», «Остров», я  «Двести сорок четвёртый», подтвердите  мой  словесный  позывной!

          - Позывной подтверждаю – «телевизор».

          - Вас понял, курс девяносто пять до команды, выполняю…

          Слушатели непонимающе  переглянулись:

          - Валера, извини, перебью. Причём здесь телевизор? – спросил Сергей.

          - Понимаешь, выполнение боевой задачи всегда связано с определённым риском получить «дезу». Всё упирается в несовершенство радиосвязи. И поэтому, заступая на боевое дежурство, лётчики придумывают себе в дополнение к основному позывному кодовое слово, которое передают по прямому проводу на КП. Но в том-то и загвоздка, что мой «телевизор» каким-то образом стал достоянием  Хоккайдо. Видимо «Васька-шпион» добросовестно отрабатывал свою зарплату. Ну, а подделать голос и заглушить наши передатчики – это они мастера. Японцы, уже в то время, были вне конкуренции…

          Загалдели, обсуждая услышанное.

          - А  знаете, я  уже  с  этим встречался, подал  свой  голос  Николай.  Правда, не в воздухе. Впрочем, это несколько другая история, поэтому пусть Валера продолжит – интересно, чем всё кончилось?

          - Чем, чем?  Да ничем! Видишь, на лыжах катаюсь, пиво пью…

          Слушатели дружно рассмеялись.

          - Действительно,  живее  всех  живых, сквозь смех сказал Сергей. -   Ладно,  давай дальше!

          - А как насчёт ещё по кружечке? - спросил рассказчик.

          - Да не парься, щас сделаем!  Зухра, - остановил я пробегавшую мимо официантку. – Давай-ка нам ещё по кружечке.

          - Ну, короче, всё  - то же  самое. 

          Поболтались  мы  ещё  минут  двадцать над океаном,  пока топливо было. И  тут  штурман снова ожил: 

          - Всё, командир, крути педали  в обратную  сторону, - говорит. -  А  не то ночевать   в  воде  придётся.

          Я  подумал, ведь штурман прав, перспектива - не приведи господи, да и есть уже хочется. В общем, пошли обратно. А куда садиться? Все запасные закрыты. Запрашиваю базу, а в ответ, сквозь шум и треск, мат-перемат. «Куда пропали, почему молчите?» Ну, это уже, как бальзам на раны, ругаются – значит свои. С горем пополам дотянули до аэродрома «Смирных», плюхнулись на последних каплях топлива с прямой. Слава богу, что хоть здесь успели снег подчистить, всё-таки штаб дивизии, а значит и техники побольше. Заруливаем, а на стоянке черная «Волга» - лично комдив встречает.

          Докладываю  генералу о выполнении задания, не вдаваясь в подробности, - у нас такая установка была, да и статус особого положения, при котором я ему не подчинялся. И генерал это прекрасно понимал, поэтому ничего не требовал, попросил только ознакомиться с самолётом и показать кабину. Правда ему и это было не положено, но отказывать я ему не стал – лётчик всё же, хоть и генерал.

          Через два часа приземлился наш второй экипаж. Оказывается, он был поднят по тревоге, когда нас «потеряли».  С ним один в один повторилась наша история.  Самолёт по-деловому свернул с полосы, пробежал по рулёжке и повинуясь указаниям принимающего техника, флажками обозначившего место стоянки, зарулил на неё и застыл на месте с чувством исполненного долга. Двигатели смолкли, открылись фонари остекления кабин пилота и штурмана и через минуту экипаж боевого перехватчика был на земле. И здесь пилот дал волю своим чувствам. Он в доступной всем форме выразил возмущение по поводу непонятного полёта над акваторией Тихого океана. Матерному арсеналу моего коллеги Вовки мог бы позавидовать любой одесский биндюжник. В обычной жизни этим сленгом мы не часто пользуемся, но тут уж он отвёл душу…

          Пока  выставили охранение, пока ждали передовую команду техников, для подготовки к вылету на аэродром базирования, наступила ночь. Домой мы  попали только на следующий  день, когда  там привели полосу в порядок.

          Но было бы не справедливо на этом закончить рассказ, ибо посадкой всё не кончилось. После нашего приземления самолёты опечатали, нас – «на ковёр», писать объяснительные. Написали, соответствующие органы совместно с авиационным начальством сверили их с данными объективного контроля, вроде всё сходится. Пошли спать в гостиницу, а наутро звонок:

          - Вы, капитан Михлюков?

          - Так точно. С кем имею честь?

          - Майор Пронин, особый отдел. Вам надлежит повторно написать объяснительную записку в двух экземплярах.

          И  тут  я  взорвался и не удивительно, ведь майор  Пронин - имя, в армии, как известно, нарицательное. Он давно  уже известен, как герой анекдотов и поэтому моя реакция была объяснима. Приняв этот звонок за розыгрыш, я с возмущением попытался понять, кто этот остряк-самоучка, решившийся на подобный поступок в нашей ситуации, после того, что мы пережили. Короче говоря, не сумев вычислить обидчика, я  его послал…  А через пятнадцать минут  звонит наш командир подполковник Храпонов:

          - Валера, ты кого послал? Ты начальника особого отдела дивизии послал! Так, что суши сухари. Достали вы меня своими заморочками, - и бросил трубку.

          - И, что? – Взволнованно спросил Николай, - обошлось?

          - Обошлось, - усмехнулся Валера. Наш особый статус и здесь сыграл свою роль, да и майор, оказался человеком, в общем-то, незлобивым, - разобрались. Но уж наши, зато повеселились, до сих пор при встречах просят рассказать про взаимопонимание и любовь к особому отделу…

          - А  ведь  могли и съесть  не  за  грош, - Валера  ухмыльнулся  и  о  чём-то  задумался. 

          Среди слушателей раздался ропот.

          - Да, с особым отделом шутки плохи, - проговорил Сергей. - Так чего же всё-таки добивались японцы?

          - Они охотились за тактико-техническими характеристиками нового истребителя.  Главная из задач их состояла в том, чтобы загнать экипажи в ситуацию, в которой до своего аэродрома  дотянуть было не возможно, а если бы это удалось, попытаться посадить самолёт у себя. Ну, а если мы не сядем на «гостеприимную» японскую землю, то хотя бы утопить дорогостоящую машину.  И вообще, - подвёл итог Валера. - Хорошо всё, что хорошо кончается. Мы этим гадам всё же доказали, что наши лётчики тоже кое-чего стоят.

          За  столом стало шумно. Рассказанная история  на всех произвела впечатление.

          - Да, лётчик профессия не для  слабых, - задумчиво  проговорил  Николай.  –  Работая  с  архивами военных    лет,  мне  никогда  в  голову  не  приходила  мысль  о  том,  что  в мирное   время  наши  лётчики, порой, демонстрируют героизм ничуть не меньше, чем в войну.

          - А почему нет?  Помнишь? «Огромное небо одно на двоих»,  эта песня тебе ни о чём не говорит? – задумчиво и даже несколько отрешённо бросил Валера. – Но, вместе с тем это работа, такая же работа, как у всех. Одни её драматизируют, другие слюной брызжут в романтическом трансе, а основное большинство находясь в небе,  просто честно делает своё дело и поверьте мне, в небе о героизме не думает никто…  Да и какая разница на земле, или в воздухе, каждый должен делать своё дело добросовестно.      
      
          -  Помните  слова,  на  которых  воспитывались   поколения  советских людей, «В жизни всегда есть место подвигу», наверное, это правильно, - заметил я. - Все пацаны нашего поколения с радостью шли в армию, гордились этой службой и знали, что такое защищать Родину. А ведь сейчас абсолютное большинство молодёжи так не думает.

          - Да ты прав, - поддержал  писателя  Сергей. – Подвига без  идеи не получится. Нужна  вера  в  то,  во  имя  чего  совершается  подвиг. Кстати о подвиге, хотите, пока  Валера  отдыхает, я  расскажу о том, как через месяц после начала войны с немцами, когда фашисты начали бомбить Москву, нашим ответом стали бомбардировки Берлина?

          - Верно, Серёга, расскажи, ведь ты, помнится, последнее время работал над  этой темой, - поддержал друга  Николай.

          - Ну, коли  так,  слушайте, постараюсь рассказывать с картинками. Это будет не рассказ историка. Скорее, на исторические факты, изученные мною в ходе работы, будет накладываться моё видение произошедших событий. Не возражаете? – спросил он, и, увидев внимательные лица слушателей, продолжал.
          – Ну, тогда, слушайте, - он откашлялся, и неторопливо, обстоятельно начал свой рассказ…

          Его негромкий голос звучал убедительно и был слышен всем сидящим в зале, которые притихли, слушая рассказ. Кто-то  на плазменной панели включил паузу и лихой «фрирайдер», совершающий немыслимый прыжок, остановился в воздухе, и казалось, что он тоже замер, прислушиваясь к тому, что говорит рассказчик. Берёзовые поленья в камине потихоньку догорали.



                В поисках решения
                (рассказ Сергея)

          … Сталин прохаживался  по кабинету. Его левая рука была прижата к бедру, правая, находясь  на уровне груди, крепко сжимала трубку. Она изредка поднималась, подносила мундштук к бледным губам, которые едва просматривались сквозь седоватые усы, но дыма не было, трубка давно погасла. Генсек медленно подошел к столу для совещаний. Перед его взором лежала большая, во весь  стол, карта театра военных действий. На зеленом ковре равнин коричневыми пятнами выделялись горы и возвышенности. Моря, озера и реки отливали лазурной голубизной. Сверху донизу карту пересекала изломанная линия фронта. Ярко-красная справа, где на карте был обозначен Восток, она показывала линию обороны Красной Армии, которая ценой нечеловеческих, героических усилий командиров и красноармейцев, цепляясь за каждую пядь советской земли, пыталась остановить агрессора.
Слева мощные синие, остроносые, как хищные клювы стервятников, стрелы, начинаясь  в Германии, безжалостно пересекали Европейские государства и часть территории Советского Союза, захваченной врагом. Они вонзались в  линию фронта, вражеские войска в тяжёлых боях стремились прорвать героическую оборону. За каждой такой стрелой стояли фашистские механизированные дивизии и корпуса и направления их ударов.   

          Сталин остановился, поводил по карте мундштуком трубки, о чем-то усиленно размышляя. Прошел всего месяц войны. Страна, оглушенная вероломным нападением Германии,  еще не пришла в себя. Гитлеровские войска уверенно продвигались по территории Советского Союза на Восток. Они занимали все новые и новые города и поселки, села и деревни. И хотя, благодаря небывалому героизму  и самопожертвованию бойцов и командиров Красной Армии, немецкий план «молниеносной войны» был сорван, они не могли остановить этот натиск, враг по-прежнему, с боями продвигался вглубь советской территории.

          А нынче, случилось то, во что он, как Верховный Главнокомандующий, не верил до тех пор, пока это не произошло. Сегодня ночью гитлеровская авиация совершила ночную бомбардировку Москвы. Воздушный налёт на столицу острой болью резанул по сердцу вождя, заставил его еще и еще раз переосмыслить события последних мирных лет и первого месяца войны. Сталин медленно подошёл к письменному столу,  сел в кресло, и раскурил погасшую трубку. Выпускаемый клуб ароматного дыма медленно растворялся в полумраке. Вождь смотрел на синеватый дым, расползающийся по кабинету и его мысли обратились в недалёкое прошлое.

          Стратегические просчёты, связанные с надеждами на отсрочку войны, после её начала поколебали железную волю вождя. В нем что-то надломилось. Рухнула его прежняя уверенность в своей непогрешимости. Восхваляемые всем советским народом сталинские мудрость и прозорливость, в которые он  сам поверил, на практике не подтвердились. Он не смог распознать коварства и хитрости врага, и эта мысль очень тяготила его. Верховный Главнокомандующий поднялся из-за стола,  вновь подошёл к карте и, глядя на неё, стал думать над тем, как, какими силами можно проучить агрессора, где найти те резервы, чтобы достать до самого сердца врага, дать ему почувствовать то, что чувствовал сегодня он, Иосиф Сталин.
 
          Вглядываясь в карту, он мысленно прикидывал расстояние до Берлина и возможности своей авиации. Ему вспомнилось,  как однажды, через двое суток после начала войны, когда Дальняя авиация уже успешно отбомбила  нефтеперегонные заводы Румынии, военные объекты  Данцига и Варшавы,  авиаторы   предложили   осуществить   бомбардировку   Берлина.

          Тогда он закрыл эту тему. И сделал  это,   нисколько   не сомневаясь в правильности  своего решения, понимая, что даже при прицельных бомбардировках военных объектов, расположенных в густонаселенном столичном городе, неминуемо пострадают мирные жители, старики, женщины, дети.  Только поэтому Сталин, с присущей ему уверенностью, твердо высказал свое мнение о том, что особой необходимости в бомбардировках Берлина нет. К его мнению не прислушаться не могли. Верховный Главнокомандующий наивно верил в то,  что Гитлер думает так же, и не станет бомбить города с мирным населением. Ах, как он был не прав.

          Сегодняшняя бомбежка Москвы ещё раз показала, что в войне с фашизмом об этической стороне нечего и думать. Врага нужно бить всюду, где только можно. Сейчас необходимо было ответить, но чем? Не плохо бы совершить авианалёт на Берлин, но как? Какими силами? Он понимал, что сейчас, когда линия фронта отодвинула границу страны  далеко на Восток, с наших аэродромов до Берлина  можно долететь только в одну сторону. На обратный путь не хватит топлива. Об этом свидетельствовала и справка Генштаба, которую он запросил, после бомбардировки столицы. Мысль вождя усиленно работала, но выхода не находила...

         
          В это же самое время в штабе авиации Ленинградского фронта проходило совещание, на котором обсуждались вопросы взаимодействия армейской штурмовой и морской торпедоносной авиации. В те тяжелые дни первого месяца войны ситуация на фронтах заставляла армейских начальников сухопутных войск привлекать морскую авиацию к бомбардировкам по наземным целям. Морские торпедоносцы, подвешивая бомбы вместо торпед, совместно с фронтовыми бомбардировщиками успешно бомбили бронетанковые и механизированные части фашистов, рвавшиеся в Прибалтику и к Ленинграду.

          Вопрос был сложный. Рассматривались тактические вопросы  взаимодействия, подводились  итоги боевой работы, разрабатывался план совместных действий, исходя из ситуации, возникающей на фронте. Совещание закончилось около полуночи. Выйдя на крыльцо штаба, командир авиационного полка торпедоносцев Евгений Преображенский взглянул на часы и вздохнул:

          - Прозаседали, как у Маяковского. На сон сегодня опять реально времени не останется.

          - Да ладно, товарищ командир, в первый раз что ли? Отоспимся после войны, - бодро, с оптимизмом отреагировал штурман полка Хохлов, с удовольствием вдыхая ночную прохладу чистого воздуха, который казался бальзамом после душного прокуренного помещения.

          Командир посмотрел на штурмана, хмыкнул и полез в машину. Хохлов, удобно расположился на заднем сидении и прикрыл глаза. Он, несмотря, на оптимистичную реплику, хотел использовать время пути до аэродрома для того, чтобы  немного подремать. В целях соблюдения  светомаскировки ехали без света.
Ленинград уже фактически стал  прифронтовым городом, и в столь поздний час его улицы были пустынны. Ехали быстро. Мотор старенькой эмки, казалось, понимал, что  пассажиры его машины торопятся. Он работал четко и мощно, давая возможность автомобилю лететь с достойной скоростью.  Но не прошло и десяти минут, как загудела сирена, громкоговорители хриплым голосом оповестили о налете вражеской авиации.

          -  Коля, давай быстрее, может быть, проскочим?  -   сказал водителю  командир, который кивнул в знак того, что всё понял и до упора нажал на педаль газа. Машина четко отреагировала на команду и понеслась с той скоростью, на которую была способна.

          Однако проскочить пустынные улицы не удалось. Впереди, как это всегда бывает в подобных случаях, показался патруль, заставивший остановиться.  Старший патруля, усталый, пожилой капитан, не спеша, подошел к нарушителям порядка,  представился, спросил документы и долго, внимательно изучал их. Убедившись, что все нормально, проговорил тоном педагога уставшего разъяснять прописные истины непослушным ученикам:

          -  Ну, что же вы, товарищи командиры, порядок не соблюдаете? – он осмотрел лицо каждого, кто сидел в машине и продолжал, разъясняя. - Если звучит сигнал воздушной тревоги, нужно остановить машину, выключить зажигание и быстро следовать в бомбоубежище. Ведь это же известно даже школьникам.

          - Да ладно, капитан, мы же не дети, - попытался уговорить офицера командир полка.   -  Отпустите, мы с совещания от Командующего фронтом, в полк спешим.  Завтра с утра полеты, нужно успеть приготовить полетные задания. Некогда нам по бомбоубежищам отсиживаться. Вы же человек военный, должны понять.

          - Не я вас должен понять, а вы меня. Кто будет командовать вашим полком, если, не дай бог,  в машину угодит бомба? Вариантов нет, прошу следовать в бомбоубежище.

