Злосчастная ночь

,,«РеАлЬНоЕ СоБыТиЕ»"

   Я шёл по мокрому снегу. Стояла поздняя, но белая ночь, когда любой бы мог разглядеть далёкие верхушки новостроек тех немногих небесных светил, которые тогда, всё-таки решились выйти на ночное рандеву. В эти поздние, как в комендантские часы, на улице, не было никого кроме меня, который направлялся к неизведанному в темноту, по сырому, местами чистому асфальту. Куря уже какую сигарету очень не дорогой марки, в моих мыслях, безудержной юлой, вертелся один единственный вопрос - , , к а к  ж е  б ы т ь ? ' ' Примерно понимая ответ на "Что дальше?" и испытывая безразличие к "Почему?", я думал -  , , к а к  ж е  б ы т ь ? ' '  После услышанной грязи, после претерпленных ударов, после титанических усилий, после не сбывшейся встречи...     после долгожеланного взлёта и после столь нежданного падения, после всего...      , , к а к  ж е  б ы т ь ? ' ' Сейчас.
    Я не забыл прошедшего, я спокоен за грядущее, но без малейшего представления о том, К А К  Ж Е  Б Ы Т Ь  С Е Й Ч А С  ! – в такой нелёгкий час.
    От ночного мороза, и, как не кстати, от неожиданного дождя, я был твёрд и стоек, мои руки были подобны жёстким дровам, а ноги скрипучим ходулям; какая-то часть тела судорожно дрожала и ныла, глаза нагло не боялись ничего. Находясь в неком аффектно – аппатическом состоянии, медленно, ещё из-за того, что носил давнишнюю осеннюю обувь, я уверенно брёл вперёд – к метро, хотя не до конца осознавая для чего. Общую картину всего тогдашнего, опечаливало редкое одиночество: приличные люди спали в своих квартирках, бомжи по своему обыкновению либо благополучно храпели, едя по кольцевой, либо нашли пристанище на каком-нибудь вокзале, беспризорные заранее позаботились о ночлеге, товарищи-полицейские дежурили где-то в тёплых комнатах, ну а всяким бандюгам, было не в кайф заниматься своим делом в эту погоду.
    Только я! И хлопья – крупные, очень крупные клочья – снега, с неба, обвалили всё, что располагалось под ним.
Кругом было довольно-таки красиво и тихо. Только я знал, что скрывается за этим милым занавесом зимы: голодный и обездоленный человек, он почему-то всё ещё не сдаётся, не сдохнет, всё ещё карабкается тот, в кромешной тьме, к космически далёкому мечтаемому счастью…

