Про нелюбовь

 
Сжатый черновой вариант.

Уважаемый читатель! Если у тебя хватит сил прочесть, и у тебя по ходу возникнут соображения, что с этим можно сделать, буду премного благодарна, если ими со мной поделишься. Мои "цензоры" удалили многие ничего не значащие, но занятные эпизоды детства, мотивировав это тем, что они к делу (то бишь к основному конфликту) не имеют отношения. Я кричала в ответ, что пропал "аромат детства", необходимый мне по замыслу. А что думаешь ты? Сразу расскажу сюжет, чтобы тебе не мучиться. Это повествование о... проститутке, которая стала таковой оттого, что однажды её мать, не справившись с тяжёлым характером дочери, выгоняет её из дому. Что из этого получилось - моя задача рассказать. А подробную биографию этой молодой женщины я решила описать потому, что таких сюжетов ещё не было в литературе. Спешу оговориться, что это не о себе.
               
                ***               
 
Поезд ввозил её в привычный российский морок...
Миловидная и стройная девушка Тоня стояла у окна и никак не могла насмотреться на поля, малые пригородные домики, бегущие мельком кусты и деревья. Вот состав прошёл под бетонным мостом, начал сбавлять скорость. Как часто она бывала здесь, бегала девочкой по зелёным склонам.  Сколько раз стояла Тоня на этом мосту и мечтала, как поедет далеко-далеко… А теперь она уж издалёка - приехала обратно. За окном вовсю наступает и плавно разворачивается громада города. Стоя в тамбуре наизготовку, застёгнута на все пуговицы и в шапочке, Тоня зорко ловит его знакомые очертания.
Наконец поезд стал. И сейчас же засуетились люди. На стоянку в областном городе кем-то издевательски отмерено всего пять минут.  Спешат пассажиры догнать свой вагон, протиснуться внутрь, пробросить сумки, заняв места, и кончить поскорее эту канитель, разостлав постели. Провожающие им на ходу всё повторяют механически слова: «Напиши, как приедешь», «Береги себя!», «Не сердись на меня!», потом в окна им жестикулируют, рисуют знаки. Скоро разговоры стихнут, всё будет сказано… Поезд тронется. Так знакомы Тоне эти сцены: столько раз самой приходилось приезжать-уезжать. Продравшись сквозь толпу встречного потока, Тоня выбралась из вагона, извлекла из тамбура огромный чемодан на колёсах, высотой чуть не с неё саму. По перрону приближались две щуплые фигурки друзей, молодых супругов. Они, издали завидев, ускорили шаг, замахали ей руками.
Подбежали, стали обниматься. Парень поволок чемодан, чуть пыхтя от тяжести, а девушки шли впереди и щебетали. Тоня оглянулась на вокзал. Наверное, она его нигде, ни в каком городе мира, не забудет, это ультрасовременное строение: большая свеча в подсвечнике в виде двух распахнутых крыл. От вокзала можно сразу выйти  к большому проспекту, вдоль которого встают полукруглые монументальные здания советского наследия, напоминающие римский Колизей. Облагородивший их пластик смягчил изначальную казарменную суровость, но не стёр совсем сходства с античными образцами. Один из новых магазинов в подобном строении, словно извиняясь за перемены в облике титана, уважительно назван давним его прозвищем – «Колизей». Направо завернёшь  –  здесь царство хрущёвок, молодожёнок и общежитий. Некоторые здания будто в небрежности поставлены поперёк двора, а которые затиснуты и куда-то в угол. Вроде и по плану строилось, но что-то привольное, бесшабашное есть во всём. Коротенькие, хаотично расположенные улочки тускло освещены жёлтыми фонарями. «Прибежища изломанных судеб» - думала Тоня про этот район. Так звался трактир в одном старом французском фильме, который Тоня некогда случайно посмотрела по телевизору.
Тоне нужна именно эта территория.
Когда она вошла в свою комнату, поставила чемодан, огляделась, села и заплакала. Вот оно, одиночество в малогабаритной квартире.  Комната и прихожая – и на всём лежит печать пребывания прежних хозяев. Везде подтёки, всё обшарпанное. Кое-где от стен отошли обои. Такая тоска! Господи, как её сюда занесло.
Вспоминала, как хотелось ей когда-то иметь свой угол. Как тяжело  ей досталась квартира. Как по чужим углам моталась с сыном на руках. Единственное её богатство – эта молодожёнка. И вот теперь она никому не нужна. Столько страданий из-за неё было, хлопот. А сегодня в ней и жить некому. Вот когда вырастет сын, - мечтала она, - он получит эту жилплощадь. Она так и подумала о квартире, именно тем словом - «жилплощадь», которое так греет сердца русских людей. Он простит её, - продолжала мечтать, - и перестанет болеть её душа потому, что так перед ним виновата как мать. Переедет он к ней, и больше не расстанутся. Не может быть по-другому!
Но разве этого она хотела?
Вот она, почти та свобода, которая была ей нужна. Живёт, ни от кого не зависит. Всё равно почему-то не  радостно. Вместо того чтобы заниматься интересными делами, должна убирать и готовить. С утра думать, что приготовить на ужин…  Но что поделаешь, все так живут.  Отчего такая тоска? Откуда зависть к подругам, которых ждёт дома тёплый ужин, приготовленный мамой? 
Когда ты в квартире одна, можно кричать в полный голос, проклинать свою чёртову жизнь, где всё не как у людей, всё навыворот, и сколько лет  совершенно одна. Приехала – кто обрадовался по-настоящему? А сдохла бы там, за границей, - кто бы хватился? Всю жизнь копейки собирала, концы с концами сводила. Сейчас нарядов – полный чемодан. Каждую тряпочку, обувку выискивала на распродажах, деньги выкраивала,  недоедала.  Для чего и для кого?
Такой вот получился Колобок из детской сказки . И от мамы ушла, и от папы ушла, и от мужа с сыном ушла. И от православия, и от иеговистов. И страну свою невзлюбила.  И что будет дальше?
Тоня пролежала на диване не меньше часа. Потом встала. Пошла в ванную, долго мыла лицо холодной водой, приходила в себя. Желудок свело, но готовить еду было не на чем: в молодожёнках люди довольствуются ч/у, частичными удобствами, то бишь. А это значит, нет кухни. Нужно плитку купить в прихожую, но сейчас все бытовые магазины закрыты. Пойду-ка я чай пить к М-м, - решила Тоня. А по дороге она съест чебурек, который купит в остановочном павильоне.
Позвонила и ещё на площадке услышала смех и крики. «Молодцы, - подумала она, - так и надо жить». Не всё ходить с кислой миной, как у неё. И она улыбнулась.
- Молодец, наконец-то появилась! – шумно приветствовали её.
- Тоня, будешь чай пить? – спросила Рита. – Налить тебе?
- Похудела, - кричал ей Саша с другого конца стола, - правильно! Весь мир худеет, за ним и Россия. А я похудел? – шутливо спросил он.
- Что-то слишком, - хмуро ответила Тоня.
- А ты всё такая же. Только ещё и важная стала, смотри-ка. А я вот слышал, что француз, если его жена худеет и становится как бамбук, тут же готов её превозносить, как символ Франции,  Марианну.
- Не знаю. Француженки, вроде, и так не толстые.
- А я вот подумал. Так и должно быть. Женщина обязана жить для мужчины, для его прихоти. А то совсем позабыла сегодня, для чего на белый свет рождена. Эмансипация, мать её за ногу! Раньше женщина боготворила мужа,  беспрекословно подчинялась. А теперь! Самостоятельность! Кому это нужно? Посмотришь кругом, одни бабы тянут лямку: семейный ли очаг строят, экономику ли в стране поднимают. Дожили: теперь мужчина зависит от женщины. Он ведь в одиночку не родит. А женщины – пожалуйста, сплошь и рядом. Мужчине уж пристроиться бы рядышком с женщиной, если смилуется, не прогонит... куда это годится? Нет, требуется вернуть доисторические времена: женщина сидит дома, мужик охотится за мамонтом. Захотел мужик женщину, схватил за волосы –в пещеру поволок.
Саша был когда-то Тониным одноклассником и с тех пор уже любил зачинать всевозможные споры, не придавая им большого значения, как игре в пинг-понг. Тоня окинула неприязненно Сашину поджарую фигуру и подумала: «Тебе бы только за мамонтами охотиться». А вслух сказала:
- Кто ж тебе виноват. В России эмансипация, по-моему, вынужденная.
- Короче, не нужны нам заграничные порядки, мы и сами разберёмся, что к чему. И стриптиз нам жёны покажут, и борщ сварят, - закачаешься! – неожиданно заключил Саша и томно посмотрел на Риту.
«К чему все эти бессмысленные, так называемые светские разговоры? Ничто меня с ними не связывает. Ничто» - думала она, глядя, как Саша поглаживает жену по руке и улыбается ей, Тоне. Тоня ощущала себя лишней. Ей захотелось поскорее уйти и больше уже сюда не приходить.
- Да я к вам на минутку. Спасибо за чай, все было очень вкусно!
                * * *
Тонина мама, когда она ещё не была Тониной мамой, а как говорится, сидела-сидела над конспектами и засиделась в девках. Таков был приговор соседей по родной деревне. Если девушке – за двадцать, и она ещё не определилась, то по меркам деревни она уже старая дева. Бабушка косо поглядывала на дочь, робко справлялась, не понравился ли её кто-нибудь в деревне? «Неужто вековуха?» - тревожно думала о своей любимице.
А теперь представим простую деревенскую семью, послевоенные годы. Она была младшей из четверых детей, поскребыш. Это обстоятельство, конечно же, сказалось на воспитании. В отличие от остальных детей, родители ей дали возможность долго учиться и не работать. Она младшая - стало быть, всё для неё.   Деревенские традиции - выйти замуж в восемнадцать лет, не засидеться, родить ребёнка. Всё на виду, все всё знают и плетут сплетни в случае чего. Отношение к ней семьи разное. Это и скрытая зависть старшей сестры, любовь матери, равнодушие старшего брата.  Брат появился на свет в сорок шестом году, за ним последовательно, каждые три года, рождались старшие две сестры и она сама. В то же время она растёт неуверенной в себе, во всём спрашивая совета не только у своей матери, но и в целом у всей родни. Она хорошо учится в школе, даже заканчивает её с медалью, поступает в институт на пять лет. В то время, как её сёстры и брат заканчивают всего лишь училища. Но к моменту её поступления в институт брат уж женат, у него двое детей, первая старшая сестра в восемнадцать лет вышла замуж и также имеет двоих детей, вторая старшая сестра вышла замуж опять-таки в восемнадцать, у неё один ребёнок. Она оканчивает институт успешно, и её по распределению направляют работать на север. Так проходит ещё два года. А она ещё не замужем, ей двадцать четыре, что по меркам деревни просто уже неприлично, да и старшая сестра родила ещё двоих детей, а у Ирины на горизонте нет даже жениха. И подруг у неё в общем-то – раз-два и обчёлся. Но однажды...
Началось всё с того, что на стекольный завод, где она работала, прислали на практику группу студентов из техникума. А ей руководитель дал ответственное задание провести студентов по заводу с экскурсией, ввести в курс дела, прочитать лекцию. Ирина сходила в местную библиотеку, вооружилась юбилейными изданиями о заводе и приготовила многоумный доклад. В назначенный день она с большими испуганными глазами, деревянным голосом стала рассказывать ребятам о работе предприятия, водить их по цехам. На беду, студенты её слушали не очень внимательно. Отбегали от неё, завидев что-то интересное, она лишь успевала им крикнуть, чтобы ничего не трогали. И лишь один заметно старше остальных студент, кавказец, смотрел на неё, не отводил глаз, с любопытством и с насмешливым выражением лица. Когда она в свою «тронную речь» вводила наукообразный оборот, он делал преувеличенно серьёзное, хмурое лицо и кивал. В уголках рта его таилась всё та же насмешка. Она решила, что он над ней издевается. У неё испортилось настроение. Она чувствовала, что доклад её скучный. Жалела, что не подготовилась получше, не разузнала фактов из прошлой жизни завода, не расспросила старейших работников. Отмотать бы сутки обратно и всё исправить!
После, когда студенты стали ходить на практику, она старалась не смотреть в их сторону. И только тот студент, проходя мимо, всё подначивал: «Ну, расскажите ещё что-нибудь!». Она опускала очи долу и молчала. Одна пожилая работница тетя Клава однажды заметила:
- Да вы что, девочки, и куда же вы смотрите! Мимо вас такой парень ходит: красивый, серьёзный, холостой...
Тёте Клаве суждено было сыграть роль амура. Ирина впервые подняла на него глаза и присмотрелась. Ну и что ж, что невысок, - подумала она, - зато ладный. С той поры затаила она в себе слабый огонёк надежды. Надо сказать, у него была типично кавказская внешность – небольшого  роста, коренастый, тёмная кожа, чёрные волосы .
Она видела, как он, придя на работу, первым делом выискивает её взглядом в цеху. Теперь, встречаясь с ним глазами, она вспыхивала и отворачивалась. И только подруге своей открыла по секрету свой сердечный интерес. А та! Общительная Ленка загорелась идеей их познакомить. «Всегда надо проверять свои шансы!» - убеждала она. И придумала организовать у себя дома вечеринку в канун Нового года и через знакомых ребят зазвала его в гости.
Так Ирина начала готовиться к встрече, которая могла стать решающей. Все её дни были похожи один на другой, работа-дом, дом-работа, но сегодня её пригласили в гости, и там будет тот мужчина. «А значит, я должна быть на высоте!» - постановила она.
Платьев у неё было немного, но выбрать она быстро не могла, не каждый же день она знакомится с потенциальным мужем? Она полистала платья на вешалках, как страницы в книге.
Остановила свой выбор на тёмно-зелёном. Зелёный - её любимый цвет, а значит, он должен принести удачу.
Она встала перед зеркалом, внимательно себя рассматривая. В свете комнаты на круглом лице серые глаза казались тёмными. Глухое платье с поясом из бархата скрывало недостатки фигуры и несомненно ей шло. Длинные волосы она решила оставить распущенными, считая их своим главным достоинством.
 Натянув старые сапоги без каблуков, пальтишко и меховую шапку, она вышла в свет, полная надежд.
«Привет» - открыла ей двери  улыбающаяся Ленка. «Заждались тебя!» - «Привет! Так договорились же на шесть?!» – улыбаясь, уточнила Ира. Сняв зимнюю одежду и разувшись, Ира взглянула в зеркало, поправила волосы и чуть выпятила губы.
Из коридора ещё заметила его: «Вон мой!». Он издали уже смотрел на неё, сканировал взглядом. Ирина вошла в комнату и растерялась. Не знала как вести себя, что сказать. Он удивлённо смотрел на неё, будто не узнавал. Она была в своём праздничном наряде как-то приподнято-хороша.
- Вы опоздали на шесть минут! – выговорил он ей. – Девушка, это неприлично.
Она подняла взгляд и встретилась с его глазами. Они смотрели друг на друга дольше, чем эти самые приличия позволяют. И ещё дольше. «Какие у него глубокие, синие глаза» - подумала она в тот момент, хотя на самом деле у него глаза зелёно-карего цвета. А потом она совсем перестала думать. Она прочла в его глазах судьбу и испугалась.
 Между ними происходил непринуждённый диалог, который отличает влюблённых и постороннему человеку может показаться глуповатым. И во время которого он несколько раз осведомился, не нужен ли её маме зять. Их сущности уже вступили в реакцию. По жилам шёл вибрирующий ток. И близость уже была предначертана случаем.
От вина ли, от громкой музыки, Борис вдруг впал в молчание, сидел и смотрел вокруг хмуро и сосредоточенно, всё почёсываясь. На него напала какая-то чесотка: он ёрзал на диване, чесал себе то руки, то живот, то спину. Глядя на танцующих, Борис думал, что входит в иную жизнь, непривычную, новую, не может его неопределённость продолжаться вечно, и пора на чём-нибудь остановиться.
«Это ничего, что он чешется, - думала Ирина, - он просто слишком волосат. Волоски трутся с одеждой, вот и зуд. От волнения, может». Ирине казалось, что под Новый год в гостях у друзей происходит необычайное, знаменательное событие. Она уже ощущала себя с ним, будто они пришли сюда вместе. Гости веселились вовсю, плясали под ритмичную музыку. Ирина Викторовна переживала свой успех: на ней было зелёное платье, сама она была обаятельна, успела всем понравиться, в том числе – самой себе. И в конце концов, сбываются самые смелые ожидания. Не утерпев, она пошла в круг танцующих и легко так двигалась, улыбаясь чему-то.
Он поглядел на оживлённую Ирину. От шампанского та немного захмелела, её глаза блестели, и было в ней что-то трогательно приятное, игриво-кокетливое, даже жеманное. Он подошёл к ней, взял её ладонь в руку и пригласил потанцевать.
                ***
Рожать она поехала к своей маме, поддержка всё-таки, он был на севере, родилась девочка. Папа был немного огорчён, он хотел иметь сына.  Ирина думала назвать дочь Таней,  но в угоду Борису назвали Тоней,  потому что  ласкательное «Тоник» - это уже почти мальчик! Через несколько месяцев она  вернулась на север, к мужу. Им дали квартиру. Они прожили вместе около пяти лет. Девочка росла очень подвижной. Она, видимо, больше любила папу, но, впрочем, об этом не задумывалась. Почему-то из раннего детства у Тони остались воспоминания больше об отце. Его подарки запомнились ей лучше материнских. Так и врезалась в память картинка – веселый, насмешливый папа, обиженная , надутая мама и счастливая смеющаяся дочь, то есть она,  Тоня. Оба работали, мама отводила ребёнка в садик, Тоня обычно ревела. Что не нравилось больше ребенку: быть в садике или вставать в такую рань?
 В садике в шеренге Тоня стояла третьей по росту. Были дети, которых выделяли как очень послушных и одарённых. Тоня к таким не причислялась. С одним мальчиком она постоянно дралась. Девочка не любила тихий час, когда надо было спать, но всё-таки спала. Ей не нравились эти чужие холодные постели с крошками. Был ещё один мальчик, который ей совсем не нравился: он был ябедой и мог устроить целый спектакль из-за того, что ему  досталась не корочка хлеба, а обычный кусочек. Тоня не особенно любила играть с детьми. Чаще играла одна. Но если вдруг какая-то девочка пыталась отобрать у неё куклу, то это было непросто! У неё с рождения - очень острые ногти, ей постоянно их обрезали, но это не помогало: какими бы короткими они ни были, они всё равно впивались в нежную детскую кожу как колючки. Тоня корябала ими очень эффективно. Об этом был наслышан весь садик. Однажды воспитательницы устроили детям кукольный спектакль. И в конце представления одна кукла сказала, что ей нравятся все дети, кроме Тони . «Почему?» - спросила другая. «Потому что она корябается!» - «Она больше не будет!» - побещала ей кукла. Дети дружно смеялись.
 Однажды был в садике новогодний праздник. Мама одела Тоню в наряд снежинки, такой же, как и у всех девочек. Он был сделан из марли, но почему-то сильно кололся. Через полчаса Тоня ушла в свою комнату и переоделась в обычное красное платье в горошек. Ни на какие уговоры она не поддалась. Что за вопрос? Оно же намного удобнее, чем то колючее твердое платье.
- Надень то, которое я тебе приготовила, – потребовала мама.
Тоня отрицательно повертела головой. Мама раздражённо следила за каждым движением дочери. Кто поймёт этого ребёнка! Дай Бог терпения.
В садике девочки обступили её и начали смеяться. Воспитательница подошла и строго спросила:
- Почему ты не попросила у мамы платье, как у всех?
- Разве важно, в каком я платье?
- Не дерзи, девочка.
Тоня вышла рассказывать своё стихотворение Деду Морозу, чтобы получить свой подарок. Начав  стишок, она неожиданно засунула пальцы в рот, так и рассказала. Зачем? Этого до сих пор никто не может объяснить.
Когда Дед Мороз, смеясь, протянул ей хлопушку, она с достоинством отказалась: «Спасибо, такая у меня уже есть». Дед Мороз зашёлся в смехе. Дети надрывали животики. Но громче детей хохотали родители. Они томились от скуки на утреннике в качестве зрителей и были рады случаю развлечься. Когда к девочке решительно направилась мама, они дружно повернули головы в предвкушении новой потехи. 
У Тони глаза медленно наполнялись влагой. И тут к ней плавно присела на корточки Снегурочка. Она была перестарок, ей было лет за тридцать, и чувствовала себя «не на месте», хотя заученно и успешно играла роль. Она посмотрела девочке в глаза мягко и с какой-то тревогой, будто спрашивая: «Что с тобой?». Погладила её по голове и протянула ей пластмассовую мышку. Мама схватила Тоню за руку и быстро повела из зала. Тоня оглянулась и помахала ручкой Снегурочке.
Мама шла размашистым шагом по коридору и больно сжимала в руке Тонин кулачок. Она молчала. Потом вдруг заговорила:
- Ну что, клоун, повеселилась? Нарочно придуривалась? Решила меня посмешищем выставить? Издеваешься надо мной, да? У всех дети как дети...
- Я не хотела... Я не думала про тебя... – лепетала Тоня.
- О-о-о... Вы, Батломе, только о себе думаете! Лишь бы повеселиться, эффект произвести. Сумасшедшая семейка. И сестра его сумасшедшая. Вы меня извести решили? Сговорились, да? Дружка себе нашла? Чёрта с два. С меня хватит!
Были и счастливые дни для ребенка, когда её не водили в садик: мама уходила на работу рано, а папа возвращался с ночной смены через пару часов. Может быть оттого, что папа хотел мальчика, в девичьих играх было больше движения, драк и шума. Однажды они попробовали отвести её к одной бабушке, которая на пенсии подрабатывала, сидя с несколькими детьми. Она брала только девочек. Папа привёл свою девочку и сказал, что придёт после работы, но пришёл на час раньше.«Я беру только девочек, потому что они спокойные, а эта я не знаю что. Я не хочу никакой оплаты,только больше не приводите её!» Иногда её отводили ночевать к тем друзьям, у которых родители познакомились. У них было двое детей. Тоню клали спать в кровать их сына, который был младше неё на год. Девочка ненавидела эту кровать - мятая простынь, скомканное одеяло в пододеяльнике и какие-то козявки из его носа. Летом было проще: на три летних месяца её поочерёдно отправляли то к одной бабушке, то к другой.
У отца было много друзей в аэропорту. И с севера к бабушке, той или другой, Тоню  отправляли всегда самолетом. Стюардессы узнавали отца, приветливо улыбались и кивали. Он мог подозвать одну из них и что-то любезно ей говорить, а она, слегка наклонившись, слушала, потом смеялась, выпрямляя свой гордый стан. А Тоня глядела на них, как заворожённая. Она завидовала выправке стюардесс, их воспитанию и умению  говорить по-английски. Как много эти женщины видели, как много знают!
У Тони возникла мечта стать стюардессой. Хоть бы выучить поскорее английский! Она часто наедине с собой болтала несуществующие слова, подражая английской речи. Если кто-нибудь спрашивал, кем она хочет стать, когда вырастет, она отвечала со всей серьёзностью, что хочет быть стюардессой. Это вызывало у взрослых возгласы сомнения и предостережений. Но Тонин отец смеялся, довольный. «Если ты, Тоник, и вправду хочешь стать стюардессой, - говорил он, - то так оно и будет». И Тоня никогда не боялась летать на самолетах, легко переносила перелеты. Может быть, судьба тогда уже готовила её к тому, что ей часто придётся летать?
Тоне больше нравилось ездить к бабушке по отцу. Там было интереснее. С бабушкой она ходила в ближайшую столовую, где они ели пельмени со сметаной. Правда, мясо Тоня никогда не ела, оно  было невкусным, зато тесто обожала. Они  ходили на море. Бабушка жила  в городе на берегу моря.
У Тони был оранжевый круг, как и у всех детей в тот период. Тоня никогда не боялась моря. Она его любила. Один раз, когда ей было лет шесть, они с отцом пошли купаться. Был шторм, диктор объявлял, что заходить в воду запрещается. В бушующих волнах было всего лишь двое или трое смельчаков. Они покачивались на волнах, но не из стороны в сторону, а как-то подпрыгивали вверх и ухали вниз. Как сказал её папа, во время шторма «всегда найдётся какой-нибудь идиот». И не один! Папа с дочкой сидели на берегу. Ей так хотелось окунуться, и круг она не снимала. Тогда она спросила у отца:
- Пап, хочешь, я сейчас искупаюсь?
 Он ответил: - Хочу.
- Тогда я сейчас пойду. Я пошла?..
Девочке было боязно, она долго не решалась сделать шаг вперёд. Волны ещё не были высоки. Но их удар был глухим, угрожающе-напористым, и сердце её замирало. Море сурово рокотало, шипело и умолкало вдруг, отдаляясь, и будто всё более раздражалось. Казалось, оно вот-вот отвесит девочке оплеуху. А отец читал газету, вроде бы  забыв вовсе про то, что она спросила. Но она-то помнила и кроме страха даже почувствовала, что ей немного стыдно: ляпнула языком, а теперь из-за страха передумала. В какой-то момент волны ей перестали казаться большими. Ей захотелось покачаться на них. Она набралась храбрости, побежала и ринулась в воду. Ба-бах! Холодная волна вдруг её проглотила. Звуки смешались и пропали. Тоня потеряла силу и поволоклась. Ничего не поняв, она видела только мутную вязь вокруг и миллион пузырьков. Она больно ударилась ногами о камни. И тут чьи-то  руки схватили её за плечо. Отец её быстренько вытащил, но не ругался.
Маленькая девочка слизывала соль с губ.
- Испугалась? – спросил отец.
Она отрицательно покачала головой и преданно на него посмотрела. Ничто не могло испугать её, если он был рядом. При нём она всегда в безопасности. Совсем недавно, когда они вместе бродили по северным болотам и её ногу слегка затянуло, он ей твёрдо поклялся: «Сам утону, но тебя вытащу».