          Спорить и просить было бесполезно. Военные оставили машину у тротуара и вошли под арку ближайшего дома. Как ни странно, несмотря на пустые улицы, народу там набралось много. Небо полосовали десятки прожекторных лучей. В эти дни вражеским самолетам еще не удавалось прорываться к городу — противовоздушная оборона преграждала им путь, но на подступах к Ленинграду бомбы рвались довольно регулярно.

          Люди под аркой не задерживались. Они спешили через двор в подвал дома, где было оборудовано бомбоубежище. Жители прифронтового города уже привыкли к воздушным тревогам и знали, что нужно делать при их объявлении. Очень быстро под аркой стало пусто. Остались только летчики с водителем, да старичок, такой неказистенький, небольшого роста, в длиннополом пиджаке, явно с чужого плеча, с всклокоченной  реденькой бородкой. Он с неприязнью и даже вызывающе рассматривал  военных, поглядывая на них снизу вверх. Весь его вид показывал, что в подвал идти он не собирается.

          -  Что ты, отец, смотришь на нас подозрительно, как на диверсантов, не волнуйся, патруль документы проверил, всё в порядке. Шёл бы ты лучше в убежище, - стараясь скрыть раздражение, проговорил командир, а дед, казалось, этого и ждал:

          -  Ты меня не гони, мил человек, уйду без твоей команды, - ответил он с вызовом, как будто ждал этого вопроса. – А, смотрю так  потому, что хочу понять, как же вы, сталинские соколы, позволяете фашистам такое?  Здоровые, сильные, красивые, не голодные, а прячетесь здесь под аркой, вместо того, чтобы бить фашистов в  воздухе. Совести у вас нет и самолюбия, вот, что я вам скажу, – старик плюнул себе под ноги и, прихрамывая на левую ногу, поплелся в подвал.

          Все стояли в каком-то оцепенении. Ощущение было такое, что на них вылили ушат с помоями. Командир крякнул и поглубже натянул фуражку:

          -  Всё, поехали! Дождались, услышали то, что народ о нас думает? – со злостью проговорил он и вышел из-под арки.

          -  А как же патруль? – спросил, было, водитель, но, поймав на себе взгляд обернувшегося командира, быстро побежал заводить машину, оправдываясь на ходу:

          -  Да я что, мое дело баранка, прикажете ехать - еду, не прикажете – стою.
Патруля уже не было, а вскоре и отбой тревоги прозвучал. Ехали молча. Спать расхотелось. Каждый думал о словах сказанных стариком. По сути, он был прав. Как могло произойти то, что за один месяц войны немцы захватили такую территорию и уже бомбят подступы к Ленинграду? Ведь перед войной все были уверены в своей армии, и никто даже в страшном сне не мог себе представить того, что произошло.
На другой день с рассветом  полк под командованием Преображенского работал в интересах Сухопутных войск, бомбил танки и механизированные колонны противника, направляющиеся к линии фронта. Боевая работа продолжалась весь день.
 
          Отбомбившись, самолеты возвращались на родной аэродром, заправлялись, подвешивали бомбы и вновь улетали на задание. Так продолжалось до тех пор, пока солнце не приблизилось к горизонту. Командир полка, будучи ведущим в группе семёрки самолётов, которые бомбили скопление вражеских эшелонов на железнодорожной станции,  направил свою машину в пике для сброса очередной  фугасной авиабомбы:

          - Пошла родная, - проговорил штурман Хохлов, нажимая кнопку сброса. – Всё командир, можно домой, ушла крайняя.

          - Не только ушла, но и угодила в бензоцистерну, - после некоторой паузы проговорил Преображениский. - Смотри: её взрыв накрыл весь эшелон, молодец Петя, теперь можно и домой.

          - Жалко, кончился боезапас, - ответил штурман, - можно было бы пройтись по фрицам с пулеметом.

          - Что поделаешь, придется без стрельбы, - проговорил командир, направляя самолёт  на обратный курс. Он был доволен. Несмотря на усталость, настроение было хорошее. Вражеские зенитки остались далеко позади. Потерь сегодня не было, полк с поставленными задачами справился успешно. Пересекли линию фронта. Ни взрывов, ни выстрелов, слышен только звук моторов да легкое потрескивание в наушниках. Неожиданно раздался голос штурмана:

          -  Командир, справа внизу по курсу «Мессеры».

          Пилот посмотрел направо вниз и обомлел. Фашистские самолеты стреляли по колонне мирных жителей, двигающихся на Восток, спасаясь от фашистов. Самолеты врага сделали «карусель», став в круг  над шоссе, которое шло из Гатчины в Ленинград, они по очереди, снижаясь до бреющего полета, расстреливали все живое, что двигалось по дороге. 

          Это было страшное зрелище. Летчики врага безжалостно, зверски уничтожали  мирных, незащищенных  жителей.  Смотреть на это не было сил. Наших истребителей не было, а пустые бомбардировщики, возвращающиеся с задания без  боезапаса, ничем помочь не могли. Враг безнаказанно делал свое грязное дело…

          Торпедоносцы друг за другом приземлялись на родной аэродром, заруливали на стоянки и попадали в руки ожидающих техников и механиков. Усталые лётчики   в     пропотевших  комбинезонах вылезали из разгорячённого чрева машин в подавленном состоянии.

   Тот   эмоциональный   подъём,  в  котором   они   пребывали   после успешного выполнения боевого задания, растаял как дым. Он сменился злобой  на фашистов, убивающих мирных людей, злобой на себя, за то, что ничем не могли помочь беззащитным людям, оказавшимся на той дороге, один на один, с не знающим милосердия и пощады  врагом.

          После посадки командир полка собрал  у КДП, лётные экипажи для подведения итогов полётного дня. Лётчики расположились на траве в тени развесистого клёна. В полной тишине раздавался немного хриплый от усталости, не очень громкий, но уверенный голос подполковника Преображенского:

          - Результаты   сегодняшних  бомбардировок   показывают, что все экипажи с задачей справились. Работа выполнена качественно, потерь нет. Но, к концу дня отдельные экипажи работали без огонька, я бы даже сказал без злости, что поддались усталости? Создается такое впечатление, что некоторые из нас идут на выполнение задачи только потому, что нельзя не пойти, надо выполнять приказ, -  в голосе командира зазвучали  металлические   нотки.   

          - Но вас должен посылать не только приказ на уничтожение врага. Вы, товарищи лётчики, должны понимать, что от нашей работы зависят жизни многих сотен советских  людей. Корабли и эскадры Балтийского флота, полки и дивизии Сухопутных войск действуют увереннее, когда видят нашу работу. - Он смотрел на суровые,  посеревшие от усталости лица боевых товарищей, и продолжал высказывать все, что накопилось в нем за последние сутки.

          Люди слушали своего  командира, опустив головы. Со стороны они были похожи на провинившихся школьников, а не на боевых лётчиков, наводивших ужас на врага на суше, и на море. Преображенский  продолжал:   

          - Сегодня ночью мы со штурманом возвращались из штаба фронта, и с нами произошел вот такой случай, - он рассказал о воздушной тревоге и разговоре со стариком, а затем закончил своё выступление словами, в которые вложил всю ненависть к врагу:

          -  Я надеюсь, что перед заходом на посадку вы все видели на шоссе мясорубку, устроенную фашистами. За прошедший месяц войны всем стало понятно, что мы для них не люди. Они не жалеют ни стариков, ни женщин, ни детей.  Вот поэтому, несмотря на усталость, мы должны без жалости бить врага. Мы обязаны стремиться к тому, чтобы каждая бомба летела строго в цель, каждый выпущенный снаряд достигал врага…

          Стрелки часов миновали цифру двенадцать и начали отсчитывать секунды и минуты новых суток. Штурман полка капитан Хохлов сидел, наклонившись над столом. Он  что-то считал и наносил на карту, освещённую тусклым светом коптилки, сделанной из артиллерийской гильзы. Когда экипажи, после подведения итогов летного дня, поужинав, пошли отдыхать, Хохлов сел за расчеты. Из головы не выходили события сегодняшнего дня и слова командира, услышанные на подведении итогов.

          Забыв про усталость, про прошлую бессонную ночь, штурман полка с упоением работал над разработкой нового маршрута. Он, то считал, сколько может пролететь его бомбардировщик с полной нагрузкой, с учётом изношенности моторов, то брался за циркуль и измерял расстояние по карте из разных точек, обозначающих расположение наших аэродромов. Закончив работу уже за полночь, он посмотрел на часы, потянулся до хруста в суставах, облегченно вздохнул и пошел спать.

          Утром на стол командира полка легла карта с проложенным авиационным маршрутом к столице германского рейха Берлину, с расчетами и выкладками полета. Преображенский посмотрел на нее и, увидев конечную точку маршрута с нарисованной аккуратной бомбочкой, сказал:

          -  Идея хорошая. Но когда ты это успел сделать? 

          -  В перерывах между полетами, товарищ командир, - бодро отвечал штурман.

          Командир в течение нескольких минут изучал карту, прикидывая расстояние до Берлина, расход топлива, бомбовую нагрузку, и как бы размышляя вслух, медленно проговорил:

          -  В целом в решении этой задачи я с тобой согласен,  действительно, пожалуй, сейчас долететь до Берлина и вернуться домой  можно только с аэродромов Моондзунского архипелага. Только оттуда можно достать  Берлин на наших   Ил-4 и вернуться обратно. Других вариантов уже нет. При первой возможности твой план доложу командующему.

          Он свернул карту и, укладывая её в планшетку, сказал:

          - Ты, Петр Ильич, поработал не напрасно, думаю, что эта крайняя возможность бомбардировки Берлина упущена не будет, а пока пойдем, позавтракаем и вперед, утюжить танки.

          Он оказался прав, над этими планами задумывались и другие головы, в вышестоящих штабах…


          … В кабинете Наркома ВМФ адмирала Кузнецова заканчивал свой  доклад о боевых действиях авиации флота ее командующий генерал-лейтенант Жаворонков:

          - Таким образом, товарищ нарком, авиация флота с поставленными задачами в целом справляется. Но результаты боевой работы могли быть значительно лучше, если бы техническая оснащенность  и  кадровая укомплектованность были, хотя бы немного, выше. 

          - В этой ситуации я вам ничем помочь не могу, – строго перебил командующего нарком,  - выходите на Главкома ВВС, ваши самолеты и ваши кадры куются там. А пока надо работать с тем, что есть.   Если у вас всё, не смею задерживать.

          - Всё, товарищ нарком, но если позволите, у меня есть одно предложение, думаю, что оно будет интересно и Вам, и  Верховному Главнокомандующему.

          - Если это так серьезно, слушаю Вас.

          Командующий авиацией флота, сорокадвухлетний генерал, понимал, что не имеет права злоупотреблять временем и вниманием наркома, поэтому постарался свою мысль изложить четко и лаконично.

          -  Товарищ нарком, мы предлагаем нанести бомбовый удар по Берлину. Мои  штурманы сделали боевой расчет, такой удар возможен. Бомбардировщики и торпедоносцы флота готовы выполнить эту задачу.

          - Идея хорошая, пришлите своих оперативников с расчётами в штаб флота, мы все проверим. Если оперативное управление  подтвердит ваш доклад, я доложу  в генеральный штаб…



                Решение принято

          Воздушный налёт фашистской авиации на Москву не стал внезапным для мировой общественности. Его ожидали. До сих пор ни одна европейская столица, на которую обрушивала свои удары немецкая авиация, не смогла защититься.  По замыслу правителей рейха Москву ожидала та же, даже более страшная, участь, она тоже должна была в одну ночь превратиться в сплошные руины и пепелища. В течение пяти часов двести пятьдесят бомбардировщиков, накатываясь волнами, рвались к столице, но были остановлены системой противовоздушной обороны.

          Краснозвёздные истребители, навязывая бой вражеским бомбовозам на подступах к столице, не подпускали их к городу. Десятки фашистских машин нашли свой покой на советской земле, а те, кто уцелел, были вынуждены, не прицельно сбросив свой смертоносный груз, убраться восвояси. Даже те одиночки, которым удалось прорваться, отбомбились не по целям.

          Но, несмотря, на печальные для немцев результаты налёта, информационный мир, подхватив пропагандистские публикации фашистской печати, бурлил новостями, сообщая о том, что от Московского Кремля и  самого города Москвы ничего не осталось.

          В этой обстановке важно было принять меры к тому, чтобы больше повысить военный престиж Советского Союза. От этого зависело очень многое и прежде всего антигитлеровская коалиция, руководители стран участниц которой очень внимательно следили за боевыми действиями на востоке. Члены Ставки верховного командования единодушно сошлись на том, что, наряду с другими мерами, надо наносить ответный успешный бомбовый удар по Берлину.

          Заместитель Председателя Государственного комитета обороны, Нарком иностранных дел Вячеслав Молотов, сидя в кабинете Сталина, оторвался от чтения донесений советских послов из Великобритании и Соединённых Штатов Америки, взглянул на вождя. Сталин сидел  за своим столом и изучал разведывательную сводку о наиболее важных объектах и промышленных предприятиях Берлина и Эссена.
Почувствовав на себе взгляд наркома, Сталин закончил читать и, закрыв зеленую папку, отодвинул ее на край стола, Молотов усмехнувшись, спросил у него:

          - Ну как, не промахнулся по резиденции Гитлера?

          Сталин взглянул на своего заместителя и, рассмеявшись, ответил:

          - Тысячекилограммовую торпеду, прямо в яблочко.

          - Так ему и надо, - поддержал шутку нарком и тоже рассмеялся.

          - Хорошая работа, - заметил вождь, положа руку на зелёную папку. - Нашего разведчика надо достойно наградить.

          - Согласен, награда не помешает, - поддержал Молотов. - Вот бы теперь по этим целям ударить нашей авиацией.

          - Я сейчас только об этом и думаю. - Сталин перевёл взгляд на телефонный аппарат, напрямую связывающий его с начальником генштаба.

          - А что говорит Генеральный штаб? – Спросил Молотов.

          - Сейчас спросим у маршала Шапошникова, - ответил   Сталин, протягивая руку к телефону. В это время телефонный аппарат, как будто  подчинившись  его всемогущему взгляду, коротко звякнул.

          - Слушаю.

          - Товарищ Сталин, разрешите доложить, - маршал Шапошников сделал паузу и не дождавшись ответа продолжал. - командующий авиацией Военно-Морского Флота генерал-лейтенант Жаворонков Семен Федорович разработал план операции бомбового удара по Берлину, - начал свой доклад начальник Генерального штаба.
- Очень кстати! — воскликнул Сталин, и его губы под усами расплылись, в такой редкой, в последнее время, улыбке, а в сузившихся тигриных глазах сверкнули желтоватые искорки. - Как к этому относится адмирал Кузнецов?

          - Нарком Военно-Морского Флота Кузнецов у меня с планом операции. Генштаб план одобряет. Наше мнение, товарищ Сталин, сейчас крайне нужен, ответный удар по Берлину.

          - В своём мнении вы не одиноки, - Сталин заговорчески подмигнул Молотову. - Приезжайте с товарищем Кузнецовым, будем советоваться, - и повернувшись к наркому иностранных дел, как бы продолжая разговор, прерванный телефонным звонком, добавил. - Вот, дорогой товарищ Молотов, видишь, какие у нас помощники, а ты предлагаешь Сталину самому бомбить Гитлера. А ведь у нас в стране есть более умелые люди, они даже думают также как и мы.

          - Да, задача не из лёгких, - задумчиво произнёс Молотов,  поворачиваясь к политической карте Европы, висевшей на стене кабинета. – Интересно, как они предложат её решать, ведь гитлеровскими войсками занята огромная территория, и по моим сведениям наша авиация не может сегодня отбомбиться по Берлину и вернуться назад.

          - Не будем гадать на кофейной гуще, здесь недалеко до генштаба, не пройдёт и двадцати минут, как они будут здесь.

          Вскоре дверь кабинета открылась и вошедший порученец Сталина Поскрёбышев, доложил:

          - Начальник Генерального штаба и нарком военно-морского флота.

          - Пусть входят, - дал команду Сталин, поднимаясь навстречу прибывшим. - Ну, чем вы нас порадуете? - Спросил он, здороваясь с каждым за руку.

          Сталин внимательно посмотрел на Кузнецова. Ему  нравился этот молодой адмирал, который сегодня, как впрочем, и всегда, был свежевыбрит, строен и подтянут. Лишь глаза выдавали в нём усталость и напряжение. Большой объём выполняемых задач, и постоянное недосыпание делали своё дело. Кроме того, беспокоил и вызов к Сталину, каждое посещение которого, всегда вызывало в душе определённое волнение.  Иосиф Виссарионович, очень высоко ценил адмирала, который приобрёл особое к себе расположение после того, как в самом начале войны, будучи командующим Черноморским флотом, своим решением вывел корабли флота из-под ударов немецкой авиации. Подчеркивая свое душевное расположение к нему, Сталин с мягкостью в голосе сказал:

          - Ну, докладывайте, товарищ Кузнецов. Будем внимательно слушать и взвешивать.

