В каждом толика бешенства

          Вишудха чакра
          Эта чакра связана непосредственно с шейным
          сплетением позади яремной впадины, на
          уровне третьего шейного позвонка, она
          оказывает влияние  на гортань и щитовидную 
          железу. Как видно из преднатальной модели,
          область горла отражает мост между чисто
          абстрактным и относительным.

Поезд снялся с места - замелькали мимо станционные строения, километровые столбы, вскоре их серость  стала непрерывной.  Таким стал непрерывным и мир для него сего дня, перетекающим из мира «микро» (сравнительно легко облагораживаемого варианта) в мир «макро» (облагородить который не представлялось возможным). Если его можно было-таки облагородить, то его  гармонизацию начать следовало бы с самого трудного - с самого себя. Для этого изменить придется не только самого себя, а  раньше: с анализа, прежде всего, своего унылого окружения. Осмотреть  себя отвлеченно, со стороны – как на некое отсутствующее существо среднего рода, правда,  на  срезе собственного  обычного дня…
Я (т.е., он для такого анализа) успел заскочить с платформы едва, как говорится, на подножку  отходящего последним вагона - говорить о необходимом приведении себя в порядок было бессмысленно. Он даже не успел приобрести невзрачную, гашеную мелкими дырочками механического кондуктора картонку, дающую право на проезд до города без чьих-либо замечаний. А так, следовало держать ухо востро и опасаться всяких злобных как волки, только пасущих таких вот забывчивых, ушлых контроллеров. Хотя они, на самом деле не были виноваты, что им выпала такая работа и воплощение столь ненавистного обычным пассажирам образа - избежать общения с ними можно было, только заплати установленную плату: в  двадцать семь копеек в срок. У него не  чтобы не было ни копья – просто он, действительно, не умещался в лимит времени. Но причина этого события, вовсе не уважительна, чтобы не дать  отъять у себя гипотетический трешник (учитывая также свою щуплость и совсем не богатырское сложение). Значит, как причина, сложившееся  обстоятельства  совсем не устраивали никого - даже его самого.
Народу, пользовавшимся железнодорожным, единственным надежным средством самоперемещения до города,  утренним поездом было немало – надо ли говорить, что это были в основном рабочие утренних смен градоообразующих для растущего числом населения пунктиков с крупных заводов агломерации. Таковыми для населения, лепившихся вдоль «железки поселков были витаминный,  завод полупроводниковых приборов и механический завод. Через час в город от поселка, где он жил, направлялся также и рейсовый автобус под сложным трехзначным номером: сто шестнадцать «А» - марки обычно ЛИАЗ, грязно-оранжевого цвета, но он обычно опаздывал к первой паре, начинавшейся в восемь тридцать, а поезд тот приезжал точно за полчаса до начала занятий. Поэтому железнодорожный путь был  единственным для него и  в самый раз.
С конца поезда за спинами пассажиров он,  толкаясь, пробирался вперед и был где-то уже в середине поезда (ближе к шестому вагону). Он знал, что здесь,  в глубинах состава, есть вагон, где всегда подбирается компания любителей перекинуться  в картишки на карманную мелочевку. Игра шла  отрытая, перед зеваками, ставки были максимум на монеты достоинством с карманные медяки и блестящее серебро. Ставки как снежный ком катались от игрока к игроку и возрастали частенько до бумажных «рябчиков»… 
От пассажиров, сгрудившихся в проходах, исходил, как всегда, весьма разнообразный запах: помесь  тонкого, кокетливого аромата французской отдушки  дорогих, но патентованных духов с резкой чесночной отрыжкой утренней колбасы, съеденной к утреннему чаю или тайно пускаемыми в свободное «путешествие» флаттерами дурно пахнущей  кишечной деятельности некоторых индивидов.
Где-то на полпути к заветному вагону его желудок вновь дал о себе знать,  хотя, обычно, клозеты  общих вагонов, где он мог получить ожидаемое облегчение, бывают заперты. На всякий, он дернул ручку книзу обычно наглухо задраенной двери – о... она непривычно поддалась, но, слегка отворившись, уперлась во что-то мягкое: ее явно придерживали с обратной стороны.…
Что это могло быть? Он дернул  и толкнул ручку  еще раз - результат был тем же: дверь все также подпирали с обратной стороны. Но в ответ на его дерзкую настойчивость раздалась грубая, как рык, предостерегающая  брань, сродни площадной и суетливая возня.  До него, наконец-то, дошло, что он «застукал» парочку, занимающуюся… тем самым за дверью, отнюдь  не в самом подходящем месте, но скорее, оно было единственно возможным для удовлетворения неудержимо возникшей похотливой прихоти, именуемой у людей страстью. Он, осознав, отпрянул от двери: не судьба была ему оправиться хоть бы как-то  - придется ждать до городского вокзала, что значило: еще томиться еще боле получаса…
Его очень интересовало то, что выделывают друг с другом в этот момент настолько непохожие сущности - представители обоих полов и ему тоже хотелось  испробовать это, но пока он видел вокруг себя  много других вещей, также нераскрытых пока для себя, таинство их манило за собой гораздо рельефнее и мощнее. Он трепетал перед любой неизведанной вещью или процессом – ему казалось, что  встреча с совсем  незнакомой областью человеческих отношений, которая до сих пор откладывалась естественным путем (если  ее допустить - она отберет  много нужных  для чего-то иного сил, иного более важного и заместит собой многие из  важнейших  приоритетов).