Они сидели на гальке и смотрели на море. Тоня мотала головой, отряхивая капли с волос, как зверёныш. Она глядела на горизонт и думала о том, как хорошо было бы отправиться с отцом на теплоходе куда-нибудь.  Только вдвоём. Вот здорово!
                ***
Тоне нравилось ужинать, когда все были дома. Было очень весело.  Папа всегда находил какие-нибудь  недостатки у мамы, так потешно ее изображал.  Мама кусала губы, Тоня заливалась счастливым смехом.  Иногда Тоне становилось  жалко маму, она вопросительно смотрела на папу, но тот  говорил: «Маме полезно массировать губы, они станут полненькие и красивые». И Тоня опять смеялась.
 Когда Борис и Ирина  ругались, то они не разговаривали  неделями, а то и больше.  Инициатором молчанки была обиженная сторона.  Он был ревнив. Однажды приревновал её к мужчине, который пригласил её на танец  во время праздника у соседей. Но надо заметить, он ни разу не поднял на неё руку и она никогда не слышала от него бранных слов. В ней возбуждало ревность его сочувствие к одной его сотруднице, которая осталась одна с ребенком  после развода с мужем. На Ирину свалилось всё - работа, муж, ребёнок, домашнее хозяйство, она не выдержала, уволилась с работы, взяла ребенка и сказала, что уезжает к маме. И действительно уехала. Он уехал вслед за ней, может, вслед за любимой дочерью. Так они потеряли квартиру.

                ***
Они жили вместе с её родителями, благо дом был достаточно большой, оба нашли работу. Сбылась мечта ребёнка: наконец-то она не ходила в садик, да его в деревне и не было вообще.
Бабушка Катя была полной, хотя с годами почему-то похудела. На неё была похожа тетя Света и Катечка, которые в силу природных обстоятельств никак не могли сбросить лишние килограммы. Она очень хорошо готовила, внукам особенно нравились её блинчики. Первые штук тридцать пять расходились прямо со сковородки. Со временем она стала очень набожной.
Бабушка с детства кланялась бесконечным грядкам. С утра до позднего вечера день был забит хлопотами. Бабушка была щедрой. И это основная её черта. Она любила баловать родных и близких разными вкусностями. Всю свою жизнь она проработала именно ради этого – чтобы иметь возможность дарить подарки.
Однажды тётя Света спросила у бабушки:  «Кто у тебя лучшая внучка?». Рядом крутились Тоня и Катя. Но бабушка не повелась на провокацию и ответила по-умному: «У меня все одинаково хорошие». Тоня догадывалась, что всё-таки она у бабушки – любимая. Ведь именно с Тоней бабушка любила ездить в город на рынок накануне праздничных застолий. Мама каждый раз строго спрашивала у Тони: «А ты сама-то хочешь поехать с бабушкой?», и Тоня неизменно отвечала: «О, конечно!».
С раннего детства слово «бабушка» вызывало у неё ощущение чего-то тёплого и родного. Бабушка водила её на празднества и ярмарки, которые устраивались около Центрального рынка. Тоне нравился рынок: чудной круглый корпус рынка напоминал ей то летающую тарелку, то здание цирка.
Чего тут только не увидишь! Здесь продают тетради в ярких обложках, там – ткани в тюках; вот разноцветные шапочки, а вот цветы из капрона, которыми девушки украшают волосы; а там различные вышивки и узоры. Отовсюду слышится гомон, разноголосица. Бабушка и внучка смотрели выступление артистов из народа, баянистов и частушечников.  Девочка подолгу, как заворожённая, глядела танцы кришнаитов около кинотеатра «Спутник», что напротив рынка. Танцовщицы в длинных розовых и бежевых одеяниях, как механические куколки, повторяли одни и те же движения, крутились на месте и воздевали ладони кверху. И так танцевали часами. Тоня любовалась их женственностью.
На ярмарке бабушка обязательно покупала внучке стаканчик чая или миску лапши на жирном курином бульоне, сладкие булочки или пирожки, или зефир в шоколаде. Девочке особенно нравились именно эти два вида сладостей.  Иногда бабушка покупала внучке какое-нибудь украшение для волос.
Еще Тоня с бабушкой любили ходить в церковь, хотя  девочка не могла бы сказать, что ей очень нравилось выстаивать там часами. Она  ничего не понимала, что там поют.
 У бабушки везде висели иконы -  в её спальне, на кухне и в спальне Тониных родителей. Девочку, как и положено, окрестили в раннем младенчестве. Её крёстной была сестра матери, тетя Света, а крёстным - их брат, который на крещении не присутствовал, не смог. Крёстного Тоня вообще видела редко. Он ей нравился, но в гости к нему родители Тони почему-то ездили редко, всегда к крёстной. Ей объясняли, что он живёт очень далеко, хотя Тоня знала, что он жил неподалеку от крёстной. Просто, его жена была главной в доме и не очень их любила, хотя может быть, к Тоне лично это не относилось.
Бабушка учила внучку молитвам, когда та пристраивалась к ней смотреть, как она шьёт на машинке пододеяльники, сумки и прочий текстиль. Заговорщицки бабушка ей подмигивала и предлагала: «Давай споём!».
- Что мы будем петь?
И она говорила:
- Молитву Господню, потому что это очень важная песня, и ты должна ее знать.
Она усаживала Тоню на её табуреточку возле швейной машины и день за днем распевала за шитьем «Отче наш», а Тоня повторяла за ней:
- Отче наш… Иже еси на небеси… Да приидет царствие Твое…
И когда они доходили до конца, бабушка говорила:
- А теперь мы сложим ладошки вот так: «Славься, Господи! Аминь!».
Разные молитвы девочка, конечно, узнала от своей бабушки. Иногда ей приходилось быть невольной свидетельницей довольно занятной картины: бабушка вдруг бухалась на колени и, обращаясь в угол к иконам, начинала что-то бормотать себе под нос. Тоня сквозь ресницы, притворяясь спящей, часто за ней наблюдала. Ей казалось: если бабушка так усердно молится, то все беды обязательно обойдут стороной семью.
Тоня была набожным ребёнком. Однажды она услышала от подружки, что её брат обозвал бога дураком. Тоня объяснить не могла почему, но с того момента у неё в голове крутилась только одна фраза «Бог – дурак». Она так не думала и не хотела думать, но эта фраза её не оставляла в покое. Она мучилась и считала себя очень виноватой перед богом, но ведь она не хотела так думать. С утра до вечера эта фраза крутилась в её мозгу. Не выдержав, она сказала маме: "Мама, я сказала на бога «дурак»». «Ничего страшного» - услышала она в ответ. Мама не поняла, что девочка мучается этим. А может быть, Тоня не смогла объяснить ей, что это не просто фраза, это –такая навязчивая фраза, что не дает ей покоя. Со временем Тоня начала думать, что мучительные переживания дочери для матери в большинстве случаев были не важны. Она,  взрослый человек, не видела дочерних проблем. А Тоня не умела  объяснить как следует.
В конце жизни бабушка задумала отреставрировать церковь в своей деревне, чтобы жители деревни не ездили за семь километров в город на службы. «Все мы тут в основном старики, под Богом ходим. А в город каждый день ездить не настачишься» - так сказала она. Церковь Архангела Михаила из красного кирпича была частично разрушена в коммунистическое время.
Бабушка, как и другие, ездила в церковь в город. Вставать приходилось  раньше, тратить время на дорогу и, конечно, мысль о восстановлении церкви приходила в голову многим. Эта мысль запала и бабушке, но, видимо, более сильно. Для этой цели бабушке понадобился мужчина, который понимал бы в строительстве. Такой нашёлся, достаточно молодой и энергичный. Естественно, бабушка предварительно испросила благословления в монастыре.  Конечно, она обсуждала эту идею и с зятем, дядей Васей, как же без него. Все были рады, но наверняка в деревне имелись и скептики, ведь не простое занятие – церковь поднять.
 Бабушка воспряла духом. «Я нашла своё призвание» - говорила она. Почти ежедневно спозаранку с Ириной, с Тоней или с кем-то из своих товарок-единомышленниц  бабушка ходила по домам и просила пожертвования на постройку церкви. Поход за взносами был праздником для бабушки. Её приветствовали издалека. Она громко, приподнятым голосом здоровалась с хозяевами домов. Её переполняло ощущение важности начатой работы. Переходя от двора к двору, она шла по тропинке вдоль сараев, поглядывала молча во дворы и огороды. Вид у неё был начальствующий. Домой она возвращалась радостная и возбуждённая и сразу же бралась что-нибудь готовить.
Неизвестно, все ли давали деньги, может быть, кто-то не верил, что у неё получится, но никто не сомневался в её честности. Взяв с каждого двора денег  и не построив церкви, не вернув денег, бабушка обрекла бы всю свою семью на позор. Обратного пути не было. Собирание денег не было хаотичным. Бабушка вела соответствующие записи, очень старательные: дата, адрес, фамилия-имя-отчество и какая сумма внесена. В итоге она всё сделала! Был найден священник, который жил на окраине города, ближайшей к деревне.
Тоня была маленькой, но с большими ушами. В церкви было принято, что старая бабуля ходит с подносом между рядами людей для сбора пожертвований. Бабушка иногда жаловалась, что с того подноса «поп берет деньги себе в карман». А однажды бабушке по какому-то вопросу срочно понадобился этот священник, бабушка с Ириной и Тоней поехали к нему домой. Они зашли к нему домой, он пригласил их на кухню. Поговорив, они ушли. По дороге Тоня услышала, как мама с бабушкой обсуждали, что у хозяина стояли в прихожей женские туфли, хотя был он холост, то есть у него в гостях была какая-то женщина, и что на накрытом столе лежала колбаса, сыр, а ведь пост, да и не угостил вообще-то ничем.
Откуда появилось вдруг столько попов? Как и все в стране, большинство из них было родом из атеистического детства, да и не только из детства. У них оставались неверующие друзья из прежней жизни, которые могли навещать, приезжать в гости с жёнами, всей семьёй, привозить угощения.
Уча ребёнка складывать ладошки, распевать молитву, бабушка не понимала, что, подозревая в нечестивости, возможно, невинного человека, поспешно осуждая ближнего, она раздувала огонёк нигилизма в душе ребёнка, отвращала от церкви, которую так старательно строила. 
В голове у ребенка была религиозная  путаница,  но такая же неразбериха царила и в головах взрослых.
Бабушка иногда любила разговаривать с Тоней на религиозные темы. Если она узнавала что-нибудь новое, то непременно рассказывала Тоне. Один раз она неожиданно спросила: «Как ты думаешь, плохому мужу - хорошая жена или плохая?» Подумав, Тоня ответила: «Хорошему - хорошую жену, а плохому – плохую». «Нет, неправильно, - возразила бабушка. - Плохому мужу - хорошую жену, а хорошему – плохую».   Тоне стало интересно:  может, она считает дедушку плохим? Не считает же она себя плохой? Позже, увидев стих в Библии на эту тему, Тоня обратила внимание на него и убедилась в своей правоте.  Бабушка же понимала семейные отношения  по – своему, по-русски.  Простые люди в старину не  л ю б и л и, они   ж а л е л и.  Выходец из народа  Горький устами своего героя протестовал  против  таких отношений – уважать , говорил, надо человека , « не жалеть, не унижать его своей  жалостью».  И вроде бы жалость исходит из доброты,  из сочувствия , но есть в ней оттенок превосходства. После  периода «притирок» на семейной арене борьбы выявляется победитель ,то бишь глава семьи. Но как можно любить поверженного ?  Только жалеть!   Оттого хорошей жене (победительнице) – плохой муж (побежденный).  И наоборот.  Других отношений простые люди и не представляли.
                ***
 Дед был худой, казался Тоне высоким, хотя в семьях его детей никого высокого так и не выросло. Собою он был осанист,  потому и казался высоким,  хотя был, скорее, роста среднего.
Он любил повторять «Вот так, - сказал бедняк». Дед участвовал во второй мировой войне, служил в кавалерии. Внучка часто рассматривала фотографии, где он на коне, но на постоянный вопрос «Дедушка, скольких немцев ты убил?», он так и не мог Тоне ответить. В сознании девочки ещё долго не могло укорениться различие между немцем и фашистом.
Дедушка всегда носил рубашку и брюки, Тоня никогда не видела его в майке. Он любил голубой цвет,  и  спал  тоже в голубой пижаме, в тёплой.
Дедушка считался ворчливым, но  Тоня была его любимой внучкой, наверное, потому что была младшей. Когда она выходила во двор, дед не спускал с неё глаз, глядел живо и ласково.
У него была машина «москвич», он очень её любил. Дед возил семью на ней в город к тёткам и дядьке. Чаще они ездили к тёте Свете, которая была также Тониной крестной. Тоне было там интереснее, чем у других родственников, потому у тёти Светы были ещё невзрослые дети - Тонины двоюродные брат и сестра. Брат Игорь был на два года старше Тони и сестра Катя - старше на четыре года, её назвали в честь бабушки, и  до двадцати лет её все звали Катечкой.
Вся семья очень ждала квартиру, положенную дедушке как ветерану. И как-то раз в доме появилась китайская «Книга перемен», по которой китайцы традиционно гадают. С некоторых пор стали и русские закидывать монетки, в надежде получить счастливую гексограмму. И дед тоже часто кидал монетки, но у него всегда был один вопрос: «Когда я получу квартиру?»
Иногда Тоня пыталась расспросить бабушку, как они познакомились с дедом, но она не любила об этом рассказывать, так же, как и дед о войне. И чтобы отвязаться от внучки, она говорила что-то вроде: они с ним как-то раз встретились, бабушка шла к нему навстречу в прекрасном платье, и он спросил у неё «Ты выйдешь за меня замуж?». «И что?» - затаив дыхание спрашивала Тоня. «И всё, я ответила «да» - говорила бабушка. Ну, конечно же, так не бывает, но Тоня не могла выудить у неё большего. Бабушка вдруг смущалась и отсылала Тоню по каким-нибудь поручениям.
                ***
Легко представить, какие трудности испытывал Тонин отец, придя в дом родителей жены уже тридцатипятилетним мужчиной, пять лет прожившим со своей женой. Бабушка обычно его  поддерживала, вставая в ссорах с женой на его сторону, но дед был довольно ворчлив, а жена, чувствуя поддержку не только своих родителей, но и других родственников, которые всегда были рады подсказать, как жить, становилась всё более уверенной, что он никуда не денется. Когда супруги ссорились, они начинали игру в молчанку. Ирина уходила ночевать в другую комнату, благо площадь дома позволяла, ведь теперь они жили не втроем в однокомнатной квартире, а в доме из пяти комнат. У отца характер тоже был не сахарный. Он был жёсткий, хотя с годами потом помягчел.  Но были веселые вечера!  Папа подшучивал над мамой, мама сердилась, Тоня  смеялась.
Отцу было не привыкать к деревенской жизни. Почти с пелёнок он строил дом, ходил со своим настоящим, грузинским отцом за булыжниками для построек, за хворостом для печи, замешивал глину. В отрочестве ему приходилось подрабатывать пастухом, в те дни он на всю жизнь напился молока. Тогда у него появилась привычка работать и не загадывать ничего наперёд. Так же бездумно он ушел однажды из дома, отправился на север в поисках лучшей доли.
Бабушка  Тони по отцу  была наполовину русская, наполовину украинка, она походила на своего отца, очень чернявая. А дед - чистый грузин, из простого грузинского села.  Когда они решили пожениться, он привёз её в своё село беременной. В его глухой деревне никто даже не говорил по-русски, невестка никому не понравилась, только потому, что она была русской, мода жениться на русских придёт позже. Хотя все они говорили, что никогда бы не приняли её за русскую, так как по внешности она была чистая грузинка. Тем не менее  её невзлюбили с первого взгляда, они хотели, чтобы он женился на местной грузинской девушке. Но со временем её стали уважать, а свёкор даже полюбил за её трудолюбие и за быстрейшее освоение грузинского языка. Дед её любил, надо сказать, он был легок на слёзы. Они так и не поженились официально, родился отец Тони. Со временем между молодыми стали возникать ссоры, разногласия. Его семья так и не смогла примириться с русской невесткой, постоянно капала ему на мозги. Когда Боре исполнилось пять лет и он даже начал говорить по-грузински, терпение его матери пришло к концу, она собрала вещи и ушла вместе с ребёнком. Муж плакал, просил прощения, но решение было принято окончательно. Так началась другая жизнь у Бориса. Они переехали на юг России. Мама работала на двух-трёх работах, он был предоставлен сам себе. Пошёл в школу. Со временем мать нашла другого мужа. Русского, но отчим и пасынок не смогли найти общий язык. Боря убегал из дома, бабка занималась работой и своей личной жизнью. Он недоедал, даже падал в обморок от голода. Отчим со временем перевёлся в сантехники, так как у него был дар от Бога ремонтировать сантехнику. Помимо зарплаты, добрые люди благодарили его хорошей бутылочкой, так он начал пить. Потом у них родилась дочь, у которой со временем врачи обнаружили психические отклонения, но мать ничего не хотела и слышать об этом, хотя их дочь всё-таки потом училась в спецшколе. Когда он подрос, он уехал подальше от ненавистного дома на север страны и, конечно, на заработки. Городок был маленький, все друг друга знали, молодые люди съезжались со всей страны. Было весело и дружно. Он поступил в техникум, нашёл хорошую работу и был доволен жизнью. Только были небольшие проблемы с учёбой. Точные науки давались ему тяжело, но  теперь помогала Ирина.
                ***
Когда отец впервые знакомил Тоню с её «грузинской» бабушкой, та подозвала её к себе и взяла двумя пальцами за подбородок. Оглядев её лицо со всех сторон, бабушка изрекла: «Нашенская, в нашу породу пошла. У неё наши волосы, цвета каштана. И тёмные ресницы, и брови. А глаза цвета морской волны под солнцем, погляди. А нос-то, нос - наш, грузинский» - сказала она с улыбкой сыну.
Бабушка была немного колдуньей и часто раскладывала пасьянс. Когда Тоня попросила погадать ей, она и без пасьянса поведала, что Тоня много будет хотеть, но судьба будет играть с нею. Ей предстоит много испытаний, поскольку, как и отец, она своенравна, любит повелевать и не хочет никого слушать. Скорее всего, ей предстоит дальняя дорога.
Общий язык с  Васей, мужем сестры  Ирины, главой семейства Шариковых,  Борису было найти  непросто. Сказывались различия в характерах, в семейных традициях и, где-то, в самовоспитании. Тониного отца родственники недолюбливали, потому что он делал всё по-своему.
 Раз он затеял маленькую стройку, и как его Вася ни отговаривал, он  всё-таки построил гараж.
- Зачем он тебе нужен? – кипятился Вася, когда отец  начал строительство .
- Машину куплю, ставить туда буду.
- Зачем тебе машина? У деда есть.
- Я хочу свою.
- Ты не сможешь построить гараж.
- Почему?
- А кто тебе помогать будет? Один не сможешь, много чего уметь надо.
- Я умею, и не надо мне помогать.
- Делать тебе нечего, свободного времени много, на огороде работай!
- Да-да, ладно. – Делал вид, что соглашается, Борис.
 Просто дядю Васю до этого все беспрекословно слушали и слушались. Его мнение по любому поводу считалось правильным. В семье постоянно слышалось - Вася да Вася. Дело в том, что Вася играл роль петуха в большом курятнике, а все для него - бабушка, дедушка, родители Тони, сама Тоня, его жена, их дети, - для него были курами, детьми неразумными. Так уж он был устроен, он считал, что без его мнения, без его советов не то, что они, вообще весь мир рухнет.
В молодости Вася окончил строительный техникум, устроился на заводе пусковых двигателей сначала простым  слесарем, затем дорос до мастера. Смолоду он имел пытливый ум, вникал во всякую мелочь. Люди свыклись с его дотошностью, въедливостью. Его в цеху было слишком много. Сам сидел допоздна, требовал сверхурочной и от подчинённых. Вася  любил руководящую работу, и когда спешил на завод, душа его пела.
Он ходил по заводу лёгкой, парящей походкой и юношески откидывал чёлку назад взмахом головы. Он то и дело подходил к одному рабочему, к другому, пожимал им руки, улыбался и о чём-нибудь выспрашивал. Он чувствовал, что людям нравятся его простота и покровительственность. Был ли он хорошим руководителем? Трудно сказать, но сверхурочная работа подчинённых свидетельствовала не в его пользу.
За столом он часто похвалялся - «Меня все знают» . Иногда его застольная речь поднималась до трибунной, и тогда он подчёркивал, что сам, вот этими вот руками, изготавливал детали, железки для всевозможной техники, для авиации, чуть не для космоса, и теперь изделия бороздят дороги и океаны всего мира, не иначе. И не замечал, как окружающие переглядываются и прячут улыбки «в усы».
Умел отстаивать свою точку зрения, причём, если впоследствии она оказывалась ошибочной, менял мнение и просто забывал, что полгода назад он убеждал в обратном. Он был уверен, что  знает всё или почти всё. Он знал каждого политика, как своего старого знакомца, и всегда советовал, за кого нужно голосовать.
Несмотря на то, что дядя Вася был младше отца, он чувствовал свой более сильный авторитет. Они поддерживали мужские отношения, но взгляды их во многом не совпадали, и когда они не совпадали, дядя Вася бурно доказывал, что он прав. Отец быстро понял, что словесные перебранки ни к чему не приводят, и соглашался с ним, оставаясь при своем мнении и делая то, что задумал. Он догадывался, что за спиной ему постоянно перемывали кости все родственники, ближние и дальние. Догадывался и терпел.
 Однажды они всё же сильно повздорили. Как-то раз дядя Вася хитро сощурил глаза, нацелившись на отца. Видно, у него была какая-то задумка.
- Вы что же, здесь окапываться решили? Вам надо в город выбираться. Как ты можешь мириться с тем, что семья твоя в таком положении? Подумай о будущем дочери!
- В роскоши мы не купаемся, это верно, но ведь и не бедствуем.  Я рад, что нашел себе именно  эту семью. У тебя хорошее положение, я не спорю.
 -  Но ведь можно что-то придумать, снять квартиру в городе, не мотаться туда каждый божий день. Девочке скоро учиться, какое она получит образование – здесь, в деревне?
- А ты  подумал, что девочке здесь может быть лучше в плане здоровья? И за учебой мы присмотрим, мы будем заниматься с нею. Все будет нормально. Мне ли, грузину, не уметь устроить свою судьбу и судьбу детей своих?
-Я тебе откровенно скажу. Вы не чужие мне, и неприятно мне вас видеть в таком положении. Ты как грузин заговорил, мог бы торговать, как грузин. Сейчас можно основать кооператив.
И тут отец вспылил. Ему уже было все равно, понравится это родне или нет:
-А я тебе скажу, что это никого, кроме меня не касается, я не нуждаюсь, чтобы меня учили! В нашей семье торгашей никогда не было и не будет, ясно?! Ты у меня уже в печёнках сидишь.
- Раз такое дело, то и ты мне тоже осточертел!
                ***
Тоня «игр в молчанку»  не замечала, потому что её основное общение происходило с бабушкой и дедом, которые её любили, а родители каждый день были на работе. Она только видела, как мама, придя с работы, начинала нервно и озабочено расхаживать по комнатам, словно искала что-то, а сама – натянутая струна. Спросишь её о чём-нибудь, а она словно задыхается, не сразу отвечает, чуть сдавленным голосом. И смотрит куда-то в сторону.
И с бабушкой мама говорила как-то по-другому. Короткими, отрывистыми фразами. Старалась говорить о какой-нибудь ерунде, о погоде, о готовке... Перекинутся парой слов, и вновь тишина повисла.
За ужином держались скованно и молчали. Родители, если обменивались какими-то фразами, то в них звучали печаль и обида. Всем передавалось их состояние. Ковырялись в тарелках. Слышно было, как тикают настенные часы,  звякают ложки с вилками  и всхлипывает суп. Исподтишка они бросали взгляды на Тоню. Взгляды вспыхивали и гасли как светляки, словно на секунду в них мелькала надежда. Но Тоня не знала, что им сказать.
Телевизор заполнял пустоту и как-то скрадывал атмосферу скандала. Смотрели молча и нехотя. Ни улыбнутся шутке, ни сами не пошутят. Или посмеются как-то принужденно, коротким смешком, будто в гостях. Отец часто курить выходил в ночь. Если было лето, слушал сверчков и лягушачий клёкот.
Уж лучше бы они кричали.  Отношения складывались всё более напряжённые.
Однажды приехала  к Борису и его семье его мать с сестрой  в гости, но он был на работе. Когда он вернулся, жена ему сказала небрежным тоном: «Пойди в сад посмотри!» Он обиделся на неё, когда увидел мать и сестру в саду.
Оказалось, что приехали они час назад. Первой вошла свекровь, нарядная, утончённо-элегантная, как всегда, с прямой осанкой, в чёрном брючном костюме из драпа с удлинённым пиджаком, на груди развевался шёлковый шарф с абстрактным рисунком. За ней семенила её полная дочка в сиреневом платье с кружевным белым воротником. Запыхавшись, она вошла за мамой в переднюю с улыбкой, сияла ямочками на обеих раскрасневшихся щеках. Но как только она увидела затянувшуюся мизансцену картины «Не ждали», улыбка её стала медленно угасать. Свекровь стояла невозмутимо, чуть улыбаясь одними губами. После минутного замешательства Ирина и родители подскочили, принялись любезничать, кидаться в объятия и целовать губами воздух вблизи щёк. Дед галантно расцеловал им руки.
Наговорившись с дороги, свекровь захотела осмотреть дом. Она ходила по комнатам, дочь за ней перекатывалась мячиком позади. «Так вот вы как живёте. В прошлый раз мне ваш дом показался больше». – «В нём пять комнат. Такой дом считается большим» - «Вы не видели, какие дома в Грузии! И у вас нет ванной» - «Ну, чистоплотный человек всегда найдёт способы помыться». Познакомившись с апартаментами, дамы захотели осмотреть сад.