          Кузнецов коротко доложил положение дел на флотах, а затем развернул на столе карту Балтийского моря. Четкая линия авиационного маршрута начиналась с острова Саарема, расположенного в Моондзундском архипелаге, пересекала Балтийское море с Востока на Запад и, сделав поворот над побережьем Германии, стрелой вонзалась в один из крупнейших городов Европы, обозначенных на этой карте, - столицу германского рейха Берлин. Здесь же, прямо  на карте, были сделаны расчеты маршрута и боевые возможности предлагаемой операции.

          - Оперативное управление флота сделало расчеты маршрута и предлагает следующий план операции. Старт будет на острове Саарема.  Самолеты пройдут  над акваторией Балтийского моря до южной береговой черты Германии, оттуда на юг до Штеттина, а затем на Берлин, - начал свой доклад нарком. - После удара по Берлину выйдут к морю в районе Кольберга и далее над морем  до аэродрома на острове Саарема...

          Сталину понравилась идея, ему импонировало то, что его соратники проявляют инициативу, но он с присущей ему тщательностью начал задавать вопросы:

          - Какой запас времени? Его хватает? - перебил Кузнецова Сталин. - Мы не можем посылать людей на верную смерть даже для бомбардировки Берлина. Вы это понимаете?

          - Так точно, товарищ Сталин, понимаю.

          - Излишне говорить, что удар по Берлину имел бы огромное политическое и моральное значение. Но это возможно только в случае успешного завершения всего полета и возвращения экипажей на свой аэродром. И подчеркиваю: только при таких условиях Ставка может утвердить план этой операции.

          - Я это понимаю, товарищ Сталин.

          - Какими самолетами вы располагаете?

          - Ил-4.

          -  Самолёты двухмоторные?

          - Так точно, товарищ Сталин. В 1939 году этими самолетами был установлен воздушный мост Москва - США, проложена трасса для регулярных полетов в Америку.

          - Я это помню. Расскажите подробней о профиле самого полета,  - Сталин отошел от Кузнецова и, медленно прохаживаясь вдоль стола, стал внимательно слушать наркома.

          - Длина маршрута туда и обратно - тысяча семьсот  километров...

          - Это соответствует радиусу действия бомбардировщиков? — перебил Верховный.

          - Так точно, товарищ Сталин.

          - Продолжайте.

          - ...Из них тысяча четыреста километров над морем. Профиль полета сложный: от малых высот при взлете с аэродрома до практического потолка - от семи до семи с половиной тысяч метров на маршруте.

          - Сколько времени займет полет? - Сталин остановился напротив Кузнецова.

          - Расчётное время полёта около восьми часов с учетом возможности ухода экипажа на второй круг.

          - На второй круг при бомбометании?

          - Никак нет, при заходе на посадку.

          - Хорошо. А сколько времени будет иметь на это каждый экипаж?

          - Пятнадцать-двадцать минут, товарищ Сталин.

          - Мало, товарищ Кузнецов! Это риск.

          - Да, это риск. Но других вариантов нет. Заменить аэродром невозможно. Нами продумана система вывода экипажей на свою полосу. На посадку они будут заходить прямо с маршрута.

          К моменту возвращения мы подготовим точную сводку метеорологической обстановки на всех высотах. Для удара по Берлину будут отобраны лучшие экипажи, товарищ Сталин.

          - Вы взяли в расчет бомбовую нагрузку, товарищ Кузнецов?

          - Так точно, товарищ Сталин. Каждый экипаж с учетом изношенности моторов самолетов, при полном запасе горючего может взять от пятисот до восьмисот килограммов бомб.

          - Хорошо, - Сталин немного помедлил, потом продолжал. - А какими силами вы будете решать эту задачу?

          -  Командующий авиацией флота предлагает первый минно-торпедный авиационный полк. Командир полка - подполковник Преображенский.

          Верховный молча, не спеша, подошел к письменному столу, постоял с полминуты, взял из  большой  хрустальной пепельницы трубку с круто изогнутым мундштуком и стал набивать ее табаком. При этом он взял из раскрытой пачки «Герцеговина Флор» папиросу, размял ее, высыпал табак в трубку и утрамбовал большим пальцем левой руки. Эта непринужденная пауза дала ему возможность подумать. Закончив священнодействие и зажав в правой руке не прикуренную трубку, он повернулся к Шапошникову.

          - Что вы думаете по этому поводу?

          - Операция очень дерзкая, - произнес начальник генштаба, глядя на карту с противоположной стороны стола. – Она просчитана и реальна, если учесть, что немцы охватили Таллин, а остров Эзель оказался практически у них в тылу. Да, к тому же, других вариантов сегодня просто не существует.

          Стало тихо. Нарушил тишину адмирал Кузнецов:

          - Разрешите продолжать? - Не дождавшись ответа, он заговорил: - Для осуществления первого удара по Берлину генерал Жаворонков предлагает взять из состава военно-воздушных сил нашего флота две эскадрильи лучших экипажей, летающих ночью.

          - Вы рассчитываете сделать один налёт, или возможны последующие бомбардировки? - хмуро, но с некоторой надеждой в голосе спросил Сталин.

          - Да, товарищ Сталин, если первая попытка осуществится, то…

          - Значит нужно готовить ещё две-три эскадрильи, которые можно взять у ВВС, - перебил Сталин адмирала, подходя к своему столу, взял с него зелёную папку и передавая её Шапошникову сказал:

          - Здесь точно обозначено местонахождение военных объектов Берлина, которые нужно бомбить. И повернувшись к Кузнецову, добавил. - Ставка утверждает ваше предложение о бомбардировках Берлина, вы лично и отвечаете за выполнение операции, а руководство ею по праву должно принадлежать автору, товарищу Жаворонкову. Назначьте его старшим.

          - Есть, товарищ Сталин.
 
          - У вас всё? – спросил он.

          - Всё, товарищ Сталин, - проговорил Шапошников.

          - Тогда вы свободны. До свидания, - он повернулся и, чуть слышно поскрипывая паркетом, пошел к столу, на котором лежала карта.

          … С этой минуты жизнь всех, кто, так или иначе, был задействован в подготовке операции, стала подчиняться другим законам. Все, что хоть как-то соприкасалось с вопросами подготовки к операции, изменило свой привычный уклад жизни.



                Начало


          Прошло несколько дней. Решив в Москве все вопросы, связанные с подготовкой операции, генерал Жаворонков вылетел на Балтику.

          Транспортный самолёт зашёл на посадку и приземлился на аэродроме «Беззаботное», под Ленинградом. Бортмеханик открыл люк, опустил стремянку и посторонился, пропуская командующего. Генерал, остановившись на верхней ступеньке стремянки, с удовольствием вдохнул свежего воздуха, легко и привычно сбежал вниз. Улыбаясь, он быстрым шагом направился к встречающим его командиру полка подполковнику Преображенскому и батальонному комиссару Оганезову. После официального рапорта командира полка обменялись рукопожатиями. 

          - Товарищ командующий, приглашаю на обед, сказал  Преображенский,  - в летной столовой нас ждут.

          - Нет, командир, сначала к тебе в кабинет, введу в обстановку, а потом уже и пообедаем.

          - Есть, товарищ командующий, тогда прошу в машину. Они сели в командирскую эмку и поехали в штаб полка. Когда вошли в кабинет командира, подполковник спросил:

          -  Кого приглашать, товарищ командующий?

          - Как это ни удивительно, Евгений Николаевич, приглашать никого не надо, - ответил генерал.  -  Я хочу говорить с Вами, но предупреждаю: о нашем разговоре до поры до времени никто не должен знать, - всё это он произнёс с какой-то особой значительностью.

          Преображенский и Оганезов переглянулись,  ничего себе начало.

          - Ставкой Верховного Главнокомандующего принято решение бомбить Берлин, – сказал Жаворонков и, выдержав небольшую паузу, продолжал.

          -  На меня возложено руководство  операцией, организация ее подготовки и проведения. Честь выполнения бомбометания легла на вас.

          Преображенский, услышав о том, что его полк ожидают полеты на Берлин, улыбнулся, вспомнив вчерашний разговор со штурманом Хохловым, о котором собирался сегодня доложить Командующему. Чтобы спрятать улыбку, он опустил голову, делая вид, что разглядывает карту. Оганезов взглянул на командира и тоже улыбнулся.
Между тем  командующий продолжал, заканчивая свою мысль.

          - Сейчас мы обсудим проблему, и выработаем план действий, после этого, вы начнёте работать со своими подчиненными. Не возражаете?

          - Как прикажете, товарищ командующий, - ответил командир полка. -  А на Берлин давно пора!  — Он на мгновение задумался.  — Одно только, товарищ генерал, с этого аэродрома Берлин достать не реально, нам не дотянуть...

          - Вы опередили меня, — произнес Жаворонков, — Бомбить действительно будем с другого аэродрома. А сейчас день на обдумывание, и начинайте подбор экипажей…

          Преображенский с Оганезовым внимательно слушали старшего начальника, изредка делая пометки в рабочих блокнотах. Командующий распорядился приступить к изучению маршрута, уточнению и тщательной выверке штурманских расчетов, отбору и подготовке экипажей.

          - Работать будем с аэродрома Когул, расположенного на острове Эзель, других вариантов нет. Кто возглавит группу и кого можно назначить флагманским штурманом? - спросил командующий.

          - Считаю, что ведущим в группе должен быть я, - нисколько не задумываясь, ответил Преображенский. - А поскольку штурманом полка и моего экипажа является капитан Хохлов Петр Ильич, он и должен стать флагманским штурманом.

          Командующий, видимо, был готов к такому докладу  командира полка, поэтому сухо, не задумываясь, голосом, не допускающим возражений, произнес:

          — Нет, командир, твое место здесь, будешь с земли руководить всеми действиями экипажей, работы будет много. Кроме того, твой  заместитель — хороший летчик, он и поведет самолеты на Берлин.

          Преображенский понимал резонность требований командующего, но допустить, что самолеты  пойдут на Берлин без него, не мог.

          - Это никак невозможно, товарищ командующий, хотя бы по той причине, что мы с Хохловым уже  разработали   план   налета   на   Берлин, боясь, что руководство авиагруппой будет поручено другому, торопливо начал докладывать комполка. - Из полученной от вас информации  видно, что наш план  даже в деталях совпадает с планом операции, предлагаемым вашим штабом, - Преображенский достал из планшетки карту штурмана и развернул её перед генералом. -  Хохлов даже проложил и рассчитал маршрут между Эзелём и Берлином, взяв за исходную точку маяк на южной оконечности полуострова Сырве, - закончил он аргументацию своего решения.

          -  Да, с вами нельзя не  согласиться, - задумчиво проговорил командующий, рассматривая карту. - А каков молодец ваш Хохлов? Не зря я считаю его лучшим штурманом в авиации Балтийского флота. Товарищ Оганезов, а кого вы предлагаете назначить комиссаром группы?

          -  Разрешите, товарищ Командующий, мне лететь с командиром полка? Могу выполнять обязанности стрелка, - попросил батальонный комиссар, который не был лётчиком и не входил в число лётно-подъёмного состава.

          - Нет, Григорий Захарович, и не просите. Вы мне нужны здесь.

          - Что же, очень жаль, - проговорил, сникнув, Оганезов. - В таком случае предлагаю комиссаром группы назначить старшего политрука Полякова Николая Федоровича. Надеюсь, командир полка возражать не будет?

          - Против Полякова возражать не буду, - поддержал комиссара командир.

          -  Ну, коли так, решение принято. Руководители назначены. С этой минуты начинаем подготовку, времени у нас в обрез.  Не позднее четвёртого августа вы должны быть готовы к работе с того аэродрома, с которого  пойдете на Берлин. Все ясно, товарищи? - спросил командующий, поднимаясь, тем самым, давая понять, что совещание окончено. 

          -  Так точно, товарищ генерал!  — за всех ответил  Преображенский.

          - А теперь, командир, приглашай на обед, мне сегодня ещё надо попасть на Эзель.

          - Обед давно ждёт, поехали, товарищ командующий.


          В тот же день генерал Жаворонков прилетел на аэродром Когул, расположенный на острове Эзель.  Его встречал начальник береговой обороны Моондзундского архипелага генерал-майор Елесеев. Пожимая руку командующему авиацией флота, он спросил:

          - Что это привело вас Семён Фёдорович в наши края?

          -  Серьёзные дела, Алексей Борисович, - ответил Жаворонков. – Едем к вам, там все объясню.

          В силу того, что для проведения операции нужна была серьёзная подготовка, без помощи войск гарнизона обойтись было нельзя. Для того, чтобы осудить все стороны этой подготовительной работы, Жаворонков и прилетел на остров.

          - Ставка Верховного Главнокомандующего приняла решение в ближайшее время бомбить Берлин, - начал разговор командующий авиацией флота, после того, как они вошли в кабинет Елисеева.

          - Решение похвальное, но чем мы можем помочь в этом благородном деле, - спросил хозяин кабинета, разливая в стаканы стоящие в массивных серебряных подстаканниках, из самовара чай.

          - Своим непосредственным участием, - ответил Жаворонков, сохраняя интригу.

          - Да, что я могу, у меня ведь только истребители, для защиты Моонзунда от фашистских стервятников.

          - Сейчас всё объясню, - сказал гость, отхлебнув чай из поданного стакана. – А чаёк хорош, Алексей Борисович. Наверное, любите побаловаться?

          - Грешен, Семён Фёдорович, люблю. Но одно, другому не мешает. Не томите, вводите в курс дела.

          - Дело в том, Алексей Борисович, что вылеты на Берлин будут осуществляться с вашего аэродрома Когул.

          - Полоса короткая, да и запасов горючего с боеприпасами практически нет, - размышляя вслух, проговорил Елесеев.

          - Вот поэтому, мы сейчас сидим здесь и пьём чай, чтобы принять решение, как в кратчайшие сроки выполнить поставленную задачу.

          В эту ночь была спланирована вся подготовка к операции с учётом имеющихся сил, средств и возможностей.

          А с наступлением нового дня началась работа, которая не останавливалась ни днём, ни ночью. Её результатом должны были стать авиационные бомбы, падающие в самое сердце фашистского зверя, в его столицу Берлин. За одни сутки аэродромная команда  аэродрома Когул, усиленная моряками, вручную удлинила полосу, которая стала способной выдержать взлет бомбардировщиков. Ранее на этом аэродроме базировались истребители, которым не нужна была длинная полоса.  Местное руководство по просьбе генерала Жаворонкова, силами населения острова, организовало помощь в расчистке и выравнивании рулежных дорожек от взлетной полосы к ближайшим хуторским постройкам, чтобы можно было рассредоточить и замаскировать боевые    машины. Доставку авиационных бомб поручили морякам, которые  тральщиками переправляли боевые комплекты из Кронштадта на остров Эзель.  Горючее перевозили торпедными катерами в бочках.

          Эта работа была очень рискованной. Балтика кишела фашистами. Всего одно попадание вражеского снаряда делало из корабля с экипажем фейерверк. Не случайно моряки прозвали эти рейсы «пороховой бочкой». Несмотря на возникающие в ходе работы трудности, все задачи по подготовке операции, были успешно решены.
Ночью, четвёртого августа, как и планировалось, отобранные для участия в воздушной операции экипажи, стартовав   с аэродрома «Беззаботный»,  успешно перебазировались на островной аэродром и по подготовленным рулежкам рассредоточились у домов, на ближайших хуторах.

          Техники   заботливо накрыли машины масксетями и применив подручные средства, тщательно замаскировали их. Это было сделано для того, чтобы вражеская авиация не обнаружила новое сосредоточение самолетов до начала их боевого применения.

          Чтобы проверить качество выполненных работ руководитель операции Жаворонков, лично взлетел на истребителе «И-15»,  внимательно осмотрел с воздуха аэродром и, ничего не обнаружив, удовлетворенный, успокоился. Работа была выполнена так качественно, что фашисты  почти две недели не знали о существовании этого аэродрома, тем более они  не могли догадываться о цели всей операции.
Внимательно изучив условия, в которых придётся работать, командир полка собрал руководящий состав для постановки задач.

          - Я вынужден собрать это совещание, - начал Преображенский, - для того, чтобы уточнить ситуацию и скорректировать наши действия исходя из неё.
Как вы понимаете, работать нам придётся с короткой полосы, это потребует от лётного состава несколько иных навыков, чем те,  которые мы имеем. В связи с этим прошу моего заместителя при подготовке лётных экипажей обратить на это особое внимание.

          - Вам, товарищ Баранов, - обратился он к инженеру, - нужно принять меры к тому, чтобы максимально облегчить машины.  Для этого нужно снять с них все лишнее,  тем самым увеличить бомбовую нагрузку для каждого самолёта, с учётом изношенности моторов и капризов сложной балтийской погоды.

          - Вам, товарищ Хохлов, - обернулся он к флаг-штурману, - необходимо  до деталей разработать маршрут на Берлин, изучить со штурманами цели бомбометания. Каждый штурман должен хорошо знать план города и ориентироваться в нём.
При всём этом напоминаю всем, что на островах не исключается наличие  вражеской агентуры, исходя из этого, каждый из вас должен строить свою работу таким образом, чтобы ничем не обнаружить подготовку операции.

          На всё это отпущено трое суток. Работы должны вестись круглосуточно. Начальнику штаба составить план подготовки к операции и осуществить контроль за его выполнением. Это всё, задачи ясны?