Он четко представлял себе умозрительно и интуитивно реализацию  «процесса»: что и как надо  делать в каждый момент, но честно говоря, его  пока волновали  некоторые его тонкости. Совсем никак еще практически им  не освоенные, они казались  чертой совсем не братских отношений, тем более не выдержанных  в духе приверженцев Новой эры. Его  не прельщали опыты, отзвуки от которых доходили до его ушей (их вытворял с Марой, единственной девчонкой их единого, как думалось поначалу,   братского сообщества, циничный Колесик), оказавшийся  почему-то избранным среди двадцати других мужчин, видно по  ушлости и допущенным ею до  тела в месячной поездке в колхоз.
Люди сплошь и охотно прибегали (по его наблюдениям) при первой возможности к такой близости, как последнему, наиболее высокому подтверждению близости их отношений. Почему? Неужели так надо? Скорее, аргументом правильности было то, что, в конце концов, именно так произошли мы все, начиная с далеких времен детей Адама. Впрочем, он никак не понимал, почему,  не он оказался тем единственным, допущенным Марой среди остальных к  телу - ему предстояло с этим еще разбираться.
Пока он  постигал неясные  законы человеческого общежития, улавливал разницу между собой и типажом Колесика, то попутно  качал мускулатуру тела, ворочая особые, «пионерские» мешки или сырым картофелем напополам с налипшей землей до восьмидесяти килограммов весом. С кем-нибудь напару или другие, легче, но  уже с зерном и в одиночку, на спине. Он также развивал резкость и меткость ударов, выбивая от нечего делать в нерабочее время мух, которых расплодилось неисчислимое множество, и складируя их трупики в целлофановый прозрачный пакетик.
Он познал много разных субъектов, это, в первую очередь, сам Хозяин - тракторист Василий с жирными  усами и выразительными, усталыми глазами. Этот Василий оказался весьма странным типом, стоило только обратить на него пристальное внимание, казалось, он все время преследует тебя своими глубокими глазами – тем самым, оказывает нешуточное давление. Как выяснилось позже – он всего лишь хотел выговориться. Среди людей своего постоянного окружения он не находил личность способную себя понять, а в его лице он почему-то увидел такого странного  субъекта.
Впрочем, странных хватало и среди ребят, с которыми он будет учиться - вот вам такой образчик: излишне утонченный Рикша Кочерга,  поди не брившийся, с пушком первых, еще девственных волос над верхней губой, за свой не по возрасту инфантилизм. Такое сложное прозвище Негруас он получил по первым буквам своих  же раз оброненных слов  от супермозга группы  Андрея, страдающего патологической себореей. Слова же были для того своеобразным самооправданием, которые он обронил однажды, когда  пытался устраниться от какого-то якобы тяжелого для него  задания: «Я, мол, не грузчик, а сортировщик».
Да, мухи - за  пополнением пакета с их трупиками он и был застигнут  зашедшими с визитом вежливости в халупу, где  проживала половина их совсем, как выяснялось, не братского коллектива, малолетними дочурками хозяина: Изой и Ташей. Хозяин (Василий) работал механизатором здесь же в колхозе. Они обе полюбовались, как этот долговязый дядя  ловко расправляется с волосатыми летучими паразитами и складирует их, убиенных, в пакет. Младшая из дочек, которой до всего было дело, подошла  к нему и, занятым  их истребления, сначала ужаснулась было жуткому зрелищу, его результату - скоплению дохлых мух. Но припомнив  серию крупных шоколадных конфет «Гулливер», которые любили все: и взрослые и малые дети.  В память от большой, такой вкуснятины у нее  еще хранился в секретной шкатулочке  сложенный заветный фантик,  на нем как раз был изображен похожий на застигнутую охоту сюжет охоты великана на крупных паразитов.
Она так прямо ему о том и сказала, а Иза нарекла тогда его  шоколадным дядей. Она  попросила его  подержать пакетик, словно хотела ощутить совокупную  тяжесть прибитых мух. Он дал ей – мухи были совсем не тяжелы. Их, трупиков было пока только пятьсот пятнадцать штук, но он обещал работать.
Единственное доступное  сообщение их хозяйства с городом через недели две по приезду временно из-за сплошных дождей оборвалось. Тогда их вынужденно перевели в автономный режим существования, т.е., они оказались, действительно, отрезанными от внешнего  мира на срок, пока  окружные грунтовки  в установившееся, наконец-то, ведро,  не подсохли (благо: картошка и хлеб были колхозными, а тушенкой и чайной крупкой они запаслись заранее).
Он часто вспоминал ту эпическую для себя поездку, получившуюся весьма длительной (почти в  месяц). Их группой тогда завезли  еще в сухие первые сентябрьские деньки далеко, далеко - можно сказать, к черту на кулички или в местную Тмутаракань. После постоянных дождей, которые  колошматили непрерывными струями землю изо дня в день  полную вторую декаду месяца их   квартирования в нежилой двухотсечной халупе с хозяйственными пристройками, среди которых наличествовал также и сеновал, полный скошенного за  лето душистого сена. Они ее обжили, сначала набили сеном «пионерские» мешки – вот вам и ароматизированные  матрацы. С простынями и одеялами вышла проблема – все обещали подвезти, но потом окружные и подъездные дороги все размякли - их просто развезло и район их местопребывания отсекло от  окружения…
Когда долго смотришь в лица одних и тех же людей, живешь одной с ними жизнью, делишь с ними стол и коротаешь время, то начинаешь подмечать многие нюансы их характеров, вникать в их внутренний мир. Если говорить о Василии, с которым мы жили не рядом, но достаточно изо дня в день виделись с ним, то в нем  прежде всего привлекла внимание нестандартность мыслей, когда он свободно рассуждал о мире, месте в нем человека. Василий заодно научил его   тонкостям  различных картежных игр, где он был большим докой. Учил его в обеденные перерывы и вечерами после ужина  преферансу, бриджу,  ввел  его в некоторые тонкости... дворовых игр типа: «храпа», «буры», «свары» - сеанс которой разыгрывали сейчас в середине поезда, в шестом вагоне.