Бабушка повела женщин за дом по тропинке к саду. «Какой сад! Как шуршат опавшие листья!» - воскликнула экзальтированная  Нателла. (Огрузинившаяся свекровь называла себя и дочь грузинскими именами.) Ирина осталась на кухне. В это время Борис и пришёл. Через некоторое время он вновь ворвался на кухню и нарочито громко и весело произнёс: «Какие гости! Ну и где угощение?!» - «Я сейчас что-нибудь придумаю» - откликнулась Ирина.
За ним вошла свекровь, не забыв справиться своим низким шершавым голосом: «Не помешаю? Деточка, разреши я тебе помогу». Борис исчез, оставив Ирину в некоторой оторопи. Тётя Нино стала доставать из своей дорожной корзины всякую снедь. Обе женщины принялись готовить нехитрые угощенья. Под косым взглядом свекрови руки Ирины принялись дрожать. «Да ты не торопись» - посоветовала свекровь, видя, как та неловко орудует с овощами.  «Наверно, решит, что у меня руки не оттуда растут» - обречённо подумала Ирина.
За столом Нино не сводила с них глаз, хотя это и было дурным тоном. Ей, конечно, хотелось понаблюдать за семьёй сына, выяснить, какие у супругов отношения. Ирина чувствовала себя мушкой дрозофилой  под пристально изучающим взглядом.
Нателла рассказывала о своём любимом портном, который шьёт ей уникальные платья и каждую пуговку  трудится обшивать материей, тётя Нино делилась секретами грузинских блюд. Рассказывала, как однажды она пришла в гости к своей приятельнице, а та как раз готовила свой фирменный соус ткемали, рецепт которого держала в строгом секрете. Нино удалось подсмотреть её секрет, который, оказывается, заключался всего лишь в ложке сахара, которую та украдкой бросила в кастрюлю. Слушая её рассказ, Ирина как-то невежливо прыснула со смеху: «Она действительно ваша приятельница?» Свекровь смерила её с ног до головы уничтожающим взглядом. Потом всё же пересилила себя и с достоинством произнесла: «Это был фамильный рецепт!»
                ***
Отъезд отца на север Тоня не запомнила. Перед самым отъездом он занялся фотографией. Купил фотоаппарат,  чтобы фотографировать дочку, и сам делал снимки, чёрно-белые, конечно же, цветные тогда были только по особым случаям. Он снимал её во дворе и на лугу, на стуле и на столе, в шапочке и без шапочки, и очень этим увлёкся, даже купил большой альбом в твёрдой обложке и старательно наклеивал туда все эти фотографии, соблюдая хронологию, а внизу ставил дату, а иногда делал какую-нибудь забавную подпись. Но потом ему надоело фотографировать,  как надоедало вообще всё. Так у Тони осталось множество фотографий до шести лет.
Разлуку с отцом Тоня не переживала, детское восприятие ещё не до конца принимало  разлуку и смерть. Умер человек и умер, ведь так и должно быть. И только со временем, осознавая, что значил для неё тот или иной человек, она принималась горевать.
Тоню иногда раздражала в матери её манера красить губы. У неё были очень тонкие губы, и, накрасив их, последним её движением при взгляде в зеркало было выпячивание губ вперёд. Когда она плакала, Тоня, как порядочная дочь, её успокаивала: «Мамочка, не плачь, всё будет хорошо», и вытирала слёзы с её лица, хотя подсознательно ей были противны эти слёзы, солёные и липкие, текущие по её, как Тоне казалось, дряблому мягкому лицу. Тоня старалась не смотреть во время еды, как вздувается у матери синяя жилка на шее.
Отец приезжал к семье только раз в год на Тонин день рожденья. Тоне сообщали за три дня. Она была очень рада и в ожидании отца не собиралась спать. Устраивала себе маленькую берлогу за креслом, между папиным любимым креслом и стенкой. Она стелила там поролон и рассаживала всех своих кукол («подружек»). Арестовывала телефон, протянув его в свою «комнату», и говорила всем, что эти две ночи не будет спать в своём домике. Поснувшись поутру, она разочаровывалась в себе. Опять заснула... Эдак и отцовское появление прозевает! А ведь ей так хотелось не поспать хотя бы одну ночь.
Мать замечала, что с приездом отца в Тонином смехе появлялись почти забытые журчащие нотки. Отец приезжал с подарком. А днём девочка и папа шли по деревне, держась за руки. И все смотрели на них и наверняка завидовали... Ведь дети во дворе у Тони признавали, какой у неё мировой папа. Первым вопросом матери к нему был: «Привёз деньги?», а уж потом «Как дела?» Проходил праздник, и отец через день уезжал. Недолго длилось Тонино счастье, но тем отчётливее ей помнился отец. Он был большим праздником, тогда как мама – скучными буднями. Так было два года.
В один из отцовых приездов, незадолго до развода, Тоня с родителями поехала в город, чтобы сделать семейную фотографию. Родители долго и тщательно собирались. Отец надел костюм и хорошенько побрился. Мама была накрашена, надела платье и бусы. У неё в то время была химия, в уши она вдела серьги из чешского стекла. Тоне забыли сказать, куда, собственно, они направляются. В город, и всё! И её, её тоже нарядили! «Папа, куда мы идём?» -  приставалаТоня  с вопросами, стараясь не отставать от шага  родителей, семенила и нагоняла. «В одно очень интересное место» - отрывисто сказал папа, весьма её заинтриговав. Она думала, что идут они в гости. «Мама, ну куда же, куда мы идём?» - молила ответить Тоня. Но мама не подыграла отцу: «Сейчас мы сделаем красивый снимок на память в лучшем ателье». «Я есть хочу!» - стала канючить Таня. «Ну ты и раб желудка! Ателье скоро закроется на обед. Придётся ждать целый час» - сердито выговаривал папа. Мама настояла, что нужно немедленно покормить ребёнка. Они зашли в булочную. «Ешь медленнее, не кроши» - делала мама Тоне замечания.- «Ты потакаешь её капризам!» - зудел отец. «А где ж ты был? Думаешь, мне легко её растить, пока ты там на севере прохлаждаешься?» Они поругались, наговорили друг другу резких и неприятных вещей и в фотоагентство пришли отдельно, Тоня с мамой.
Фотографию напечатали, но на ней  Тоня  не выглядела счастливой. На снимке мама сидит, от обиды чуть отвернувшись лицом в сторону, рассеянно глядя вперёд. Для приличия слегка улыбается одними губами. У папы на лице – безразличная маска, но видно, что взгляд несёт груз каких-то мыслей. Через годы Тоня обрезала фотографию сначала с левой стороны (мать), а затем и с правой (отца).  Тоня осталась на фото одна,  какой и была  по факту.
За год до школы мама, пытаясь должным образом подготовить Тоню к жизни, стала водить её на занятия для развития в Дом культуры раз в неделю... В воскресенье к десяти часам  они приезжали  на автобусе, вся дорога в общей сложности  занимала минут сорок.  Для Тони в то время не было никаких проблем с ранним вставанием, она всегда поднималась в семь утра. Но в девять часов по воскресеньям шла одна детская телепередача, где показывали детский художественный фильм. Иногда Тоня говорила маме, что сегодня она не хочет идти, давай не пойдём. Мама никогда не гнала её, и Тоня прогуливала, но была уверена, что с отцом такой бы номер не прошёл. Занятия были такие: рисование, английский, танцы, пение. Последние два предмета Тоня терпеть не могла, может быть, потому что стеснялась. Она бы предпочла какую-нибудь спортивную секцию. Но мама ей говорила: учись грации у кошек, девочке надо посещать женственные занятия. А то растёшь сорванцом.
Кудрявый полноватый учитель танцев, затянутый в чёрное трико, с серьгой в ухе, томно скандировал: «Раз... два... три... Нож-ка вле-во, нож-ка впра-во. Батман тандю! Гранд плие! Вперёд!» Движения были однообразными, медленными. Сначала дети испытывали неловкость от того, что тела их не слушались, отражения в зеркале выглядели смешными и неуклюжими, а вовсе не такими лёгкими и изящными, какими рисовали их детские умы. Потом вошли во вкус, стали важничать, изображать взрослых танцоров, пыхтели, и лица их были сосредоточенны.
Тоня любила рисование. В кружке дети приклеивали сухие листья деревьев к альбомным листам, рисовали свои настроения. Там впервые Тоня узнала понятие линии горизонта. Своё первое домашнее задание - нарисовать дерево - Тоня выполнила старательно и показала маме. «Красивое?». Мама ответила «Да», но по её лицу Тоня догадалась, что в рисунке что-то не так. Ирина Викторовна покосилась на рисунок и подумала: это дерево пляшет. Есть ведь и нормальные дети: рисуют яблоки, чайники, домики, стариков. Их рисунки не стыдно подарить родным. Тоня смотрела на картинку и не понимала, в чём дело. Это было коричневое дерево без листвы, с тремя широкими стволами, один центральный и два по бокам. Тоня очень старалась. Но понимала, что картинка получилась неважная, внутренним взором она видела её намного красивее. На рисовании Тоня вновь и вновь портила бумагу, проявляя бесплодное усердие. Стараясь развить в себе наблюдательность, она смотрела вокруг жадными глазами, потом носила в голове разные сюжеты, но стоило ей взять в руки карандаш, как вся красота куда-то убегала.
В детстве у Тони был ежедневник, где она периодически на протяжении трёх-четырёх лет описывала свой день. Как и многие, Тоня научилась писать лет в шесть, с ошибками, конечно, но вполне могла выразить свои мысли. Страницы, отведенной на день, ей было недостаточно, но она старалась уложиться. Тоня вписывала не мысли, а только события. Конечно, ничего особенного не происходило. Начало примерно выглядело так: проснулась в семь, пошла гулять... Со временем в дневнике появились упражнения по русскому языку, которые Тоня придумывала сама для воображаемых учеников. Теперь она хотела стать учительницей. Сочиняла стихи и даже рассказ про инопланетянина.
Зимой мама с Тоней  ездили купаться то к старшей маминой сестре, то к Шариковым, но чаще всё-таки к Шариковым.  Дело в том, что горячей воды в деревне тогда не было и газ тоже провели позднее.   В этом смысле городские условия казались райскими. Иногда Тоня мылась вместе с Катей, но  это ей не очень нравилось: вода для Кати всегда была холодная, и она подливала из крана кипяток. Для неё становилось хорошо, а для Тони - невыносимо горячо. Тоню иногда оставляли у Шариковых с ночёвкой. Ей было интересно играть с Катей и Игорем, и её всегда оставляли с субботы на воскресенье, но утром, как всегда, она просыпалась в семь утра, а остальные вставали в девять. И эти два часа превращались для Тони в пытку.
Тоня с детства боялась высоты, и ей часто снился один и тот же страшный сон: будто она спускается с лестницы в подъезде у Шариковых, держится за перила, но они не выдерживают, и Тоня падает в промежуток между лестницей и лифтом...
                ***
А потом случилось то, что должно было случиться. Отец приехал на Пасху. Он привёз Тоне модную электронную игрушку, которой тогда ещё не было ни у кого. Была очередь к этой игрушке. В комнате Тоня, мама и папа играли в шашки. Доиграв, Тоня ушла, а они остались. И тогда он  сказал Ирине, что они разводятся. В том, что он нашёл другую,  он не признался. Мама в тот день много плакала и жаловалась, что сегодня великий праздник и плакать вообще нельзя.
Ей всё не верилось, что они разводятся, хотя вместе они не жили вместе два года. Через месяц она собралась на север, чтобы лишний раз убедиться, что он не передумал. Она взяла Тоню с собой. Был июнь. Мама как-то сумела договориться, что они остановились у тех друзей, которые в то время были в отпуске в другом городе. Все люди, живущие на севере, на время отпуска всегда уезжают в более тёплые климатические пояса. У кого была возможность, ехали к Чёрному морю.  Климат на севере не очень подходящ для растущего организма: мало солнца, не хватает витаминов,  фрукты дорогие.  Летом там бывает тепло, но из-за близости с болотами комары выводятся чудовищные. А ночи там светлые, как в Питере. Мама не сразу нашла, где живёт отец. Те, кого она встречала, или отмалчивались, или говорили, что он недавно переехал, а нового адреса они ещё не знают. Однако городок маленький, шила в мешке не утаишь, и в конце концов они пошли в гости к отцу. Мама уже знала, что он живет с другой женщиной, и догадывалась, что это именно та, которой он когда-то так сочувствовал... Папа был в комнате в одних семейных трусах, что так возмутило маму. Он жил на последнем этаже, отопление, которое подается сверху, ещё не отключили, а на улице было уже достаточно тепло. Папа оделся и вышел к ним. О чём-то спокойно они говорили с мамой, не было скандалов, криков. Он подошел к Тоне, присел перед ней на корточки, взял её ладошки в свои и целовал. Он ей говорил, что она всегда сможет приехать к нему, что он не бросает Тоню. Но Тоня забыла эти слова, наверное, потому что он их с годами забыл сам. Они стирались в его памяти по мере того, как Тоня всё менее оправдывала его надежды.
Тоня с мамой ещё некоторое время прожили на той квартире. Однажды мама пригласила ту женщину в гости, чтобы поговорить. Тоня была в комнате, женщины сидели на кухне. Потом пришёл отец и стал ломиться в дверь. Чего он боялся? О чём мама разговаривала с той женщиной, что она хотела узнать и чего добиться, зачем вообще всё это было нужно?

                ***
Мать запретила отцу видеться с Тоней. Может, он и писал письма, они до неё не доходили. Звонить было некуда, в то время никто о сотовых телефонах не слышал, домашнего в деревне у них не было. У мамы был телефон на работе. В деревне поставили телефонную будку, но вскоре её раздолбали местные подростки.
Все дома в деревне были одноэтажные, построенные после войны, в сравнении с более новыми домами отличались меньшим метражом и  большим наличием проходных комнат. Различные, как и сами люди, домики тесно жались друг к другу дворами. Каждый дом имел свой запах, в большинстве случаев неприятный для Тони, но в своём доме Тоня его не ощущала. Несколько автобусных остановок, расположенных  по центральной дороге, в основном для всех были достаточно далеко. И один-единственный магазин. Чаще всего туда добирались на велосипеде, но как минимум вдвоём, ведь была большая вероятность, что велосипед, оставленный без присмотра даже на минуту, могут украсть. В магазине было всего два отдела и касса. Все знали, в какое время привозят хлеб, и к тому времени выстраивались большие очереди.
Неподалёку располагалась одна-единственная одноэтажная школа, где помещались все ученики деревни. Школа стояла в центре деревни. Сразу за школой – погост. Старый погост. Люди всех поколений лежат здесь. Это можно узнать из надписей на крестах, еще не покорёженных временем, не выжженных солнцем, не размытых дождём. Деревня росла, а кладбище постоянно требовало всё больше и больше места, стало перебираться на бывшее школьное поле.
Позже построили новую двухэтажную школу, так как начали приезжать люди из СНГ, стали строить новые дома молодые семьи и рожать детей. Школу поставили на окраине, и тем детям, которые жили на другом краю, приходилось проделывать длинный путь, но Тоня к тому времени уже переехала в город. Здание старой школы отдали беженцам.
Тоня пошла в первый класс. У неё было всё как полагается: форма, белый фартук, две длинные косицы, большие банты и, конечно же, букет цветов  для учительницы. Отглаженная форма пахла утюгом. В портфеле покоились букварь, пенал и тетради, подписанные  ею собственноручно: «Тетрадь Тони Шалько». Мама привела её за руку, и Тоню распирало от восторга и гордости – ученица!
 Школа была старенькая, одноэтажная, учились в одну смену, с утра, там помещались все ученики деревни. Форма была у всех, никто из девочек не красился, даже не разрешалось носить серьги.  У первоклашек был свой кабинет. На переменах дети носились во дворе. Учиться Тоне было скучно, потому что всё, что проходили, Тоня уже знала. Для первого класса она читала и считала отлично, писание ей давалось легко. В школе было по два класса, А и Б, которые распределяли по месту жительства. Ученики параллельных классов по традиции недолюбливали друг друга, но младших классов это ещё не коснулось. Через неделю к Тоне подсадили девочку, которую перевели из  первого А, ей почему-то не хватило там места. Девочки подружились, даже ходили иногда друг к другу в гости.  Однажды  на  контрольной  по математике подружки решили поменяться тетрадками. Галя решала Тонин вариант в её тетради, а Тоня – в Галиной тетради её вариант. Галя тоже была отличницей. Но почерки у них были абсолютно разные, так что учительница заметила подвох сразу. От волнения за судьбу чужой оценки каждая сделала по паре ошибок, были небольшие разборки, но всё закончилось мирно, больше тетрадками не менялись.
В то время впервые в России вышел итальянский сериал про комиссара  Катани. Жизнь страны замирала в часы показа. В классе поставили телевизор, откладывались уроки, и все ученики и учителя смотрели историю отважного  полицейского,  противостоящего мафии. Когда его убили, многие из детей плакали, но Тоня не была настолько чувствительной. Через год в Россию докатилась волна мексиканских мыльных опер, как их стали называть позже. Но ещё до комиссара  Катани страна посмотрела бразильский фильм «Рабыня Изаура», из пятнадцати серий, что казалось  невероятным. Начав смотреть эти стосерийные волынки, многие не могли от них оторваться до последней серии. Бабушки были особенно чувствительны к несчастным судьбам героинь, искренне ненавидели их врагов. К бабушке приходила соседка, потому что у неё сломался телевизор, и однажды в порыве праведного гнева на отрицательную героиню она указала на Тоню: «Эта вот -  Эстер». Тоне было девять лет, и в чём соседка нашла сходство между ней и двадцатилетней героиней, страстно и настойчиво желающей выйти замуж за первого парня в этом фильме, Тоне было непонятно, но её пронзило смешанное чувство обиды и несправедливости. «Почему я, почему не Катя, лежащая рядом» - ворчала Тоня. Но один сериал никто так и не смог одолеть с первой серии до последней. Да что зрители, не выдерживали актеры, - они часто менялись, и приходилось догадываться, что новое лицо – это вовсе не новый герой, а всё тот же самый. «Санта-Барбара»  - это был шедевр! Он шёл целых пять лет, если не больше. Может быть, он и продолжался бы ещё энное количество лет, но канал перестал закупать новые серии. Преданные зрители верили, что у героев всё закончилось хорошо.
В Тонином классе была своя влюбленная парочка. Правда, вместе они никогда не сидели, но все о них знали. Они мило общались, это не была одна из тех классических историй, когда мальчик, стесняясь выразить свои чувства, начинает дергать, обижать девочку.  Но Тоня вокруг себя никого не увидела, в кого могла бы влюбиться. Детям сделали красивую общую фотографию-виньетку в первых  числах сентября. Рядом с Тоней на фото стоял мальчик, которого скоро забрала мама из школы. Он был болен, отставал в психическом развитии, школьная программа оказалась для него сложна. Держался он в сторонке, и Тоня сочувственно на него взглядывала. Он умер следующим летом, Тоня случайно увидела, как его хоронят: кладбище было рядом с её домом. И эта  случившаяся смерть неясно, изредка томила Тоню: она впервые почувствовала вещественность смерти, которая может коснуться и ребёнка.
В школе продолжали делать фотографии, каждому школьнику изготовили по снимку, красивому и большому, на толстой подкладке. Всем давали цветочки и говорили «Улыбнись». Тоня растянула губы, показала зубы. Одна тётя сказала ей: «Ну, настоящая артистка!» Тоне было приятно, хотя артисткой она не захотела стать, даже после её слов. Эту фотографию Тоня повесила в своей комнате, - в зале, который и был её комнатой.
С  некоторыми девочками Тоне удалось подружиться: это была Галя, с которой она сидела, и две девочки, которые сидели позади. Во втором классе они даже ходили друг другу на дни рождения. Тоня приносила им в школу тоненькие церковные книжки о том, как жили святые. Один раз Галя приставила на лицо святого морду свиньи. Тоню это обидело, как если бы кто-нибудь приставил морду на её лицо, но она ничего не сказала. На Тонин день рождения приходила только Галя. Почему-то Тоня не приглашала других девочек, может быть, потому что боялась, что большое количество гостей не впишется в компанию родственников, которые приезжали в каждые выходные.
Дружба с девочками прервалась после Тониного переезда в город. Однажды, приехав через год учёбы в городе, Тоня встретит на речке свою бывшую одноклассницу, они перекинутся парой слов, и та скажет: «Ты теперь с нами играть и не будешь, теперь ведь городская стала». В то время, не став ещё своей в городе, Тоня стала уже чужой в деревне.
Уроки Тоня делала вместе с мамой, и если Тоня ошибалась, мама кричала на неё, особенно если девочка делала ошибку в переписке: «Да ты же ничего не смыслишь в том, что пишешь! Ты даже набело переписать не можешь, как следует, о чём ты думаешь?»  Тоня пряталась под  учебным столом и плакала. Девочка послушно старалась делать уроки, её не приходилось заставлять, а поиграв, игрушки убирала сама. Видимо, маму периодически грызла совесть, и тогда она выполняла Тонины желания. Девочка захотела учиться играть на пианино, и мама стала  возить её на занятия к учительнице, а затем купила пианино, не новое, но оно было пределом  мечтаний Тони.
Теперь Ирина Викторовна поднималась в рань и отвозила Тоню на уроки музыки к репетитору. Молодая учительница, чтобы показать, как играет Тоня, начинала пальцами больно давить ей спину. Тоня боялась, что останутся синяки. Учительница добросовестнро отрабатывала свой хлеб. Тоня училась музыке, как многие девочки учатся, - аккуратно и механически. Она долбила гамму за гаммой под жёстким контролем учительницы. Разучивала скучноватые пьесы Майкапара и этюды Черни. Учила такт за тактом и не чувствовала целого. Мать в часы занятий терпеливо сидела в сквере или бродила по магазинам. Через год Тоня объявила, что больше учиться не будет.  Настаивать мама не стала.
Однажды мама откуда-то принесла красавца попугая, сине-зелёного, с кокетливым бархатным хохолком на голове. Попугай был забавный, кокетливый, и Тоня сразу в него влюбилась. Оказывается, мама купила его неожиданно для себя. В выходной день она шла по Интернациональной улице и увидела старика с клеткой в руках на углу, у магазина «Природа». Он продавал за бесценок прекрасную птицу, потому что уезжал в другой город. Ирину Викторовну он уговаривал попугая непременно купить, потому что ему приглянулось её лицо.
Однажды Тоня с мамой пошли на спектакль в театр. В середине спектакля у Тони начался приступ кашля, который никак не останавливался. Им пришлось уйти не досмотрев. Тоне было очень жаль, ведь спектакль ей понравился. В другой раз Тоня с мамой отправились в кинотеатр. Когда они удобно устроились в мягких креслах, рядом присела Тонина учительница по рисованию.
Тоня с ней не поздоровалась сразу и полфильма думала, поздороваться ей теперь или нет, ведь это нужно было сделать в самом начале. Вежливость победила, в середине фильма Тоня обернулась к женщине и сказала «Здравствуйте».
После развода мама мечтала сделать их фото вдвоём. Она часто говорила Тоне об этом. Когда она сидела с Тоней рядом, напротив зеркала, она приклоняла Тонину голову к своему плечу, и волосы смешивались, перетекали волнами одни в другие. Так по её мнению должна была выглядеть фотография, и через какое-то время они действительно пошли к фотографу.
Ненависть матери к отцу, неприязнь к нему дяди Васи и его жены перешли на Тоню. Мамины родственники торжествовали, что она рассталась «с тем уродом». Не проходило встречи, чтобы кто-нибудь из них не произнёс на эту тему «мудрую» речь. Тоню откровенно невзлюбили, ведь лицом она была похожа на его родню, вернее, на его мать. Их дети, то есть Тонины кузены, похоже, также испытывали к ней скрытую неприязнь. Тоню стали тюркать,  дескать, выросла дылда, будешь под два метра. Хотя они прекрасно знали, что высокой она  вырасти не сможет при всём её желании, так как рост матери и отца был примерно одинаков – около ста семидесяти сантиметров. Сыпались постоянные насмешки над её носом, мол, вырастет у тебя шнобель такой, что направление ветра будем спрашивать. Нос у Тони вырос вполне приличный, с тонко очерченными ноздрями, - греческий эталон. И не стопа будет у тебя, а лыжа, - всё пророчила ей родня, потешаясь. Сейчас Тоня при среднем росте носит тридцать девятый размер, что большевато для её роста, но ещё не лыжа. Тогда она не могла знать, какой вырастет, и очень комплексовала. Шутки частенько повторялись в присутствии разных людей, в то время как Игоря и Катю всегда нахваливали. Катечка слыла просто красавицей.  А Тоня, значит, будущий урод, и характер у неё скверный, злая она, нехорошая. Так продолжалось четыре года. Первая мысль о самоубийстве у девочки появилась рано, лет в семь. Однажды вечером она зашла на кухню, когда там никого не было. На столе лежал большой нож, острие она приложила к своему животу. Тоня решила, что будет больно, не лучший вариант смерти. Положила нож на стол и пошла спать.
Тоня преданно и безоговорочно любила Катю, ходила зачарованно следом, а она Тоню «мучила»: переставала вдруг замечать, снисходительно улыбалась, когда Тоня ей старалась во всём угодить и говорила мягким, срывающимся голосом. Могла окатить Тоню ледяным взглядом, если та о чём-нибудь её спрашивала: ну вот, буду я тебе через весь стол рассказывать... А если Тоня ей начинала о чём-нибудь восторженно говорить, раздражённо пресекала: не кричи так.