          Командир внимательно оглядел присутствующих, вопросов не было.  Ну, коли так, все свободны, за работу.


          И началась подготовка. Спали урывками по два–три часа, не покидая рабочих мест. Засыпали, где придётся, там, где свалит усталость, и глаза сами закроются от нечеловеческого напряжения.

          Флаг-штурман Хохлов, готовя к выполнению задания  штурманов воздушных кораблей, тщательно, шаг за шагом, проходил все этапы маршрута, обращая их внимание на все особенности предстоящего полета.

          - Маршрут очень сложный и основная его часть будет проходить ночью. Взлет  в двадцать один ноль, полет на бреющем  с набором высоты до шести – семи тысяч метров. Чтобы не привлекать внимание врага, весь полёт будет проходить в режиме радиомолчания. Истребителей охранения тоже не будет. Продолжительность полёта над морем тысяча триста километров.

          Он внимательно посмотрел на подчинённых. Перед ним сидели молодые ребята, вчерашние курсанты. И на их плечи ложится ответственейшая задача государственной важности. Все они внимательно слушали старшего товарища и сосредоточено заносили указания в свои рабочие блокноты, делая пометки в полётных картах. Хохлов продолжал:

          - Средств радионавигации и целеуказаний, как вы понимаете, не будет. Поворот в районе военно-морской базы Штеттин, от которого до Берлина всего двадцать-тридцать минут лёту. Возвращение по той же схеме. Всё понятно? Вопросы есть?

          - Есть вопрос, - поднялся белобрысый, веснусчатый младший лейтенант.

          - Слушаю вас Резцов.

          - Товарищ капитан, а как с бомбовой нагрузкой? Ведь моторы тянут плохо.

         - Эта проблема беспокоит не только вас, Резцов. Командир полка поставил задачу инженерной службе максимально облегчить самолёты и рассчитать возможную бомбовую нагрузку для каждого из них.

          - Спасибо, товарищ капитан, понял, - сказал молодой штурман и сел удовлетворённый ответом.
   
          Вопрос возник не случайно. Изношенность моторов стоявших  на самолетах была главной тревогой и болью всех участников операции, от рядовых членов экипажей до руководителей. Все с нетерпением ожидали    новые моторы, которые вот-вот должны были поступить, для того чтобы заменить  хотя бы самые ненадежные, давно выработавшие свои технические ресурсы. Но моторов не было, а верховное командование торопило с началом операции. Все понимали, что Моонзундский архипелаг находится    под угрозой вторжения врага, и его придётся отдать, поэтому удары по Берлину надо было успеть нанести до ухода наших войск.




                Вынужденная посадка

          Когда все работы по подготовке операции были закончены, генерал Жаворонков  пригласил к себе командный состав полка, включая командиров эскадрилий.

          - Здравствуйте, товарищи! – начал командующий. – Вижу, все приглашенные на месте, это хорошо. Сегодняшнее совещание  мы проведём следующим образом: командир полка доложит готовность к выполнению задания, флаг-штурман о подготовке штурманов и способности каждого в отдельности провести свой борт по маршруту до цели и вернуться обратно. Если возникнет необходимость в дополнениях, послушаем командиров эскадрилий, в заключение я объявлю своё решение. Замечания, вопросы по порядку проведения совещания будут?

          - Нет, всё ясно, - за всех ответил Преображенсий.

          - Ну, что же, отлично,  - сказал Жаворонков, -  давай Семён Фёдорович, докладывай.

          - Есть, товарищ командующий. На сегодняшний день полк готов к выполнению задачи по бомбардировке столицы германского рейха Берлина. Взлётно-посадочная полоса способна обеспечить взлёт самолётов с полной бомбовой нагрузкой. Самолёты подготовлены, заправлены, бомбовый запас на аэродром доставлен. Экипажи самолётов готовы к выполнению поставленных задач, все рвутся в бой. Боевой дух очень высокий. У меня всё.

          - Значит, я вас правильно понял, полк готов к выполнению боевой задачи? - спросил командующий.

          - Так точно, готов.

          - А что с моторами? Не подведёт нас матчасть?

          - По докладу инженера полка, если на самолёты подвешивать от пятисот до семисот килограммов бомб, мощности двигателей будет достаточно, чтобы после бомбометания вернуться на базу.

          Жаворонков посмотрел на инженера полка, тот в знак согласия с командиром кивнул головой.

          - Хорошо, садитесь, - сказал командующий. - Слово за тобой, Пётр Ильич, доложи, как готовы твои штурманцы?

          - Товарищ командующий! Маршрут на Берлин проработан, в деталях разобран и изучен персонально каждым штурманом полка. Проведено несколько полётов по маршруту методом «пешим по самолётному». Приняты зачёты по знаниям маршрута. Могу с уверенностью доложить, штурманский состав к работе по Берлину готов.

          - Очень хорошо. Я несколько раз наблюдал за вашей группой при проведении занятий. Мне понравилось. Главное, что я не увидел ни одного равнодушного лица.

          - Это потому, товарищ командующий, что задача предстоит очень ответственная, кроме того, все прекрасно понимают, что самая незначительная ошибка в штурманском расчёте приведёт к отклонению от маршрута, а этого они позволить себе не могут. Ведь нам нужен Берлин, если штурман ошибётся, то для экипажа это дорога в один конец, для возвращения на свой аэродром топлива не хватит.

          - Это хорошо, что они понимают свою ответственность. Значит всё готово?  Отлично! У кого-то будет что добавить?

          - Что тут добавлять, товарищ генерал, - ответил за всех батальонный комиссар Оганезов. - Проделана серьёзная подготовительная работа. Мы знаем, какой огромный коллектив работал на нас, чего стоило подготовить полосу, подвезти бомбы, топливо,  боеприпасы.  Товарищ  Сталин  доверил нашему полку выполнение этого задания. Личный состав понимает это. Все рвутся в бой. Тем более, что оперативная обстановка  в районе Моонзундского архипелага складывается не в нашу пользу. Мы готовы и поэтому просим вашего решения на начало операции.

          - Спасибо, Григорий Захарович, вы меня несколько опередили. Именно для этого я и пригласил Вас к себе. Решение будет такое: завтра группой самолётов необходимо совершить разведывательный полет. Задача - взлететь с грунтовой полосы, определить максимальную бомбовую нагрузку машин, в сложных метеорологических условиях пройти по намеченному маршруту, проверить ситуацию на нём, разведать противовоздушную оборону на северных подступах к немецкой столице, отбомбившись в Данциге, нанести врагу моральный урон. Командир, кто поведёт группу?

          - На разведку полетит эскадрилья капитана Ефремова, ему и вести её.

          - Значит, быть тому, - утвердил решение командира полка командующий и, обращаясь к начальнику штаба, сказал:

          - Готовьте боевой приказ и необходимые документы. Вылет группы завтра с наступлением темноты.


          Наконец-то этот день наступил. Весь полк с нетерпением ожидал вылета группы, и, хотя это был разведывательный полёт, все понимали, что за ним начнётся настоящая боевая работа.

          С наступлением темноты, в двадцать два часа, пять загруженных бомбами самолетов под командованием капитана Ефремова взлетели с аэродрома Когул и взяли курс на Штеттин. Экипажи летели в режиме радиомолчания, каждый самолет  шел самостоятельно, имея на борту по две фугасных авиационных бомбы «ФАБ-250» и по три «ФАБ-100».

          Мало кто спал в полку в эту ночь. Все с нетерпением ожидали возвращения разведчиков. И вот, когда ночь уже начала стремительно двигаться навстречу предстоящему дню, возвещая об этом светлой полоской неба на восточном горизонте, с Запада послышался сначала чуть слышный, затем нарастающий с каждой минутой рёв моторов. Это возвращались с задания самолёты. Когда в небе насчитали пять бортов, все вздохнули облегчённо.

          - Не знаю, какие результаты у этой разведки, но то, что все вернулись, обнадёживает, как ты считаешь, Евгений Николаевич? – спросил  Жаворонков  у командира полка.

          - С вами нельзя не согласиться, товарищ командующий, – ответил Преображенский.

          Они находились на КП и, чтобы не мешать  действиям руководителя полётов,  который сажал самолёты и отдавал распоряжения по их обслуживанию, отошли к большому окну, за стеклом которого просматривался весь аэродром.
Самолёты один за другим касались колёсами шасси взлётно-посадочной полосы и после короткого пробега заруливали на свои стоянки. Когда последняя машина приземлилась благополучно, Жаворонков сказал:

          - Ну что же, пойдём, встретим героя сегодняшнего дня, здесь нам больше делать нечего.

          Они спустились по лестнице, вышли из помещения и остановились, очарованные красотой рассвета, который уже наполнил светом всё пространство. Первые солнечные  лучи, появившись из-за горизонта, пробиваясь сквозь разрывы тёмных Балтийских туч, нежно касались верхушек вековых сосен, как бы доказывая победу света над тьмой. 

          Усталость бессонной ночи как рукой сняло. С удовольствием вдохнув  утреннюю прохладу, наполненную морской свежестью и  смесью запахов буйного разнотравья острова Эзель,  генерал достал коробку  с папиросами «Казбек» раскрыл её и предложил Преображенскому. Лёгкий ветерок шелестел тонкой полупрозрачной бумагой,  которой были прикрыты папиросы. Командир полка от предложения отказался.

          - Спасибо, товарищ командующий, если можно, я свои, покрепче, - и достал из кармана мятую пачку «Беломорканал».

          - Как знаешь, Евгений Николаевич, вообще-то, учитывая, что никотин яд, если уж не можешь бросить курить, то переходи, хотя бы, на более слабые.

          - Непременно, товарищ командующий, брошу, как только фашистов разобьем.
Командир полка достал зажигалку, сделанную полковыми умельцами из патронной гильзы, дал прикурить командующему и прикурил сам.

          Помолчали. Вдруг из-за края маскировочной сети, превращающей КП и всю прилегающую территорию в местный природный ландшафт, внезапно появилась стройная фигура в лётном комбинезоне, с лихо сдвинутой на правый бок фуражкой.

          - А вот и  сам герой, - обрадовано воскликнул Преображенсий.
Ефремов подошёл, останавливаясь, щёлкнул каблуком, приставляя ногу и поднося правую руку к фуражке.

          - Товарищ командующий! Боевая задача успешно выполнена, все пять бомбардировщиков вернулись на базу.

          - Здравствуй, Андрей. С благополучным  возвращением тебя, – сказал Жаворонков, пожимая руку лётчику и переводя тон доклада в режим неофициальной беседы. – Пойдём, присядем, и там обо всём расскажешь.

          Они присели на скамейку в находящейся рядом со зданием курилке.

          - Ну, давай рассказывай.

          - Есть, товарищ командующий! – проговорил Ефремов и начал свой рассказ:

          –  Взлетели по плану. Балтийское море прошли без всяких осложнений. Шли в облаках, поэтому никого не видели, да и сами остались незамеченными. К немецкому побережью подошли в расчётное время. Чтобы дезориентировать немцев, на Данциг, как и было спланировано, зашли с юго-запада, из глубины немецкой территории. Толстый слой облаков закрывал от нас и город, и внешний рейд порта, и корабли, стоящие на якорях.

          Полет проходил как будто за шторками. За стёклами пилотской кабины сплошная пелена густой облачности.  Определить истинное местонахождение бомбардировщика в воздухе было невозможно, ориентиры не видны, поэтому я принял решение бомбить по расчетам штурманов. Естественно, о точности попадания  говорить  не имеет  смысла,  но,  думаю,  что фрицев напугали изрядно. Полёт показал, что на наших самолётах, в их сегодняшнем состоянии, можно осуществить налёт на Берлин.

          Радости командующего не было предела. Боевая задача группой Ефремова была выполнена превосходно. Разведывательный полет несколько рассеял его тревоги и поселил уверенность в том, что изношенные моторы, получив дополнительный запас прочности от умелых рук техников и инженеров, смогут понести бомбовую нагрузку до восьмисот килограмм…

          Проспав не более трёх часов, Преображенсий поднялся, надел брюки, сапоги, взял полотенце и вышел на крыльцо. Дежурный по штабу, увидев командира полка, схватил приготовленное ведро с холодной водой и выскочил следом за ним.

          - Здравствуй, Степанов, - сказал командир, как обстановка?

          - Да вы мало спали, товарищ подполковник, за это время ничего не изменилось.

          - Ну, хорошо, давай, - проговорил командир, подставляя руки.

          Он с курсантской скамьи полюбил эти мгновения, когда струи холодной чистой воды прогоняют остатки сна и, как бы вливают в тебя свою энергию. Облившись по пояс водой, он поблагодарил красноармейца, докрасна растёрся полотенцем и, взбодрённый, поднялся на крыльцо. В дверях столкнулся с начальником штаба.

          - А я к вам, товарищ командир, получена шифровка из штаба фронта. Поставлена задача на бомбардировку.

          - Берлин? – спросил Преображенсий.

          - Пока нет.

          - Хорошо, сейчас оденусь, через десять минут жду у себя.

          Через десять минут начальник штаба полка докладывал командиру шифровку. Вышестоящий штаб приказывал звеном бомбардировщиков уничтожить командный пункт 18-й немецкой армии в Пярну.

          - Очень хорошо. Разминка перед полётом на Берлин не помешает. Спланируйте два борта из первой эскадрильи, ведущим пойду я, взлёт в 16.30, - отдал распоряжение командир полка.

          День проходил в повседневных хлопотах, к которым добавились вопросы, связанные с подготовкой к вылету. Наконец настало время взлёта. Члены экипажа заняли свои места в кабине. Кнопки запуска двигателей нажаты, и  авиационные трудяги, послушно отозвавшись на команду, начали свою неутомимую работу.

          - Петя, - обратился пилот к штурману. – Что-то, кажется мне, тяга слабовата.

          - Да нет, командир, всё исправно, двигатели обслужены, Петрович доложил, что лично всё проверил, а ему можно верить.

       - Да, Петрович механик от бога, он не обманет, - сказал командир и начал выруливать на старт.

          Всё это было действительно так, но и чутьё не обмануло Преображенского. Двигатели действительно тянули слабовато, они не выдавали нужной мощности. Начав разбег от самого края полосы, самолет с трудом набирал скорость. На тридцатиградусной жаре, изношенные  моторы  перегрелись  уже  на  полосе.  С тремя подвешенными бомбами  по двести пятьдесят килограммов, самолёт еле-еле оторвался от взлетной полосы и с трудом перелетел через зеленую стену леса. Вдруг один из моторов замолчал. Вместо набора высоты самолет стал снижаться.

          - Внимание, экипаж, садимся на вынужденную, - прокричал Преображенский, направляя самолёт на болотистый луг с валунами и пнями.

          Он сумел приземлить машину, но остановить её не смог — отказали рули и тормоза. Самолет несло по инерции сквозь пни и валуны, которые были опаснее мин: если  любая из бомб наткнется  на препятствие —  взрыв машины и гибель экипажа неминуемы. Бомбардировщик протаранил дощатый забор перед хуторскими постройками и, зацепившись опустившимся хвостом за валун, остановился, положив левое крыло на камышовую крышу сарая и взлохматив ее...

          Самолет не взорвался, и это было чудом. Жаворонков мчался к хутору на командирской эмке вместе с начальником штаба авиагруппы капитаном Комаровым и старшим инженером военинженером второго ранга Барановым, которые сидели с окаменевшими лицами. Подъехав к хутору, они обнаружили бродивших вокруг самолета членов экипажа, рассматривающих повреждения.

          Увидев подъехавшего командующего, Преображенский поспешил на доклад, но Жаворонков остановил его. - Не надо Евгений Николаевич, я все видел. Слава богу, что так закончилось, все живы, здоровы?

          - Так точно, товарищ командующий, люди здоровы, самолет вот только поврежден, думаю, что работы не меньше, чем на двое суток.

          -  Ну, ничего, твои спецы справятся, садись в машину, поехали на КП, там распорядишься, чтобы за экипажем прислали машину.

          Они сели в эмку, и машина, поднимая клубы пыли, помчалась по проселочной дороге к аэродрому…





                «У Фариды»

          Я внимательно слушал рассказ Сергея, и до меня постепенно стало доходить, что именно в этой группе, в сентябре сорок первого, летал бомбить Берлин, молодой штурман лейтенант Сорокин - отец моей жены Галины. Когда я это окончательно понял, то тут же сделал вывод о том, что Галя никогда не простит мне своего отсутствия на этой встрече.

          Меня не покидала мысль о том, что её нужно срочно вызвать, но прерывать рассказчика было некрасиво, да и не правильно. Кроме того, мы с Сергеем были мало знакомы,  вдруг обидится, да и закончит рассказ, не доведя его до конца.
Когда я почувствовал, что Сергей  начал  уставать и  стал всё чаще прикладываться к минералке, чтобы промочить горло, меня осенило. Я дождался паузы по тексту и решительно остановил рассказчика:

          - Извини, Серёж, давай сделаем небольшую паузу для того, чтобы пополнить запасы продовольствия на нашем столе и, кроме того, мне нужно сделать один звонок.

          - Да, что ты извиняешься, - остановил его рассказчик. – Я уже сам хотел прерваться. Чувствуете, как подсел голос? Не надо было пить пиво.