Там разворачивалось ее расширенное толкование: с так называемыми «картинками» и «прокладками» под тузов. А то, что до Василия: казалось, где метафизика суждений, до которой он был охоч - где  карточная "свара", несшая  ореол  разнузданности игры дворовых оторв.
Да,  Василий был не менее азартен, особенно, тем более, если  бывал выпимши – тогда он, напрочь, менял данную ему  природу, опускаясь до отражения состояния визгливого порося и громкого скандалиста. Он постоянно, словно по обязанности гонял двух своих "старушек", которые по его же словам, совсем уж доставали. Но в этом, конечно, он был совсем несправедлив: вместо "старушек" там были симпатичная жена и спокойная, умудренная годами матушка, с которыми он коротал годы под общей крышей и без которых, как обычно бывает - он никуда.
Он, скорее, сам доставал их: им доставалось в такие дни за все, потому, что они просто были ближними и единственными  живыми душами, кто был всегда рядом и готовый терпеливо сносить его безумства, кто всегда попадался первым под  горячую руку в минуты пьяного гнева.
Каждую из них он угнетал за что-то свое. На жену,  он  гнал «пургу», видно, мстил ей за то, что она так и не одарила его смышленым пареньком,  чего желают все отцы. Хотя, на мать не имел никаких прав рычать – на нее же то, за что?  Справедливости ради стоит заметить: он, тем не менее, все прекрасно и сам понимал, когда трезвел: это недопустимо, кто же он один без своих женщин, и, если честно, должен быть без ума от  преданной  семьи, особенно, от деток - двух чудных дочурок нежного возраста. Обе были продуктом их совместного брака с женой, но ее, тем не менее, он методично «драл» по полной программе, ни по какой-то причине, а больше так, для острастки.
Ему, видимо, казалось, что глаза ее с годами разгорались  выразительнее,  что она  выглядела все краше себя прежней, вернее, становилась  манкой, как женщина, гораздо значимей допустимого статуса, установленного его восприятием, чем ужасно злила его (особенно, пьяного) и постоянно сбивала с толку. Впрочем, таковы его домыслы, без знания истории парочки: Василия с женой…
Он, наконец, добрался до того вагона – там метали банк. Пристроился незаметно сбоку и наблюдал за игрой – играли впятером, карты предварительно, по словам игроков, дабы не липли одна к другой, были выдержаны специально в сыром молоке. Хотя играли на мелочевку, можно сказать, больше за интерес – в кратком пути сложно попасть на больший серьез от игры, но его же интересовало в  игре, реакция игроков, когда независимо от их желания играть, возрастали,   тем не менее, дополнительные  ставки и они уже обязаны были продолжать игру, коли начали.
Василий   в последний  раз не учел одну опцию: наличие его рядом – дело  в том, что его рука  автоматически воспрепятствовала нанесению прямого, казавшегося последним, удара плашмя, стремительно несшейся к голове супруги чугунной кочергой (сказалась, видно,  резкость, наработанная за ловлей мух). За  исключающую функцию, привнесенную этой опцией, автор не состоявшегося по счастливой случайности рокового удара был ему позже сам премного  благодарен. Но в тот момент он, воспрепятствовав удару, видел лишь узкие щелки глаз, лишенных смысла и невидящих ничего вокруг.
 Как следствие, из-за отрицательного заряда глаз Василия, оба отпрянули  по взаимопротивоположным   сторонам: Василий скатился кубарем с влажного порога  на улицу (где  и отрубился, поскользнувшись и упав в лужу)  – он также отлетел, неудачно сгруппировавшись после своего удара. Женщины истошно заголосили, узрев его не в качестве защитника (помнится, он им почему-то не понравился с самого начала), но, тем не менее, именно он  стал невольным избавителем одной из них,  жены Василия, от последствий удара злополучной чугунной кочергой…
 Колесик же с Марой, компанейской девчонкой и, казалось, душой нашей общности, после такого  не могущей больше ей оставаться – как следствие, резко упавшей в общих глазах до уровня совместной подруги для всех, кто бы, не возжелал ее,  отошли от канонов поведения, предписанных в любом людском общежитии. Ему также как многим другим, неловко стало наблюдать их аудио,  ставшим сродни собачьим случкам, и они совсем уж оборзели: чмокались и  проникали с чавканьем в тела друг друга, так сказать,  «ловили взаимный кайф, сверх меры,  очень  откровенно,  не помня людей, что вокруг. Они испытывали явно терпение нас - остальных тружеников, которые вынуждены были лишь довольствоваться   поглощением обычной дневной пищи в обед и слушать, как сопровождение, их страстные всхлипы и стоны….
У них неплохо это, надо признать, получалось - они наслаждались, вызывая у себя оргазмичесую разрядку не только темными ночами, но со временем, также и днем, вообще, когда бы  ни захотелось: когда было  удобно пока, к примеру, остальные вкушали дневную коллективную трапезу и прослушивали вместе аудио сексуальные послания, как фон,  доносящийся до  напряженных барабанных  перепонок с сеновала.
Когда больше из-за Колесика, настолько выставляющего свой внутренний мир на общее обозрение, когда не был сил сносить… презрение к ним и если на улице не шел дождь, он забирался на высокую кровлю сеновала и смотрел в небо: где  однажды и встретил Василия, впервые, после  последней бурной их перепалки.…
…Его в азартных играх привлекали, в первую очередь, психологические моменты противостояний, когда складывалась  игровая ситуация, в которой игроки, несмотря на неудачную  раздачу, когда из рук вон плохи карты  на руках, тем не менее, вынуждены были, исходя  из  ситуации, обязательно ввязываться в борьбу - непременно блефовать. Демонстрировать, так сказать, высший артистизм, присущий азартной карточной игре.  Сейчас же, пока игра совместно  с вагоном набирали свой ход - он вспомнил неизбежно гаснущие впечатления  от давних событий.