Тоне очень хотелось быть похожей на Катю. Она срезала ногти под корень, как у Кати. Где ей было знать, что Катя их обрезала просто потому, что они были ломкими. Во втором классе Тоня отрезала косы до середины шеи, чтобы они были как у сестры. У Кати не хватало терпения их отрастить, да и не было у неё таких густых волос, как у Тони, из чего косу заплести? Тоня хотела потолстеть, стать полной, как Катя, но получалось только быть слегка упитанной. Однажды Катя обнаружила у Тони на запястье «опухоль»: то была выпирающая косточка. Тоня в страхе побежала к маме и показала: «Это дефект, у Кати такой нет». Мама её успокоила, бросив ей небрежно: «Просто Катя толстая, у неё косточки жиром обросли». Возможно, Катя завидовала Тониной худобе. Но Тоне хотелось ей подражать во всём. К её сожалению, форму губ и носа она не могла изменить. Катино мнение обо всём становилось и Тониным. Когда Катя заметила, что у Тони видны скулы, Тоня попыталась слегка раздувать щёки, чтобы они стали такими же хомячковыми, как у Кати. Васю и Игоря она считала  красавцами и думала, что если бы не была их сестрой, то обязательно была бы влюблена в Игоря. Увы, такой же сильной ответной любви к Тоне они не испытывали, хотя бы потому, что Тоня была младше и им не было так же с ней интересно, как ей с ними. К тому же им не было одиноко, они могли играть друг с другом, а в деревне дети рядом с Тоней не жили, и чаще всего Тоня играла одна.
Тоне казалась семья Шариковых  идеальной, будто сошедшей с картинки. Ухоженный дворик с цветущими клумбами перед их домом казался ей поистине королевским. Она думала, что на свете нет никого умнее и красивее Шариковых. В играх Катя изводила Тоню какой-то борьбой за разделение ролей. Катя всегда принимала главенствующую роль. Например, если играли в библиотеку, Тоня была читательницей, а Катя - библиотекарем, которая  выдавала Тоне только порванные книги. И такая была у неё «царская» повадка: сидеть, утонув в кресле, и ручкой помахивать, указывая… Тоню, в её  состоянии влюблённости, подчинить было легко. Да и что было делать Тоне с повелевающей девочкой, если даже Тонина мама заискивала перед Катей, побаиваясь  недовольства той.
Иногда Катя проявляла детское коварство.  Одним летом у Тони была своеобразная прическа: она делала хвост, но оставалась очень большая челка, которую Тоня зачесывала на сторону. Оказалось, над Тоней смеялись в деревне все девчонки, с которыми Катя общалась, но та рассказала ей об этом  далеко не сразу.  Катя умела вязать, и Тоня тоже хотела научиться, но у неё не хватало усидчивости и терпения. Катя была спокойная, малоподвижная, Тоня была другой, но Катю она боготворила, неосознанно ломая себя. Когда Катя с Тоней  играли дома у Шариковых  и приходила старшая девочка, старше неё, например, двоюродная сестра по отцу или по матери, Тоню уже не принимали в расчет. Один раз её просто выставили за дверь и закрылись. Тоня сидела в другой комнате, стараясь не разреветься, глотала обиду, унижение, преданную любовь...
В детстве, как  в общем-то  и все дети, Тоня была очень впечатлительной. В девять лет она посмотрела фильм «Золушка-80», и именно с того момента она стала мечтать о своём принце. Обязательными условиями для него были: богатство, храбрость, красота и, конечно, он должен был влюбиться в Тоню с первого взгляда. Со временем добавилось ещё одно условие: он – иностранец, и жить они должны за границей.
Кроме сериалов, в стране тогда появились экстрасенсы. Трёхлитровые банки ставились на стол перед телевизором, и люди вместе с водой заряжались непонятно чем. Тоня с мамой даже пошли однажды на некую «Стефанию», хотя у них ничего не болело. Зал был полон. В неимоверной духоте люди изнывали от зависти к здоровым, разбогатевшим людям, которых, якобы, Стефания излечила и теперь выставляла напоказ. Потом стали появляться секты, пророчествующие о скором конце света, его ждали если не в следующем году, то в двухтысячном, и это уже на сто процентов! Но до двухтысячного года большинство таких сект распалось, потому что ими заинтересовались правоохранительные органы: дело в том, что большинство из них в то время действительно были опасны не только для психического, но и для физического здоровья. Обращение в их веру отражалось и на денежном состоянии не только самого прихожанина, но и его семьи в целом. Но сектантство, к счастью, обошло их семью стороной.
После развода, это были девяностые годы, в стране не столько не было денег, сколько ничего невозможно было купить.   За детскими сапогами была бешеная очередь, но благодаря дедушке их купили, потому что его, как ветерана войны, пропустили без очереди. Однажды в городе Тоня с мамой случайно увидели огромную очередь: продавались джемперы, по одному на человека и только с паспортом. Это не были какие-то необыкновенные джемперы, они не отличались красотой или качеством, но и  таких  не найти в  свободной продаже . Мама не взяла с собой паспорт, и она пристроила Тоню к своей знакомой, которая случайно там оказалась. Продавщица спросила у Тони паспорт, на что мама стала возмущаться: какой паспорт у ребенка? Так им и продали джемпер.
Бабушка, мать отца, первые два года после развода присылала Тоне раз в год посылку на день рожденья. Она перестала их присылать потом, потому что её финансовое состояние совсем стало плачевным. Открыв посылку, мама и бабушка думали, что с ней сделать: отнести освятить в церковь или будет достаточно только перекрестить? Они почему-то считали её колдуньей, хотя это было чушью. Может, они как-то узнали, что бабушка умела гадать на картах,  хотя Тонина мама тоже могла, она-то и научила Тоню. В посылке были разные южные сладости, Тоне они не  нравились, у них был нетрадиционный вкус, к которому она совершенно не привыкла. Было что-то из одежды, но бабушка не умела подобрать девочке что-то действительно подходящее, и Тоня никогда их не носила. В посылку было вложено письмо, где бабушка здоровалась с бабушкой, дедушкой, мамой и Тоней. Основная суть её письма была всегда одна: о том, как сильно поднялись цены, и - подробные расценки.
Мама у Тони спрашивала, можно ли ей выйти замуж. «Ну,конечно, почему же нет» - отвечала Тоня. Она не понимала, какой смысл у неё спрашивать, не видела в том проблемы. Папа ведь женился и не спрашивал у неё, можно или нет. Вопрос ей казался глуповатым. Кстати Тоне было лет девять, пришла новость с севера, что у жены отца родились двое мёртвых близнецов, мальчики. Мама злорадствовала, говоря, что его наказал бог. Тоня её радости не разделяла, ведь это были её родные братья, не двоюродные или троюродные, а родные. У Кати же есть два брата. Ну и пусть мамы разные, зато отец - один.
                ***
Однажды мама приехала с работы не одна. Тоня лежала на диване в зале и смотрела «Спокойной ночи, малыши». С мамой в комнату зашёл дядя: высокий, нос картошкой, волосы полуседые. Он не был старым, просто волосы были такие. По отношению к его фигуре голова была большая, из-за чего он, как и из-за седых волос, всегда комплексовал. Он принёс Тоне какую-то раскраску. Так в их жизнь вошёл дядя Саша. Они познакомились случайно, когда мама ехала в автобусе домой, он сел рядом с ней и заговорил. Конечно же, она не привела его домой сразу после знакомства, чуть позже. Когда он ушёл, он жил в соседней деревне, мама спросила у Тони: «Понравился тебе дядя Саша?». «Да» - ответила Тоня, хотя никакого впечатления на неё он не произвёл. В выходные ему предстоял самый главный экзамен, хоть он об этом и не догадывался, - знакомство с Шариковыми. Похоже, для Шариковых присутствие дяди Саши  стало сюрпризом. Катя спросила Тоню: «А кто это?» Его не забраковали.
Так дядя Саша стал жить у них. Дядя Саша с мамой жили во времянке. Это был такой же самый дом, только из одной комнаты.  Дядя Саша нигде не работал и пять месяцев жил на их деньги. По профессии он был сварщик. Мама очень хотела,  чтобы Тоня называла его папой. Тоня пыталась, но так ни разу и не смогла. Может быть, он и хотел стать её отцом, но Тоня этого не знала. Она искренне пыталась назвать его папой, один раз даже назвала тихо-тихо и убежала.  Дядя Саша неплохо рисовал, даже нарисовал портрет мамы. Однако ему было далеко до Тониного папы, который выжигал на деревянных досочках интересные детские картинки, сделал для Тони деревянный домик с нарисованными окошками и дверью, в нём можно было что-нибудь хранить, он вырезал Тоне из дерева кораблик с резиночкой, которую нужно закрутить, а раскручиваясь, кораблик сам быстро плыл по воде. Не обременненный домашними обязанностями, отец занимался Тоней, ей всегда было с ним интересно. Дядя Саша никак не мог с ним сравниться.
Когда мама забеременела, они поженились и повенчались. Мама была в бордовом платье, немного ниже колен. После венчания они, держась за руки, шли впереди, а Таня с бабушкой шли следом. Бабушка сказала Тоне, что так они, держась за руки, должны дойти до дома, и, чтобы Тоня не лезла к ним, для верности она держала её за руку. Этот обычай гарантировал, что они всю жизнь проживут вместе, но не давал никаких гарантий, что они не будут жить как кошка с собакой. Свадьба была скромная, платье у мамы было просто немного нарядным, всё было тихо в кругу семьи. Мама с папой не венчались, папа в бога не верил, но жизнь удивительна. В тридцать лет он говорил, что бога нет, в сорок он начал говорить: что-то там есть, а в пятьдесят он заявил, что это что-то если есть, то обязательно православное.
 Выйдя замуж, мама сразу же отписала письмо на север общим с отцом знакомым, всё тем же, мол, выходит удачно замуж, он симпатичный, высокий, но его главным достоинством было то, что он моложе неё на целых два года. Только после свадьбы дядя Саша запил. Он долго держался, целых полгода. Оказывается, он был алкашом, в этом потом признались и его родители. Его периодически кодировали, он держался, потом опять запивал, и его снова кодировали. Дядя Вася иногда за столом давал ему умные бесполезные советы, как нужно правильно пить алкоголь. Дозу, оказывается, надо поделить на вес тела, и чтобы не превысить некое соотношение, грамм-на-килограмм... Выпил одну-две рюмочки и остановился. Всё-то он знает, дядя Вася! Будто дядя Саша сам  этого не знал. Тоня видела: дядя Саша  с трудом переносил Васины наставления, ему было явно неудобно.
Как позже выскажет Тонина мачеха: «Чужие дети раздражают», так вышло и с  отчимом . Поначалу Тоня с дядей Сашей жили довольно дружно, даже смотрели с ним вместе мультики. Тоня рассказывала ему всякую ерунду, например, что завтра она идёт вырывать зуб. Во дворе стоял мотороллер Тониного отца, на нём никто не ездил, но Тоне было интересно играть с ним, и однажды он упал. Тоня пошла к матери, чтобы просить поднять его, она обратилась к дяде Саше. Он смотрел телевизор и когда услышал, что ему надо оторвать свою задницу от дивана, он заворчал: «Опять она что-то натворила, пусть сама поднимает!»
 Тоня относилась к нему спокойно, она всё равно не была обделена вниманием, ведь жила под одной крышей с бабушкой и дедушкой. Однажды, когда он пришел с работы и, видимо, мама учуяла от него запах, случился скандал. Бабушка всегда очень переживала, и когда ушёл, послала Тоню за ним на велосипеде. «Куда он уйдёт? Только на остановку. Ты сможешь его догнать» - ивала ее бабушка.    Когда Тоня приехала на остановку, его уже и след простыл. Через пару часов он приехал - был в парикмахерской , где и успокоился.
Когда он начал пить, семья уже переехала в город, но ребёнок ещё не родился. Тоня приглядывалась к нему всё пристальнее. «Пьяница» - это было ясно. Он ей казался каким-то жалким и несвежим. Её уважение к нему и симпатия здорово пошатнулись. Тоня слышала, как не лестно родственники о нём  отзываются, да и мама тоже. Когда он выпивал, мама устраивала скандал, хоть он и вёл себя смирно. Только однажды у него случилась горячка. Поэтому постепенно, когда он был выпимши,  Тоня начала его остерегаться: так научила её мама, а  вовсе  не потому, что он к Тоне относился плохо. Однажды ей стало жаль дядю Сашу: мама снова учуяла запах и выгнала его. Он стоял за дверью и канючил: «Мне в сок кто-то подлил», домой просился. Тоне хотелось прекратить скандалы, которые затевает мама, а не дядя Саша. И она сказала: впусти его, ну не пил он, может, и правда подлили. Покоя в семье не было, но с другой стороны, маму можно понять: она боялась, что он сорвётся. До неё он был алкашом.  Но после четырёх лет таких битв она наконец победила: он перестал пить!
Когда родился сын у мамы, были уже каникулы, и Тоня жила в деревне. Тоня с бабушкой поехали к нему, он был хорошенько выпивший, еле стоял на ногах, но разговаривал хорошо и пытался скрыть своё состояние. Бабушка ничего ему по этому поводу не сказала и Тоне запретила рассказывать маме подробности.

                ***
Это была трёхкомнатная квартира, которую получил дед как участник Великой Отечественной. Он стоял на очереди лет десять, из них года два - на третьем месте. Видимо, взрослые всё поняли и поторопили благодарностью чиновников. Вначале думали, что квартира будет в одном из строящихся домов в ближайшем от деревни районе и даже ездили смотреть этот дом. Но события превзошли ожидания: квартиру дали в совершенно другом, новостроящемся районе. Семья въехала в престижный четвёртый этаж из десяти. Квартиру выделили на четверых: на деда с бабушкой и Тоню с мамой. Увы, отец уже был выписан, и большей площади получить не удалось, а схитрить было невозможно: тогда это строго контролировалось. Предполагалось, что бабушка и дедушка будут жить в новой квартире, им предоставили большую спальню, поэтому Тоня получила маленькую комнатку. Но мамины родители там не захотели жить , потому что мама жила с дядей Сашей и она была беременна. Может, старики и не собирались переезжать с нажитого места, возраст не тот, дом кому-то надо оставить на доверии, да и в городе - совсем другая жизнь.
Когда бабушка впервые ходила смотреть квартиру, поднимаясь по лестнице, она издала озорной хохоток, совсем как девчонка. Туалет был узким и Тоня с бабушкой смеялись, представив знакомую бабушку из деревни, которая была неимоверно толстой: как она будет заходить туда задом, потому что развернуться там не сможет.
Тоня  обживала  комнаты, прохаживаясь по квартире. Сразу чувствуешь себя такой юной, стоящей в начале путей.  Ведь теперь её ждёт другая жизнь.  Ей предстоит познакомиться с новыми ребятами, учителями, школой.  Каким  это всё будет, вот вопрос. Страшно, но смелости Тоне не занимать!
Девочка забавлялась. Откроет кран лёгким нажатием рычажка – и вода полилась, регулируй лишь толщину струи. А рычаг чуть левее – и струя мгновенно нагревается. Тоня подставляет ладонь, и брызги разлетаются по всей ванной, девочка хохочет. В кухне – сверкающий кафель с рисунками фруктов, белоснежная газовая плита. В сияющих никелевых кранах отражается её искажённое лицо, поджаренное и слегка облупенное деревенским солнцем. Ей хочется делать неожиданные выходки: бегать, а не ходить, по комнатам, скользить по полу в носках, дёргать рычаги...
Сколько ещё работы! Нужно расставить мебель, распаковать вещи, - всё, что частями привезли дедушка и дядя Вася, - найти им место. Когда люди долго живут в одном доме, они обрастают вещами, и теперь этот груз притащился  сюда. Во дворе, при солнечном свете, когда вещи разгружали, стала особенно явственна их заскорузлость. Таня устала за суматошный день и рано отправилась спать. Как непривычно. Раньше она засыпала в кромешной тишине, разве что где-то вдали тявкала одинокая собачка. Только рано утром прорезывали тишину петушиные крики, начинали  квохтать куры, мычать коровы. В городе же звуки не умолкают ни днём ни ночью: от соседей ли, с улицы. Кто-то ходит, что-то заколачивают, будто чечётку бьют, и всё по голове! Доносятся громкие разговоры, возгласы. Постоянный фон – гул машин и трезвон трамваев. Иногда взвоет автомобильная сигнализация – и на всю ночь. Как непривычно, резко для ушей, избалованных тишью.
Что был за двор!  Каменное дно, частями в бетоне. Кругом - разноцветье сплошных стен. Посреди – холодные железки качелей и турникетов. Уличный ветер в просветы между домами наносил запах бензиновой гари и выхлопов с гигантского металлургического завода. Как же здесь играть? Дети на первый взгляд похожи на зверьков в зоопарке: они загнаны в клетушку двора и даже не понимают своей несвободы, беспечно резвятся на пятачке двора, ничуть не стесняясь его убогой теснотой. То ли дело в деревне – Тоня носилась по полю, играя с детьми в прятки, хоронилась за деревьями и кустами, за холмиками, - попробуй  найди. А здесь даже укрыться негде! И не поносишься, не поиграешь в пятнашки ли, в казаков-разбойников. Поэтому городские дети раньше времени взрослеют: сидят чинно по лавочкам, как старички, обсуждают последние «новости».
Двор манил нагретыми за день скамейками, парившим асфальтом и ласковым шуршаньем листвы невысоких ещё деревцов. Тоня переехала сюда жить с лета. Ей казалось, что в этом дворе, окружённом со всех сторон десятиэтажными домами, будет много детей, среди которых она быстро найдёт, с кем подружиться. Тоня вышла во двор. Около своего подъезда она увидела девочку, вокруг никого больше не было. Тоня спросила: «Можно с тобой познакомиться?». Её звали Соней, она была старше Тони на год, на ней было красивое голубое платье. Соня сказала, что живёт в соседнем подъезде и уже многих девочек здесь знает, но они старше них обеих. На этом её интерес к Тоне закончился навсегда. Даже при следующих встречах Соня не захотела здороваться с Тоней.
Попытка подружиться с дворовыми компаниями тоже не принесла результата. Обычно Тоня подходила к стайке подростков, девочек и мальчиков, и просила разрешения посидеть с ними. Они милостиво разрешали, не выказывая особого расположения. Разговор не клеился, дети переглядывались между собой, а на её вопросы отвечали односложно, без охоты, сами ни о чём не спрашивали. В лучшем случае её просили принести что-нибудь из дома: конфет или минеральной воды. Сначала Тоня с радостью бежала по их поручениям. Но потом начала придумывать отговорки, потому что речь заходила уже и о деньгах. Она старалась уйти от них пораньше, и вслед ей неслось: «Странная какая-то!» Они могли сговориться между собой назавтра куда-то пойти, Тоня, подобострастно улыбаясь, униженно просила разрешить ей прийти тоже. Они соглашались, но на другой день всё переигрывали, и Тоня в условленном месте их не находила. После они оправдывались, что не знали её телефона и адреса. Но Тоня уверена не была, что её вообще собирались предупредить. Стараясь не реветь от обиды, она одиноко слонялась по дворам... Она научилась гулять одна. Выходила на проезжую часть. Её привлекало уличное движение, прохожие. Тоне было страшно. В деревне её знали все, а здесь никто не замечает, никто не спросит, что поделывает мама, как дела у бабушки. Дети здесь заняты своими делами, как взрослые. Тоню никто не замечает, будто её нет, она – привидение.
Тем летом она ни с кем не подружилась. Зато в деревне Тоня легко заводила знакомства с девочками, которые были старше неё на один-два или даже на три года. Познакомившись, Тоня ездила к ним в гости на велосипеде, они болтали и играли во дворе. Это было просто: девочки были добродушными и легко шли на контакт. На велосипедах дети открывали новые дороги: если поехать той, то куда выедешь? Езда нравилась и Игорю, а Кате - нет, она вообще не любила спортивные движения, ей нравилось вязать, чему Тоня безуспешно пыталась научиться. Но у Тони вязка получалась тугая, и ей не хватало усидчивости. Ей казалось потерей времени сидеть и ковыряться с нитками, когда вокруг – неоткрытый мир, который нужно срочно познать и поделиться им с другими! Новые дороги Тоня показывала Игорю, а он ей показывал свои. Подруге Лене тоже было интересно с ними ездить, но у неё был плохой велосипед. И всё же однажды они выехали втроём. У Игоря был знатный велосипед, у Лены при большом набирании скорости сходила цепь, а у Тони не было тормозов. Велосипеды, позвякивая, подпрыгивали на корнях сосен, выпирающих из песка, девчонки взвизгивали, парень смеялся, и у всей компании был счастливый вид. Они пересекали спуск к дороге. Лена ехала впереди, Тоня посерёдке, а Игорь – за ними. Лена не могла ехать быстро и на спуске немного притормаживала, а Тонин велосипед набирал скорость, но она не могла остановить его и обогнать Лену тоже не могла. Вдали на перекрёстке  показался автобус, а на стремительно приближающуюся дорогу завернула машина. Тоня кричала Лене: «Давай быстрее!», а она кричала ей: «Не могу!». Тонино переднее колесо уже почти касалось её заднего, настал критический момент, когда Тоне надо неминуемо сойти с дистанции. У неё был выбор, куда упасть: направо или налево - в кусты или под машину. Тоня выбрала направо и завалилась в кусты вместе с велосипедом. Её ноги закрутило вокруг рамы, и Тоня не смогла встать, так и лежала, обняв ногами велосипед, но водитель вышел из машины и раскрутил Тоне ноги. Он смотрел на Тоню, потерпевшую крушение, извинительно, чуть улыбаясь, а она подумала, что её сказочный принц должен быть таким же, как он, - высоким, с породистым добрым лицом. С Тоней ничего страшного не случилось,- пара царапин, - но на ней было новое платье, которое запачкалось травой. Мама бы сильно её  заругала,  поэтому Тоня поехала к Лене и она, как более опытная, Тоне его отстирывала. Но траву не так-то легко отстирать, маме передали, что в город Тоня не поедет, а будет ночевать у подруги, потому что платье должно было ещё высохнуть. Маленькое зелёное пятнышко всё же осталось.
Дома мама встретила Тоню на удивление легко, вид её будто говорил: «Я тебя ждала, но не конкретно сейчас, а как всегда».
Мама самозабвенно готовилась к материнству, она впала в какую-то сонную одурь.
Вскоре мама родила мальчика. Тоня почувствовала уколы ревности. Когда мама вышла из роддома, она показала Тоне конверт и спросила: «Ну как тебе?». «Сойдёт» - скривилась Тоня. Из конверта выглядывало капризное сморщенное личико. До чего противный! По дороге домой Тоня не вынесла и раздражённо буркнула маме: «Давай отнесём его обратно!» Мама рассмеялась, как удачной шутке. А Тоня почувствовала себя лишней и одинокой. Квартира с того момента наполнилась сладковатым запахом молока и кисловатым - грязных подгузников.
Долго думали, как назвать ребёнка, было принято Тонино предложение - Павел. Наверняка это имя не было одобрено родственниками, потому что в их клане при рождении ребёнка в коллективном обсуждении имени выбор родителей обычно признавали плохим, другое имя считали более подходящим. Но в глаза любую критику члену «курятника» не принято было говорить. Так было и с Тониной матерью: все её обсуждали и осуждали за глаза, но она об этом не знала, потому что ей мило улыбались.
На Тоню легла обязанность нянчить братика днём. Мать, уходя на работу, оставляла Тане для него бутылочку с молоком. Чтоб оно не охлаждалось, посудка хранилась в шерстяном носке домашней вязки. По часам Тоня подкармливала брата молоком. Сидя дома в солнечные дни, она злилась и роптала: бегали её подружки по лугам, носились на велосипедах, а мальчишки, должно быть, запускали воздушного змея. Посмотрит она теперь, что будет иметь вместо здорового отдыха!
Целый день Тоня выполняла мамины поручения и всё просто так, будто обязана, - её ребёнок. И никакого спасибо, даже не спросит, устала ли Тоня. Нянчить Павлика изо дня в день надоедало. Тянуло к ребятам в деревню... Кто сидел с малышами, знает, какая это колготня. Тоня жаловалась, что у неё уже нет сил возиться с Павликом. Он её совсем не слушается, часто орёт и портит пелёнки, Тоня еле успевает их ополаскивать да просушивать. Характер у Тони уже тогда стал ломаться, портиться. Вдруг темнело в глазах, начинали трястись руки от злости и, не помня себя, она кричала: «С утра до вечера как прикованная! Для чего заводили второго, кто вас просил? И не нянька я вам, нашли домработницу! Ненавижу я вашего Павлика, никакой из-за него жизни нет!»
Однажды Тоня всерьёз обиделась. Как всегда, она сидела с братишкой, стерегла его сон, глядела на спящего мальца. Ощущение скуки и бессмысленности жизни в этот раз было  сильно как никогда. Но тут братик проснулся и начал хныкать. Тоня стала качать его, добросовестно напевала колыбельную, а Павлик не переставая скулил. Качая его, Тоня призадумалась. От сильного толчка Павлик выскользнул из её рук, шлёпнулся на диван и взревел. Тут вбежала мама, всполошилась и затрясла Павлика, набираясь гневом. В сердцах она рявкнула на Тоню:
- Ты дура большая! Куда смотрела, разиня? Доглядеть не могла...
Конечно, мама очень испугалась. Но всё ж это было грубо и несправедливо. Тоня выскочила из дома. Шла по улице и бормотала «Ну вас к чёрту!» Отчим пришёл с работы и пошёл, отыскал её в темноте. Тоня ещё долго дулась: прощение у ребёнка получить гораздо труднее, чем у взрослого.
Но бывали у неё и «выходные». Пару раз Тоня ездила на несколько дней в соседнюю деревню, к родителям дяди Саши. У них была внучка Оксана, она тоже приезжала к ним на каникулы из города. Она была дочерью дяди Сашиной сестры. Оксана была Тониной ровесницей и тоже закончила первый класс. Тоня с ней быстро подружилась. Оксана была худая, как былинка, у неё были голова да щёки на тощеньком тельце. Заводилой в их дружбе была Тоня. У Оксаны была подружка, довольно симпатичная девочка. Втроём девочки любили играть в бадминтон.