          - Надо было выпить водки, - как всегда с заметной долей юмора, в тон собеседнику, отреагировал Валера и все дружно рассмеялись.
Я попытался взять инициативу в свои руки и заявил:

          - Ребята, объявляю своё решение, сегодня вы у меня в гостях. Сейчас сделаем заказ, рассчитываюсь я.

          - Нет, так не бывает, - в один голос возмутились историки.

          - Бывает, бывает, - не терпящим возражений тоном остановил я их несогласие. – Причину, своего «широкого жеста» объясню потом.

          - Нет, объясни сейчас, - не унимался Сергей. Он, несмотря, на свой робкий и застенчивый вид, оказался довольно въедливым парнем. Это, наверное, свой отпечаток наложила профессия.

          - Нет, причину узнаете немного позже, твёрдо сказал я.
 
          - Ну, как знаешь, недовольно согласился историк.

          Решив отказаться от пива, мы заказали бутылку водки, хичины, это такие замечательные  лепёшки с овечьим сыром и фаршированного карпа, который здесь готовят особенно вкусно.

          - Пока делали заказ, я позвонил жене:

          - Алло, Галя, привет!

          - Привет, пропавший! Ты с Валерой? Вас там снегом не занесло?

          - Нет, пока живы, а чем ты занимаешься?

          - С Леной Михлюковой в шашки играем, но скоро надоест.

          - Значит, я позвонил вовремя. Срочно одевайтесь и идите к нам. Мы вас ждём.

          -  А надо? – спросил Валера.

          - Надо, Валера, очень надо, - ответил я, прикрывая трубку рукой, чтобы не услышали нашего разговора.

          - Нет, мы не пойдём. Бродить по снегу в такую погоду, мы же не сумасшедшие. Вот и Лена меня поддерживает.

          - Галя, слушай меня внимательно, - остановил я рассуждения жены. – Если ты, подчёркиваю, лично ты, сейчас не придёшь, будешь жалеть об этом всю свою оставшуюся жизнь. Ни агитировать, ни упрашивать,  ни, тем более, приказывать я больше не буду. Только скажи мне ждать вас или не ждать.

          - Да, что случилось, в конце концов?  Почему ты говоришь загадками?

          - Все вопросы потом. Я жду ответа.

          - Ну, если всё так серьёзно, - после некоторой паузы и, наверняка, посоветовавшись с Леной, проговорила Галя. – Сейчас придём.

          - Вот это другое дело, будешь одеваться, возьми у меня в тумбочке диктофон. И побыстрее, я вас встречу.

          - Хорошо, жди.

          Я выключил телефон и облегчённо вздохнул.

          - Ну, Гриша, ты суров, - заметил Валера.

          - Я таким бываю редко, по необходимости.

          - А сегодня она есть?

          - Да ещё какая.

          - Вот способности у человека, - рассмеялся Сергей. – Он уже не только женщин, но и нас заинтриговал.

          - Согласен, - не стал отрицать я. – Но прошу вас, не расспрашивайте меня, давайте ненадолго сохраним интригу. Ведь скоро всё само собой станет на свои места. Но так будет интереснее. Слушая рассказчика, его изложение материала, то, как он опирался на факты, у меня, где-то в глубине души родилась мысль, что об этом надо писать. Как писать, что писать было не ясно, но то, что сегодня здесь будет серьёзный материал для книги, которая была давно задумана мною, я уже не сомневался. И чем больше я занимался организационными вопросами, тем сильнее во мне крепла эта уверенность.

          Принесли заказ, подняли тост за авиацию. Выпив рюмку, и зажевав солёным огурчиком, я вышел на крыльцо, чтобы встретить Галю с Леной, и вовремя, они уже подходили к ресторану.

          - А говорил, что встретишь, - укоризненно сказала Галя, явно недовольная тем, пришлось выходить из здания и тащиться по снегу через всю поляну.

          - Так я же встречаю, - парировал я, не замечая ворчания жены. – Слушайте инструктаж. С нами сидят историки, они рассказывают о войне и именно, о тех событиях, в которых принимал участие твой, Галя, отец. Но у меня просьба, постарайся пока не говорить им об этом.

          - Ну, как скажешь, хотя это, по меньшей мере, странно, - пожала плечами Галя, и мы вошли в зал.

          После знакомства и обычных в таких случаях слов и комплементов все дружно расселись за столом. Женщины заказали кофе.

          - Ну, что, друзья, продолжим наш разговор? - спросил я, сгорая от нетерпения поскорее услышать продолжение.

          - Коля, а у тебя нет желания продолжить мой рассказ, ты же в теме? - спросил Сергей у своего друга. – Давай по очереди.

          - Ну почему же? Могу и продолжить. Не знаю получится ли так красочно, как у тебя.

          - Ладно, не скромничай, получится,  ещё как получится, ты же мастер рассказа, - успокоил Николая Сергей.

          Слушая разговор друзей, я был вне себя от счастья. Ещё бы, ведь на меня реально свалилась такая удача.

          - Ребята, а вы не будете возражать, против включения диктофона? - спросил он.

          - Да ради бога, если тебе это нужно, включай, - ответил Николай, пожав плечами. – Ну, что, готовы слушать? Тогда вперёд…

          И в  маленьком зале ресторанчика, что прилепился  к подножью Чегета, на самом выкате, вновь зазвучала музыка рассказа. 




                На Берлин

          …Работа по подготовке к воздушной операции практически завершилась. Летные экипажи, технический состав, всё сложное аэродромное хозяйство были готовы к выполнению поставленной задачи.  Но, несмотря на готовность и звонки  адмирала Кузнецова, которого Сталин при встречах непременно спрашивал о том, скоро ли будет нанесён ответный удар по Берлину, взлетать не могли.

          Резко ухудшившаяся погода, приковала самолеты к земле. Черные лохматые тучи, подгоняемые сильным, порывистым ветром, неслись над землей.
Временами шел дождь, синоптики даже прогнозировали грозу. Идти в дальний полет при плохой погоде, да еще при туманах, которые в это время года бывают над Балтикой довольно часто, было рискованно.

          Утром седьмого августа, в кабинет командира полка, в котором Жаворонков совместно с руководителем авиагруппы Преображенским и флагманским штурманом Хохловым изучали цели, по которым  нужно  было  отбомбиться  в  Берлине,   вошел начальник метеослужбы полка капитан Каспин и доложил, что к вечеру ожидается снижение скорости ветра, а за ним и улучшение погоды.

          - Очень хорошо, значит, начнем работать, смотри, Каспин не испорть погоду, - пошутил повеселевший командир полка.

          - Всё, Евгений Николаевич, - сказал Жаворонков, после того, как Каспин, попросив разрешения, вышел, - Готовь приказ, вылет сегодня в двадцать один, ноль.

          После ужина экипажам, принимающим участие в операции, зачитали приказ. Члены экипажей, вылетающих на Берлин, прекрасно знали, с чем им придется столкнуться, что, возможно, этот вылет может стать последним, но каждый считал себя счастливейшим человеком, потому, что именно ему выпала великая миссия сбросить бомбы в логово врага. Они внимателно слушали своего командующего:

          - Опасность заключается в том, что слетать на Берлин и вернуться обратно в темное время суток не получится: вечерний свет от утреннего отделяет всего лишь несколько часов. Это значит, что с прибрежных аэродромов Латвии и Литвы могут подняться немецкие истребители и пойти на перехват ваших бомбардировщиков, как по пути на Берлин, так и при возвращении на Эзель.
Генерал доводил обстановку и всматривался в лица стоявших перед ним лётчиков. Он продолжал, - наши «Чайки» не смогут оказать «мессерам» должного сопротивления, поскольку уступают фашистам в скорости. Берлин тоже не простой орешек; он прикрывается стокилометровым огненным кольцом из тысяч зенитных орудий. Над городом подняты в небо аэростаты воздушного заграждения. Германскую столицу двумя поясами охватывают сотни прожекторов, а на шестидесяти аэродромах вокруг дежурят в первой боевой готовности сотни ночных истребителей-перехватчиков, оснащенных мощными фарами.

          Жаворонков, почувствовал, что начинает волноваться, а это сейчас совершенно не к чему. Он постарался взять себя в руки:

          - Всё это трудности. Но, ни одна из них не может поколебать ту решимость, с которой каждый из вас, добровольно идёт на выполнение этого важнейшего задания государственного значения, - он остановился, оглядел строй и спросил: - А теперь, крайний вопрос. Кто по какой либо причине не может лететь на задание? – спросил генерал.

          В ответ полное молчание. Все сосредоточенно смотрели на командующего.

          - Другого ответа я не ожидал, - улыбнувшись, сказал Жаворонков. – А теперь сынки, по машинам.

          Строй распался, лётные экипажи заспешили к своим самолётам. Заняв места в кабинах, они прогрели  моторы и к указанному времени, по одному повели на взлет свои бомбардировщики, груженные авиационными бомбами.

          В конце разбега, оторвав тяжёлые машины от земли, лётчики внезапно, неожиданно для себя увидели  развернутое знамя полка и  стоявших рядом с ним генерала Жаворонкова и комиссара полка Оганезова, отдающих честь, каждому взлетающему экипажу.
    
          Этот факт с особой силой подчеркнул важность задания и высокую ответственность за его выполнение. Взлёт над своим полковым знаменем придал силы воздушным бойцам, влил в них дополнительную силу и уверенность в том, что задание будет успешно выполнено.

          В первый полет на Берлин отправились три звена — двенадцать дальних бомбардировщиков с топливными баками залитыми по горловину, с восемью подвешенными на каждом самолете стокилограммовыми фугасными и зажигательными бомбами, и с кипами листовок на борту, адресованных жителям Берлина.
Самолеты шли в соответствии с приказом командира полка: - Взлет звеньями, дистанция пятнадцать минут. Строй – «ромб». Высота над Берлином - не менее шестисот метров. Радиосвязь не использовать. При вынужденной посадке самолет сжечь!

          Летели четко выдерживая строй. На высоте температура в кабинах опустилась до тридцати двух градусов. Сильный мороз, усугублённый  Балтийской сыростью, пронизывал членов экипажей боевых машин до костей. Унты и меховые комбинезоны не спасали.

          Но вот и долгожданная кромка берега. При левом развороте в районе Щетина прошли вблизи  немецкого аэродрома. При плохой видимости, ночью немцы обознались, решив, что летят свои, зажгли посадочные огни. Наши самолеты, не снижая высоты, прошли мимо, впереди была цель – Берлин.

          Столицу третьего рейха лётчики увидели издалека. Сначала на горизонте появилось светлое пятно. Оно с каждой минутой увеличивалось и росло, превращаясь в зарево на полнеба. Было около часа ночи. Берлин был как на ладони, освещённые улицы, свет в окнах домов, искрящиеся дуги трамваев - всё как в мирной жизни. Экипажи вышли на свои объекты, и бомбы ушли на вражеское логово. А стрелок-радист  Кротенко сбросил листовки, в которых были слова: «За свободную Германию! Долой Гитлера!»

          Путь домой был гораздо сложнее. Бомбардировщики, отбомбившись, уходили на север к морю. Проснулась Берлинская противовоздушная оборона: небо изрезали сто шестьдесят прожекторов, сотни зенитных пушек взорвали небо разрывами своих снарядов. В воздухе появились ночные истребители с зажженными фарами. Наши стрелки отбивались из всех бортовых пулеметов. И только над Балтикой истребители отстали…               

          Командующему авиацией Военно-морского флота  эта ночь запомнилась на всю жизнь. Мучительное ожидание сглаживалось тем, что  он мысленно был в воздухе, вместе с теми, кто сейчас в кабинах самолетов. Жаворонков чётко представлял себе склонившегося над картой флагманского штурмана Хохлова, уверенно держащегося за штурвал командира эскадрильи Ефремова, других знакомых лётчиков. Перед глазами, как бы, проплывали очертания прибрежной кромки Балтийского моря, огни населенных пунктов, беспечно светящиеся внизу.

          Взгляд Командующего то и дело устремлялся на часовые стрелки. По расчетному времени уже должен быть Берлин. Он представил себе полыхающее огнями ночное берлинское небо, бомбовые разрывы внизу, в самом логове фашистского фюрера... Вдруг на командный пункт прибежал радостно-взволнованный полковой радист, протянул Жаворонкову шифрованную радиотелеграмму от Преображенского. «Мое место — Берлин. Работу выполнил. Возвращаюсь», — прочитал на бланке и ощутил, как волна радости захлестнула сердце.

          - Молодец, Преображенский!.. Ну а как же остальные экипажи?.. 
               
          И вновь тягостное ожидание... Он посмотрел на часы, стрелки показывали три часа пятьдесят минут. Вдруг  за спиной кто-то закричал:

          - Идут!

          И действительно в воздухе уже различимо слышался нарастающий шум моторов. А через некоторое время, из  утренней, туманной дымки по одному стали выныривать самолеты, которые без дополнительных маневров прямо заходили на посадку.

          - Первый, второй, третий, - считал Жаворонков, - пятый… девятый… двенадцатый, - облегченно выдохнул он и вытер пот со лба. Это была удача. Все самолеты, отбомбившись, вернулись на родной аэродром…

          Нарком ВМФ  адмирал Кузнецов стоял у столика с телефонами и держал в руках трубку аппарата кремлевской связи. Вдруг в полной тишине услышал чуть приглушенный, с некоторым кавказским акцентом голос Сталина,  от которого нарком даже вздрогнул, - Слушаю Вас товарищ Кузнецов.

          - Товарищ Сталин, В соответствии с решением Ставки, и Вашими указаниями, сегодня ночью, самолетами авиации Балтийского флота проведена бомбардировка Берлина. В операции участвовало двенадцать бомбардировщиков. Все вернулись на свой аэродром.   

          - Этот факт имеет историческое значение! – после небольшой паузы сказал Сталин, - Раз начали - будем продолжать!

          А в Германии, утром после бомбардировки немецкие радиостанции и газеты оповестили свою страну и весь мир  о  том,  что:  «В  ночь  с  седьмого  на восьмое августа, крупные силы английской авиации в количестве до ста пятидесяти самолетов пытались бомбить Берлин. Действиями истребителей и огнем зенитной артиллерии основные силы авиации противника рассеяны. Из тринадцати прорвавшихся к городу самолетов девять сбито».

          Ошеломленные англичане в ответ на эту информацию заявили, что в ночь на восьмое августа из-за неблагоприятных условий погоды ни один английский самолет в воздух не поднимался.

          Все расставила по своим местам газета «Правда», сообщившая:  «В ночь с седьмого на восьмое августа группа советских самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина. В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы. Все наши самолеты вернулись на свои базы без потерь»…


          …День восьмого августа с самого утра был наполнен радостными событиями, которые следовали одно за другим. Утром, когда после бессонной ночи ожидания возвращения экипажей с задания  и общения с вернувшимися летчиками, Жаворонков радостный и счастливый прилег, не раздеваясь, отдохнуть,  он сквозь дремоту услышал голос начальника береговой обороны генерала Елисеева:

          - Поднимай командующего, - громко говорил он майору Бокову, бессменному порученцу генерала,  - у меня важные новости для него.
Жаворонков  поднялся и, встретив гостя на пороге кабинета, спросил:

          -Что шумите, Алексей Борисович, Что случилось?

          - Случилось Семен Федорович, - отодвигая в сторону Бокова, стоящего на пути, проговорил Елисеев. Примите и наши сухопутные поздравления.

          - Спасибо, дорогой мой, но надеюсь, вы меня подняли не только для того, чтобы поздравить? – пошутил Жаворонков, пожимая руку генерала.

          - Да, конечно, нет, я бы дождался Вашего пробуждения, но сейчас ждать не смог, уж простите мою невыдержанность, -  проговорил Елисеев, протягивая Жаворонкову листок бумаги. Он стоял высокий стройный, на усталом лице  резко выделялась клинообразная бородка. Все его лицо светилось какой-то особенной радостью. В руках он держал правительственную телеграмму от Верховного Главнокомандующего, в которой тот поздравлял летчиков Краснознаменной Балтики со славной победой.

          Весть о телеграмме молнией разнеслась по всему острову. Она вызвала в авиационной группе шквал ликования. Командующий авиацией ВМФ генерал Жаворонков приказал приготовить для всего личного состава праздничный обед, на котором зачитал телеграмму и под крики «Ура!»,  от себя лично, вручил летчикам, непонятно откуда добытый майором Боковым ящик коньяку.  И хотя всем досталась чисто символическая доза, жест командующего был понят и одобрен всеми ...





                Пополнение

          В этот же день хорошее настроение Командующего было улучшено ещё одной приятной новостью. Приказом Сталина,  для налетов на Берлин, из состава  дальней  бомбардировочной  авиации  Военно-Воздушных Сил Красной Армии, в его распоряжение, было выделено еще две эскадрильи самолетов…

          А вечером, особая авиационная группа продолжила свою боевую работу. Двенадцать бомбардировщиков вновь взяли курс на Берлин. С этого дня ночные бомбёжки столицы третьего рейха становились регулярными…

          Спустя несколько дней прибыло, с нетерпением ожидаемое, усиление из числа армейских авиаторов, - группа в пять самолетов майора Щелкунова Василия Ивановича и группа в семь самолетов капитана Тихонова Василия Гавриловича. Приняв прибывших под свое командование, подполковник Преображенский организовал обучение экипажей. Он обязал своих флагманских специалистов, ввести в строй новичков, научить их всему, что постигли сами в дальних ночных полетах.