За свежими еще заносами видны были впечатления от тех событий, как тогда на следующий день после неуютной «размолвки» с физическим контактом они повстречались лицом к лицу с  Василием – им было не очень ловко: они оба, конечно же,  делали  вид, что ничего промеж них не происходило. Но поздоровались все же настороженно и  сдержанно.
- Как твои дела? – поинтересовался первым он – на что тот невняно мотнул головой.
После  дежурных фраз, бывших универсальными ключиками и сделавшими возможными  остальные: дальнейшее взаимное общение  протекало без установившегося  напряга первых фраз. Василий, не глядя в его сторону, усмехнулся загадочно в усы и произнес тихо:
- Я в беседах с вашими, прослышал, что ты хотел бы хоть разок взглянуть на звездное небо и увидать там одно созвездие. Думаешь даже для этого залезть с полевым биноклем на колокольню брошенной на окраине деревни церквушки, ставшей амбаром? – и после заговорщицки, подмигнув мне, заключил:
- Это даже в условиях нашего деревенского чистого неба будет довольно-таки  сложно - зайди-ка лучше сегодня вечерком ко мне домой…
- Но я не знаю, что это – может, просто это была текущая болтовня, непонятно почему  она дошла до твоих ушей. Я сам-то с большим скепсисом отношусь к вере к приходу какой-то особой эры Водолея…
- Не такая уж это, по-моему, досужая болтовня…
Конечно, суть людская, прежде зависит от общества: больше от условий проживания, чем от взаиморасположения звезд… - начал Василий рассуждать… казалось, что слишком здраво, с несвойственной себе серьезностью.
 Ты так думаешь? - переспросил он Василия. – Я думаю, и от времени тоже, а конкретное время, тем не менее, глобально зависит от места нашего маленького «шарика» в звездном окружении…
- Вот я был воспитан так, что слезы для мужчины были недопустимы, -  вроде переметнулся он к другому, оставив спорную во многом  космологию,  а, сейчас я  слышу, что уже многие своей эмоциональностью настолько любят прихвастнуть, что жуть! Говорят, слезливость, мол, ничего - обычная эмоциональность – она  свойственна любому человеку. Получается, что слез, как следствия глубоких эмоций, не следует стыдиться?
Казалось, он был просто шокирован, увы, но это было не последнее его удивление на сегодня:
 - Пожалуй ты прав: изменения в людях происходят и накапливаются в их архетипах (схемах личностей) и опять в  зависимости от космического времени. Нас, будущих сабжей, будет связывать с прошлыми и нынешними только то, что  мы, и те будем  людьми…
Василию, видно, не чуждо было такое умствование, особенно, на сытое, как сейчас, брюхо:
- Изменения, действительно, предопределены, что же касается свойств и характера людей – творцов истории, то получается звездами. Только происходят они незаметно и медленно…
- Да, все правильно: история, отнюдь не нами  определяются, но,  тем не менее, частные ее приложения,  в большинстве своем, пишутся для нас.
 Он непременно зайдет сегодня вечером к Василию…
- Зайди, зайди, – Василий подтвердил приглашение, - у меня  для тебя будет… неожиданный сюрприз.
Все бы ничего, но погода резко изменилась – но в его возрасте не обращаешь внимания на смены погоды, воспринимая их, лишь, как незаметные корректировки антуража, где главное в происходящих информативных действиях.
Оправившись несколько по окончании рабочего дня и коллективного ужина, он, гложимый любопытством, извлек из глубин  рюкзака всю перемятую, еще   нетронутую последнюю плитку молочного шоколада (его излюбленного лакомства и отличной «скорой» на случаи любых видов усталости). Расправил бережно ее и, прихватив  с собой в качестве подарка детворе, направил  стопы к Василию, который  с семьей занимал весьма странный дом с противоположной стороны улицы…
Василий, надо сказать, был несколько суров, но, как мне всегда казалось, довольно добр в своей основе и  сейчас я его ничуть не опасался: не пригласят же кого-то,  при желании учинить над ним расправу,  к себе на флат.
Жил он со всей своей небольшой семейкой: бойкой не по годам и властной престарелой матерью и расцветшей неожиданно с годами, бывшей всегда обычной «чернушкой» женой и малыми дочурками, обособленно, вдали от суетного мира. В доме  с другой четной стороны деревенской улочки под вязами. Их, как хозяев, мне приходилось и ранее видеть вместе друг с другом или порознь, заходившими  к нам на правах хозяев  сдающих  хибару. Но, тем не менее принял на себя часть его обязательных пороков. 
Их  двухэтажный домик (размеры и навороченность дополнительными пристройками не позволяли называть его просто  избой, но скорее, он принадлежал к этому классу лишь   функционально) выглядел довольно-таки странно.  Среди этих пристроек на некотором удалении возвышался и мерно гудел на высоком ошкуренном бревне-шесте (по тембру гул ветряка, был довольно-таки низок -  при усиливающейся  силе  ветра частота гудения  генератора возрастала) самодельный винт генератора «ветряка». Разбит на некотором удалении от шеста также был весьма странный парник, на первый взгляд, совсем не такой, как для выращивания огурцов или, скажем, патиссонов.
Опытный глаз вместо этих обычных «бахчевых» в качестве растительности детектировал множество запараллеленных короткими проводами, много  одинаковых полупроводниковых ячеек и толстых, толстых, таких синих и красных полихлорвиниловых шин, тянущихся к секциям аккумуляторных батарей в распределительной кабинке. На самом деле, то были батареи солнечных элементов.