Тем летом все Тонины подружки в деревне - Лена, Таня, Катечка, - все были одеты в джинсы. Родители Лены и Шариковы начали мотаться в Польшу за шмотками, таких людей со временем стали называть челноками. Джинсы были очень модными. Естественно, Лена и Катя были одеты хорошо и современно. Теперь Тоня  знала: чьи родители ездили на заработки, у тех были джинсы, яркие куртки и дублёнки. У кого ничего подобного не было – те бедняки. Тоня не хотела подать виду, как ей завидно, и  всегда  улыбалась .
Тётя Света и дядя Вася продавали вещи Ирине Викторовне для Тони, как утверждали, по закупочной цене, но только те, которые окончательно не удавалось продать. У Кати был красивый летний костюм в горошек, футболка и шорты. У Шариковых оставался ещё один такой костюм, только горошек был другого цвета. Его не могли продать, потому что в нём было две дырочки. И тётя Света пообещала, что подарит его Тоне с барского плеча. Тоня ждала-ждала, что она подарит его сейчас, ведь было лето и она могла бы его поносить. Но тётя Света добавила, что подарит его на Тонин день рождения. А ведь он аж в феврале, полгода до февраля, а потом ещё полгода ждать, чтобы его надеть! Но Тоня зря волновалась: тётя Света забыла о костюме.
Тонина мама была крёстной Игоря, и Тоня иногда видела, как она дарит ему деньги, просто так. Тоню это возмущало, она выговаривала: почему ты даришь ему деньги, ведь его мать, моя крестная, мне ничего не дарит, кроме как на день рождения? Мама снисходительно трепала её по щеке и советовала не быть такой мелочной.
Как-то раз Тоня, Лена и Катя сидели на лавочке. Девочки в джинсах, а Тоня в сарафане. К ним «подъехали» местные ребята, чтобы познакомиться. Девочки весело болтали и смеялись, но не Тоня, она стеснялась своих зубов и позволяла себе только скромно улыбаться. Ребята спросили: «А что это две в джинсах, а эта - в платье?» Тогда Тоня ещё не была такой бойкой, как сейчас, и вопрос поставил её в неловкую ситуацию. Но потом один из них пришёл к ней на выручку и нашёл за неё правильный ответ: «Она ноги хочет показать!».
Тоня долго выпрашивала у мамы джинсы, действуя методом убеждений: «По-моему, я хуже всех одета. Люди, наверное, думают: «Как плохо одета девочка. Наверно у неё родители – неспособные зарабатывать» Не могу я выглядеть хуже других!» Мама озаботилась, звонила Шариковым и жаловалась: «Джинсы клянчит, глупышка. Подавай ей «левисы» и всё тут, чтоб с карманчиками, нашивками, чуть потёртые, с ума сойти!» У Шариковых  не то что «левисов», но и нужных размеров не нашлось. В конце лета мама всё же купила Тоне джинсы, но размера не угадала, а может, на вырост припасла, и они висели на ней, как мешок.
Тоня росла без отца, но и мать, поглощённая заботами, почти не обращала на неё внимания. Мать черствела и старилась сама по себе. Тоня развивалась сама по себе. Ещё маленькой, когда случалось столкнуться с какой-нибудь несправедливостью, Тоня пряталась где-нибудь и тихо себя утешала. Она перемогала детство как болезнь и мечтала о том времени, когда можно будет уехать куда-то, жить среди новых людей, не знающих о ней ничего, забыть свою предысторию.
Тоня долго и безуспешно пыталась найти в своём сердце каплю любви и сочувствия к матери. Каплю найти удавалось, но она не могла в ней перерасти в большее, в некий источник.   Ей казалось, что она видит маму насквозь, и угадывала в ней расчётливую и прагматичную женщину, с жёсткой сердцевинкой.  Тоня присматривалась к матери, наблюдала  исподтишка.
Ей казалось, что внешность её была чисто русская: серые глаза, русые волосы. Нос был довольно длинноват, как у Буратино. Это был нос её отца, только в женском варианте. Фигура крестьянская - широкие плечи, узкий таз, к тому же ноги худые. Спортом она никогда  не увлекалась, у неё ещё до родов был небольшой животик. В молодости, лет до тридцати пяти, она часто делала химию, то крупную, то мелкую. Она не напомаживалась, только для фотографий, - отец не любил, когда жена красилась, говоря, что она для этого ещё слишком молода, и так отучил её. Из косметики у неё были только тушь, в которую надо было поплевать, и помада, которая часто была закончена и в неё была вставлена спичка. Одевалась она скромно, ничего вызывающего. У неё была пара туфель на высоком каблуке, которую она обувала очень редко, потому что каблуки были очень высоки и на них было крайне неудобно ходить. При отце она их не носила, потому что в них она была выше отца, так как он был ниже ее ростом. Волосы она начала красить только когда появилась первая седина.
Мир крутился вокруг  Тони, пока не появился второй ребёнок. С того момента между матерью и дочерью начались конфликты.   Характер Тони  стал портиться.
Во время ссор неизменно приглашались родственники, и они своими наставлениями доводили Тоню до истерик.  Разговор с родственниками часто напоминал допрос. Вот как, например, выглядела беседа с дядей Васей:
- Ты ведь ходила в развивающий центр, и тебе нравилось рисовать, отчего же ты перестала?
- Объясняю:  надоело и перестала.
- Просто так, надоело и всё?
- Да, рисуют там всякие чучела, бабочек, посуду разную, я и сбежала.
- Зря.
- Да зря, наверно.
- Тебе надо быть  понастойчивее в достижении цели. Ты ведь хочешь получить высшее образование,  выучить иностранные языки? А для этого школу закончить надо.
- Надо. Я разве против?
- Ни в чём у тебя нету таланта, за что ни возьмись. – Дядя не обращал внимания на её возражения и продолжал безо всякой логики. - Хоть один предмет тебе нравится больше других? Можешь ты сказать, что математику знаешь безупречно? Или в литературе блещешь? Да и тот же иностранный язык! То тебе неинтересно, туда лень ходить... Мать на тебя столько сил потратила! А тебе лишь бы гонять...
Тоня сидела, подавленная жестокой правдой. Неужели, она такое ничтожество? Действительно, ни в чём у неё нет преимуществ перед другими детьми. То ли дело Катя – она отличница и по дому успевает помочь, готовить давно научилась. Тоне становится уныло, горестно, она чуть не плачет.
Но всё ж с Васей лучше разговаривать, он хотя бы говорит те вещи, о которых стоит задуматься. Если за дело берётся дядя Петя, мамин брат, тогда – держись! Тот еле удерживается от рукоприкладства.   Военный по профессии, он племяннице устраивал настоящий «трибунал».  Тоня с ним разговаривать отказывалась вообще: у неё язык не ворочался. Она стояла перед ним, опустив голову. Однажды, придя к сестре и отужинав, дядя добросовестно приступил к «работе». Он удобно устроился в кресле и подозвал к себе племянницу. Тоня подошла, как всегда, старательно изучая узор на ковре.
- Ты, - дядя поднял вверх указательный палец, - должна маму слушаться. И не доставлять ей хлопот.  Ты меня поняла? – Дядя покровительственно положил ей тяжёлую руку на плечо. Тоня молчала, потупившись. Такой строптивости дядя не видывал отродясь. В его голосе появились раздражительные нотки. – Я спрашиваю, ты поняла меня? – Он принялся трясти Тоню за плечо. Голова её моталась на тоненькой шее. И вдруг она резко метнулась вбок и неожиданно вцепилась зубами в дядину руку. Он взвыл, отдёрнул руку и залепил Тоне оглушительную пощёчину. Потом демонстративно тряс рукой в воздухе. – Ну ты зверёныш! – взвизгнул он. - Доведёшь мать, честное слово!
Тоня, как и многие дети, с какой-то «партизанской» стойкостью, точно вражьи пытки, сносила эти наказания. Что-то вроде насмешки мелькало на её губах. И вдруг какая-то обида корёжила ей личико, и зачинался рёв. Что-то такое в лице, - отчаяние, что ли, - прорывало материнское сердце. Ирина бросалась к ней, как могла, утешала.   Когда при ссорах у Тони начинались истерики, мама через какое-то время подходила к ней и обнимала: «Дочка! Что ты такое говоришь? Ладно, успокойся!»   
Далее следовало примерение, спрос на обещание, что Тоня больше так делать не будет, которое Тоня неизменно давала. С десяти лет с матерью у Тони не было практически никогда откровенных разговоров. Мама никогда не давала Тоне советов, она не знала, какие у Тони проблемы в школе с одноклассниками,  кто ей в школе нравится.   Когда Тоня жаловалась, что какой-то мальчик её обижает, мама говорила, что он, по всей видимости, в неё влюблен. Она видела Тониных одноклассниц, которые заходили за ней в школу, и ни разу они её не заинтересовали. После рождения Павлика мама перестала следить за Тоней: как она одета, чистое ли на ней. В мае при жаре Тоня могла ходить в свитере и в колготках, зимой - в болоньевой курточке без шарфа. Когда Тоня собиралась в лагерь на десять дней, чемодан она собирала сама. Над ней не было контроля, и к свободе она очень скоро привыкла. «Я пошла» - говорила Тоня и уходила. Куда Тоня пошла, с кем и когда вернётся, у неё никогда не спрашивали. Но поздно она не возвращалась. Только однажды она задержалась, когда начинало темнеть, и мама нашла её во дворе, сказав, что так долго она ещё никогда не гуляла.
«Я поехала в деревню» - говорила Тоня и уезжала. До деревни доехать занимало около часа, но Тоня приезжала туда через три-четыре часа. Мама не знала, что Тоня, перед тем как поехать в деревню, каталась на трамвае, изучала город. Садилась на единичку и доезжала до конечной, до рынка. Потом вновь заходила в тот же трамвай и ехала в обратном направлении до конца. Она садилась на другую сторону трамвая, чтобы снова ехать в тени, но там сиденья были раскалёнными: нагрелись, когда ехали сюда. Она смотрела пристально и углублённо в бегущий город за окном, словно разгадывала карту будущей жизни. Прижавшись лбом и носом к стеклу, Тоня вглядывалась в лица прохожих, наблюдала за людьми, но ни на ком не останавливала своего внимания. В Тоне расцветало ощущение предстоящего чего-то прекрасного, необыкновенного, предчувствие счастья, предчувствие многих любопытных историй...
Тоне нравилась её свобода, она чувствовала себя взрослее и самостоятельнее. Она хотела всегда быть взрослой и самостоятельной, чтобы ей никто не указывал, что делать, чтобы могла зарабатывать на жизнь и распоряжаться деньгами. Тоня уже видела себя: вот она тоже живёт в заботах, как и все другие, и каждый день должна бороться, чтоб выжить.
Это катанье значило для неё очень много, как бы утверждало её свободу. Когда любуешься городом, неудачи забываются. Такой близкий и такой далёкий этот город! Ветер свободы врывался в просвет её жизни, ослеплял и оглушал, пьянил. Невольно губы растягивались в улыбке. Свободная, крылатая, Тоня царила среди жилых громад большого города и была его властительницей.  Но встречные люди об этом, разумеется, даже не догадывались.  Испытав  такое чувство  свободы, Тоня, когда переедет к отцу,  переживёт настоящий шок от его жёсткого контроля.
         
Когда мать с отцом жили на севере, в первые годы их совместной жизни мать старалась поддерживать порядок, так как отец насчёт этого был требователен, готовила сама пельмени, но хорошей кулинаркой её назвать трудно. Во время второго замужества уборке внимания не придавалось. Тоню мать в свою очередь не нагружала и к порядку её не приучила. Пыль лежала везде, её второй муж  на беспорядок внимания  не обращал, но во время конфликтов высказывал. Что касается готовки, то её супы были больше похожи на вторые блюда, очень густые и без зажарки. Она любила жареное, на чём и посадила свою поджелудочную. Её королевским блюдом была жареная картошка. Правда, на праздники она могла приготовить и блины и блинчики, пельмени, салаты, неизменно пёкся пирог. В выходные часто она делала омлет, и это считалось изыском!
 Мать работала всегда только на одной работе, но она редко бывала дома, летом и ранней осенью - в деревне. У неё всегда были какие-то дела, огород. Зимой она сидела дома чаще, но подруг как таковых у неё не было, гости никогда не приходили, да и Шариковы - только по случаю. Она любила лежать на диване, смотрела телевизор, читала газеты или книги, в основном её интересовали детективы, детективные истории по телевизору. На ночь смотрела какой-нибудь фильм.
Тоня не могла понять, почему мама так ужасно экономила деньги, ведь были ещё алименты. Одевалась она очень просто, ходила в старом пальто, ей нравились свободные вещи, джемпера, прикрывающие нижнюю часть туловища. Зелёный цвет был её любимым. В качестве одежды она не  разбиралась, основным критерием была дешевизна. Торговец из неё бы вышел никудышный. Шариковы то, что не продавалось на рынке, сплавляли ей «по закупочной цене».
Неожиданно она открыла для себя секонд-хенды и сделалась их постоянной покупательницей. Она приносила какие-то странные, пёстрые наряды, блузки и платья, которые гордо демонстрировала домочадцам, дефилируя в них по комнате, как по подиуму. Она заставляла их хвалить, примерять, а если её выбор критиковали, она легкомысленно отмахивалась: вы не понимаете. «Ведь можно одеться с ног до головы за  малые деньги!» - внушала она идею своей  отсталой семье.
У неё был азарт экономить. Она была из тех, кто преодолеет несколько кварталов до магазина, в котором мука дешевле, чем в ближайшем к дому, на целый рубль. После работы она делала «тур». Было начало девяностых, и потому магазинная карусель была  захватывающей. В одном магазине выкинули дешёвое сливочное масло, в другом – спинку минтая, в третьем она взяла томатную пасту и спагетти. В хлебном отделе ей посчастливилось взять кусочек подсолнечной халвы. И везде надо остоять очереди, иногда одновременно две в разных отделах. Заняв одну очередь, она бегала к другой и возвращалась: вдруг та идёт быстрее. Никто не выражал недовольства её перебежками: так делали многие. У неё болели бы ноги, если бы не воодушевление, с которым она охотилась за продуктами. Ноги давали о себе знать уже дома, и тогда она наливала тазик с нестерпимо горячей водой, окунала в него стопы.
Нельзя сказать, что она любила смотреться в зеркало, красота её  не интересовала, а молодость – да! Возможно, в глубине души она считала себя очень даже привлекательной. Она никогда не занималась спортом, не сидела на диетах для похудения. С первого взгляда, пока не заметишь в ней стремление к власти, она очень даже женственная. У неё детский голосок, она улыбается и даже жеманится. Болтливостью она обладала заурядной. Основной её темой для разговоров были проблемы с Тоней, в которые она хотела посвятить всех, даже тех, кому они были неинтересны. Несмотря на своё высшее образование, людей она не знала. Она выросла с родителями и общалась большей частью со своими родственниками, которые не всегда были с ней честны. Она не думала о лицемерии, зависти. У неё был один из тех тщедушных характеров, когда человек не может высказать всё что он думает другому, попытаться поговорить с ним и выяснить проблему. Она предпочитала жаловаться другим. Иногда Тоня нечаянно подслушивала, как мама говорила по телефону с кем-нибудь о Тоне, чаще с сестрой.
«Тоня становится невыносимой.  Я понимаю и вижу, что она меня не любит. Насильно мил не будешь, вот я и стараюсь отстраниться от нее, может ей так лучше. Удивительное дело:  есть дети, которые любят своих мам опустившихся,  пьющих и бьющих, безобразных и неграмотных, даже отказывающихся от них, от своих детей.  Потому что  у них не было такого папы   как Борис.   Он из тех людей, которые принижают окружающих, чтобы самому выглядеть лучше. Борис  из желания нравиться Тоне больше, всячески унижал меня при ней.   И вот результат.  Теперь он где-то хороший и добрый, а я  для нее из разряда прислуги.  Эгоизм чистой воды! Ты знаешь, она ведь мечтала поставить меня на колени пред ее величеством. Когда она приходит из школы, вместо приветствия кричит «Я пришла!».  Я не оставлю ее голодной, она это знает, я накрываю стол. Убрать за собой, а тем более поблагодарить – да что вы! Царица Тамара!  А я служанка.   Черта-с-два! И  когда  я совсем потеряла надежду на ее нормальное ко мне отношение, я решила начать новую жизнь.   Она же видит, что все идет не так, как ей хочется, вот и стервозничает, вот и бесится.  Очень плохо, когда родители – соперники, а не друзья.  Плохо ребенку, душа калечится».
Однако, по справедливости, у неё были и существенные достоинства! Она предоставляла Тоне свободу и никогда не лезла с расспросами. Давала, пусть копейки, но кое-что на карманные расходы. И когда уезжала на два дня в деревню, в холодильнике всегда было  что поесть, плюс оставляла деньги на две самые дешёвые шоколадки. Иногда у неё случались приступы щедрости, и она покупала Тоне что-то из одежды, дешёвое, но ей это было не важно.
Тоня росла как трава. Мама была уверена, как и многие родители, что в программу воспитания входит лишь забота о чреве да о теле. Сыт-обут-одет ребёнок, значит, он доволен, миссия выполнена! Остальное доваяет школа. Откуда такой беспечный расчёт на народное образование, казалось, оставшийся ещё со времён коллективизма? Это в наше-то время, когда, отпуская ребёнка в школу, нельзя быть уверенным, жив ли он оттуда вернётся.

У Тони сложились привычки. Первый и второй классы Тоня прожила с дедом, бабушкой и мамой. Она училась в первую смену и приходила домой в час. Сначала она ела, подавала бабушка. После обеда Тоня, как ответственная девочка, начинала делать уроки, сначала на черновик, который потом смотрела и проверяла мама. Только после этого Тоня переписывала начисто. Сначала она делала уроки по письму и математике, затем - чтение. Когда уроки были сделаны, совесть была чиста, Тоня занималась играми. В тёплое время она играла всегда на улице, во дворе или в саду. Во что она играла? В одуванчики, которые при помощи воды и спичек превращались в красавиц; в песок, в котором Тоня строила подземные ходы для машинок; в магазин из камней («картошка»), песка («сахар») и совочков. Так проходил её обычный день. Вечером обязательно смотрела «Спокойной ночи, малыши!»
Когда семья переехала в город, Тоня, приходя из школы, где она училась во вторую смену, также ела и садилась сразу за уроки, так как не любила делать уроки по утрам. После домашних заданий смотрела телевизор. Утром она просыпалась около девяти, вновь смотрела телевизор, собираясь в школу. В городе она практически не гуляла и вполне могла находиться только дома, не выходя. В пятом классе она стала иногда гулять по часу. И у неё появилась привычка делать уроки с телевизором. Она сидела в кресле в зале, держала тетрадку в руках, учебник лежал на диванной подушке, Тоня слушала и подсматривала телевизор, при этом ошибок она не делала, что тот Юлий Цезарь!
В городской квартире Тоня, приходя из школы, не всегда заставала мать, ведь она ходила на работу. Но если она была дома, обычно они не здоровались, не говорили «привет». Увидев маму, Тоня кричала «Я пришла!» Заходила на кухню, и мама подавала обед. Мама, если и спрашивала о школе, чаще всего Тоня отвечала «нормально», на том дело и ограничивалось. Ну, ещё Тоня могла сказать, что, допустим, завтра будет контрольная по математике. Раз в неделю вечером Тоня приносила ей дневник, где мама расписывалась и смотрела оценки.
В третьем классе её городской школы оказались все новенькие, только переехавшие в новый район. Но все были городские, Тоня не смогла вписаться в коллектив. Когда дети узнали, кто она и откуда, её стали дразнить «деревенщина». Ничего удивительного, в деревне тоже не любили городских. Подруг у неё не было. Кому хоть раз в жизни приходилось утверждаться в новой компании, знает, что самое главное – выбрать правильную линию поведения. В классе была девочка-лидер по имени Наташа, она любила устраивать свои порядки. Вся Наташина свита вводила в моду новые манеры поведения, неприемлемые для Тони, стремящейся быть самой собой, ни под кого не подделываться. Видимо, насмотревшись молодёжных сериалов, девочки взяли за моду обниматься и целоваться при встрече.  Насколько Тоня была скованна, зажата, настолько же те девочки вели себя естественно, будто они рождены для стихии общения, кокетства. Тоня с завистью смотрела, как девочки собираются стайками, хихкают по пустякам, рассказывают интересные истории про то, как куда-то ходили, что-то покупали, ссорились с братьями, занимались с репетиторами. Тоня не могла ничего придумать, что бы такое могла рассказать о своей жизни. Она держалась особнячком, ещё и потому, что не хотела влезать в сложно сплетённые девичьи интриги. Тоня была девочка простая, если ей кто-то нравился, она становилась преданной подружкой. Если не нравился – старалась не общаться. Девочки же в классе были все как на подбор – шумные, крикливые, что-то без конца выясняющие. Мальчишки были не лучше, гораздо агрессивнее, чем в деревне. От них Тоня терпела постоянные издевательства и насмешки. Она радовалась, что здесь никто не знает о её грузинских корнях. Лишь на второй год у неё появилась приятельница.
Ничего этого не знала Тонина мама или не придавала значения осторожным жалобам девочки. По её понятиям было, что девочка должна научиться отстаивать себя сама. Негоже родителям выяснять отношения отпрысков. Её и так уже беспокоило, что Тоня нигде не приживается. Или с ней самой что-то не так? Не может же быть, чтобы все кругом были «плохие». Ту девочку, Наташу, постоянно расхваливала учительница и Тонина мама каждый раз обижалась: зачем её вызывают на родительские собрания, когда о Тоне ничего не говорят. Тоня была средняя по всем параметрам.
                ***
Вопреки умным теориям по психологии, Тоня из-за отсутствия папы в своей жизни всерьёз не страдала.  Одной только назойливой опеки Шариковых, как и прочих дядьёв и тёток, ей хватало с избытком взамен отцовской строгости, которая так когда-то её насторожила.  Родственники посчитали   святой обязанностью для себя регулярно проводить с Тоней «воспитательные беседы». По существу, Тоня стала еженедельно отчитываться перед Шариковыми, как и её мама.
Выглядело это примерно так:
- Не сутулься, Тоня!  Не болтай ногой, чёрта качаешь! Как дела в школе?
- Ну-у-у... – тянула Тоня неопределённо и ёмко.
- Что это за ответ?! – сердилась тётя Света. Приходилось подробно рассказывать о своих оценках и поведении. Увлекшись, Тоня делилась рассказами о подружках, о происшествиях в классе и характере учителей.
- Вот видишь, излагаешь уже довольно складно, – удовлетворённо кивала тётя Света. – Но вот что с  твоей успеваемостью? Довольно средние показатели. Так нельзя! При  том, что сейчас творится в школах, когда высокие оценки ставят чуть не за подобие связного ответа, а то и вовсе за красивые глаза, только бы общую картину успеваемости не повредить, получать тройки стыдно.
В большинстве случаев воспитательные беседы касались мелочей. На вопрос «Как дела?» Тоня всегда отвечала «Нормально», это был неправильный ответ. Надо было отвечать «Хорошо», а не подобно Тониному отцу «Нормально». Пусть давняя привычка и перешла к Тоне генетически: сейчас её сын о делах тоже говорит «Нормально». Тоню долго отучали так отвечать, но победить природу не просто.
Дядя Вася выходил из себя, когда Тоня говорила о матери не «мама», а «мать».
- «Мать», «мамашка», «мамахен»...Так, кажется, молодёжь выражается? А ведь мать – святыня. Как относишься к матери – так к миру относишься. Как жить собираешься?
- О, всё в порядке! – Тоня пожимала плечами и морщилась от скучных наставлений.
- Я вот гляжу на тебя. Мама из сил выбивается, во всём отказывает себе, чтобы из тебя человека вырастить. Ты не помнишь, когда она в последний раз мясо ела?
- Да она постится. Ей жирное вредно,  у неё поджелудочная.
- Ты её слушай побольше. Тебе всё перепадает. А ты ей - «мать».
На велосипеде Тоня ездила в гости к Шариковым. Приехав, она сидела минут десять-пятнадцать и собиралась уезжать, что было дурным тоном в понимании Шариковых. А вот Катя, в отличие от Тони, умела просиживать у родни по часу. Тоня часто не знала, о чём говорить с этими взрослыми людьми. Катя была старше, и, может быть, поэтому она легко придумывала темы для разговоров. В Тониной замкнутости искали сходства с её отцом. Ей задавали вопросы: «Что делает мама? Что делает бабушка?» Тоня долго молчала и смотрела исподлобья, пытаясь вспомнить, пожимала плечами, отчасти потому, что понимала этот вопрос слишком буквально. Вопрос для неё должен был бы звучать так: «Что делала мама перед тем, как ты уехала?»
Она была угрюмой и неразговорчивой, особенно с малознакомыми людьми. Стеснялась, а чаще всего ей не приходило в голову, какие темы найти для разговора. С людьми, к  которым Тоня привыкла и часто с ними общалась, таких проблем не было. Но скованность мешала Тоне в общении с мальчиками. У Тони была тайна: она стеснялась своих зубов. Два её передних зуба «не дружили», были так далеко расположены друг от друга, что в дырке поместился бы ещё один зуб. Тоня даже измерила щель, оказалось  четыре миллиметра. Однажды Катя не преминула заметить: «Какая у тебя ужасная дыра между зубами, хоть бы тебе зуб туда вставили». У Тони губы приклеились к зубам. Задела больное место. Девочка открыто никогда не смеялась, только дома, не показывала зубов при улыбке и старалась как можно меньше открывать рот при разговоре. Для кого-то это может показаться мелочью, но дефект  повлиял на  Тонин характер. Тётя Света сказала про неё:
- Неприветливая. Без обаяния... Не посмеётся никогда с нами, не посидит...