          Флагманский штурман Хохлов, собрал около себя всех штурманов полка.

          -  Для начала  давайте познакомимся с теми, кто прибыл к нам для усиления.

          Он стал называть фамилии прибывших, офицеры вставали и докладывали о том, что окончили, где летали, что бомбили. Несмотря на молодость, самому старшему было двадцать четыре года, все имели определённый боевой опыт. На профессиональные вопросы отвечали грамотно, со знанием дела.

          - Ну, вот и познакомились, хотя, подождите, прежде, чем приступить к непосредственной подготовке к полетам с выполнением задания государственной важности, хочу задать вопрос, у меня была информация, что к нам прибыл штурман по фамилии Пушкин, но, на самом деле такой фамилии в списках нет, не могу понять, как это могло произойти?..

          - Ой, папа! – вскрикнула Галина и все сидящие за столом повернулись к ней. По её щекам катились крупные слёзы, которые она не замечала.

          - Это моего папу все звали Пушкиным ещё с авиационного училища.

          - А он был в этой группе? – спросил Сергей.

          - Да, он участвовал в бомбардировках Берлина.

          - Вот уж действительно чудеса, - проговорил Николай. – Мне приходилось встречаться с людьми по следам тех или иных исторических событий, но, чтобы вот так, случайно, это точно всё происки Чегета.

          - Да, закатил нам Григорий интригу, ничего не скажешь, - проговорил Валера. – Вот теперь всё стало на свои места.

          Я посмотрел на Галю, которая потихоньку приходила в себя, глотая воду из стакана, предусмотрительно поданного ей Леной.

          - Продолжайте, если можно, я постараюсь держать себя в руках и не буду вам мешать, - проговорила она и уже, обращаясь ко мне, добавила. – Ты диктофон включил?

          - Ну, естественно, - ответил я. – Ведь именно из-за него я тебя сюда и пригласил.

          - Ты проверь, а то опять что-нибудь не сработает, болтун.
Все дружно рассмеялись.

          - Коли так, ежели слушатели не возражают, а дамы даже просят, я продолжу, - несколько театрально  начал продолжение Николай. – Так на чём мы остановились? Ну, да, где же Пушкин? – спросил Хохлов вновь прибывших.

          Молодые штурманы сдержано засмеялись и все как один повернулись в сторону младшего лейтенанта, который сидел слева от Хохлова и внимательно слушал начальника. Услышав последнюю фразу и  увидев, что стал предметом всеобщего внимания, он густо покраснел и, поднявшись, произнёс;

          -  Младший лейтенант Сорокин.

          -  Это я уже слышал, сказал флаг-штурман, а причем здесь Пушкин? – От заданного вопроса молодой офицер смутился еще больше.

          - Все просто, товарищ капитан, у меня имя и отчество Александр Сергеевич, как у Пушкина, поэтому меня с училища называют Пушкиным.

          Хохлов внимательно посмотрел на стоявшего перед ним лейтенанта. Тот был небольшого роста, черные вьющиеся волосы выбивались из-под пилотки. Ладно сидевшая гимнастерка, подчеркивала стройное тренированное тело. На симпатичном лице выделялись крупные, живые глаза. Всем своим видом он располагал к себе. В его облике было нечто такое,  что действительно,  делало его,  чем-то похожим на  знаменитого поэта.  А смущение придавало всему его облику определенный шарм. 
   
          - Ну, что же, теперь стало ясно. А если вы, товарищ Сорокин, будете так же хорошо бомбить врага, как Пушкин писал стихи, то назвали вас Александром Сергеевичем  не зря. Садитесь. Начнем работать.

          В конце занятий руководитель сказал:

          - Очень рекомендую  каждому самостоятельно пройтись по всему маршруту. При возникновении вопросов обращайтесь без стеснения. И последнее. Обращаю внимание на экипировку. В полёт идти в зимнем меховом обмундировании, включая унты. Всё, свободны.

          Вдруг раздался голос, как всегда   не выдержанного остряка,  Женьки Самохвалова, который спросил:

          - Товарищ капитан, вы ничего не перепутали, ведь на дворе начало августа? – на что получил резкий ответ Хохлова:

          - Август для романтиков на Рижском взморье, а для нас, на высоте семь тысяч метров суровая зима. И давайте без комментариев выполнять получаемые указания, это будет залогом успешного выполнения боевой задачи. Всё, это не обсуждается…

          Наконец-то настал день, когда началась совместная боевая работа морских и армейских  летчиков, на этот раз вылетающих на задание смешанной группой.    
               
          Над аэродромом стоит гул запускаемых моторов, которые натужно ревут, выдавая всю мощь, на которую были способны. Вот и полоса. Старт, разбег, до конца взлётки всего несколько десятков метров, а колеса все еще на грунте. Три подвешенные авиабомбы весом по двести пятьдесят килограмм каждая, тяжким грузом тянут вниз, не давая крылатой машине оторваться от земли. 
Каждый,  кто сидел в машине, невольно про себя повторял,

          - Господи, помоги! Дай взлететь!

          В этот миг они забыли, что являются коммунистами и комсомольцами и обращались к тому, в кого просыпается вера, в самые трудные и безвыходные жизненные ситуации. Члены экипажей понимали, что не взлететь нельзя. За понятием не взлететь была катастрофа и практически гибель. Они знали, что подобное на этом аэродроме уже случалось.

          Молодой штурман Александр Сорокин сидел в штурманской кабине  и,  глядя на приборы, докладывал командиру экипажа по СПУ:

          -  До конца полосы сто метров,..  пятьдесят метров,…

          - Знаю Саша, - сквозь зубы процедил командир. – Поехали! -  и что есть силы, потянул штурвал на себя.

          Самолет приподнял нос, пробежал ещё несколько метров на задних шасси и тяжело оторвался от земли.

          -  Ну, слава богу, главное сделано, теперь будет полегче, - выдохнул командир, направляя самолет на набор высоты и выводя его к месту боевого построения группы.

          Моторы натужно ревели, выводя машину на нужный эшелон. Внизу, под крылом пенились по-осеннему темные, несмотря на август месяц, волны Балтики. Их белые гребешки с высоты казались такими легкими и невинными, что хотелось прикоснуться к ним руками. Но лётчикам было не до романтики. Шла напряженная боевая работа. Каждый член экипажа делал свое дело. Вошли в зону облаков, под которыми скрылись волны. Облачность становилась всё плотнее. Уже не стало видно других самолётов идущих в одном строю. Сорокин внимательно смотрел на карту, сверяя курс, учитывал скорость полета, скорость ветра определял местонахождение самолёта. Изредка давал командиру поправки на курс и скорость.

          Вот и началась материковая часть полета. Облачность стала менее плотной. Кое-где в её разрывах проглядывала земля.  И то, что появилась возможность сориентироваться по местности, с лихвой перекрывалось опасностью обнаружения летящих машин в ночном небе. Когда вышли из облаков, командир уточнил местонахождение и, обнаружив, что самолет от группы не оторвался, идет по курсу правильно, выдерживая временной график полета, сказал:

          - Ай  да  Пушкин,  ай  да  сукин сын!   По прилету сто грамм с меня.
Все рассмеялись, а штурман, улыбнувшись похвале командира, ответил:

          -  Да я не пью товарищ командир.

          -  Ты это серьезно? – спросил командир, - С первого дня воюешь и не пьешь?  Тогда ты вдвойне молодец.

          Они прошли Штеттин, ничего не нарушало спокойствия полёта. Скоро Берлин. Александр внимательно всматривался  в ночное небо, стараясь разглядеть огни большого города, ведь они по рассказам флаг-штурмана были видны издалека.  Но сейчас вокруг царила мгла. По всей вероятности, немцы, после первых бомбардировок, стали заниматься светомаскировкой, ведь по штурманским расчетам город уже должен быть виден.

          - Саша, ведущий дал сигнал, выводи на боевой курс.

          Александр приложил к точке нахождения самолета на карте транспортир и сказал:

          - Курс сто тридцать, идем со снижением, до цели  десять минут.

          - Ну, смотри «Сусанин», куда привел, кого бомбим все в твоих руках. Работай внимательно, чем лучше сработаешь, тем точнее поразим цель.

          Вдруг, как только самолеты легли на боевой курс, небо как будто взорвалось светом. С земли ударили столбы прожекторов, которых становилось все больше и больше. Они шарили по небу, разыскивая наши бомбадировщики.

          Но всего этого Сорокин уже не видел. Он выходил на цель. Еще с курсантской скамьи он знал, что это и есть момент истины, когда  только от него, штурмана  зависит результат полета. Александр мельком взглянул в прицел бомбометания, но цель была не видна, взглянул на курс, стрелка четко стояла на сто тридцать градусов, да он и не сомневался в этом. Взял в руки секундомер, стал считать:

          - Десять, девять, восемь,… три, два, один,… первая пошла, - крикнул он и нажал кнопку сброса.

          Машину подбросило вверх, а он продолжал считать:

          -  Три, два, один,… вторая пошла, - вновь нажатая кнопка
отправила вторую бомбу в цель…

          - Три, два, один,… третья пошла.

          Самолет, как живое существо облегченно запел моторами и с набором высоты пошел на разворот, чтобы лечь  на обратный курс. И только сейчас, с удивлением для себя,  штурман обнаружил, что небо перед ним испещрено прожекторными лучами. В процессе боевой работы он не замечал всего, что творилось вокруг и поэтому, внезапно увиденная и осознанная картина ошеломила его.

          Неба не было. Окружающий их непроницаемый мрак разрывали смертельные нити огненной паутины. Это лучи вражеских прожекторов вспарывали ночной небосвод. Они метались из стороны в сторону, отыскивая наши самолеты, и не дай бог зацепить любую из этих нитей. В ослепительно-ярких, синевато-фиолетовых лучах на чернильно-чёрном фоне вспыхивали белоснежные купола разрывов зенитных снарядов.
Позади, внизу, в кромешной тьме, яркими очагами пламенели  последствия бомбардировки. А вокруг и впереди черная мгла, рассеченная прожекторными лучами, пугающая своей непредсказуемостью.

          Вдруг впереди, слева он увидел, как в луч прожектора попал наш «Ил-4». Было видно, как он маневром стремится выскочить из проклятого луча, но тот цепко держал свою жертву, к нему  подключались все новые и новые пучки света. Бомбардировщик оказался в центре  смертельных линий. Казалось, что всё стреляющее с земли, направило жерла своих орудий в сторону этого, мечущегося в прожекторных лучах, советского самолёта.

          Лучи прожекторов вокруг него стали молочно-белыми от разрывов зенитных снарядов. Но вот среди этой белизны показался черный след, который с каждой секундой становился все гуще. Это было попадание. Сбитая машина падала сопровождаемая смертельными лучами, продолжая гореть. Все понимали, вариантов на спасение экипажу нет, под крылом глубокий вражеский тыл.

          -  Командир, кто это? – спросил каким-то не своим голосом Александр.

          - Это, если не ошибаюсь, Резников… - тихо проговорил командир.

          - О Боже! – вырвалось у штурмана, - Там же Мишка Скворцов.  Этого не может быть. Мы вместе учились в училище и служили в Гатчинском полку, как же так?

          -   Мы им ничем не поможем, - жестким голосом сказал командир. - Давайте не расслабляться, а то пойдем вслед за ними.

          Суровые законы войны не подвластны человеческим чувствам и эмоциям. Война принимала свои очередные жертвы. Это была потеря близкого человека, которая произошла на Сашиных глазах. За месяц войны, конечно, были случаи не возвращения товарищей с боевого задания, но здесь, в центре этого падающего, ярко пылающего в ночном небе факела, горел  его  однокашник,  друг  по  училищу  Мишка Скворцов, которому он ничем не мог помочь. Эта неспособность прийти на помощь,  острой занозой засела в мозгу. Мысли о друге не отпускали его. Даже выполнение штурманских обязанностей отошло куда-то на второй план. Рукавом реглана он вытер лицо, размазывая по нему то ли пот, то ли слёзы, да это, собственно, и не волновало его.

          Командир экипажа был опытным пилотом и понимал, что творится на душе у молодого штурмана, у которого на глазах погиб друг и для отвлечения его от тяжелых мыслей, вслух заметил: 

          - Ну, все.  Прожектора прошли, Саша, где мы?

          Александр, вздрогнул от голоса командира в наушниках, огляделся и с удивлением для себя обнаружил, что прожекторов действительно нет, зенитных разрывов тоже не наблюдается. Посмотрел на карту и сказал:

          -   Прошли зону ПВО Берлина, через двадцать пять минут полета Балтийское море…

          Он выполнял свою работу на автомате. Проверял скорость, сверял курс,  старался загрузить себя работой, но это мало помогало. Он вдруг почувствовал, что начинает  мерзнуть спина.

          - Вот удивительно, - подумал он. - Во время боевой работы пот застилал глаза, а сейчас холодно. А ведь смеялись когда получили приказ надеть в полет меховые регланы и унты.

         Полет продолжался. Ничто не нарушало размеренного его течения. Только смертельная усталость навалилась на плечи членов экипажа, да стрелки приборов подрагивали на приборных панелях. Особенно волновала всех сейчас стрелка топливомера, которая, казалось, с не естественной быстротой приближалась к нулю. Встречный  юго-западный  ветер при полёте на Берлин заставил несколько перебрать топлива. Впереди, на востоке появилась светлая полоска, приближался рассвет…
Аэродром жил своей обычной жизнью. Несмотря на предрассветный час, висевшую в воздухе мертвую тишину, безлюдность на стоянках, да и отсутствие самих самолетов, в воздухе ощущалась какое-то напряженное ожидание.

          Командир полка, подполковник Преображенский ходил по помещению, где размещалось хозяйство руководителя полетов. Молча курил и лишь изредка бросал вопросительные взгляды на руководителя полетов, который в ответ только отрицательно качал головой.  Самолеты впервые ушли на бомбардировку фашистской столицы без него. Ведущим в группе полетел его заместитель, опытный пилот, уже летавший на Берлин.  Прошло уже восемь минут, как вышло расчетное время  возвращения, а их нет. Самое страшное – неизвестность. Лучше самому слетать десять раз, чем один раз ждать возвращения своих товарищей. Выполнение задания проходило в режиме радиомолчания, поэтому неизвестность была полная.

          Вдруг, связист, сидевший  за радиостанцией, выкрикнул:

          - Товарищ командир!  Ведущий на связи, - и включил громкую связь. В динамике сквозь треск эфира прозвучало:

          - «База», я «второй», возвращаемся, подходим к аэродрому. Топливо на нуле. Все садимся напрямую. Держите наготове тягачи, могут быть самолеты, которым не хватит топлива до рулежки. Все, руководи. Захожу на посадку.

          И аэродромная жизнь  закипела. Руководитель полетов стал отдавать распоряжения.  Включились огни ВПП, прожектора подсветили полосу со стороны захода на посадку, а в воздухе уже слышался нарастающий c каждой минутой рев моторов тяжелых машин. Техники и механики выскакивали  на этот звук из эскадрильских землянок и, разбегаясь по своим стоянкам, поглядывали в сторону старта, пытаясь узнать в приземляющихся машинах, свою …   

         - Это про нас, сказал командир экипажа,  услышав в наушниках сообщение ведущего о топливе и, убирая газ,  плавно стал отжимать  штурвал от себя. Стрелка топливомера уверенно лежала на нуле.

          - Саша сколько до полосы? - Спросил он штурмана.

          - Три минуты командир, «второй» приземлился, дотянем.

          - Хорошо бы, -  заметил командир и услышал, как чихнул правый двигатель.

          - Садимся с планированием. Экипажу быть готовым к жесткой посадке. Всё, с богом. Вот и полоса, главное дотянуть до нее…               

          - Ну, спасибо  родная, - сказал командир, погладив штурвал, когда колеса коснулись земли. И в это время работавшие с перебоями двигатели, высосав последние капли топлива, заглохли. Самолет бежал по инерции с вращающимися винтами, которые уже не влекли самолёт вперёд, а вращались от набегающего потока воздуха. И, когда он уже готов был остановиться, командир свернул с полосы, чтобы дать возможность  приземляться тем, кто заходил на посадку после него…

          А в это время из кабины головного самолета, который приземлился первым, выбрался ведущий пилот группы, прошёл по крылу, спрыгнул на землю и надел вместо снятого шлемофона поданную механиком фуражку. Увидев подъехавшую командирскую «эмку» и вылезающего из неё командира полка, поспешил к нему навстречу.  Приложив руку к козырьку фуражки, попытался доложить, но был  остановлен.

          - Подожди официальности потом. Расскажи, как слетали.

          - В целом задание выполнено. Можно? – Спросил он, достав из кармана портсигар.

