Путь каравана

ПУТЬ КАРАВАНА.

Верблюд жевал колючку. Колючка была ужасно невкусная, сухая и даже немножко покалывала язык. Но верблюд все - равно её жевал. Раньше этот верблюд гулял, где придётся, а теперь вот пришёл сюда с богатым караваном, а тут колючка.   
Караван прежде миновал обветшалый дворец какого-то восточного раджи и остановился неподалёку, где для путников были устроены караван-сараи. Хозяин каравана как обычно экономил на работниках, и поэтому развьючивать и обихаживать верблюдов пришлось совершенно случайным людям.
Верблюду было всё равно, он жевал колючку. А вон за тем барханом лежал песок. Серый, сыпучий, вязкий. И там дальше тоже был песок горячий, бесконечный, скучный.
Случайные люди в рваных, заношенных халатах брали на свои плечи огромные тюки с солью и шелком  и, кряхтя, складывали их под шаткий, деревянный навес, негромко переговариваясь при этом на непонятном верблюду наречье.      
- В самом деле, - говорили эти люди, между собой тяжело сгибая спины под огромными тюками, - Вот ещё одна ночёвка впереди, ещё один караван - сарай на пути. Сколько мы уже тут? Один Господь ведает, а   почему бы хозяину не заметить хоть краем глаза испытанных  злыми песчаными бурями работников, у которых к тому же среди местной голытьбы ни родных ни знакомых?».
«Да, взял  я их к себе», - думал в это время тучный хозяин каравана одноглазый Ары, сидя чуть в стороне и мирно попыхивая трубочкой, - « хотя не всякая гроздь винограда растёт в саду Аллаха! К чему мне эти уставшие люди, у которых даже и чалмы-то приличной на голове нет, и волосы все выгорели на солнце, ладно пусть будут пока, не первый день уже идут с нами».    
Подумав так, Ары ещё раз окинул взглядом босых работников копошившихся возле верблюдов и многозначительно поджал губы
Фатима – рябая служанка Али, на минутку заглянув в прохладное чрево караван – сарая вынесла хозяину заранее приготовленный духовито пахнущий хлеб и высокий кувшин с вином.
Ары деловито упрятал принесённую ковригу в добротную полотняную суму и жадно отхлебнул глоток вина из принесённого кувшина:
- Пророк Магомед священным словом своим освободил путников от особой пятничной молитвы,- тихо произнёс он, грозно сдвинув большие кустистые брови на переносице, - Пятый день уже идём, а не чистые люди эти каждый раз за барханы прячутся, как мы намаз творить начинаем. Им, как они говорят, самое время после захода солнца по холодку путь торить, а не с Аллахом беседы вести. Безбожники, иноверцы. Война на Балканах сейчас наверное оттуда к нам неверных этих и принесло. 
- Да, - со вздохом ответила девушка, - рассказывали они мне, люди эти, в мусульманских землях колокол не звонит, а у них там…
- Слушай больше нечестивцев, - грозно прикрикнул на неё Ары, - сомнение постоянно меня гложут. Османский владыка повздорил с турецким султаном, самого себя султаном нарёк и загородил все караванные ходы, собираясь задушить всю индийскую торговлю. Теперь мимо нагорья, где и воду в пересохших ручьях ещё сыскать можно и где испокон веков верблюжье лакомство растёт, - не пройдёшь и что-то теперь только у нас эти люди пришлые появились?! 
Минуло еще полчаса, хозяина каравана стало бросать в непреодолимый сон: Ары покачивался, задирал голову к верху, но глаза слипались, наконец он резко проснулся и злобно сузив и без того узкие щелочки глаз протяжно зевнул и невнятно проговорил
- Нет бога кроме Аллаха! Он на голову войну неверным и посылает, клянусь кривой саблей моего деда!