Так ей повесили клеймо хмурой и меланхоличной. Она листала свой гороскоп и находила тому подтверждение: «Рыбы - меланхолики, задумчивые, слегка ранимые». Может, она действительно была такой? «Нет, не такая» - упрямо думала Тоня. «Меня такой сделала моя печальная жизнь. До развода с отцом я была другой - подвижная, бойкая, умеющая отстаивать своё мнение. Мне никогда не приходило в голову, что я чем-то хуже других»
С Шариковыми приходилось общаться довольно часто. Помимо еженедельных обедов, родня собиралась по всем праздникам и дням рождения. В праздничной круговерти Тоне особенно запоминался пирог. Его пекли сами. Кто-то из родни находил новый рецепт пирога, и его начинали готовить к каждому дню рожденья. В течение двух лет по праздникам ели один и тот же пирог. Он, хоть и был вкусный, но надоедал до смерти. Тоня мечтала, чтобы десертом стал какой-нибудь покупной жирненький тортик. Тоня, как и все её близкие, шла с пустым желудком на праздник, чтоб «больше влезло», но поскольку начало всегда было намного позже назначенного времени, девочка умирала от голода и просила чего-нибудь, хоть какой-нибудь бутерброд.
Прием пищи в доме у Шариковых  для Тони превращался в пытку. Её заставляли есть то, чего она не любит до сих пор, например, копчёную колбасу типа сервелата. Она состоит из мяса с кусочками жира, а Тоня ненавидит жир. Иногда ей удавалось схитрить. Она клала кусочек колбасы в рот, жевала и убирала за щеку, а потом ей надо было срочно пойти в туалет, и там она его выплевывала.
Однажды тётя Света уговаривала Тоню съесть заливное. Она убеждала Тоню, что заливное полезно для связок и хрящей и очень вкусно, но Тоня упиралась. Один вид блюда вызывал у Тони спазмы в желудке. Нет, выше её сил съесть хотя бы кусочек.
- Ты чего не ешь? – дядя Вася деловито подкладывал гостям в тарелки разные яства. – Ты же такая хрупкая, на скелет школьный похожа, рёбра можно пересчитать! Посмотри на Катю, девочка должна быть упитанной.
- В меня уже не лезет!  У меня желудок не резиновый!
- Ты как разговариваешь!  Дерзкая!
- Что я такого сказала?!
Но тётя Света, видно, решила не отступать. Для неё было вопросом чести признание её кулинарных талантов, и своей диверсией Тоня нарушала её общественное реноме превосходной хозяйки.
- Ну, пожалуйста, сделай над собой усилие, - умоляла  тётя требовательно.
- Давай-давай, кусочек, – подпела Катя.
Тонин желудок сопротивлялся. Заливное казалось ей склизким, все больше вызывало у неё тошноту. Взгляды устремились к Тоне. Вновь вступило соло дяди. Он всегда говорил громче других:
- Ну как, съела? Что это ещё за выкрутасы?
- Может, она заболела? – обескураженно говорит тетя.
- Вот ещё! Чтобы быть здоровой, надо есть мясо. А то не вырастешь. Ты же хочешь стать здоровой, красивой, а?
Дядя не допускал мысли, что ничтожная букашка сумеет пошатнуть незыблемость его семейных порядков. Это означало в данном случае: придётся съесть всё, что приготовила хозяйка.
Спорить с дядей Васей нельзя. Но Тоня упорно твердила «нет», понимая, что её положение безнадежно. Тётя довлела над ней всей массой и тыкала в рот ложку с большим куском заливного. Тоня подчинилась, открыла рот и ощутила на языке солоноватую слизь. В следующий момент Тоня бежала в туалет, зажав рот рукой.
У всей родни была к Тоне какая-то непонятная ей неприязнь, а может быть, просто критическое отношение. Она не вписывалась в принятые семейством Шариковых нормы поведения, числилась бунтаркой. В памяти Тони засели лица: перешёптывания родственников, их насмешливые и презрительные взгляды, строгие и высокомерные, как у князьков, физиономии. Один их вид вызывал ответный протест в виде капризов, упрямства и вывертов.
Почему-то в их большом клане Тоня слыла... чуть тронутой. Тоня догадывалась, что первой, кто распространил слухи, была та самая тётя Света, что теперь на правах  ближайшей родственницы взяла на себя роль её духовной наперсницы.  Это она, сочувствуя сестре, наговорила родственникам о сестриной якобы горькой доле, дескать, и девочка у неё «сложная», упрямая, да ещё и странная, сама с собой разговаривает, песенки поёт наедине, детей чурается. Легенда о  ненормальности Тони обрастала новыми деталями.
Ирина Викторовна внушала дочери: когда ты родилась, то не закричала сразу, как все  дети. Она припоминала, что когда Тоня была маленькой, врачи предупреждали о её ненормальности и советовали сдать в интернат, но она отказалась. Позже отец Тонин «диагноз» не подтвердил ей, заверил: «Всё враньё, придумали, чтобы цену себе набить». С некоторых пор Тоня стала сама проситься в интернат. Характер её портился день ото дня. Она огрызалась, сидела допоздна и противилась идти спать. Ей так нравилось гулять и красить губы тайком, что бабушка предположила, что у неё кто-то есть.
Однажды Шариковы отправились в церковь и взяли Тоню и её маму с собой. Стоя со свечкой, Тоня услышала за спиной придушенный шёпот. Его содержание привлекало. Тоня затаила дыхание. Смысл разговора, видимо, связан с её судьбой...
- Что она скажет, когда мы сообщим, что отправляем её к отцу? – воскликнула тётя Света.
- Наверно, будет прыгать от радости, скорее всего! – недовольно ответила мама. – Вы думаете, ей там будет хорошо?
- Да. Она там начнёт наконец прекрасно себя вести. Отец ей не позволит сесть на шею. Мы его знаем.
- То-то и оно. Отчего-то душа разрывается. Голова кругом идёт. Как поступить? Совсем от рук отбилась. Ни во что не ставит. 
- Оттого-то ведь мы и решили отправить её к отцу. На перевоспитание.  Там она поймёт что к чему. Это нынче, на расстоянии видится одно. Издаля красивше.   Отец ей – свет в оконце. Ещё узнает...
После этих слов тётя Света подошла к Тоне и сказала тихо:
- Ты ведь хочешь к папе? Когда ты хочешь поехать? Мы решили тебя отпустить...
Отец был встревожен звонком бывшей родни с приглашением забрать дочь. «Что там у тебя за амбиции?» - кричал он в трубку Тоне.  Голос девушки удивил его новыми, дрожащими оттенками. «Что с Тоником ?» - думал он дорогой.
Приехав, Борис попал как кур в ощип. Шариковы держали совет, что делать с девочкой. Он молча внимал: «Она мать не слушает! Огрызается! Она мать называет не мама, а мать!!! Она вообще ненормальная,  её в психушку надо положить!  Истерики закатывает». Немного отдышавшись, продолжили: «Всё это последствия развода. Она рассеянна, у неё расстройство речи. И она думает, что все ей желают зла! Матери по дому не помогает, где-то шляется, уже, наверное, того...». «Она мне в подоле принесет!» - вторила Шариковым мать. «Мы её потеряем!» - сказал дядя.  Пока они говорили, девочке от стыда хотелось провалиться сквозь землю. Но зарождался и гнев, потому что Тоня ожидала не столько словесной защиты, сколько резкого ответного шага со стороны отца. Она думала, отец возьмёт её за руку и бросит всем этим Шариковым: «Это моя дочь. Не троньте её». Но отец молчал, и девочке было стыдно за его отступничество и унижение. Она решила действовать сама. Подошла к отцу, подёргала за рукав и спросила громко: «Ты ещё долго? Ну, ты идёшь?»  Ирина Викторовна изменилась в лице. Борис  кивнул и покорно пошёл за дочерью.
Вечером, когда отец был у родителей бывшей жены, - он там ночевал, - Тоня собирала в квартире вещи. Мама спросила Тоню:
- Ты действительно хочешь поехать к отцу?
Дочь выпалила, как из хлопушки:
- Конечно, хочу!
Мать планировала этот разговор несколько иначе. Например, дочь скажет: «Ну, не знаю... Может, мне лучше с тобой остаться?» И они обнимутся, присядут с грустью, поговорят откровенно – как никогда раньше. Но этого не произошло. Будто одного Тоня и добивалась - быть с отцом.
- Признаться, не ожидала, что ты так быстро согласишься поехать к отцу, - с обидой в голосе сказала мать. – Вон я тебя какую вырастила. А он приехал и забрал готовенькую.
Тоня вскинула удивлённые брови:
- Я чего-то не понимаю. Это кто ж мне на нервы капал: поезжай да поезжай! Кто отцу звонил? Да вы же рады от меня избавиться, наконец-то вздохнёте с облегчением. Я нужна тебе как собаке пятая нога. Устраивай свою жизнь...
Ирина Викторовна плакала, зажав рот рукой. Через всхлипы она признавалась:
- Мы только попугать тебя хотели... Ты... совсем меня не слушаешь... Я не думала, что всё так обернётся. Что отец твой приедет... Останься, дочка, а? Слышишь, мы заживём по-другому! Останься! – вдруг начала она умолять, поглаживая дочь по волосам. Это было что-то новое. Тоня не верила ушам.
- Попугать! Попугаи...
Отец уехал без Тони, но через год он снова приехал за ней, и на этот раз Тоня с готовностью поехала к нему.
                ***               
Отец был рад забрать Тоню, потому что был озабочен тем, какой увидел её в последний раз. Он  видел последствия воспитания Тониной роднёй. В общем-то не был сильно тому удивлен, потому что знал их  достаточно хорошо.  Теперь он планировал сделать из Тони «умную Машу».
Тоне было известно, что отец после развода с матерью жил с одной женщиной, у той была дочь, Тонина ровесница. Подруга жизни загуляла, и он не простил. Жили они в маленьком городке, в котором все всё знали. Однажды после развода с ней отец сильно заболел, некому было за ним ухаживать, и он подумал, что может умереть и об этом никто не узнает. Нужно жениться. Но, видимо, с дочерью той женщины были у него какие-то проблемы, раз он искал себе теперь жену без детей. Детей у отца с тётей Леной не было. Эта подробность Тоню особенно воодушевила: разве можно в таком случае отказаться от готового ребёнка, такого взрослого и красивого?
Когда Тоня ехала с отцом к нему, в дороге не интересовалась, с кем он живет. Тоня знала, что он  уже не с той женщиной, но ничего не спрашивала об этой. Почему? Наверно, потому что внутренне для себя решила: какой бы она ни была, они будут жить вместе, а уж какая она, хорошая или не очень, станет видно на месте, всё равно судьбу ей не выбирать. В поезде отец не удержался и спросил Тоню: «А почему ты ничего не спрашиваешь о женщине, с которой я живу?».
На перроне их встретила миловидная моложавая дамочка в серой вязаной шапке и зелёном пальто. Она радостно раскинула руки в перчатках, встречая, умильно вытянула губы трубочкой для поцелуя. Смеялась она колокольчиком. Крашеная блондинка (правда и  по природе она была светлой), выразительные зеленые глаза, маленький аккуратный носик и пухлые губы бантиком.
Когда Тоня предстала пред ней, искренняя радость засветилась в добрых глазах женщины: «Я рада тебе, душенька. Ты мне заранее симпатична». Мачеха заметила, как засверкали искорками глаза девушки, когда та увидела её приветливость, услышала трогательные слова. Тётя Лена подумала, что и она будет наконец иметь ребёнка, того самого, которого уже никогда не надеялась иметь. Когда пришли домой, был обед, много вкусного, неизменные окорочка и чудный торт.
Мачеха оказалась милой и добродушной женщиной. Она полюбит Тоню как дочь. И Тоня будет с ней общаться аж до семнадцати лет. Для Тони третья отцова жена останется идеалом женщины, несмотря на дальнейший с ней разрыв. Тётя Лена - образец жены, хранительницы домашнего очага. Она вкусно готовила, умела шить, вышивать, вязать крючком и спицами. Спокойная, уравновешенная, стремящаяся сохранить мир в семье. И была просто красавицей.
Да, тётя Лена была полной противоположностью Тониной матери. Что за хозяйка, какие пекла  пироги и шанежки! Какие варила борщи, густые и наваристые, что за варенье из миндальных орехов с абрикосом или из корней лопуха! Она была немногословная, мягкая, никогда никого не осуждала, ни во что не вмешивалась, а если у отца возникала какая-либо свара с дочерью, мгновенно уходила к себе.
Тётя Лена сразу же привязалась к мужней дочке и даже как будто оживилась, с утра до вечера хлопотала по хозяйству. Отец с тётей Леной днём работали, девочка училась в школе, к вечеру все собирались вместе, всё было, как полагается в каждой нормальной семье. Так началась у Тони новая жизнь.
Половину дней в месяце (так принято на севере) девочка просыпалась в одиночестве. Ей так нравилось  привычное  одиночество. Тоня совсем не чувствовала себя обделённой. Включала музыку: радио или любимую кассету. Ей приходилось заправлять постель, чего она делать не любила. Она вообще предпочла бы бездельничать, ей просто нравилось слушать музыку и подтанцовывать. Иногда она доделывала уроки, оставшиеся накануне, и ходила в магазин за свежим хлебом. Деньги на хлеб ей оставляли с вечера. Но никаких денег на карманные расходы. Тоня никогда не заикалась о деньгах, потому что стеснялась, но быстро смекнула, что просить надо не деньги, а что-то конкретное. То есть, деньги через её руки не проходили.
В школу Тоня ходила далеко, но ей это как раз и было по душе. Когда она приходила из школы, отец уже был дома, тётя Лена – в зависимости от графика. Мачеха работала в киоске, и в дни её дежурств Тоня с отцом ходили к десяти вечера забирать с работы.
- Я пришла! – звонким голосом оповещала Тоня, приходя из школы.
- Какие дела в школе, шнурок? – спрашивал отец.
 - Нормальные!
Тоня ужинала и начинала делать уроки. В это время кругом стояла угнетающая тишина. Отец выключал ей телевизор и радио, так как считал, что всё мешает ей заниматься. Сначала она пыталась возразить, но быстро поняла - с отцом спорить бесполезно.
Тоня сидела за столом и писала, отец подходил к столу и брал дневник, что очень нервировало девочку: «Это моя личная вещь. Какое право он имеет брать её без спроса, пусть даже это дневник и он раз в неделю должен там расписаться? Ладно, согласна, - спорила Тоня сама с собой, - пусть берёт раз в неделю, но не  каждый же день!» Но вслух высказать не посмела.
 И понеслась душа в рай.....
 - Почему по математике четыре?
- Четыре - тоже хорошая оценка!
- Нужна пять!
- Вон пять по русскому.
- А по математике-то почему не пять? Ты пойми, Тоня, что бы ты хорошо ни делала, ты всегда можешь сделать лучше.
- Почему не написано домашнее задание по труду? - продолжал он докапываться.
 - Нам ничего не задавали. – «Ты бы ещё спросил домашнее задание по физкультуре» - ворчала Тоня про себя.
- Как это так? Что значит, не задавали?
Так её пытали каждый день. Он постоянно был недоволен. Тоня боялась получить тройку. Её ждало зрелище не из приятных. Лицо отца перекашивалось, будто он ел лимон без сахара, и покрывалось пятнами. Обострялись морщины. Он начинал нервно хаживать по комнате, голос старчески дребезжал, и с губ  слетали надоедливые слова, которые скрежетали в Тонином ухе, как гвозди по стеклу, до мурашек: расписание, ответственность, дисциплина, глупости, рассеянна, двоечница, не вытянуть и тому подобные.
Жене он советовал быть с Тоней построже: «Любовь к ребёнку строгости не исключает. Совсем наоборот! Тоня избалована. Пусть поймёт, что в жизни не всегда нужно делать то, что хочется» - провозглашал он, поднимая палец кверху. И всячески демонстрировал «строгого родителя».
Когда тётя Лена в первый день знакомства отметила, какая Тоня красавица, отец сразу пресёк похвалу: «Нельзя ей этого говорить. Не о том будет думать, возгордится». Отец с детства из каких-то предохранительных соображений внушал Тоне, что по внешности она – самая обычная, заурядная. Делал он это для того, чтобы девочка поменьше думала о том неотразимом впечатлении, которое производит на окружающих. В подростковом возрасте на думы о своей внешности тратится огромная часть сил и ума. Отец говорил о ней: «средняя», «нормальная», что задевало Тонино самолюбие. Но Тоня принять не хотела его осторожности.  Ведь дядя Вася постоянно всем и вся твердил, что его дочь красавица. Почему же отец не хочет признать её видимых достоинств? И поскольку Тоне очень хотелось быть красивой, она и решила думать о себе, что  красива весьма. В конце концов, какие-то мальчишки в неё влюблялись, несмотря на её некрасивые зубы, зализанную прическу и сутулость.
Зато тёте Лене были даны все права для попечения о внешности. У неё был туалетный столик с овальным зеркалом в резной оправе и с двумя лампочками-свечками по краям, он весь был загромождён косметическими принадлежностями: баночками, флакончиками, коробочками. Когда женщина сильно красилась, Тоня чувствовала несправедливость по отношению к своей маме, которой отец запрещал пользоваться косметикой. Повсюду были развешаны и разложены вязаные и вышитые её руками салфетки. Впрочем, если бы Тоня научилась бы так же рукодельничать, было бы совсем неплохо.
Нельзя сказать, что тётя Лена понравилась девочке сразу. Мачеха была добра к ней. Возможно, отец её предупредил, что у девочки непростой характер. Она старалась, очень старалась найти с падчерицей общий язык. Но где-то через месяц тётя Лена не выдержала. Надо сказать, несмотря на свой возраст, она была чересчур романтична, легко ранима,  этакий тип божьего одуванчика, с которого даже пылинки надо сдувать осторожно. Как уж она уживалась с Тониным отцом,  но с Тоней конфликт случился быстро.
Тоня не отвечала её представлениям о двенадцатилетней девочке. Она посуду не мыла, уборку делать её надо было заставлять, да что там уборку, даже заправлять кровать! Мачехе приходилось бороться с лентяйскими привычками Тони.
Так, в очередной раз, когда она с отцом пришла с работы, вспылила:
- Тоня, почему ты не помыла посуду? Тебе что, трудно?
- Трудно! Я что должна делать, уборку или уроки?
- Ты же не в институте учишься. Что у тебя, нету  даже десяти минут свободных?
- Как вы меня достали! Одному пятерки подавай, другой – чистоту! Я к вам что, на домработы приехала? Пришла с работы - помой! Ты что, устала? Сидела же целый день в киоске!
И тётя Лена не выдержала, она заплакала и начала кричать:
- Да сколько можно! Она ничего не делает, ведь девочка, хоть бы чуть-чуть помогла! Лентяйка! Бессовестная!
Мачеха кричала и плакала. Тоня опешила. Она совсем не ожидала, что с ней такое произойдет. Тётя Лена всегда была такая спокойная. Тоня отчасти понимала, что не права, и, притихшая, сидела в зале, в то время как отец разговаривал с женой на кухне. Но в его голосе не чувствовалось особой жалости к ней,  голос оставался жёстким.
Когда она чуть-чуть подуспокоилась, отец зашёл к Тоне и присел рядом на кровать.
- Она тебе не нравится?
- Нравится. А почему она красится? Ты моей маме не разрешал!
- Тогда твоя мама была молода, а тёте Лене сейчас тридцать семь. Если хочешь, я с ней разведусь? – неожиданно спросил он.
- Нет! Зачем? – испугалась Тоня.
Тоня понимала, что отец хочет пойти на жертву ради неё, и находила, что не имеет права рушить его личную жизнь. Кроме того, тётя Лена ей действительно нравилась, и Тоня признавала, что была не права. Но она и в голову не могла взять: неужели так легко можно разорвать отношения? Его реплика застыла в её сознании, девочка так и не смогла до конца понять её смысл. Неужто настолько сильно любил её отец, что готов был ради неё развестись?! Что-то не верится. Увы, всё намного проще: он просто не любил тётю Лену. И ему было всё равно - жить с ней или без неё. Но Тоня об этом не знала и не хотела чувствовать себя виновной в разрушении семьи. «Он, наверное, спятил. Разве можно так глупо ставить вопрос?»
Но постепенно тётя Лена нашла подход к Тоне. Хоть девушке и не хотелось вязать, ей нравились тряпочки под вазы и коврики, которые тётя Лена так интересно вышивала. У неё была папка, в которой она хранила множество рисунков для вышивки. Рисунки она сводила на прозрачную бумагу из разных журналов, а то и просто из книг. Увидит иллюстрацию подходящую, положит сверху на неё бумагу, и вот уже готова чудная канва. Однажды тётя Лена застала Тоню за разглядыванием салфетки с вышитыми ромашками. «Как красиво! – восхищённо сказала Тоня. – Я бы так не смогла». – «Да что ты, это так просто! Посмотри, как я вышиваю» .Тоня подсела поближе к мачехе, прильнула к её левому плечу и внимательно следила, как пухлые пальчики ловко и аккуратно наносили на лоскуток стежок за стежком. От мачехи шёл сладкий запах духов, и вся она была такой тёплой и мягкой, что сидеть около неё было уютно. Так тётя Лена научила Тоню вышивать и вязать крючком. Уборку поначалу они стали делать вместе, и постепенно, благодаря  стараниям мачехи, Тониной симпатии к ней и остаткам Тониной совести, тётя Лена превратилась для девочки в подругу.
Кроме того, по наставлению отца, тётя Лена научила Тоню гладить рубашки. Сначала это было Тоне интересно, но затем превратилось в её обязанность. Тоня стала гладить всё, кроме постельного белья. Она выглаживала рубашки отца, которых у него было предостаточно. С тех пор Тоня ненавидела гладить.
Но с отцом отношения портились день ото дня. Как-то раз, когда Тоня с отцом шла из гостей, она поскользнулась и упала. Отец громко рассмеялся, а ей не было смешно и она сказала «Дурак». Отец обиделся и молчал всю дорогу, несмотря на Тонины мольбы о прощении. Дома он тоже не разговаривал с Тоней, его не трогали слёзы дочери, её извинения. Так он томил её три дня. Тоня плакалась тёте Лене и подушке перед сном. Через три дня отец пришел к ней в комнату и сел в кресло. Тоня поняла, что на этот раз прощение будет дано. Но вместе со словами у девушки вылились слёзы. Она стала плакать, а он успокаивал. И Тоня сказала ему: «Не хочу больше жить». «Да ну, хватит, ерунда какая» - гладил отец её по голове. Как и его молчанка,  тогдашнее безразличие отца задело Тоню. Она совсем растерялась: не знала, чего она хотела добиться, произнеся те слова, но только не равнодушия к ним.
 Постепенно девушка стала бойчее и открытее, но и жёстче. Тоня приняла условия игры отца. Клин клином вышибают - гласит народная пословица. Так, в очередной раз, когда отец играл в свою молчанку, Тоня поняла, что ей так даже лучше: он не лезет к ней каждый вечер в дневник, не достает расспросами и придирками. Когда она куда-то уходила, он даже не спрашивал куда! Тоне это понравилось. Через пять дней её свободы отец наконец понял, что дочь разрешает ему молчать, сколько тому вздумается. Мал-мал ошибку давал! Он послал тётю Лену. «Пойди к отцу, попроси у него прощения» - «Что, уже? А я уж думала, спокойно жить начну!» Тоня надеялась, что её счастье продлится дольше, но увы. И началось всё по новой: допросы, вопросы и докладные. Больше отец в молчанки, к Тониному сожалению, не играл.
К ним часто приходили гости, родственники тёти Лены или их друзья по работе. Не успевали гости  прийти, а Тоня уже тяготилась ими, их лицами и голосами. Ни с кем из них Тоня не была дружна, все они приглашались потому, что отец с тётей Леной сами у них недавно бывали, когда те отмечали свои дни рождения. Однажды к ним пришла семья, тётя Марина, дядя Роман и их маленький двухгодовалый сын Костик. Стол был накрыт, взрослые разговаривали, шутили. Было принято фотографироваться, но Тоне тогда было не до улыбки. Как и полагается, на столе стояла бутылочка. Бутылочка красного вина. Всем разлили по бокалу.
- Тонин где бокал? - спросила тётя Марина.
 - Она не будет. - Отрезал отец.
Тоня сидела и молчала. Что может случиться от пятидесяти грамм красного вина? Но нет  так  нет!
- Да налей ей чуть-чуть. Красное вино полезно для здоровья. Лен, дай кружечку маленькую! - уговаривала тётя Марина.
- Я сказал нет. – Повторил отец.
В кружку, поданную тётей Леной, тётя Марина налила немного вина и дала пить своему сыну. Тётя Лена, пригубив вино, сказала:
- Вкусное, лёгкое. Дай ребенку попробовать.
Отец отрицательно покачал головой и тихо, но резко ответил: "Всё".
Тоня сидела сникшая, опустив голову. Нет, ей не хотелось этого вина, но было невыносимо видеть, как это же вино налили двухлетнему ребенку. Тоня встала и вышла из-за стола. Отец ей крикнул вслед:
- Делай что хочешь, а вино ты не будешь!
Тоня закрылась в туалете. Она ненавидела отца за это унижение. Две капельки стекали по щекам. Отец стал колотить в дверь: «Открой сейчас же, в то дверь вынесу с унитазом и с тобой!»
Так постепенно Тоня стала тихо ненавидеть отца. Она не могла ничего ему высказать, потому что боялась. Конечно, он бы её не ударил, но он был всегда так ужасающе строг и жесток (от слова жёсткость) с Тоней.
Не то чтобы он был тираном, но его постоянный контроль душил Тоню, привыкшую к свободе. В его контроле было и много  положительного. За ней был хороший уход. Девочку тепло кутали, и  за два года она заболела лишь однажды, да и то на один день. По воскресеньям все вместе ездили в лес кататься на лыжах, часто ходили в гости, а гости приходили к ним. Тоня перестала чувствовать, что окружающие относятся к ней негативно. Тоня видела, что гости расположены не только к отцу и к тёте Лене, но и к ней.