То ли пристройки к основной избе или эти странные на вид конструкции, с невероятно высоким, располагавшимся на этаж выше избы, как бы приделанным к ней  флигелем, придавали всему дому не обычный для деревни вид, а вид  творения загадочной эпохи постиндустриального модернизма. Становилась понятной извечная занятость хозяина иррациональной деятельностью по сложным ремонтам каждый божий день, только когда  он не пребывал, в так называемом «винном» угаре, что приключалось с ним не чаще,  раза в две недели.
.Не занимаемую ими одноэтажную избу-хибару, семейка Василия сдавала  в  пользование бесплатно (наверное, что же с их взять!) институту -  это был первый визит кого-нибудь из их ребят, допущенных  к Василию на дом.
Робко потоптавшись  на крыльце перед  дверьми,  он  несмело толкнул их и прошел дальше в  темный и сырой предбанник, который был  нагроможден разной утварью хозяйственного назначения и несезонной обувью. О назначении большинства этих предметов в полутьме только приходилось догадываться – дух же застаревших предметов перешибался кисловатым душком  где-то глубже в длинном коридоре выставленной доходить и давно бродившей бражки – типичного напитка здесь во многих домах к столу…
…И опять – карты: самодовольный крупье сдавал их на всех играющих, заметив его неровный интерес к творящемуся промеж играющих  грубо и в меру артистично и сочно выразился:
- Х..и зенки вытаращил? – и даже привстал, чтобы его правильно поняли. Он принял  угрожающую позу, вот-вот собираясь  ему  отвесить порцию люлей, но другой из игравших, как видно, авторитет, жестом пресек  возможное такое развитие действа в запрограммированном направлении.
- Оставь его, пусть смотрит: учится  - может, это  будущий наш клиент, -  высказал он свое замечание, как не подлежащее обсуждению, и заговорщицки ему  подмигнул, чем придал  крыльев, а то он был готов уже переместиться вперед и удалиться, где было свободнее и безопасней – а так он не хотел терять  удобной для обзора позиции.
Взамен он уставился в едва считываемую сдачу одному играющему, сидевшему спиной к нему: тот сидел так, чтобы утаить карты и не «светиться» напрасно каждому любопытствующему, но подглядывающий все же смог заметить пару его карт, верхняя из которых была слегка сдвинута относительно нижней, показывая ее вес (это был червовый «лоб» или туз),  причем  обе видимые карты были надвинуты на третью, так что той  было не видно – но и две видимые карты обозначали вес в «два лба» (вторая – туз бубен). Третью он больше намеренно  не открывал –   без знания ее веса, две карты давали достаточно свободы для смелых торгов…
…Сегодня после недели плотных осадков в начале второй половины дня, где-то часа в три пополудни погода  изменилась: резвый ветерок разметал копившиеся неделю ватную тяжесть бесконечных туч, обуславливающих унылую похожесть и серое однообразие дней. Но зря казалось, что идет коренное изменение облачности: ветер глобально изменился – в итоге все вернулось на круги своя.  Все обманулись, небо оказалось  вновь заложенным аналогичной грустью. Правда неясно: надолго ли, но установившаяся атмосферная плотность казалась бы совершенной по постоянству, если бы не легкость и приемистость определяющей его субстанции -  воздуха, да свежи были  ее же сегодняшние пертурбации.
  Он поднялся по скрипучим ступеням на пролет выше  и попал на кухню, источающую запахи различных вкусностей. Вернее широкий проход в эту важную часть дома любой оседлой семьи – где-то в ее глубине обязательно располагался традиционный очаг, рядом с которым, стоя спиной ко входу опоясанная фартуком, над чем-то колдовала хозяйка - жена Василия. И тот, кто контролирует пищевые потоки, тот управляет семьей
Она стояла к нему спиной, но чувствовала спинным мозгом присутствие рядом постороннего и резко развернулась, повинуясь новому, незнакомому сигналу.  Но только его облик был распознан  ее анализаторами  до степени реакций – она и отреагировала: лицо ее приняло обычный утомленный вид затюканной не удовлетворительным окружающим житием молодой женщины. Но глаза – ее глаза были иными, они сохранили  озорной блеск, неотъемлемый от ее молодости, она же была не одна на кухоньке – у нее под ногами  со  стороны совершенно бесцельно, даже путаясь под ними, но  с полным  самосознанием собственного достоинства вертелась  младшая дочь Таша.
Они почти одновременно устремили на него свои взгляды: во взгляде взрослой женщины отразились  непонятная ему злоба и неприятие неожиданного вторжения – взгляд же ребенка отразил вспыхнувшую  искра неподдельной радости:
- Мама - мама! Шоколадный дядя к нам в гости пришел! - она бросилась  ему навстречу и непосредственно, насколько позволял ей возраст,  уткнулась с размаху через грубую джинсу в сухость  колен.  Она  по-детски слегка картавила, искажая и «округляя» слова:
 - Дядя, а ты мух дохлых нам принес?
- И зачем только тебе они, тем более, уж дохлики? = надо сказать, он совсем не ощущал себя каким-то  дядькой. - Вот, возьми-ка вам с сестренкой лучше плитка шоколаду. Ты же любишь шоколад? - Девочка согласно закивала и приняла в руки перебитое, но совершенно целое по массе и  всегда желанное сладкое лакомство из его сухих, обветренных рук. Но…
- Иза! Иза, иди сюда... нет-нет,  я сама к тебе уже бегу: ты представляешь   дядя-мухобой  у нас в гостях – он нас шиколадкой угостил, - она разразилась радостными возгласами, преднамеренно коверкая слова, скрылась в проеме, где по его расчетам  был проход в  боковые помщения. Он прошел туда, по пути бросив взгляд на неприветливую жену, но не ощутил априорного дружелюбия в ответе ее ответном взгляде, проследовал дальше в проем за Ташей.