                2

Война между Российской империей и союзными ей балканскими государствами с одной стороны и Османской империей с другой – продолжалось. Кровопролитная война эта была вызвана небывалым подъёмом национального самосознания на Балканах.
Дикая жестокость, с которой было подавлено Апрельское восстание в Болгарии, вызвало сочувствие Российских властей к положению христиан  Османской империи в Европе и особенно в России. Все попытки мирными средствами улучшить положение христиан были сорваны, упорным нежеланием турок идти на уступки Европе и в апреле 1877 года Россия объявила войну Турции.
Степан медленно разогнул уставшую затёкшую спину и закрыл глаза. Пылающий солнечный шар метко целил в людей косые лучи свои, отрешенно перекатываясь по небу.
«Нет ни знойной пустыни, ни ветра суховея, ни пыли, ни надоевших верблюдов, - лениво думал Степан, искоса поглядывая на спящего рядом напарника: - Вон и Петруху сон сморил и Ары одноглазый давно носом клюёт, а мне который раз речка Переплюйка в родных краях чудится. Струится речка шаловливая промеж зелёных лугов заливных мимо родного села, не в нём ли в недавние времена рекрутов на войну с турками набирали. И память, наверное, в селе родном о Степане Петрове сыне Прокопьеве простыла. А Степан вот не позабыл ни речке, ни села. Помнит».
Рекрутов пригоняли из деревень. Хорошо запомнился Степану, как носился на коне по пыльной деревенской улице курносый, краснощекий полицейский унтер с нагайкой в руке и лихо осаживал сермяжных мужиков в лаптях, «дабы им послушание и почесть перед законом придать».
 Недовольный гул стоял среди крестьян. Говорили, что жительство в чужой стороне крестьянам не приготовлено и кормится им сердешным почитай, что нечем. И околачиваются они, в лютую стужу зимнюю по дворам постоялым, а ночуют так и вовсе под мостом хуже собак бродячих.…. От того и бегут из рекрутчины. 
….Не  знал я. Помилуйте… - Вдруг услышал Степан тихий мужской голос недалеко от себя.
Краснощекий, курносый унтер наотмашь хлестал нагайкой по голове молодого покорного мужичка. Он и не кричал почти, только молитвенно складывал руки на груди, то и дело, поднимая на мучителя своего телячьи, умоляющие глаза.   
Удары сыпались один за другим, нагайка летала куда попала. Вот уж кровь проступила сквозь рубаху, и все лицо бедняги было испачкано кровью.
Степана охватила какая-то внутренняя тошнота и в тоже время чувство жестокой мести.
Он  неуклюже согнулся и пошарил по земле грязной растопыренной пятернёй. Через минуту крепкие пальцы мужика сжимали тяжелый, увесистый камень.
…. Унтер слегка покачнулся на коне медленно, будто бы нехотя выпустил окровавленную нагайку из рук и с коротким, но страшным криком схватился за голову и словно подкошенный рухнул в серые клубы пыли, поднятые с дороги сотнями ног насильно сгоняемых в солдатскую службу подневольных мужиков.
Стоявший рядом с убитым на коленях мужик жалобно как ребёнок захныкал и поднял полные слёз глаза на подбежавшего к нему незнакомого человека.
- Пошто тебя душегуб-то колотил, али сделал, что не то?   
- Нельзя мне в рекруты, никак нельзя – громко хныкал мужик, утираясь широким рукавом домотканой рубахи, - тятя намедни на барщине ногу повредил в избе лежит, хворает. Баба вот- вот родит, брюхатая, да ещё двое на лавке сидят, каши просят.   
- Ладно, - огрызнулся Степан, - Ты дело говоришь, утри сопли, только здесь не мне, не тебе не след оставаться, унтер-то царский вон он лежит, - показал он кивком головы на убитого… к казакам пойдём в Сечу ихнею. Как звать-то тебя, сопливый?
- Петром маманька нарекла – отозвался спасенный. В Сечу так в Сечу для меня один край. Только ты, мил человек, не оставь меня по дороге.
- Степаном Прокопьевым сыном Петровым кличут меня, - буркнул Степан оглядываясь.   
…. Спишь, что ли?- оскалил зубы проснувшийся Петро.
Степан потёр шею, придвинулся поближе к напарнику, стрельнул недобрым глазом по жёлтому песку пустыни:               
 - Пылью да бедой ветра здешние пахнут, не то, что на стороне родной чистой речкой, да травами росными. Чуешь, Петро? 
Петро громко зевнул, поскрёб пятернёй густые волосы, и сладко улыбаясь грезам, снова завалился спать, ловко подсунув под голову старую верблюжью попону.       
                3