Однако Тоня никак не могла отделаться от чувства разочарования. Девочка имела представление об отцах из кино. Тоне казалось, что её отец такой же, как и те папы в фильмах: заботливый, добрый и внимательный. И Тоня была уверена, что они с отцом будут вести задушевные беседы, Тоня даже сможет спрашивать у него советов в личной жизни. Но, как оказалось, её отец для этого был человеком слишком жёстким, а Тоня - слишком замкнутой и стеснительной. Кроме того, он считал Тоню совсем ребенком, и просто поэтому она не могла иметь никаких личных забот, кроме как есть, спать, одеваться и учиться.
С тётей Леной у неё сложились отношения даже лучшие, чем с отцом. Летом Тоню отправили на юг к бабушке, через месяц туда приехала и тётя Лена. Тоня с ней проговорила всю ночь. Девочка ей рассказывала свои впечатления за месяц и никак не могла успокоиться. Ещё через месяц приехал и отец, но его приезд для Тони остался незамеченным.
Что отец? Он умеет только шутить. Иногда Тоня забывала, что это её отец, и ей казалось, что он её дворовый дружок. Он любил всякие поговорки в саркастическом стиле: «Баба с возу - кобыле легче» и тому подобные. Он любил подшучивать над домочадцами. Например, он придумал игру. Тоня и тётя Лена  стоят друг к другу спинами, на полу лежит какой-то предмет. Кто первый возьмёт его, тот и выиграет. Надо, конечно, наклониться, но тётя Лена стоит лицом в комнату, а Тоня в шаге от шкафа. Шутка в том, что когда Тоня будет резко наклоняться, она непременно должна удариться головой о шкаф.
На море он мог кидаться маленькими камешками в свою жену. Она предупреждала его, что это плохая игра, но он не прекращал до тех пор, пока не попал ей в голову. Всё это закончилось, как и должно было, слезами и просьбами о прощении.
Тоня была рада приезду тёти Лены на юг. Ей стало намного веселее. Они вместе ходили на море, в магазины, вместе гуляли. Тётя Лена стала Тониной подругой. Однажды, когда тётя Лена и Тоня шли на море, к ним подошли две девочки лет по шестнадцать и спросили: «Знаете ли вы, когда наступит рай на земле?» Тётя Лена ответила: «Да, знаем». Девочки дали им трактат, который Тоню заинтересовал.  С тех пор Тоня начала читать религиозную литературу и Библию, которые раньше на неё навевали скуку и сон. Целыми днями Тоня беседовала с тётей Леной о Боге, для неё многое открылось... Когда приехал отец, Тоня попыталась ему тоже рассказать о том, что узнала, но понимала, что он не верит. «Пап, как ты думаешь, когда на земле не будет бедных?» - спросила Тоня. «Когда все будут богатыми» - просто ответил папа. «Пап, скоро наступит время, когда на Земле останутся только добрые. Бог уничтожит всех злых» - продолжала просвещать  Тоня. На что отец ответил, что этого не может быть, потому что все в природе состоит из плюсов и минусов. И чем сильнее плюсы взаимодействуют с минусами, то есть борются с ними, тем ярче и интенсивнее жизнь. «На то и щука в реке, чтобы карась не дремал!». А потом,  добавил он, разве можно проштамповать все и всех – это добро, это зло, этот добрый, этот злой. То, что одному добро, другому – верное зло. Кто-то теряет, кто-то находит. Есть восточная мудрость : «Милосердное отношение к тигру-хищнику есть жестокость по отношению к баранам».    Тоня не сдавалась: «А ведь были первые люди добрые и совершенные и могли бы жить вечно и счастливо». – « А что помешало?» - наивно спросил он. « Да ведь змей-искуситель уговорил их съесть плод с дерева познания!»   -   «Ха! Да что же за совершенство такое, которое так легко поддается на  провокацию?!»   Он пытался доказать Тоне, что если не верит он и другие люди, которые старше и опытнее Тони, то и её вера не может быть истинной. На что Тоня ему отвечала: «Но ведь может быть и так, что и в семьдесят лет человек не пережил то, что другой пережил в двадцать, просто потому что у него сложилась жизнь по-другому». Тонина вера вовсе не повлияла на желание учиться и поступить в институт. Единственное, чего Тоня хотела от отца, - хотя бы раз в неделю ходить на собрание, в воскресенье на три часа, но он и слышать об этом не желал, считая, что это отвлечёт её от учебы. А ещё он почему-то думал, что если Тоню кто увидит там, то он опозорится на весь город.
Второй год прошел под таким же напряжением и контролем. Тоне как воздуха не хватало свободы и самостоятельности, от которых она ещё не успела отвыкнуть. Ей не очень хотелось возвращаться к матери, но что было делать? Тоня стала обдумывать детально, как, когда и куда сбежать из дома, что нужно взять с собой. Однако при всём она реально представляла, какие проблемы её ждут и понимала бессмысленность затеи.
Когда Тоня начала приносить тройки по физике, которую девочка при всём своём желании никак не могла понять, даже после объяснений друга отца, учителя физики в другой школе, отец стал поносить её: «Тюлень, лентяйка, не знаю, в кого ты такая! Не хочешь учиться - пойдёшь полотёркой!». -  «Я её не понимаю» - «Ты что, тупая? Даже у меня по физике четвёрка была! Я знаю, почему ты не хочешь учиться! В веру ударилась!» И он закатил по этому поводу скандал и тёте Лене. «Ты мою дочь куда затащила? Ты меня на весь город опозорить хочешь?!» Тётя Лена тоже плакала. Это несправедливое нападение Тоню доконало окончательно. Какая вера, ведь он и так её никуда не отпускал, школа-дом, зачем он обижает тётю Лену?
«Я больше не могу так жить» - решила Тоня. Он постоянно угрюмый, вечно недоволен, никогда не похвалит, не скажет, что дочь у него красивая... Постоянно чего-то хочет и требует, никуда не выпускает! Тоня была в отчаянии. Как хорошо было бы умереть... И Тоня в очередной раз вспомнила о дедушке. Тоня лежала в кровати, плача и разговаривая с дедушкой: «Дедушка, ну почему ты не заберёшь меня к себе? Я больше не могу здесь, мне плохо, я хочу умереть». Ей было ужасно жаль себя. Нет, так больше не может продолжаться! Лучше умереть, чем так жить. Проснувшись утром, Тоня пошла в аптеку и купила пачку димедрола. Тоня думала, что десяти таблеток ей хватит. Тоня клала таблетки в рот, запивая каждую глотком воды. В горле першило... После пятой она остановилась, устала и глубоко вздохнула. Потом продолжила. Слушала тиканье часов, ставшее вдруг звонким. Скоро ли она отлетит в мир иной? Тоня выпила все таблетки, легла на кровать и приготовилась умереть во сне. Вот он – идеальный миг свободы. Больше ничто её не связывает с жизнью, никакие узы не доставят ей больше страданий. Её стал бить озноб, она залезла под одеяло. Может, я уже остываю? – равнодушно подумала Тоня. При этом усмехнулась: вот, я умираю, но всё равно почему-то пытаюсь согреться. Она никак не могла заснуть и удивлялась: как же люди засыпают от одной таблетки, когда она не может заснуть от десяти? Она впала в состояние дремоты. Поняв, что не умирает, к её сожалению, она решила идти в школу: отец придёт на обед, как она объяснит ему, почему не в школе? Тоня встала. До шкафа было два шага. Еле-еле прошла один метр. Её ноги подгибались, слабость во всём теле гнула к полу, хоть ползи на четвереньках. Её тошнило, зубы отбивали дробь, глаза слезились. Тоне было невыносимо плохо, она ударилась скулой об угол шкафа и снова легла в кровать. Пыталась встать два раза. Потом всё-таки поняла, что в школе её сегодня не будет, но и навряд ли она умрёт. Заболел желудок. Ей показалось, что её кто-то позвал: «Тоня!.. Тоня!..». Но никак не могла понять, откуда зов, никого в квартире не было. Тоне почудилось, как хлопнула входная дверь, вроде кто-то пришёл. Оказывается, приходил отец на обед, но дверь в Тонину комнату была закрыта, и он туда не заглядывал. Так Тоня и не умерла.
Был месяц апрель, Тоня доживала последние месяцы у отца, планируя уехать к матери насовсем, но об этом знала только она. Тоня не решилась сказать о своём намерении отцу. Как она скажет, что больше не хочет и не может с ним жить?
К ней зашла подружка, которая жила с ней в одном доме, и отец отпустил её погулять до восьми вечера. Девушки познакомились с ребятами и пили водку в подъезде. Тоня раньше никогда не пила водку, и получилось так, что она быстро напилась, ей много и не надо было. Домой её вели, в таком виде она не могла заявиться к отцу и решила посидеть у подружки. Еле ворочая пьяным языком,  она извинялась перед её матерью, что пьяная. Она улыбнулась и не отнеслась к этому серьёзно: «С кем не бывает!». Зато соседка, гостившая у них в это время, косо посмотрела на Тоню, потом справилась о её возрасте, с осуждением покачав головой.
Подруга уговаривала Тоню посидеть у неё, протрезвиться. Тоня не знала, что ей делать: было уже начало девятого, отец будет ругаться. Девушка привела Тоню к двери. Отец открыл дверь, Тонины глаза были опущены. Он сразу всё понял. «Чтоб я тебя больше с этой твоей подругой больше не видел!» - «Она хорошая» - «Хорошая? Где вы напились?» - «Она не напилась» - «Где, спрашиваю?» - «В подъезде» - «Иди спать, проспись, пьяная как свинья. Это тебя твоя вера так учит?» - «Какая вера? Да ты меня куда-то пускаешь? Я живу как в тюрьме! Жду не дождусь, когда от тебя освобожусь!»
Тоня пошла спать, но спать ей не хотелось, она ворочалась. В ней проснулась злость на него, - та злость, которую он, сам того не замечая, выращивал в дочери в течение двух лет. Тоня зашла в комнату, где он был, и заорала: «Я тебя ненавижу! Ты мне надоел! Я видеть тебя не хочу! Да когда же я уеду отсюда?!» Он молчал, на его лице была полуулыбка, которая заводила её ещё больше. «У меня мамаша плохая?! Да чем ты лучше неё? Друг друга стоите! Да я из-за вас жить больше не хочу!» - кричала она в отчаянии.
Поорав немного, она ушла и легла в кровать. Пришла тётя Лена, она подошла к Тоне. Тоня ещё не спала, заплакала, и стала выговаривать ей все обиды но отца, но очень громко, чтобы тот слышал.
На следующий день утром, собираясь на работу, тётя Лена подошла к Тоне и сказала: «Приди сегодня ко мне на работу, там поговорим».
Тоне идти к ней не хотелось, стыдно было. В воскресенье Тоня всё утро пролежала в кровати, не выходя из комнаты, чтобы не увидеть папашу. Он только заглянул к ней: «Давай поговорим». «Не о чем мне с тобой разговаривать» - взбрыкнула Тоня.
К тёте Лене на работу Тоня зашла после школы  в понедельник. «Ты хоть помнишь, что ты говорила?» - спросила тётя Лена. Тоня всё прекрасно помнила, и то, что она говорила, было правдой. «Послушай меня, Тонечка, поди к отцу, извинись. Он тебя простит. Вот увидишь, простит, иди, иди, Тонечка...» - просила тётя Лена. «Извинись... Простит...» Как она не понимает, что случившееся сегодня гораздо серьёзнее, чем можно себе представить. Но Тоня попросила прощения у отца, не потому что раскаивалась. Просить прощения за то, что сказала правду? Тоня сделала это, потому что тётя Лена её об этом попросила. Тоне было всё равно, что папаша о ней теперь думает.
На лето Тоня уехала к матери, в августе она сообщила отцу, что остается там. Он звонил и спрашивал, даже в сентябре: может, она вернётся? Может, Тоня и вернулась бы, но не к нему, а к тёте Лене, конечно. Но он должен был пойти дочери на уступки, о чём ей не хватило духа заявить.  Всего лишь три часа в воскресенье, - это всё, что ей было нужно тогда, потому что к тёте Лене девушка действительно привязалась и полюбила её как мать.
                ***
Ирина Викторовна не могла нарадоваться приезду дочери. Нет, она не зарезала быка к её приезду, как говорится. Но она так ждала её в последнее время, что и не знала теперь, как угодить дочери. За ужином подкладывала ей лучшие куски.
Она заметила обновки, которыми обзавелась Тоня. Они кольнули её сердце. Мать наблюдала, как Тоня ест, и вдруг встрепенулась: на той одежда, которую она раньше не видела: лиловый, в белых лилиях, сарафан с рукавами-фонариками. Может, купили с отцом на рынке? Или новая жена Бориса пошила? Да, похоже на индпошив. Ирина Викторовна ощутила ревность. Какие-то дурацкие фонарики. Совсем не молодёжный стиль!
Она предложила Тоне сходить завтра на вещевой рынок. В солнечный выходной Тоня с мамой отправились на Петровский рынок за покупками. Поход на толкучку – событие для горожан сродни празднику. Здесь всегда многолюдно, как на гулянье. Можно встретить человека, которого давно не видел или даже потерял. Рынок был на отшибе, и ощущение создавалось, будто он на краю бездны. Может, оттого что раскинулся он в низине реки. Земная плитка как-то накренилась к реке, и будто небо здесь слегка опрокинулось. Рынок затягивал, как глубина, и казалось, что где-то в конце этой узкой улицы, где слились воедино и левая, и правая сторона, там где-то и ждёт покупателя  золотое руно. Но как дойти до него, когда слева и справа смотрят на тебя внимательные и хищные глаза торговцев.
Мать и дочь шли медленно, держась за руки, чтобы не потеряться в толпе. Шли, ни на что не глядя, кроме прилавков, останавливаясь и приговаривая: «Как красиво, но дорого; там дальше ещё лучше; погляди, ах, как красиво...».  Пока наконец не накупили Тоне маечек, брюк.
На обратном пути они устали и зашли в кафе «Минутка». Отыскали удобное местечко – подальше  от входа. Кисейные занавески надувались, как паруса. Медлительные, словно ещё не вполне проснувшиеся, продавщицы не торопились. Купили два пирожных. Попросили по стакану «Липецкой воды». Обе смотрели на пузырьки, поднимавшиеся со дна бокалов, и ждали, пока выйдет газ. Думали каждая о своём.
После двух лет проживания с отцом, в силу возраста ли, или обстоятельств, но Тоня изменилась. Она вдруг стала довольно общительной, что граничило с откровенной болтливостью. Тоня доверяла людям, при первом знакомстве думала о человеке всё самое лучшее, что о нём только можно подумать. Девушка ни от кого не таилась, о её мечтах и планах знали все, кого она знала. Она не могла долгое время находиться дома и смотреть телевизор, когда она смотрела какое-либо кино по видео, ей казалось, что она сидит здесь, а жизнь проходит мимо. Если Тоня знала, что где-то собрались её подружки, а она сидит дома, ей было невыносимо, она шла к ним или ещё куда-нибудь. Тоня полюбила ходить в гости и ответно принимать гостей. Мать относилась настороженно к общению дочери. Она говорила:
- Почему обязательно надо куда-то бежать? Ну что случится, если просто посидишь дома?
Дочь молчала. Стоило ли объяснять, что вечер в этой квартире – потеря?
Мать заметила, что дочь вернулась от отца не такой, как уезжала. Тоня как-то повзрослела. Когда она успела стать такой большой и чужой? Маленькой она вертелась под ногами, ходила за ней хвостом,  лопотала и задавала множество вопросов. А сегодня нельзя её приласкать: она чувствует, что дочь принуждена терпеть её ласки, лицо её замкнуто, тело напряжено. И этот пристальный взгляд больших серьёзных глаз. Разве таким должен быть взгляд у четырнадцатилетней девочки?
Первое время по возвращении Тоня пыталась чаще разговаривать с матерью. Рассказывала всё о школе, о подругах. Мать слушала её внимательно, угощала оладьями. Говорили о пустяках. Об отце мать старалась не спрашивать, только вскользь. Тоня говорила о нём неохотно, а Ирина Викторовна умолкала, глядя в никуда. И Тоне, и матери казалось, что они говорят не о том, о чём действительно нужно бы. Ведь Тоня уже не маленькая девочка.
Часто разговор попросту не клеился. Тоня говорила о своих планах, о желании выучить иностранные языки, стать стюардессой или переводчицей, а Ирина Викторовна думала о том, как легкомысленны дети. Так уверенно рассуждают. Будто достаточно одного желания, чтобы открыть дверь и пойти по дорожке, которую выбрал. Ведь и она когда-то мечтала, что станет большим специалистом, может быть, главным. А теперь вот сидит в своём конструкторском бюро и, похоже, наработает  там стаж до самой пенсии.
Ирину Викторовну беспокоили поздние отлучки дочери из дома. Тоня появлялась уставшая, она сразу проходила к себе в комнату и, не раздеваясь, ложилась на кровать, долго так лежала без сил даже встать поужинать. Они так отдалились, что почти не смотрели друг на друга. Можно сказать, у каждой из них была своя жизнь, просто приходили ночевать под одну крышу.
Обычно, если мать была дома, Тонино возвращение из школы выглядело так: она заходила в квартиру, увидев маму, говорила своё обычное «Я пришла», уходила в комнату, переодевалась, мыла руки, проходила на кухню. Теперь мама почему-то стала активно учиться готовить, прошли времена жареной картошки. Тоня молча ела. В кухне на подоконнике стоял телевизор «Фунай». По утрам от яркого света в нём едва угадывалось изображение, но днём становилось чётким. Удобная штука – телевизор, призвана заполнять пустоту в доме. Прогресс позаботился о том, чтобы человек забывал о своей скуке, тоске. Обычно, если семья собиралась за столом, все слушали передачи, поглядывали на экран, изредка комментируя. В обед Тоня ела одна, тупилась в экран и думала о своём, мама доготавливала что-то ещё, слушала телевизор и тоже думала о своём. «Ты куда-то пойдешь?» - «Да». Куда-то, - подразумевалось, по Тониным религиозным делам. Подробности никому не были нужны, ни ей ни Тоне.
Если мать и дочь о чём-то переговаривались, то разговор шёл наверняка о чём-нибудь практически полезном. Например, об огороде. Тоня не понимала, что значит огород для большинства русских людей. Она не задумывалась над тем, откуда берутся овощи на базаре. Для неё огород был невыносимой обузой, нудной повинностью. Разговор Ирины Викторовны с дочерью часто сводился к тому, что надо поехать в эти выходные сажать или убирать (в зависимости от времени года) картошку, так как Шариковых больше и им легче «назначить представителя своей фамилии», кто-нибудь из них да поедет. А от семьи Ирины Викторовны ездила она сама, с нею могла поехать только Тоня, потому что отчим ездил на огород  к своим родителям. Ехать было нужно не только ради того чтобы помочь бабушке, но и для того чтобы потом при разделе урожая, как говорила мама, Шариковы не могли предъявить претензии.
Тоня никогда ещё не испытывала такого безразличия к домашней скуке, к придиркам матери, к ехидству отчима и к «воспитанию» тёть и дядь. Всё теперь ей казалось временным и случайным: главное было не здесь, не в повседневной жизни, а где-то впереди – завтра или послезавтра, неважно когда. Само ожидание будущей прекрасной жизни делало её сильнее. Тоня питалась мечтами, что давало ей призрачное чувство свободы.
Когда Тоня вернулась жить к матери, она убрала все иконы из своей комнаты. Для матери и для всей родни это было нечто. За измену православию Тоню откровенно начали ненавидеть. Тётя Света сказала: «Туда только дураки идут». «А я что, по-вашему, дура?» - возмутилась Тоня. «Да, ты дура» - подтвердила тётя Света. «Она стала совсем чужая. Всё дело в секте» - решила Ирина Викторовна. Она осторожно, с опаской начала выспрашивать дочь о том, что происходит на её встречах с братией. Ведь там, наверное, призывают отречься от семьи, от родителей, «ибо враги человека – домашние его»? Потом напросилась сходить с дочерью на собрание...
Туда ходили разные люди, с образованием и без, молодые и старые. Как и везде, женщин было больше. Если ведущий задавал какой-нибудь вопрос по обсуждаемой теме, и члены братства тянули руки с мест, к ним подходил «брат» с микрофоном. Обычно в выборе отвечающих отдавали предпочтение молодым или самым маленьким. «Свидетели Иеговы» не были тоталитарной сектой. «Выйти» из неё было легко. Конечно, если человека не видели долгое время, то решали, что с ним что-то случилось, физически или морально, и пытались с ним связаться и поговорить. Но запугиваний не было. И если человек говорил, что не хочет встречаться и вообще больше не придет, то никаких попыток его «втянуть» больше не предпринималось.
Что же увидела там Ирина Викторовна? У людей - благостные лица, плавные движения. У проповедников выражения лиц – лирические. Со всех сторон их приветствовали, а некоторые подходили знакомиться. К Тоне какой-то мужчина склонился и участливо справился: «А что такое грустное лицо?» Спросил и у Ирины Викторовны: «Вы что здесь первый раз?»  Тонина мама не была религиозной, никогда не читала Библию. Но считала себя православной и очень кипятилась, когда критиковали православие.  –« Я здесь оказалась случайно, я православная и не собираюсь менять своих убеждений, а на том свете узнаем, кто был прав» - «А того света нет» - резко ответил мужчина и поспешно  удалился.  «Вот это да!»- вырвалось у  Ирины. Но ведь это совсем другая вера! Основной интерес «свидетелей» сводился к обсуждению методов проповедывания, правильнее сказать - вербовки. Миссионеры ставили сценки, в которых разыгрывались ситуации общения с инакомыслящими.  Старейшины комментировали постановки и давали советы, как наилучшим образом делиться своими знаниями с другими людьми. Похоже, свою миссию члены братства в том и видели – в вовлечении как можно большего числа людей в свой круг (что напоминало сетевой маркетинг). Люди делились опытом, удачным и не очень, в завоевании новых слушателей. Информационная работа проводилась серьёзная и была поставлена на широкую ногу. У каждого энтузиаста, вызвавшегося побыть «пионером подрядных работ», был свой участок в городе, на котором он должен был отработать определённое количество часов и написать отчёт по привлечённым лицам.
Тоне понравилась именно эта религия, которая словно бы влилась в её жизнь. Как замечательно! Ты должен вести себя, так скажем, «хорошо» везде и всегда. Конечно же, не было  определенных установок для каждой жизненной ситуации, были религиозные принципы, основанные на Библии, и ты должен сам думать, как было бы правильнее поступить, на то и даны мозги человеку, а к ним и свобода выбора.  Если ты выбираешь грубо нарушать принципы, то такого человека исключают. Он может приходить, но с ним никто не будет разговаривать до тех пор, пока он не раскается и не изменит свой образ жизни. Пожертвования в секту были добровольными, никто не знал, кто и сколько кладет, никакой обязаловки в этом отношении не было, ничто не продавалось здесь за деньги. Тоня тоже клала деньги, когда и сколько могла, хотя это были копейки, ведь она не работала.
И всё-таки Тоня и там чувствовала своё одиночество. У неё не было подруг. Вернее были, но уже взрослые девушки, практически самостоятельные. Тонины же ровесницы всегда были рядом со своими мамами, и им некогда было с Тоней дружить. Главными подругами для них были мамы. Они приходили, сидели и уходили с мамами. И Тоня им втайне завидовала.
Увидев, что секта довольна безобидная, Ирина Викторовна немного успокоилась. «Ну пусть изучает Билию . Она плохому не научит». Всё вернулась на круги своя. Только в её озабоченных беседах с сестрой теперь добавилась тема секты. Как всегда преувеличенно, как и обо всём в её рассказах тёте Свете, будто стараясь угодить ненасытному любопытству той, она делилась:  "Может, у неё отклонения в психике, почему она туда ходит? Эта секта! Ну, ты представляешь, они друг друга братьями и сестрами называют! Она, наверное, думает, что здесь все ей желают зла».
Бедная мама! Ну откуда в ней такое стремление быть такой откровенной с родственниками, делиться с ними всеми соображениями, тревогами, домыслами? До чего ж неистребима в ней идея-фикс о семейственности, основанной на полном доверии к братьям-сёстрам. Если бы она только знала, о чём они говорят у неё за глаза! Как они «барыней» её обзывают. И как легко её обвести вокруг пальца так называемым «родным». Однажды она это поймёт, когда родная сестра после смерти матери отнимет у неё дом, не отдав ей доли в наследстве. Покуда она желает быть обманутой, и на предостережения Тони, что родственники дурно о ней говорят, она беспечно отвечает: «Ну и что?».
Они с тётей Светой заправские психологи. В чужих семейных делах тётя Света выступала как знаток. Сёстры подробно рассматривают ситуации и поведение своих родственников и знакомых, анализируют мотивы, движущие тех. Тоне иногда хотелось уши заткнуть: мама всё так же была доверчивой, открытой. Когда она говорила по  телефону с сестрой, её голос звенел по всей квартире. Возможно, и соседи прислушивались. И мама непременно хотела обсуждать Тонину непутёвую жизнь. Думая об этом, Тоня бесилась. Она всерьёз задумывалась о нормальности матери. Кто в здравом уме будет вовлекать в домашнюю грязь постороннее лицо, хотя и родную сестру? Кто выставит собственное дитя в невыгодном свете?