В небольшой комнатке, открывающейся первым за ним - куда его  интуитивно привели ноги, в кресле за цветастым сборником китайских сказок в больших, мягких тапочках сидел Василий – но в данный момент ему было не до чтения:  рядом обе его дочурки делили промеж себя множественные осколки удовольствия, что только принес он…
…Торг прекратился: встречные амбиции,  потенции, радужность пожеланий торгующихся взаимно уравновесились в его процессе – настал волнительный момент вскрытия карт: демонстрации реальной цены того, за что каждый играющий бился. Тот, у которого я увидел два лба, третью карту не вскрывал – просто выложил их перед собой, ожидая встречных комментариев и действий со стороны других.
Двое из игравших, глядя, что их карты и так биты, автоматом сбросили их в бой – реакция одного из них, который сидел против, вышла очень своеобразной. А у другого? Стоит начать с того, что тому с картами, казалось, несказанно повезло, а непоколебимость  уверенности, озарившая его  лицо - не сходила уже с него, легко там читаясь…
Когда вскрывались, то этот игрок, сидевший к нему вполоборота, глянул без эмоций и сдержано на  игрока с двумя лбами, в торге уже уверовавшего в непоколебимость своих, вообще-то, далеких от абсолюта по весу  карт, выдержал достаточную паузу и… сбил-таки накопленную спесь с того, наивного, в первую очередь, самообманщика.
Он, ничего не говоря, выбросил вперед карты и двумя руками стал загребать: и медную мелочь, и серебро, и бумажки – все наличность, что была в банке. Только усмехаясь, при этом подмигивая своему визави, у которого одолжил денег под последнюю, решающую схватку. Это были красивые жесты - играющие увидали в выброшенных картах редкие и, действительно, абсолютные по весу - три шахи…
…Как только шоколад был съеден,  значимость моей персоны вновь возросла и все-таки  заняла во внимании девочек подобающее, как прежде, место – они, перепачкав губы и чмокая ими, хранящими следы шоколада, облизываясь   окончательно насытились. Старшая - Иза, с известной долей нарождавшегося кокетства, будущего основного и беспроигрышного орудия женщин, затеяла неспешную беседу, начав издалека:
- «Гулливер», можно мне вас так называть? Как ваши «хантерские» дела? – поинтересовалась она, оттерев расшитым и сухим платочком, губы.
- Да хоть… Джонатаном Свифтом, подхватил я ее игру, если  так будет угодно - мне же будет только от этого все приятней, – я помог ей утереться аккуратней, указав пятнышко на ее щечке тыльной стороной ладони - кстати, число умерщвленных мух, если это вас интересует, превысило тысячу! А как ваши школьные дела?
Она подошла к винтовой лестнице, которая уходила неизвестно куда, под потолок  в темноту и скрывалась там - оперлась о крутые перила, но так ничего не успела мне поведать о своих школьных делах. Она, верно, хотела окончательно открыть завесу над тайной: что   означала эта последняя остекленная пристройка, выше  крыши,  их дома - к ней вела сия странная лестница, но не успела… должным образом сконструировать необходимую фразу  в голове. К нам подошел и опередил ее отец.
-  Я зачем пригласил-то тебя: говорил о  сюрпризе?  Пройдем ко мне… наверх,  выше к Абсолютному Небу.
Василий выражался как-то туманно и загадочно с подобающей штилю общения таинственной ухмылкой, застрявшей навсегда  на ости его жестких прокуренных усов. Пройдем выше, ко мне: там действительно, абсолютность неба – чтобы мог значить этот термин?
Перед глазами стояла  загадочная остекленная пристройка, высотой с человеческий рост, на крыше  дома, и все еще хранила в себе неразгаданную тайну. Она светилась равномерно бледным голубым светом с метавшейся посреди тенью, что  являлась мне посреди ночи. Тень была плотна и черна как сажа, схожа по контурам на угловатые движения хозяина сего дома – Василия...
 Абсолютное небо – сплошная загадочность, чтобы она  могла  значить? Неужели… это похоже на правду – скорее, действительно так - я все-таки допер:  «Deep Sky»! Внешне за личиной рядового тракториста-выпивохи, что нередко, в сердцах, гонял свою женушку, скрывался не только неординарный народный умелец, мастер  на все руки. А, также оказалось, что он был не только нежным и  любящим отцом,  а еще  и загадочным романтиком звездочетом, астрономом-любителем (покорителем тайн дальнего космоса!).
Василий понял, что он уже «обнаружен» - тайна спала, но был чрезвычайно  доволен, что сумел шокировать,  что истинное опознание состоялось: это подтверждали  не отводимые в тот миг радостные глаза, которые люди обычно отводят, а он вот – нет! Также об удовольствии говорили топорщащиеся усы довольного «кота»…
- Пойдем ко мне: наверх – оценишь мой аппарат. Жаль, пока чисто номинально… получилось так, что мы вместе с погодой продинамили тебя и ничего нам не удастся увидеть сегодня: в небе атмосферная «пробка».
Мы проследовали, забираясь по крутой винтовой лестнице, и очутились в малом закутке, где  втиснуты невысокий писчий стол со стулом, заваленный выполненными расчетами и готовыми таблицами. В центре устремлялся стрелою в расположенное за стеклом темное небо белый красавец – аппарат: оригинальный … искусственно состаренный конструкцией под восемнадцатый век телескоп.