П о р а.
(…)
… В конце моего маленького, но бесконечно долгого путешествия к К р а с н о п р е с н е н с к о й, узнав, что двери к «подземному теплу» заперты, в том же духе я побрёл туда, откуда пришёл. Моё абсолютное одиночество лишь изредка нарушали ночные машины, проезжающие по Звенигородскому шоссе. И из близкого зоопарка, можно было услышать лишь тишину.
    Я шёл к дому и вместе со мной шёл всё тот крупный мокрый снег – один из немногих попутчиков в то время, который меня не покидал. Была почти целая пачка дешёвых сигарет, которым я был весьма признателен за тот, слегка обволакивающий, допинг, был небольшой такой портфельчик, где хранились мои стихи, мысли, прозы и самое веское (!), мои уважаемые читающие, со мной была, есть и обязательно будет = ласточка, моя любимая ласточка, которая тогда в Казани, нервно, всё переживая, прекрасно чувствуя со мной происходящее, бессонно шарахалась по квартире, с постели в другую комнату, не находя ни одного места, где бы она могла быть спокойна за меня, и, иногда, поглядывала в окно, в маленькой отчаянной надежде, что как когда-то по утру, я брошу туда камешек, чтобы в только-только открывшаяся ею окошко, я прокричал на весь двор:  ,,«Я  ТЕБЯ  ЛЮБЛЮЮЮЮЮЮЮ!!! »"
    А я был в Москве…   Правда, так невзначай, вспоминая её, словно девчачий смех, вспоминая её, такие отчаянные карие глаза, всегда влажные, где у висков, от напряжённой работы по-долгу, было немного морщинок, которые мне странно симпатизировали, развивающиеся золото – русого цвета волосы, вспоминая её наставления и советы, вспоминая её…
я радостно заулыбался, чуть-чуть, и весело бы засмеялся, невзирая на всё. Тогда – на сильном морозе, в снег с дождём, в ту печальную белую ночь, когда отвернулись домочадцы – меня озарила радость и просветление. Согласитесь, удивительно? И ведь же исключительно, благодаря любимой ласточки, я вспомнил то святое и светлое, чего ради я не упал в пропасть; пока существую и иду. Только ради НЕЁ…   Ради нашего с НЕЙ счастья…
    Насчёт святого – в ту ночь, находившийся не по-далёку большой католический собор, был тщательнейшим образом, надёжно неприступен со всех входов-выходов. Вот тебе о н а  -  в с е м  п о м о г а ю щ а я   ц е р к о в ь. Хоть бы тогда на ночь свет оставили что ли…
    Зато подступ к памятке Владимира Высоцкого был совершенно свободен. Я подошёл туда, к тому дому, где он прожил свои последние годы с одна тысяча семьдесят пятого по одна тысяча девятьсот восьмидесятый, и несколько минут разговаривал с Н И М. Как сейчас помню…   Мёртвенно-тихий блик, его каменного, немного грубых контуров, лица, в сгустившимся сумраке, при лютой погоде, я всего лишь…   так просто, стою напротив него, изливая свою боль с переживаниями и прося о подмоге…    Про себя, заглядывая глубоко к себе в душу, благо даря, советуясь, прощаясь…    Н Е Т – то не был бред, то не было и сумасшествием. То являлось известным отчаянием, которое приходило в критических и страшных ситуациях, заставлявшее не надолго призабыть тупую боль и скверность сложившихся обстоятельств.
   Мы тепло пообщались с Владимиром Семёновичем. Он мне помог хотя бы тем, что не скрывая истинной личины, не боясь горечи правды, пев честно про настоящее, которое запрещали и отрицали, О Н! – оставался самим собой. В С Е Г Д А. В О П Р Е К И   К О Н С Е РВ А Т И В Н Ы М   У С Т О Я М   - был. Самим собой.
    Наконец-таки, после того, как я более-менее поладил с внутренним миром, мне (хех!) оставалось одно  -  где-то переночевать. К тому времени я неимоверно устал и, можно так выразиться, был выбит из своей колеи. Но всё ещё, держался я и сопротивлялся той злосчастной ночи. Направился к бывшему подъезду – по-счастью у меня от него сохранились ключи. Прошу прощения за грубый контекст – я испражнился у гаражей. Тем самым познав прелести уличной жизни.
    В конечном итоге, я переспал прямо на лестничной площадке, на пыльной и грязной, но хорошо ещё, что не на заплёванной. Несколько раз пришлось резко очухиваться от короткого нервного сна из-за громких звуков то ли с улицы, то ли с лифта. В целом удалось немного выспаться…   хотя, что тут говорить – можете ли вы представить, что я переживал? Думаю, что немногие.
    На следующий день - с утра, проснувшись из-за первого, кто воспользовался лифтом – я скоренько собрался на учёбу. Вдоволь передохнув, согревшись у подъездных батарей, погода снаружи сказалась мне более мёрзлой. Намного больше стало мокрого снега. Но удалось повстречаться с «по-утренне = жизнерадостными» лицами: двух дорого одетых путан на остановке, трёх подростков у продуктового, плетущегося бомжа непонятно куда и многочисленных, многочисленных дворников, которые брались из неподалёку располагавшихся домиков. Позавтракав у одной чабуречной и добравшись до колледжа, у меня отваливались ноги, а бедная обувь прибывала наинеработующем состоянии. Зашёл в здание.
    «Чегой-то ты рано…» - подозрительно меня встречал охранник.
    «Да вот да, как-то!» - усмехнувшись отвечал я. Прошёл на четвёртый этаж. Там возле подоконника, пол-часика, я смог вздремнуть, хорошенько согреться. Вскоре я созвонился с любимой…


(…)



    Я многое не дорассказал, я многое не доописал, многое не дописал, не всё объяснял, хотя разве это в силах человеку, оказавшемуся один на один с улицей, в поддавленнейшем состоянии?! Ответьте сами себе.
Суть вышеприведённых строк в том, чтобы заставить   ва С   задуматься – НАД СОБОЙ.
    Хочу я верить, что добрый и светлый человек, может оставаться САМИМ СОБОЙ после любого.