          Командир кивнул, и взял из раскрытого портсигара предложенную пилотом беломорину. Закурив, они отошли от самолета. Наблюдая за посадкой группы, Преображенский стал слушать рассказ своего заместителя, который был ведущим в группе бомбардировщиков  о выполнении задания и о гибели экипажа капитана Решетникова…

          - Да жалко ребят, - сказал командир. – Немцы проснулись. С каждым полётом ПВО всё активнее. Теперь фашисты будут серьёзно охотиться за нами. Но вариантов нет, бомбить гадов надо, - закончил он и со злостью растоптал окурок…

          Заглохли моторы, и мирная, звенящая тишина установилась вокруг! До построения ещё было время и Сорокин, вместе с другими членами экипажа лежал в траве, подстелив под себя меховой реглан. В полёте были минуты, когда казалось, что бороться со сном, нет никаких сил. А сейчас, есть несколько минут, вот стоит закрыть глаза, и он провалится в это блаженное так ожидаемое небытиё, но глаза почему-то смотрели в темноту, ничего не замечая вокруг. Перед ними, как на экране кинематографа с замедленной съёмкой, проходили картины полёта, бомбёжка Берлина, падающий самолёт, в котором горел Мишка.

          Саша закрыл глаза, и на него нахлынули знакомые до боли детские воспоминания: раннее утро на берегу небыстрой речушки, заросшей по затенённым берегам осокой и неброскими, но крепкими вётлами. Он сидит на утренней зорьке с удочкой в руках, а на кукане, в воде плещутся пойманные пескарики и окуньки.  Его уносила тёплая волна воспоминаний, связавшая его, вчерашнего беззаботного мальчишку и сегодняшнего младшего лейтенанта, штурмана грозной    крылатой    машины   с    тем,    казалось, нереальным временем, которое ушло безвозвратно…
 




                «У Фариды»

          Рассказчик замолчал, достал носовой платок и вытер пот со лба. Вокруг, как ни странно для этого заведения, стояла тишина. На плазменной панели по занесённым снегом горам беззвучно порхали лыжники-экстремалы, посетители за соседними столами, прислушиваясь к рассказу, тоже примолкли.

          - Интересная история, - задумчиво проговорил Валера. А посмотрите кто герои? Ведь пацаны совсем. Двадцать-двадцать два, а они летят, бомбят Берлин, и о них говорит весь мир. Вот это было время, вот это были герои!

          Помолчали. Выдержав паузу, я мягко и не назойливо, стараясь не нарушить ту атмосферу, которая была создана рассказом историка, проговорил, обратившись к рассказчику:

          - Коля, а что потом? Ведь Моонзунд, вместе с островом Эзель вскоре захватили немцы.

          - Да эта операция вскоре закончилась, а последующая за ней героическая оборона  Моонзунда вошла в историю войны, как один из славных её эпизодов.

          - Расскажи, ведь многие этого не знают, - попросила Лена.

          - Хорошо, слушайте, - Николай не торопясь продолжал своё повествование.





                Прощай Эзель

          - Прошёл август, наступил сентябрь. Бомбардировки Берлина продолжались. К этому времени, остров Эзель, как и весь Моонзундский архипелаг, был полностью блокирован немцами, и, хотя, продолжал оставаться стартом для нанесения бомбовых ударов по столице Германии, над ним нависла реальная угроза сдачи  врагу.
Гитлеровское руководство прилагало все силы к тому, чтобы разыскать аэродромы, откуда на Берлин взлетают наши самолёты. И вот, наконец, вражеской разведке это удалось. Шестого сентября с восходом солнца на аэродром Когул обрушилось огромное количество «юнкерсов», которые шли под прикрытием несметного числа «мессершмиттов». Организовав воздушную карусель, вражеские самолёты бомбили взлётную полосу и территорию вокруг неё. Группа сменяла группу, пикируя на окружавшие аэродром хутора, где были замаскированы наши самолёты.
Земля вставала дыбом.  Сплошной чёрный дым стелился над островом, закрывая плотной пеленой чёрной мглы всё до самого горизонта. Яркие  всполохи взрывов прорывались сквозь эту мглу протуберанцами огня. Казалось,  сама земля горела не выдерживая.

          - А что же с аэродромом, с самолётами, людьми, - взволнованно спросил Валера, которого захватил это рассказ.

          - Я сейчас скажу об этом, - кивнул головой Николай. - Бомбили весь день до заката солнца. Одни бомбардировщики, отбомбившись, уходили, другие приходили им на смену.

          Самолёты, армейских ВВС, прибывшие на усиление, вылетели несколько раньше и не попали под бомбёжку. Из торпедоносцев  осталось всего четыре машины, причём, одна из них стояла с погнутыми винтами, которые надо было выправлять.
Руководитель операции генерал-лейтенант авиации Жаворонков принял решение и отдал приказ об оставлении аэродрома Когул, и перелёте на «Большую землю».

          Расставаться с аэродромом, ставшим за месяц напряженной боевой работы родным домом, было очень тяжело.  Состав особой группы улетал  на другой аэродром,  унося в своих сердцах память об этом клочке земли, приютившей их на столь короткий срок. Они уносили с собой эту своеобразную, неприхотливую  красоту холодного  Балтийского моря, с его туманами и штормами, дождями и ветрами.
Три бомбардировщика тяжело выруливали на взлетную полосу. Они были до предела загружены людьми, среди которых были штабные работники, экипажи сожженных немцами бомбардировщиков и часть наиболее опытных авиаспециалистов.   

          Для перевозки людей в самолётах использовались каждая ниша, каждый уголок, в котором мог поместиться человек. Другого пути  возвращения на Большую землю уже не было, он был отрезан фашистами.

          Самолёты взлетели, сделали над аэродромом прощальный круг, и традиционно помахав крыльями, взяли курс на Юго-Восток. Военные судьбы улетевших, в дальнейшем сложились по-разному. Но все они продолжали свою боевую работу на различных фронтах Великой Отечественной войны, в которой они вышли победителями.
Несмотря, на все попытки разместить в улетающих самолётах побольше людей, не мало авиаторов пришлось оставить. Они вышли проводить улетающих. Глядя вслед взлетевшим самолётам, они махали руками, не в силах сдержать слёзы.

          Среди этих не попавших на борт людей было много младших специалистов инженерно-технической службы и почти весь батальон аэродромного обслуживания во главе с майором Георгиади. Из тех авиаторов, кто остался на острове, сформировали одну роту, вооружили ее пулеметами, и передали в распоряжение генерал-майора Елисеева. Геройски защищая Моонзундский архипелаг, все бойцы и командиры этой роты, до единого человека, погибли.

          Вот так закончилась эта славная страница в летописи той великой войны, в которой силой духа, силой воли, силой нечеловеческого напряжения всех участников операции  было блестяще проведена бомбардировка фашистского логова в Берлине.

          Николай вздохнул и вдруг, приподнимая рюмку, сказал:
 
          - Давайте ребята, почтим память этих героев-авиаторов. Царствие им небесное, как говорят у нас в православии.

          Все поднялись и молча, не чокаясь, выпили. Соседние столики их поддержали. Получилось непринуждённо, но всех очень впечатлило. В душе каждого возник какой-то мостик, который соединил сегодняшний двадцать первый век с тем, тяжелейшим для нашей страны временем.

          – Я всегда думал, что историк это нудная, бумажная профессия, - заметил Валера, доставая из пачки сигарету, а вот, поди, же ты, оказывается очень даже интересная.

          - Кроме того, - заметил Николай. – Без истории не бывает будущего. Вот посмотрите, как бы «демократы» не тянули нас за уши в капитализм, старательно умалчивая победы и достижения нашей страны, у них ничего не получилось.  Нас жёстко держат исторические корни, которые народ не хочет забывать, даже если они и «не всегда», и «не очень». А наши старики до сих пор живут понятиями социализма, а ведь прошло двадцать лет.

          - И сколько бы лет не прошло, они будут помнить те годы, как светлую и чистую полосу своей жизни, - поддержал друга Сергей.

          - А вот, кстати, о прежней жизни, которая называется жизнью при социализме, – я повернулся к Михлюкову. – Скажи, Валера, ведь ты продукт своего времени. Простой советский парень, как я понимаю из рабочей семьи, стал  лётчиком, элитным лётчиком. Такими,  как ты гордилась не только наша авиация, но и вся страна, - я, явно провоцировал Михлюкова на новый рассказ. - Как это произошло? Как ты стал тем, кем стал?

          - Всё очень просто, - сказал Валера. - Если вам это интересно, могу рассказать.

          - Да, Валера, расскажи, - сразу несколько голосов поддержали меня.

          - Ну, что же, слушайте дела минувших дней, - задумчиво произнёс он, и мысли перенесли его в далёкое прошлое…

          А за оконным стеклом продолжал сыпать снег. В камине вспыхнули, разгораясь, поленья, подброшенные заботливой рукой официантки Зухры. Горнолыжники, сидевшие в ресторане, поглядывая на экран плазменной панели, где лихие «фрирайдеры» по-прежнему выписывали свои пируэты, прислушивались к рассказам наших героев. Тихо звучала музыка, которая никому не мешала и была хорошим фоном для всего происходящего в зале. Друзья сидевшие за столом и слушавшие рассказчика притихли…





                Неосознанная мечта

          - В  детстве  и  юности  я  ничем  не  отличался  от  своих сверстников, начал свой рассказ Валера. - Учился в школе, был пионером, комсомольцем, но во всём этом была одна особенность. Она заключалась в том, что я жил в городе Тольятти. Это город, в котором во второй половине прошлого века были возведены Волжская ГЭС и гигантский по своим масштабам автозавод.   Рабочие ехали со всей страны. Кто по комсомольской путёвке, кто ссылался на поселение, кто оставался  там работать после отбытия срока заключения, но всё-таки в большинстве своём это были обычные советские люди, отбывающие свои срока, назначенные им народными судами.

          - Опять суды, - вздохнула Галина.

          - Да, дорогая Галя, опять, но это тоже часть нашей истории, - вздохнул рассказчик и продолжил свой рассказ. - Не миновала эта горькая чаша и нашу семью. Мой батя в шестнадцать лет от роду был осуждён за «шпионаж в пользу японской разведки». Как это всё произошло,  не знаю, он не только никогда не рассказывал, но вообще старался не вспоминать  об этом, знаю лишь одно, что он просто попал в план и был арестован по разнарядке.  Отсидев восемь лет, отец был реабилитирован и освобождён. Но эти годы для него не прошли даром. За время заключения он стал первоклассным специалистом, эдаким тольяттинским Левшой. Его очень ценили за мастерство. Он мог выполнить любую по сложности токарную, слесарную или фрезерную работу. Всё, что он делал, принималось с первого предъявления. Короче говоря, он был рабочим с большой буквы. В первое время в городе жилья, естественно, не хватало. Мы, как и многие, жили в бараках. Это те же коммунальные квартиры, только с удобствами на улице. В целом, жили дружно. Население этих бараков было специфическим, и не случайно моими друзьями были дети бывших воров, убийц, политически не благонадёжных. Главным нашим воспитателем в то время была улица, которая стала моими первыми университетами жизни. Поддерживая законы улицы, я, как и все мои друзья, участвовал в драках и разнообразных разборках, которых было великое множество.

          Тем не менее, как это ни странно, во мне сформировалось отрицательное отношение к спиртному и табаку.  В отличие от своих друзей я категорически принципиально не пил, не курил, и они меня за это уважали.  Я думаю, что моё поведение в то время было не чем иным, как  вызовом тому образу жизни, который считался нормальным в той среде. Даже сейчас, когда я приезжаю в родной город и встречаю тех с кем прошло детство, они по-прежнему относятся ко мне с большим уважением. А ведь судьба очень сильно разбросала всех нас,  кто-то всю жизнь по лагерям и тюрьмам, а кто-то и к станку, к кульману, за штурвал самолёта. - Валера отхлебнул пива, сделал паузу, что-то вспоминая, и продолжил:

          - Короче. Наступила весна 1970 года. Меня, ученика десятого класса, вызывают в райвоенкомат. В коридоре очередища. Нам к очередям не привыкать. Спокойно становлюсь в хвост и жду. И вот я перед комиссией. Представьте себе кабинет, в котором сидят молодые девчонки и заполняют карты призывника. Можете себе представить, что чувствовал  перед ними я, семнадцатилетний пацан, раздетый догола, вынужденный демонстрировать возможности своего организма. Конечно это был шок. Но, тем не менее,  моё здоровье оказалось без ограничений. По его состоянию я мог служить хоть у чёрта в аду. Дальше нас разбили на группы. Голос майора, в группу которого попал я, вывел меня из оцепенения:

          - Десант, морфлот, авиация? Где хочешь служить? - В его интонации явно сквозила издёвка. Тогда допризывники выбирали именно эти виды и рода вооружённых сил.  Я не успел сориентироваться, но вдруг, в моей памяти внезапно появилась приборная доска «кукурузника», совершившего вынужденную посадку на колхозном поле. И неожиданно для себя я выдохнул, - хочу быть лётчиком.

          - Это хорошее решение, молодец, - майор внимательно просмотрел мою медицинскую карту и решение медкомиссии. – Да, по первой комиссии ты проходишь. Давай я запишу тебя кандидатом в лётное училище, не возражаешь?

          - Нет, буду только рад.

          - Вот и отлично, иди домой и жди повестку из военкомата, тебя вызовут.

          И побежали дни ожидания. Прошёл месяц, наконец-то повестка у меня в руках и я на крыльях полетел в военкомат. Мысленно я представлял себя уже лётчиком. Не зная каким, не зная чего, но лётчиком. Первый удар, который зародил во мне зерно сомнения, нанёс этот визит в военкомат. То, что я там увидел, поколебало мою благородную решимость.

          Представьте себе громадный зал, свободных мест нет, и все, что меня и удивило, и расстроило, хотят быть летчиками. Я весь месяц, по своей наивности думал, что я один такой, любитель авиации, других претендентов нет, а тут… Начинают объявлять: Качинское училище - лес рук. Нет, думаю, для меня это круто, желающих много, значит большой конкурс, Барнаульское училище бомбардировочная авиация, опять лес рук, этот вес я тоже пропускаю. И так продолжалось довольно долго. Вдруг слышу Армавирское  высшее военное училище летчиков войск ПВО. Три руки, шансов для поступления побольше,  поднимаю четвертым.

          Меня, в соответствии с моим желанием, включили в список и мы стали ждать отправки. Ожидание обескураживает. Уже сданы выпускные экзамены в школе,  кандидаты в другие училища уехали поступать. Наконец в августе, как снег на голову, получаем команду: «Прибыть в Армавир»! Я уже и сам не знаю: радоваться мне или печалиться. Понимаю, что шансов для поступления мизер, но ехать надо.

          Палаточный городок поступающих в училище поразил своими масштабами. Двухъярусные койки абитуриентов, размещённые в огромных палатках, совершенно не вязались с нашими представлениями о том, как должны жить будущие лётчики. Абитуриентов оказалось пять тысяч человек, а приём шел с мая месяца. Одни успешно сдавали экзамены, их зачисляли, другие получали двойки и их отправляли домой, но в основном              «резали» на медкомиссии, которая была не просто строгой,  а варварской.

          Слухов по лагерю ходило много. Но главным было то, что осталось всего шестьдесят мест, и то для запасных, которые принимаются для того, чтобы, заменить отчисленных по неуспеваемости, дисциплине, и лётной профнепригодности.
Итак, медкомиссия. В моей карточке приятно радует глаз слово «годен», которое вновь появляется после каждого пройденного мною специалиста. Ребят беспощадно режут налево и направо. Каким-то чудом прохожу врачей одного за другим. Камень преткновения - «ухо, горло, нос». Нахально вхожу в кабинет:  слух - в норме, горло - в норме, и вдруг вопрос:

          - Молодой человек, а что у вас с носом?

          - Нос, как нос, ну немного перегородка искривлена - это мне известно, облмедкомиссия посчитала меня годным.

          - Для того, чтобы пройти комиссию в училище нужно делать операцию. Вот сделаете, и через год приезжайте.

          - Я не могу ждать год, эта сломанная перегородка совершенно не мешает мне жить, - возмутился я.

          - Ничем не могу помочь, - ответил отоларинголог и взялся за ручку. Я понял, что он сейчас напишет «не годен», и мне уже никто не поможет.
Я нахально вырвал свой листок из-под пера врача и, не обращая внимания на его возмущение, направился к председателю медицинской  комиссии.

          - Разрешите обратиться? Товарищ полковник, я очень хочу быть лётчиком, вот моя медицинская карточка.

          - Ну что же, я не против, - рассматривая заключения врачей, проговорил доктор.

          - Меня не пропускает лор-врач, говорит, нужна операция на носу, но меня же пропустила областная комиссия.

          - На ваше счастье я тоже лор-врач, давайте я вас посмотрю.

          Тридцать секунд небольшой пытки и окончательный диагноз:

          - Ну, что же, молодой человек, особых отклонений в вашем здоровье не вижу, искривление перегородки действительно есть, но оно не помешает вам постигать науку пилотирования летательных аппаратов. Удачи!

          Он взял ручку и вывел заветное слово – «годен». Так я прошёл самую жёсткую в моей жизни медкомиссию. Более того это была моя первая победа, которая породила во мне уверенность, в том, что в этой жизни, при желании, можно добиться даже невозможного.