Как видно это было повторенное по зарубежным каталогам и журналам - «красавец»  системы Максутов-Грегори "Аргус" с длинной тубой, со старящим покрытием под металл, метра с небольшим лишком. Оформленный  в царском стиле, времен Николая второго, с наибольшей линзой диаметром шестидесяти пяти миллиметров с большой любовью и знанием тонкостей технологий тех времен, опирающийся на массивную бронзовую треногу.
Чтобы  чувствовать себя окончательно удовлетворенным,  Василий поманил рукой взглянуть в окуляр и кое в чем убедиться. При этом он многозначительно изрек:
  - Механизм монтировки отъюстирован как раз на Садальсууд – вета созвездия интересующего нас. Ярчайшую, тройную звезду, для меня все еще неясного происхождения - составляют ли вместе они гравитационно повязанный триплет (единство) или нет. Говорить, впрочем, и рассказывать можно много – но…
В подтверждение своих слов Василий потряс перед ним кипой бумаг, в том числе и  миллиметровой разметки с тщательными выкладками, выполненными им самим. Он, конечно, посмотрел в многократно приближающую оптику и… понял, что за природа у этого «но» - ничего там не было видно: кроме нечеткой молочной суспензии, как бы пролитой перед  телескопом в темное небо.
Впрочем, видимость не изменилась ни завтра, ни послезавтра, ни через пять дней, ни через неделю – небо стало благосклонным только в последнюю ночь, перед самым отъездом.  Это была шокирующая встреча с миром звезд, впечатления от зрелища исколотого разноцветными образованиями на порядки  мощнее впечатлений любого планетария, забегу вперед и откроюсь, что она была острее чувства радости  первого греховного соития с… Бешеной.
Это чувство единства природы физических вещей в непрерывном мире. Он, глянув в  «круглую» темноту неба, подал душу духу звезд, вдруг осознал истинность монизма в учении Нью Эйдж - сопоставив его с кажущейся по причине совершенной собственной неопытности дискретностью мира, который ведал до сих пор, а также сопричастность к нему. Этот взгляд добавил к ощущению единства многообразия, дополнил кажущееся пустым пространство между дискретами отсчетов неизбежной комплексностью, чем более запутывал, но и придавал картине мира не достающих  любому синтезу  стройности и строгости.
Несмотря на неточность слов и конечность времени в попытках отразить новые нахлынувшие чувства, тем не менее, несмотря на их калейдоскопичность и яркость, многие из впечатлений со временем сглаживаются: становятся залакированными, обыденными. Тем более, если их на самом деле в тот момент и не было - они становились конкретными уже позже, при ретроспективном обзоре. Мутное небо долго не допускало в свои тайны, не давало  возможности четко сформулировать чувства,  визуально насладиться возможными впечатлениями от них.
Василий стал было пытаться компенсировать содержательными рассказами  нехватку информации - рассказывал  он по делу: видно было, что говорит человек, интересующийся предметом разговора и знающий неординарно много по нему. Но особенности восприятия и концентрации обычного человека таковы, что насколько  не было бы вам интересно, все равно  внимания вам редко будет хватать более чем на десять минут. Он знал это, но думал, что ему на сей раз выпал собеседник незаурядный, способный как сухая губка жидкость, впитывать интересующие его сведения сторонних компетентных людей.
Он начал вдохновенно вещать, что он ведал по теме (а знал он по ней ой, как не мало –  не был ограничен в познаниях!). Арабские именования звезд, их светосила; размеры,  в  диаметрах Солнца; расстояния до них в парсеках; также многие другие сведения: например,  о сопутствующих объектах -  самой крупной в галактике туманности Улитки и многое другое.
Но собеседник, оказавшийся в гостях у Василия, представился ему  только идеализированно сверхвнимательным или заинтересованным в получении дополнительных сведений. Может это было и так, а, может, круг его  интересов был  иным, хотя минут на пятнадцать Василий смог полностью захватить фокус его внимания. Затем, за какие-то пять минут, он стал самопроизвольно дрейфовать и отклонился куда-то так, что  не подлежал восстановлению.
- Слушай, дружище, давай с тобой договоримся, что у нас еще будут с тобой  встречи: мне хочется обязательно самому впервые показать тебе свое звездное небо, как я его понимаю, и обязательно созвездие Водолея. Это особое созвездие, высокой эмоциональной нагрузки: мне бы хотелось в  твоей душе оставить именно свои  комментарии.   Это произойдет не сегодня, не завтра: может, на днях или в конце этой недели. Ты заходи по вечерам ко мне: плотная атмосферная оболочка обязательно утоньшится и звездный, контрастный свет  ворвется в апертуру  телескопа…
Когда он завершал произносить это краткое послание, у него появился особые проблески в глазах - заставившие гостя невольно отпрянуть от себя – он понял движение и «сбавил» оборотов, умерив несколько свою эмоциональность.
Но, как всегда бывает в жизни: горячо обещанное завтра… никогда не наступило - вернее, хотя, уже на третий день северный осенний ветер и разогнал все без остатка обрывки облачности, нависшей географически над октантом небесной сферы   угодьями стандартного колхоза.  Все шло бы как всегда: шло своим чередом, но  гладкое течение событий было порушено внешней турбулентностью: правление колхоза не вовремя склонило главу (в грядущую первую пятницу), не выстояло, вынуждено было произвести с механизаторами предварительный расчет за текущий урожай злаковых культур. 
Хотя Василий загодя предусмотрительно был выведен из горячего штата механизаторов и посажен за руль заштатной, хозяйственной «пукалки» (так именовался в колхозе трактор семейства МТЗ), но все равно в этот в этот особый для тружеников села день, предусмотрительность руководства не сработала: и наш астроном-любитель сорвался.
Все окончилось как всегда: милые же  дети были напуганы озверевшим папой: жена была не то, что бы бита, но вынуждена скрыться от побоев в вечно холодном погребе, а заступившаяся за невестку и истошно голосивших внучек бабуля была загнана в резиновых ботах высоко на чердак.