Что же в Тоне их, маму и тётку, раздражало? Оказывается, Тоня совершала периодически очень тяжкий грех - мыла голову в воскресенье! Они праведно негодовали! Однажды Тоня случайно услышала, как мама разговаривает с одной из своих сестриц о Тоне. «Ну ты представляешь! Ей только четырнадцать лет... Ну, ладно, что уже глаза красит, но когда красит и их, я просто в шоке! Что из неё вырастет?!» Что могла чувствовать Тоня, когда слышала подобные разговоры? Она огорчалась, расстраивалась, хотя ещё не было в ней ни зла, ни ненависти в то время. Из этих слов Тоня начинала понимать, что у них нет с матерью близких отношений, что идёт отчуждение и уже давно. И ещё Тоня понимала, что идёт оно из-за её родственников и с этим бороться бесполезно. Разве может она их побороть: их много, она одна. Мать ближе к ним, чем к Тоне. В том разговоре Тоня не поняла про «их». Это что? Таня подумала, что она имеет в виду губы. Потом как-то выяснилось, что она говорила о волосах. Но ведь она же сама их Тоне красила! Откуда такое двуличие? Она никоим образом не показывала Тоне, что она против, молча хранила мир между собой и дочерью, а весь негатив выливала на Тоню за её спиной.
И откуда в матери желание подтрунивать над Тоней, принижать её достоинство, особенно при гостях? Зачем-то смеяться над Тоней, что она не кокетка, бука. Да будет ей известно, что нет живого существа, - ни среди женщин, ни среди мужчин, ни даже среди детей, - в ком не было развито чувство кокетства. Другое дело, когда его уместно проявить, для кого и по какому случаю. Нельзя же дарить свою игривость кому попало. К кокетству нужно побудить! Так размышляла Тоня. Мамины же попытки кокетничать вгоняли её в краску. Однажды, когда мама выходила из автобуса, какой-то пьяный соизволил подать ей руку. О, сколько жеманства в ней проявилось, какой нелепый смешок она издала! Тоня позволяла себе пристыдить мать, отчитать за подобные выходки. И та, опустив глаза, выслушивала её, как нерадивая ученица.
Ну и пусть! – жестоко думала Тоня. Зачем она слушает тётю Свету? Ведь та совсем другая. Взять хотя бы пример с продавцами. Тётя Света была очень деловой и боевой по сравнению с другими сёстрами, если случались какие-то конфликты, например, при обвесе, за чем все сёстры тщательно следили. Тонина мама в таких случаях подходила и своим детским, умильным голоском с улыбочкой говорила: «Девушка, ну зачем же вы меня обвесили на пятьдесят грамм? Верните мне столько-то» Продавец  делала изумленные глаза, перевешивала, извинялась и отдавала деньги. Тётя Света была другой. Однажды они с дядей Васей пошли на мясной рынок, её там обвесили и обсчитали, за что она кинулась драться на продавца и за это хорошо получила в ответ, дядя Вася еле их растащил. Потом целый день тётя Света пролежала в кровати, плохо себя чувствовала, а Тоня думала злорадно: «Ну, наконец-то её проучили, будет знать, что не все на её хамство отвечают молчанием, вроде меня».
За всеми этими передрягами Ирина Викторовна замечала, что снова теряет дочь. Как-то раз Тоня смотрела телевизор, и взгляд её отстранённых глаз показался ей холодным, непроницаемым.  Вдруг ей подумалось, что с дочерью ей уже не справиться. «Тоня, а если и у тебя будет такая дочь, как ты – ты этого хочешь ?» . Тоня безразлично пожала плечами, но вопрос этот застрял в ее сознании – хочет ли она такого же к себе отношения. А ведь жизнь – загадочная штука!
У Тониной матери, в отличие от дочери, никогда не было подруг. Может, какая-то и была по работе, но они только там практически и встречались. Домой никто не приходил в гости, и она ни к кому не ходила, у неё были сестры.
К Тоне часто приходили подруги. Со временем они станут подругами детства и забудутся, как пройденный этап. Но это – когда детство пройдёт. А тогда они были просто подруги, девочки... Они любили пить чай на кухне из фарфорового сервиза. Наверно, потому, что такое чаепитие длилось долго, - они пили по двадцать чашек чая и при этом всё время хохотали как безумные, рассказывая друг другу анекдоты или смешные случаи из жизни, иногда присаживались друг другу на колени, - Ирина Викторовна начинала нервничать.
Отчего ей были неприятны дочерние посиделки? Может, оттого что она не могла понять: почему же дочь находит общий язык с этими посторонними девочками, она так открыто, раскованно с ними беседует, столько находит слов (ведь не немая же, оказывается, не косноязычная), - чего не видать в их семье. Стоило Ирине Викторовне войти на кухню, как весёлая улыбка медленно сползала с губ  дочери. Словно из солидарности к Тоне, девочки тоже почему-то постепенно смолкали. Какие у них секреты? Как может она им мешать в собственном доме?
Вот за что она так со мной, с родной матерью? – глотала обиду Ирина Викторовна. Ведь всё для неё, всю жизнь отдаю. Мать уходила в зал, включала телевизор, но там играли скучную, однообразную музыку.
Однажды терпение Ирины Викторовны лопнуло. К Тоне пришла её «закадычная» подруга Оля. Девочки разговаривали о будущем: о том, что их ждёт через десять лет. Тоня делилась:
- Через десять лет, - мечтательно говорила она, - я буду жить в Италии. У меня будет большой просторный дом, камин, изысканные ковры, старинные мебель и картины. Конечно же, я буду замужем за богатым и красивым парнем. Я буду очень счастлива.
Тут ворвалась мать и принялась выгонять девочек на улицу. Говорила, что ей нужна кухня. Она была очень настырна, и Оля смутилась, засобиралась. У Тони побелело в глазах от злости. Она смутно помнила только, что на подмогу к матери прибежал отчим... Девочки ушли в Тонину комнату, но Тонина мать была в том состоянии злости, когда нужно было наговорить лишних слов, совершить необдуманный поступок или броситься в драку. Она пришла в комнату Тони и стала требовать, чтобы они шли гулять на улицу. Они отправились шататься по тёмным улицам.
                ***
Когда Тоня была в деревне с мамой, отчим приехал туда пьяный и «замочил» матери прямо в глаз. Через какое-то время случился ещё скандал в городе. Отчим напился и орал, что Тоня принесёт брата в жертву... Кому жертву? Какую? Что за бред? Он стал собирать брата, уйти навсегда. Но мать была спокойна: куда он его заберет? Только в деревню, никаких вариантов. После этого мама в очередной раз разругалась с отчимом, отделилась от него и стала жить одним котлом только с Тоней. А когда они жили только вдвоём, оставалось больше денег – отчим не пропивал и не профукивал. Однажды  мать дала столько денег, что Тоня  смогла купить себе джинсы.
Через год они вновь сошлись. Тоня вернулась после лета с юга от бабушки. Когда приехала, он уже был дома. Тоне было всё равно - сошлась-разошлась, это её дело, Тоня не может ей указывать. Тоня с ним практически не общалась, да и о чём? Она постоянно наблюдала, как они перегавкивались. В общем - любовь.
Тоню он подбешивал иногда,  но она молча терпела. Например, он донёс матери, что у Тони в гостях была подружка, приходила подстричь Тоню. Тоне было неприятно узнать, что отчим так однажды сказал её подруге, когда её не было дома: «Это такая девица, что может вообще не прийти ночевать». Для Тони он стал никем, потому что она видела, как они живут с мамой. Возможно, ему просто надо было иметь тёплое место - городские условия. Он абсолютно ничего не делал - лежал вечером на диване и тупо смотрел в телевизор.
Тоня видела, знала её отношения с отчимом, но полагалось ей не видеть, не знать. Это очень мешало, вынужденная такая ложь. Она вообще-то смирилась, что так следует ей себя вести, но ощущение возникало, будто она в липких путах круговой поруки. Приходилось молчать, ради пусть шаткого, но мира. И заглатывала готовые вот-вот уже сорваться слова, не самые доброжелательные. Вначале дед с бабушкой, а затем, после смерти деда, одна бабушка вынуждена была притворяться глухой и слепой. Она радушно, всегда и всех, созывала чай пить, обедать, ужинать. Всё ради приличий, во имя семьи, да будь она неладна, такая семья!
Мать стала нервозной, мнительной. После визита той девочки она сказала Тоне, что у неё, якобы, пропало много денег. «Кого ты приводила?"  Тоня сказала, что приходила девочка подстричь её. Но она ничего не брала. Во-первых, Тоня была уверена в ней. Во-вторых, они всё время были вместе. А в-третьих, даже Тоня никаких денег дома найти не могла, не то что человек, впервые оказавшийся у них дома. После долгих разъяснений, сопровождавшихся бранью, обзывательствами Тони, она всё-таки призналась, что ничего у неё не пропало. Однажды Тоня поругалась с ней и ушла. Когда вернулась, мать сказала ей: «Кому ты рассказала, что мы ругались?» - «Никому». – «Врёшь! Мне сейчас звонили: «Ирина Викторовна?», и женский голос мне угрожал, что если я ещё раз с тобой поцапаюсь, то мне будет худо». Тоня действительно ходила к одной знакомой плакаться в жилетку: «Я не могу больше её терпеть, я не доживу до восемнадцати лет! Я не знаю, что мне делать...» Но в то время, когда ей якобы звонили, та женщина как раз была с Тоней, домашнего телефона у неё не было, а сотовых тогда не знали, и ко всему этому, Тоня никогда не называла свою мать по имени.
Однажды в сентябре часа в четыре Тоня собралась с девчонками-одноклассницами сходить в кино. Тоня сказала, что идёт гулять. Но мама вдруг стала на дыбы, закрыла дверь на ключ: «Ты никуда не пойдёшь». Зачем ей нужно было, чтобы Тоня осталась, может, с ребёнком посидеть? Тоня кричала, что договорилась с девчонками, что обещала, для неё это много значит, и должна пойти. Мать кричала, что Тоня ей принесёт в подоле. У неё было два обычных выражения: или Тоня принесёт в подоле, или Тоня не принесёт ей стакан воды в старости. Похоже, второе пророчество сбылось. В итоге Тоня всё-таки пошла.
Мать ждала на пороге с бесстрастным лицом, в котором Тоня сразу почувствовала угрозу.
- Почему так поздно?
- Мы гуляли.
- Гуляли? Так долго? А ты не видишь, что ночь на дворе?
Тоня почувствовала раздражение, для которого не могла найти выхода.
- Чего молчишь? Или разговаривать с матерью ниже твоего достоинства? Ты можешь часами болтать с подругами, а потом онеметь в моём присутствии. Кто я тебе? Враг?
- Что, нельзя и погулять немного?
- Погулять? А ты не подумала о том, что должна помочь матери? Что нужно готовить, варить ужин, с братом сидеть? Когда ты занимаешься, я ни о чём тебя не прошу и целый день кручусь сама. Но гулять…
Тоня застывает в негодовании. Все девчонки гуляют в это время!
- Давай свои продукты,  сейчас ужин сготовлю!
- Всё без тебя сделано.
Она и не думала ждать от Тони помощи. Просто издевалась над ней.
- Иди мой руки и садись ужинать. И садись за уроки.
Тоня механически идёт. Всё как обычно. Стоит взглянуть в материнское лицо – хмурое, настороженное, жёсткое – и краски мира блекнут, и нечем дышать.
Мать обмолвилась как-то в похожей, но более мирной ситуации, когда уговаривала Тоню остаться: тебе что, Маринка важнее или дороже, чем я? И Тоня вдруг поймала себя на мысленном ответе, что «да». Ей даже стало стыдно. Ведь та подружка, естественно, любила Тоню меньше матери, да  и относилась к ней хуже, чем Тоня к ней. Но, кажется, затем у неё промелькнула мысль: странно, вроде мать мне ближе.
Тоня должна была сидеть с Павликом, - это в порядке вещей. Никто и спасибо не говорил. А ведь девочка вынуждена была терпеть капризного, избалованного братца, который без конца требовал к себе внимания, бесился и норовил подставить старшую сестру. Ведь именно ей не поздоровтся, если он оцарапает или вывихнет себе ногу, или что-нибудь разобьёт. А он не хотел оставаться один, когда Тоня шла играть с подружками: «Тоня, куда ты идёшь? Я с тобой» - канючил он. Грозился нажаловаться матери, если она не возьмёт его погулять. Ничего хорошего не могло выйти из этого. Приходилось брать его с собой. Но что за веселье с таким «хвостом»?
Однажды Тоня увидела в почтовом ящике  перевод  по тем временам на внушительную сумму. Сразу стало понятно, что это алименты, но сумма была такая большая, что Тоня подумал: наверно, перевод за три месяца. Мать же постоянно говорила, что алименты копеечные, да и те всегда задерживают. Тоня пришла домой и сообщила, что «кое-что нашла». Тоня заявила, что отдаст ей перевод при условии десяти процентов ей. Мама согласилась, но было заметно, что ей жаль этих  процентов. Выйди она из дома немного раньше, сама бы нашла перевод, как было всегда. «Это за несколько месяцев?» - спросила Тоня. «Да, уже давно ничего не присылали» - ответила мама.
Тоня никогда не думала об алиментах. Как-то, ещё в детстве, Тоня нашла перевод и спросила: «От кого эти деньги?». «Не всё ли равно? Ты ещё мала интересоваться деньгами!» - укорила её мама.  Мама часто повторяла, что отец алименты не шлёт, то есть никак не помогает. Затем, когда Тоня с ним встретилась, и он подарил ей три жвачки сразу, Тоня спросила: «А тебе денег не жалко?» С тех пор мама к Тоне стала более щедра. В  рационе Тони появились шоколадки, мама стала давать деньги на карманные расходы. Теперь Тоня могла сама покупать себе жвачки, а это и есть счастье для ребенка.
В одном Тонина мама была чересчур откровенной, в другом скрытной. Например, о том, сколько они с отчимом зарабатывали, она никому никогда не рассказывала, золотые кольца не носила, а хранила в запертой шкатулке. А вот о семейной жизни могла поговорить и с соседями, как бы привлекая общественное мнение.
Когда Тоне было шестнадцать, как раз было что-то неладное с рублем, и мама вдруг нечаянно проговорилась: «Я купила сегодня тысячу долларов. Ой, зачем я тебе сказала?» И быстро сменила тему. Потом Тоня случайно увидела новые золотые серьги. Мама не ожидала, что Тоня их найдёт, и сказала: «Да я их тебе купила, подарю на энный год». Тех серёг Тоня больше никогда не видела.
Так вот что значат все эти разговоры с отчимом? Однажды Тоня нечаянно подслушала, как дядя Саша говорил матери: «Чего ты за неё держишься? Отдай отцу. Небось алиментов жалеешь?».  «А хотя бы и алиментов. Ты подумал, как жить будем!» - сердилась мама.
Сопоставив все эпизоды, Тоня задумалась. С этого дня она начала внутри себя яриться, стала походить на гранату с выдернутой чекой.
                ***
Тоня плохо представляла свою будущую жизнь у отца. Её беспокоило подозрение: не получилось бы так, что при смене мачехи изменилась бы и её жизнь с отцом? Но Тоня уверила себя, что едет к отцу навсегда.
 С новой женой отец начал встречаться, когда он ещё жил с той. В любви каждый сам за себя, но место работы предыдущей жены она совестливо стала обходить стороной. До встречи с  Тониным отцом она жила одна с двумя детьми.
Впервые Тоня увидела свою последнюю мачеху, когда отец с нею приехал за Тоней  на машине, чтобы всем вместе отправиться в отпуск на юг к бабушке. Она как-то сразу не понравилась девочке. Когда Тоня ехала  жить к отцу в первый раз, у неё было некоторое представление о мачехе как о чужой женщине, которая будет её недолюбливать, теперь же, наоборот, ей казалось, что эта мачеха будет к Тоне относится почти как и тётя Лена, но увы...  Ещё в дороге Тоня увидела, что она какая-то нервозная. Даже у бабушки, матери отца, Тоня спросила: «Она тебе нравится?» Но бабушке было всё равно: и та хорошая была, и эта.
Эта женщина не была похожа на тётю Лену, она была шумной, истеричной. Она смеялась и шутила, но глаза при ощерившихся ровных зубах оставались внимательными и настороженными. Да, похоже, что для папочки действительно настали иные времена. «У неё холодное сердце, трезвый ум, она властная» - анализировала Тоня. Она всё поставит на свою ногу. Чёрная шахматная королева. Вопреки белой, - тёте Лене. Придётся держать ухо  востро.
Впоследствии мачеха станет крутить отцом,  но по-умному, чтобы тот ни о чём не догадывался, - понимала девушка. Ходячее пособие по женской хитрости. Анна отлично вела хозяйство, говорила отцу то, что он желал услышать, и скрывала, что ему знать не следовало. Брак с Анной сделал его жизнь удобной и приятной.
Наконец-то в их доме появился дельный человек!  Анна росла без матери и была старшей среди сестёр, так что с ранних лет она всё умела делать по дому и была самостоятельной. Может быть, она сравнивала себя с Тоней, - та многого не умела делать, ведь она выросла с матерью и у неё не было необходимости, к примеру, учиться готовить.
Анна не робела перед Тоней, как когда-то тётя Лена, девочка это сразу почуяла. Напротив, она была сама воплощённая уверенность в себе, и Тоня ощутила невольный страх. Они померились силами уже в первые дни. «Как ты себя ведёшь, что за манеры? Разве тебя не учили, что нужно здороваться со всеми домашними?» Какая ерунда, здороваться в собственном доме? Тоне претила сама мысль об этом. Она корчила мачехе вслед гримасы, но была вынуждена признать поражение.
Анна провела ей целую лекцию о необходимости внятно здороваться,  как в её деревне... Она делала замечания многим из тех, кто забывал ей сказать своё «Здравствуйте!».
Тоне было неприятно видеть, как отец пресмыкается перед ней. У него проявилась  ярко давняя его неприятная манера обо всём судить свысока, с некоторой издёвкой. Притом, что бы ни сказала Анна, он ей поддакивал, просто так. За столом она всячески демонстрировала , что они нашли с отцом общий язык и не могут наговориться. А если Тоня пыталась вставить реплику, она смеривала её презрительным взглядом.
Она не считала Тоню своей «как бы дочерью», разница в возрасте восемнадцать лет, по её мнению, была недостаточна для материнства. Однажды в застолье, когда разлили вино, она не стала чокаться с Тоней, мол, женщина с женщиной не чокаются. И отец сказал: «Какая это женщина, - это дочь". Он был просто дурак, не понимал, что у неё свои дети, которых надо  вырастить, а тут Тоня. На неё, помимо внимания, ещё и деньги уходят.

                ***
Тоня спросила у матери совета, куда ей поступить. Мама ответила, что не знает. На лице её было написано: «Не моё это дело». Тогда Тоня поинтересовалась у неё насчёт одного института, платного: как, мол, думаешь... Это был заочный, самый дешёвый институт. Мама ответила «Как знаешь» и пожала плечами.
Мама выполнила обещание и повезла Тоню в Москву. Дорогой мама ей внушала мысль о том, что не все родители могут оплачивать учёбу своего ребёнка в институте. Не все могут ждать пять-шесть лет, пока их дочка или сын окончат учиться и решат, кем им быть в жизни. Иные родители даже рады, если их дитя может поступить в профтехучилище, приобрести хоть какие-нибудь знания. «И имей в виду, образование тебе должно дать государство!» - заключила она.
Первую ночь мать с дочерью провели на вокзале. На Павелецком они устроились в зале ожидания. Мама спала сидя, Тоня скрючилась на жёстких сиденьях, положив ей голову на колени. На другой день они встали потные и запылённые, с больными головами. Было дымчатое раннее утро, но мегаполис уже вовсю, во всей своей бодрости зачинал суету. К перрону потянулись бомжеватого вида носильщики. Тётки с сумками на колёсах вышли на промысел – ходить по электричкам с пирожками, чебуреками, пивом и кофе. В зале ожидания один за другим просыпались неустроенные люди, бок о бок ночевавшие с бомжами и беспризорниками. В институты ехать было рано, поэтому Тоня с мамой решили осмотреть достопримечательности. Они доехали на метро до Манежной площади, полюбовались её празднично-модерновым убранством с земным куполом посредине, омываемым фонтаном, - только-только построенным архитектурным комплексом. Тоня, как заворожённая ходила вокруг купола и вчитывалась в названия городов и стран сквозь волнистые струи.
Они объездили несколько учебных заведений, но забраковали многие из них. Некоторые были слишком молодые да сомнительные. В одном из таких ВУЗов манерный парень средних лет с серьгой в ухе подошёл к ним и предложил «поступить» девушку за энную сумму. Мать сгребла дочь в охапку и молча последовала к выходу. «Имейте в виду, у нас конкурс двадцать человек на место! Половина из них медалисты!» - кричал он вслед. В другом заведении Тоня долго стояла перед стендом с расценками подготовительного отделения. «Как ты считаешь?» - спросила Тоня. «Если хочешь» - без энтузиазма отозвалась мама. «Но ведь так, наверно, дорого для нас?». Мама снова неопределённо пожала плечами.
В очередном ВУЗе шли вступительные экзамены, и Тоня решила попытать счастья, как раз на следующий день. Но чем ближе подходил завтрашний день, тем яснее понимала Тоня, что в институт экзаменов ей не сдать. На консультации она увидела, как разговаривают соперники. Абитуриенты свободно общались на иностранных языках в коридорах между собой, в качестве тренировки!
- Нет, я так не сумею, - с грустью говорила себе Тоня, мысленно прощаясь с заветной мечтой. Тоня повторяла уроки и с ужасом стала замечать, что забыла даже то, что знала.
Вторую ночь Тоня с мамой провели у дальних родственников. Ранним вечером Тоня вышла прогуляться по  Москве. На обратном пути она заблудилась и встретила молодого мужчину, который вызвался проводить её. У него была кавказская внешность. Пока они шли, Тоня узнала, что он чеченец, узнала и как его зовут, и как зовут всех его ближних и дальних родственников. Он спросил у Тони, не могли бы они ещё встретиться? Он выжидательно, с какой-то затаённой надеждой смотрел на неё большими чёрными глазами. Лицо его было печально, аскетично. Но Тоне он не понравился, потому что был ниже её ростом, и она отказалась. Парень не настаивал, тихо удалился. Оказывается, чеченцы не  такие страшные, как их малюют, - подумала Тоня. Она была рада любой возможности отвлечься мыслями от предстоящего экзамена, о котором она вспоминала с содроганием.
Класс, куда вошли абитуриенты, был большой и светлый. Тоня получила распечатку с тестом и села поближе к окну. Деревья за окном волновались, заглядывали в окна, потом «обсуждали», «шептались», приникая друг к другу. Тоня вперилась в латиницу и с ужасом поняла, что половина слов ей незнакома. Конечно, можно пользоваться словарём, но сколько на перевод уйдёт времени? Она не успеет выполнить задания...
Пришлось возвращаться домой. Тоня старалась ни с кем не общаться, в надежде, что так у неё терпения в квартире матери хватит на более долгий срок.
Среди свидетелей Иеговы её отношения совсем разладились. Тоня, в силу своего возраста, часто идеализировала людей и была склонна к максимализации требований к ним. Поэтому большинство людей Тоня возвышала в своей голове, забывая, что все они – люди со своими недостатками. Разочарование пришло после. Морально Тоня не была готова к самостоятельной жизни, к общению. Конечно же, она знала, что «мир во власти лукавого», о чём постоянно твердили иеговисты на встречах, но когда знакомишься с человеком, разве можно о нём подумать, что он хочет использовать или обмануть тебя? И от «свидетелей» Тоня, как водится, ждала невозможного. Многие знали, что у неё трудные отношения с матерью, но никто и не подозревал поначалу, что конфликт основывался не только на разных вероисповеданиях. Постепенно им стали известны подробности. Тоня металась между отцом и матерью, не зная, как ей дожить до восемнадцатилетия. Девушка всё надеялась на лучшую жизнь и многим рассказывала о своих чаяниях. Когда её постигли первые неудачи, - с родителями, с учёбой, - Тоня вдруг узнала, что сектанты имеют обыкновение обсуждать её проблемы между собой и посмеиваться. Ей стало стыдно туда ходить.
«С меня хватит!» - решила Тоня. Ей надоело притворяться, быть той, которая всю дорогу прощает, понимает, забывает. Если люди не хотят меняться, делать шаги к любви и сочувствию, то откуда взяться силам на всё это у Тони?

Вскоре Тоня подала документы в машиностроительный техникум и без проблем поступила. Два месяца шли лекции, во время которых они часто занимались списыванием параграфов учебника. Потом началась практика. Студенты ходили на завод, учились выпускать детали дизелей. Тоня следила за движениями мастера, они были быстрыми и точными, почти как у автомата. Разве у неё так когда-нибудь выйдет? Она попыталась обработать какую-то деталь, но тут же её запорола. Мастер терпеливо её наставлял: «Аккуратнее, вы же будущие матери, со своими детьми, небось, будете нянчиться бережно?» Тоню передёрнуло: ну как можно сравнивать!
Через месяц обязательной практики наступала практика свободная, когда студенты могли устроиться на любую работу уже официально, по своему выбору. Для техникума то была формальность, можно было и не устраиваться никуда. Тоня заикнулась было матери о возможности побездельничать, но она и слушать ничего не желала, стала предлагать разные варианты. Очевидно, Тоне нужно идти на тот же завод, где она прошла практику.
Ну почему, почему же ей нет достойной жизни? Неужели так и предстоит всю жизнь провести у станка, с затекшей спиной, когда в её нежные пальчики вонзаются и покалывают, зудят день за днём тончайшие опилки от железных деталей? А ей хочется учиться, стать учительницей или переводчицей... Неужели так пройдёт её жизнь?
Цех был высоким, светлым. Солнце свободно входило в огромные окна, играло бликами в стройных рядах станков. Работа ей досталась нудная, однообразная. Время тянулось медленно. С утра до вечера в цеху стоял монотонный гул работающих станков, назойливо дребезжал в ухе. За стенами солнце вовсю, а тут  - тоска и отчаяние. Разлетелись вдребезги все мечты, планы, идеи. Надежды истаяли.
Если бы мама знала, как Тоня ненавидела эту работу!