          Экзамены – это коррида! Математику я сдал нормально, сочинение, слава богу, тоже написал, но дальше был психоотбор. Что это такое никто не знал, но даже сейчас, спустя много лет я не могу без содрогания вспоминать эти тесты. Пережить это - значит запомнить на всю жизнь.

          Нашу группу, которая насчитывала около тридцати человек,  посадили в аудитории, перед каждым лежит листок с тестом. Верхняя строчка крупно, потом все мельче и мельче. Преподаватель говорит:

          -  Вам нужно зачеркнуть в тексте букву «А» и подчеркнуть букву «О». Поняли меня? Приступайте.

          Приступили с удивлением, вроде бы не сложно. Вдруг включается магнитофон, который  говорит:

          -  «А» зачеркнуть, «О» подчеркнуть, - небольшая пауза. - «О» зачеркнуть, «А» подчеркнуть, - и т.д. И всё это для того, чтобы сбить тебя с толку.

          И так все громче и громче, не знаешь, куда спрятаться, состояние становится близким к помешательству. Напряжение достигает апогея, но, несмотря на это, нужно выполнять задание и выполнить его правильно.  Все закончили, листки сдали. Дали другие листки объявляют новую задачу, «О» зачеркнуть, «А» подчеркнуть.  Начали, и все повторяется сначала. При выполнении этого задания, нужно было, кроме всего прочего, побороть и тот стереотип, который уже как-то сформировался. В результате, когда мы сдавали листки, каждый из нас готов был совершить любой подвиг, включая и амбразуру дзота, который надо закрыть своим телом.

          Дальше был тренажер. На руку закрепили прибор для  измерения давления.  Четыре лампочки:  две красных  и  две  зеленых.   Если  загорается  зелёная - нажимай эту кнопку, если красная, - эту.  Сначала всё происходит  медленно, потом все быстрее. Внезапно лампочки начинают загораться по две в разных вариантах. После этого  кнопки необходимо нажимать наоборот, а потом начинают меняться интервалы времени включения лампочек. Они - то увеличиваются, то уменьшаются. Чувствую, что внимание раздваивается и мозг разваливается на тысячи частичек, которые нужно собрать в кулак усилием воли.

          Никогда в жизни я не чувствовал себя таким сильным и уверенным в себе, как в тот момент, когда  понял, что способен на такое. В конце проверки на тренажёре начинается самое интересное.  Показывается диаграмма со сломанной линией, и плавными закруглениями. Ты сидишь в кабине, перед тобой на лобовом стекле точка прицеливания, которая движется по экрану. Твоя задача - ручкой управления и педалями удержать точку на этой линии. Если выходишь за пределы зоны, получаешь неприятный удар током. Тест - просто  на координацию движения, ничего особенного. Сложность заключалась в том, что за ширмой сидел курсант, который  управлял этим самым током, и ему было до большого фонаря, как я прохожу эту кривую. Его задачей было выбить меня из колеи.

          И сейчас, спустя много лет, словосочетание «психоотбор» приводит меня в состояние человека, проснувшегося от внезапного треска будильника  в три часа утра.

          - Вот так я и стал курсантом Армавирского  высшего военного училища летчиков войск ПВО.

          - М-да, интересная история, - задумчиво проговорил Николай. – Вот, оказывается, как практически с улицы и прямо в лётчики. Ну, никогда бы не подумал.

          - А, что тебя смутило? - спросил Валера.

          - Да нет, не смутило, как-то неожиданно, такое колоритное детство, драки, разборки, хулиганьё вокруг, и нате вам, здрасте, на выходе элитный лётчик, гордость полка и так далее.

          - Это ты, Коля зря, - заметил я. – Вот в тех разборках, драках и ковались качества, которые нужны пилоту. Смелость, быстрота принятия решения, умение рисковать и брать на себя ответственность, когда это необходимо.

          - Вот, как ты завернул, - удивился Валера. – О таком подходе я никогда и не думал, а ведь в этом, что-то есть. Действительно, основная масса классных лётчиков выходила из тех, кто в детстве рос смелым и бесшабашным пацаном. Вон, Галкин отец, наверняка, не был паинькой в детстве.

          - Трудно сказать, - проговорила Галя. – Я мало знаю о его детс
тве. Могу только сказать, что оно было трудным. Большая крестьянская семья, в стране голод.  Отец, до штурманского училища,  учился в зоотехникуме, в который поступил потому, что там кормили, а ведь мечтал стать врачом. Был комсоргом, по призыву «Комсомолец – на самолёт!» пошёл в штурманское училище. Вот такая история.

          - Да, тридцатые - не семидесятые, время другое, люди другие, но воспитанные на одних и тех же идеалах, они одинаково достойно служили в авиации, выполняя свой долг перед Родиной.

          - А хотите, я вам расскажу историю, которая произошла с моим отцом после того, как он улетел с Эзеля? – спросила Галя, которая вспомнила какой-то эпизод из жизни отца. – Только этот эпизод не из лётной практики, а, скорее, относится к нашей семейной хронике.

          - Конечно, расскажи, это очень интересно, - заговорили в несколько голосов окружающие.

          - Ну, тогда слушайте, - проговорила Галина, прокашлялась и начала свой рассказ…





                Встреча на станции

          - После  бомбардировок Берлина отец попал на штурмовики и участвовал в битве под Москвой в составе Калининского фронта, - бодрым голосом начала Галина. - Так случилось, что после перехода наших войск в наступление, в начале января 1942 года, при выполнении одного из боевых заданий, его самолёт оказался подбитым. Они кое-как дотянули  до линии фронта и, пролетев над нашей территорией километров двадцать, плюхнулись на картофельное поле.

          Самолёт был в таком состоянии, что восстановлению не подлежал, но, к счастью, пилот и штурман не пострадали, они остались живы, и, более того, не получили ни единой царапины. Добравшись на перекладных до полка, они пошли на доклад к командиру, который был несказанно рад вернувшимся.

          - Вот Николай, - сказал он, выслушав доклад пилота. Говорю вам постоянно, оставляйте снаряды на обратный путь. Ведь «Мессер» тебя, как курёнка, взял, голыми руками, ты даже не огрызнулся. А он это почувствовал и влупил в тебя почти весь свой боезапас.

          - Да если бы весь, то мы бы здесь не стояли, - огрызнулся пилот. - Он задел только краем.

          - Согласен, манёвр ты совершил вовремя, но самолёта-то нет?

          - Самолёта нет, - грустно согласился с командиром пилот.

          - Ну, а поскольку вы всё равно остались безлошадными, то откомандировываетесь в тыл,  на авиационный завод, там получите новую машину и опять в бой.

          - Спасибо, товарищ майор, не волнуйтесь, ваше доверие оправдаем, - обрадовано в два голоса заверили командира лётчики. Ещё бы, такая удача, совершенно новый самолёт, это ведь совсем не то, что летать на латаных-перелатаных машинах.

          Наскоро собравшись и получив командировочные документы, они отправились на ближайшую железнодорожную станцию. Ни отец, ни его командир экипажа, не знали, что Ставкой было принято решение о выброске большого воздушного десанта под Вязьмой, и тем более не предполагали, что они вошли в состав тех, кто будет этот десант бросать. Так они оказались в товарном вагоне, переоборудованном для перевозки людей, и прицепленному к составу с железнодорожными платформами.  Этот состав, разгрузив у линии фронта новенькие «тридцатьчетвёрки», отправлялся в тыл за новой партией техники и личным составом.

          Было раннее утро или скорее поздняя ночь, когда отец  проснулся. Его разбудил скрежет колёс. Он понял, что поезд начал резкое торможение, по всем признакам состав приближался к станции. Стук колес на стыках звучал все реже. Папа открыл глаза, у буржуйки на колченогом табурете, за таким же колченогим столом сидел боец, который пытался писать кому-то письмо при тусклом свете коптилки. При этом он часто и старательно слюнявил химический карандаш, от которого все губы у него были сине-фиолетового оттенка.  Буржуйка светилась в полумраке вагона ярко красным пятном. По всему было видно, что угольных брикетов для  прожорливой буржуйки дневальный  не жалел.  Состав  дернулся,  и  с  немыслимым  шумом,  и грохотом остановился, чем разбудил всех, кто еще спал.
Соскочив с нар, отец  хлопнул смутившегося дневального по плечу:

          - Все обманываешь несчастных девушек? Помоги-ка мне лучше дверь открыть.

          Вдвоём откатили дверь теплушки. Ее открыли настолько, чтобы образовавшаяся щель смогла пропустить через себя человека. Отец выглянул наружу. Спрыгнув на землю, он огляделся. Мороз был таким крепким, что перехватило дыхание. Состав стоял на каком-то запасном пути, пропуская мимо себя эшелоны к линии фронта. Из других теплушек тоже выпрыгнули несколько человек, чтобы глотнуть свежего воздуха и размять ноги. Впереди по ходу поезда угадывалась станция. Отдельные бойцы,  кто с чайником, кто с котелком, побежали к ней, чтобы за время стоянки раздобыть кипятку.

          Станция, в целях соблюдения светомаскировки, была полностью затемнена. Лишь далеко впереди светилась одинокая лампочка, которая освещала место заправки паровозов водой. От нее вертикально вверх, до бесконечности, поднимался светящийся столб. Искрящиеся голубыми искрами замерзшие кристаллы влаги, превратившиеся от мороза в  микроскопические льдинки, преломляясь в электрическом свете, создавали иллюзию прожекторного луча.

          Это было красиво. Но отец не замечал этой красоты. Уходящий в небо столб света,  напомнил ему ночное Берлинское  небо, рассеченное  прожекторами, лихорадочно шарящим по нему в поисках советских бомбардировщиков, выполняющих задачу по бомбардировке фашистской столицы. Тогда, на его глазах в перекрестие этих прожекторов попал самолет, на котором штурманом летал его земляк и друг по училищу   Мишка   Скворцов.   Вражеские   зенитки подожгли тяжелую машину, которая ярким факелом рухнула на землю. Это была первая потеря близкого человека, которая произошла на его глазах, и он до сих пор не мог забыть того полета и тех, ставших ненавистными лучей  прожекторов.

          Проходящий эшелон дополнил  картину звуковым эффектом. В перестуке колес ему явно слышался собачий лай немецких зениток. Он тряхнул головой,   отгоняя наваждение. Проходящий эшелон пролетел мимо, подняв за собой тучу снега, которая с огромной скоростью понеслась вслед за ним. Стало тихо. Станционный громкоговоритель хрипло вызывал начальника станции к телеграфу.
Внезапно, рядом с собой, отец услышал, что к нему обращаются:

          - Товарищ лейтенант, -  стоянка не меньше двух часов, я сейчас сбегаю за кипятком, а потом приглашаю на горячий чай, обещаю сухари, а у вас может быть и шоколад найдётся. - Боец-дневальный, с которым он расстался всего минуту назад, явно намекал на принадлежность отца к авиации, где лётному составу выдавали шоколад.

          - Спасибо, я погуляю, пока стоим, а чайку попьём, когда тронемся, ведь делать будет нечего, да и на буржуйке твой кипяток не остынет.

          Дойдя до головного вагона и развернувшись в обратную сторону, папа увидел, что позади их состава, на параллельном пути остановился другой эшелон. В  предрассветных сумерках проглядывались вагоны-теплушки, из которых начали выпрыгивать люди.

          Вскоре пустынная до того платформа стала похожа на потревоженный муравейник. Подойдя поближе, он увидел, что хаотичное на первый взгляд движение имело какой-то порядок. Выпрыгнувшие на землю бойцы не просто куда-то бежали, а подчиняясь чьим-то командам, собирались в отдельные группы, строились и куда-то уходили.

          Отец, никогда, не был любопытным, никогда, не интересовался теми действиями, которые не касались его. Но здесь что-то удерживало и не просто удерживало,  а тянуло туда, к этим людям. Он подошел к месту выгрузки и пошел вдоль вагонов, всматриваясь в помятые, не выспавшиеся лица бойцов. Это были необстрелянные резервисты. Их выдавали, и возраст, и не уверенные движения, и  внешний вид, который явно указывал на то, что военная форма надета на случайных людей, не умеющих носить ее, и что случилось это совсем недавно.

          Вдруг внимание отца привлёк пожилой боец, неуклюже спрыгнувший на землю и явно, не понимая, что ему дальше делать, стоял и испугано оглядывался. Ёкнуло сердце. Что-то неуловимое, но до боли знакомое показалось ему в этом  красноармейце. «Неужели?»,  подумал он: «Этого не может быть!» Его мозг задавал вопросы, а ноги уже несли к этому бойцу.

          - Папа, - закричал он. – Папа, это ты?

          На крик обернулось несколько человек и среди них тот,  к которому он бежал. Да ошибки не было, это был его отец, мой дед  Сергей Митрофанович Сорокин. Они обнялись, по щекам обоих текли слёзы.

          - Папа, как же ты? Ведь твой год ещё не мобилизуют?

          - Вот так, сынок, оказывается, мобилизуют, - ответил мой дед, вытирая слёзы сына.

          - Сорокин, в чём дело? – спросил подошедший командир роты.

          - Да вот, товарищ капитан, сына встретил.

          - Сына? Ну, что же, значит повезло. Разрешаю уйти с последним взводом, это пятнадцать минут времени,  других вариантов нет, - и, повернувшись  к лётчику, закончил. – Извини, лейтенант, больше ничем помочь не могу.

          Командир роты отошёл, на ходу дал команду своему ординарцу немедленно собрать командиров взводов и, опустив голову, зашагал к головному вагону
Отец и сын стояли друг напротив друга, пожилой резервист и молодой, полный сил и энергии лётчик. Они о чем-то спрашивали друг друга, что-то отвечали, но всё это говорилось невпопад, главное было то, что они видели друг друга. А вот и последний взвод построился и готов двинуться в путь.

          - Пора идти, сынок, а то ведь не догоню, - проговорил, засуетившись, дед.

          - Папа, подожди, - сказал отец, ловким движением сбросил с себя меховой реглан, снял свитер и, оставшись в одной гимнастёрке, проговорил. – Снимай скорее шинель, надевай свитер.

          - Да, что ты, Саша, а как же ты?

          - Я, папа, нормально. Одевайся быстрее, а то, действительно, не догонишь, - говорил мой отец,  помогая деду утеплиться.

          - Сорокин, догоняй, - крикнул старшина роты, уходивший с последним взводом.

          Они крепко обнялись, отец через солдатскую шинель деда почувствовал, как вздрагивают его худые, костлявые плечи.

          - Успокойся, папа, не надо, - проговорил отец, с трудом сдерживая слёзы.
Он взял руки деда в свои, и подул на его пальцы, чтобы своим дыханием, хоть немного, согреть их. Вид этих не гнущихся, посиневших от холода, пальцев, которые давно не видели рукавиц, больно кольнул его в сердце. Отец достал из кармана кожаные меховые перчатки, сунул их за пазуху деду и сказал:

          - Всё, беги, сообщи свою полевую почту, я буду писать тебе.

          - Спасибо, сынок, - обернувшись на бегу, уже не сдерживая слёз, прокричал дед. – Обязательно напишу.

          Вот так они и расстались. Эта случайная встреча на железнодорожной станции стала последней в их жизни. Больше мой отец и мой дед уже не встречались.
К концу рассказа Галина несколько раз останавливалась, прикладывалась к стакану с водой, чтобы успокоиться и сдержать слёзы. Но, закончив своё повествование, она не выдержала, всхлипнула и расплакалась, прижав платок к глазам.

          Слушатели сидели опустив головы. Их поразил рассказ. Каждый из них по-своему переживал услышанное, Казалось бы, происходившие события были очень давно, но в то же время и очень близко, потому что рядом, за одним столом с ними, сидел человек, кого эти события напрямую касались.

          - Так, что же, дед погиб? – нарушил тишину Валера.

          - Да, в сорок четвёртом, при освобождении Венгрии.

          - Вот это история, - проговорил Сергей. – Готовый сценарий для фильма.

          - Или хороший сюжет для книги, - закончил мысль я.

          В зале было очень тихо,  замолкла музыка, которая до этого была прекрасным ненавязчивым фоном, даже звон посуды, ножей и вилок прекратился. И в этой тишине, внезапно прозвучал громкий голос, который заставил всех повернуться к барной стойке, откуда он раздавался:

          - Внимание, товарищи! – обратился к присутствующим бородатый человек в куртке спасателя. – В связи с опасностью схода лавины, прошу всех покинуть ресторан. Надеюсь, что десяти минут будет достаточно, чтобы рассчитаться и покинуть заведение. Советую расположиться в тех зданиях, которые конструктивно могут выдержать лавину, при её сходе.

          Все засуетились. Ругая снег, горы, МЧС и всё вокруг, стали рассчитываться и покидать ресторан. Наши друзья попробовали договориться с хозяйкой ресторана, чтобы остаться, но она  была категоричной:

          - Ничем не могу помочь, с МЧС спорить не буду, лишат лицензии. Приходите завтра, может быть, отменят лавиноопасность.

          На том и порешили. Назначили встречу назавтра, на десять, если погоды не будет, а если снег прекратится, и подъёмники начнут работать, то после катания и отдыха в семнадцать часов. Заказав на завтра столик с учётом двух вариантов, они распрощались и разошлись.