Ситуацию разрядили обобравшие Василия на не пропитую часть  зарплаты, увезшие его на сутки в неблизкий райцентр. Когда он вернулся  поросшим, как мохнатый пенек, мхом. Небритым, молчаливым и  вдруг посерьезневшим. Это произошло как раз в тот день, когда  трудовой десант готовился к отъезду домой, стоя спиной к спине, в кузове грузовика с высокими бортами,  использовавшимися в обычные дни для перевозки забиваемого крупнорогатого скота. Он был готов  после двухчасового броска выйти на плотную дорогу…
Они простились, как обычно, расстаются грустными, простившись необычно долгими взглядами - отъезжавшие, отнюдь не были хладными подлецами: кому-то из них хватило соображения усадить  рядом с водителем   подругу Колесика. Должную  отяжелеть, с  известными расстройствами в сфере обмена веществ, хотя  еще малозаметными...
Они обменялись взглядами и  информационными посылами, типа того, что: «Мы обязательно еще встретимся где-нибудь на пыльных тропинках Млечного пути в эру Водолея…».
Глаза другого отвечали (он-то понимал, что все дело в точке отсчета: нет на самом деле никаких знакомых заданных конфигураций созвездий, стоит лишь удалиться от Земли на несколько килопарсеков) - оставалось с этим посылом только согласиться...
…Игра шла своим чередом, банк  все обрастал то дежурными ставками-медяками, то и «серебряными» монетками, а то завернутыми в размочаленные, надорванные цветные купюры разного  достоинства – затем шли некие игровые  пассы. Обычно сопровождаемые эмоциональным «базаром»  и кульминация: ситуационная разрядка – в результате которой, он перекочевывал в кучку, возвышающуюся около наиболее удачливого игрока…
Он наблюдал движение крупных для себя сумм, что было увлекательно - канал его восприятия, должный стоять настороже и отслеживать сторонние события несколько притупился. Он не заметил вовремя приближения пары контролеров – пути к отступлению уже были отрезаны. Банкир посмотрел на играющих – по движению их глаз, он понял за скольких  ему надо откупаться; он кивнул головой. Поднял двумя пальцами за кончик не скомканную «красненькую» купюру из банка и продемонстрировал ее вопросительно  стоящему человеку в синей фуражке, зависшему  над игровым столом – тот остался  доволен. Потому что выписал квитанцию на троих общей суммой на девять рублей…
Пока тот, что-то возился, заполняя квиток, безбилетник, поняв, что он, конечно, не в игре и за него никто не собирается ничего оплачивать, загреб под руку папку и, как ему показалось, незаметно просочился мимо цепких, загребущих рук контролера да между другими пассажирами в коридор, а дальше в тамбур.
Поезд  набрал допустимую для пролеска  скорость и весело цокал массивными скатами на стыках морозным занимающимся утром. Он сунулся было в одну дверь (подсобку вагона – она оказалась запертой, как, впрочем, и другая). Он понял, что укрыться от вездесущего контроля удастся …на крыше состава (а стоил ли риск сложившейся патовой ситуации?). У него кроме мелочевки, не было не шиша в карманах – платить было нечем, да и недопустимо: выкладывать сразу три рубля первому попавшемуся контролеру. Но он задумался об исходах ситуации – значит: потерял время. Но все же, грубо схватить себя насевшим контролерам он не позволил – их было двое с одинаковыми, серыми, бесцветными лицами, служак, думавших, что он уже ими изловлен. Он стал всего-навсего  очередной жертвой для обоих служак. Он был не согласен   и  думал иначе… 
Когда они эскортировали его по платформе в городе – он посмотрел на часы и понял, что в его распоряжении осталось три минут (поезд притормаживал на платформе на пять минут). Пока они шли рядом монотонно о чем-то думая (каждый о своем), он резко на шаг подался вперед, резко стартовав, попал в зону недосягаемости от их рук, нырнул вбок и вниз… под оси смертельно тяжелых колес, не обращая внимания на завопивших особо впечатлительных барышень, закрывших лица от ужасного зрелища…
Но он знал, что две минутки у него железно были и еще хладнокровие, оно не допускало распространения парализующих сил самопредставления и внушения, губительных в подобных ситуациях – он пригнулся и спокойно перебрался по теплым рельсам быстро на противоположную сторону и стал в рост. Он был вне досягаемости… и свободен.      
Он даже ни на миг не усомнился в том, что  сумеет успешно преодолеть препятствие: пролезть под поездом - успех был в верном предварительном хронометраже сопряженных событий и в том,       чтобы не допускать ни на миг иного, неблагоприятного исхода. Но ему несколько не повезло. То, что он представлял себе, оказалось не единственным неприятным испытанием. Только он поднялся на ноги, как на расстоянии около метра с небольшим от него по соседним путям промчался на приличной скорости от него (важно ли это?) встречный состав, сразу полезли в голову ненужные впечатления и   россказни о похожих ужасающих трагедиях. Он был к ним не готов – отсюда появился затягивающий под колеса поток воздуха. Его мышцы непроизвольно начали судорожно напрягаться – он начал терять над собой контроль и, действительно, почувствовал, что это имеет место быть: он  медленно раскачивался.  Он  успел заметить сидящее на верхотуре злобное и что-то орущее, искаженное лицо машиниста…
Оно его отрезвило – он оперся о колено, снял тяжелую ушанку и уставился недвижно в землю: от со свистом мелькавшего  состава, действительно, ему поддувало в виски постоянным и тянуло средней силы ветерком.  Все скоро закончилось – его сразу подстегнуло к дальнейшим действиям… забытое было желание…