Степан Петров сын Прокопьев последнее время жил в страхе быть пойманным. Бег, мечта о неизведанных странах без царских войск, окриков пьяных офицеров, брани и крови   охватили его всего. Он мало думал о доме, о родных и совсем не думал о смерти.  Сейчас он сжился с этой пустыней и чувствовал себя в ней, как рыба в большой реке. Минутные свои слабости, когда вдруг неизвестно откуда возникали в сердце тёплые воспоминание о родной стороне, Степан называл дикой блажью и всеми силами пытался отогнать их от себя. Дом он теперь далеко это вначале радовали глаз родные просторы, а потом был грозный Атлантический океан. И долгое путешествие в тёмном трюме какого-то португальского корабля до отказа набитого чернокожими рабами. Страшное непонятное  кораблекрушение и вот она пустыня с бесконечным ее зноем и жаждой.
С грехом пополам, постоянно тыча длинным своим пальцем в бессловесного Петра, Степан объяснил хозяину каравана одноглазому Ары кто они такие. Особенно упирал он при этом на их с Петром христианство, вздымая к небу сохраненный Господень крест.
Полуодетая девушка по знаку Ары принесла гостям кувшин вина. Сам хозяин от вина в тот раз отказался, сославшись на запрет пророка. А Петр тот вовсе одурел от хмеля, близости женской плоти, но всего более - от чести. Сам хозяин зовёт его Пета - ага, хотя так полагается обращаться только к белобородым старцам!   
Петька и опомнится, не успел, как рассказал седобородому хозяину верблюдов о курносом унтере, о том, как долго прятались со Степаном в непроходимой глуши лесов в далёкой родной стороне и о черных почти голых невольниках на большом чужом корабле и о душном тёмном трюме на нём. 
- Нужэн мнэ помощник, очэнь нужэн, такой как ты, чтобы вэрный был и расторопный…- закивал головой Ары
- Это правильно важно надул щёки Пётр. – Я страсть какой шустрый.  Помощником быть моя мечта хрустальная, помощником это мы завсегда….
- А ты его видал хрусталь-то этот когда, - спросил Степан, с интересом разглядывая длинный разноцветный халат хозяина.
- А как же?! У помещика нашего Якова Сергеича в хоромах аккурат на Рождество через стекло оконное видал, блестит окаянное на столе, ажно глаз режет. Я у него у Якова Сергеича тоже в помощниках был, на конюшне служил. Потом уже у экономки барина нашего название стекла этого выспросил и запомнил. По хозяйству мы можем…- он смерил быстрым похотливым взглядом рябую служанку и с удовольствием поцеловал кончики своих грязных пальцев. Потом молча, сжал  пальцы в кулак и, напустив на себя показную серьёзность, добавил: - Они у меня все вот где башкой застрянут!   
Ары уважительно посмотрел на костлявый Петькин кулак и, нагнувшись, что-то доверительно зашептал ему на ухо. Петр слушал внимательно, жмурился, утвердительно кивал головой, порой едва сдерживал смех. Лишь однажды вздрогнул испугано, ещё больше подобрал под себя пьяные ноги и слегка отшатнулся от хозяина.      
  - А, ладно! – вскричал вдруг Петр,  бледнея и покусывая кончики рыжих усов, - режь, кромсай под себя, давай веру свою басурманскую! Только сначала помощником своим назначь, а?!      
- Ты что это задумал, вероотступник срамной - подал голос, молчавший до сих пор Степан, - шайтан тебя задери, забыл, как Христа за тебя на кресте бичевали!   За товаром вон лучше приглядывай! У тебя верблюда сведут, а ты и не заметишь!
- Уйди поганец, - простонал Петр. – Не трави душу.  Я же много не хочу,  мне бы богачество только, чтобы как помещик наш Яков Сергеич из плошек хрустальных по праздникам лакомится. Я б тогда отъелся, отоспался, с тобой потрепался, в гареме бы душу отвел и мне больше и не надо никакого рожна.

                4

Пётр очнулся от резкой боли в самом низу живота. Длительный обморок его кончился. Он лежал в старом полуразвалившимся сарае, вытянувшись во весь рост на грязном земляном полу и тупо смотрел вверх. Он, то ощущал себя при смертном часе, то ему представлялось, что он уже по ту сторону бытия и давно ожидает, когда ангел смерти поведёт его к престолу бога.… Но вот в жарком полубреду его русская баба в платке и в сарафане с ромашками по синему полю протянула ему ковш студеной воды. Он с жадностью выпил половину ковша, а другую половину неосторожно вылил на полуплешивую свою голову желая освежить пылающий мозг и привести в порядок взбудораженные мысли:   
«Вот как оно как в чужу-то веру переход делать не ложка это меда к Христову дню. А вначале-то всё честь по чести начиналось, как у людей. Их величество гостя в баньку сводить приказали, а потом чаем напоили да морфии - траву подсунули уснуть чтобы мне, вот я и кастрат теперь не по- христиански это как-то?     Может, конечно, благодетель мой и защитит меня от Суда праведного на том свете, только кому теперь в божьем храме поклоны класть? От своего православного я, получается, отрёкся совсем, а Аллах нерусский может и не понять меня, не на его ведь наречии с ним беседы вести буду?     Эх, согрешить-то согрешишь, только потом не отмоешься!». 
Снаружи послышался шум и непонятные крики. Пётр напрягся и весь превратился в слух;
- Послэ, послэ, бэз подробностэй, - услышал он гортанный голос хозяина - В яма, его давай,  в яма. Я эму покажу православный христиан я лучше сделать жэлал, а он рукой махать вздумал прямо мнэ на лицо, паршивый собака!   
Темно и жутко было в сарае Петру, но спустя время дверь деревянной его тюрьмы дрогнула, заскрипела, узник посмотрел на неё  и вдруг завопил. Он вопил протяжно и столь выразительно, с такой неподдельной жалостью к себе, что рябая  темнокожая служанка, принесшая для визгливого пленника  по приказу хозяина узёлок немудреный снеди  и, услышав его непонятный вой на минуту отпрянула от двери потом почему-то присела на  корточки и неожиданно громко рассмеялась:
- Ай, совсем хорош русский! Одного верёвкой вязали, холодный яма тащили, есть пить совсем не давали, а другой тута песню поёт! 
И может быть, впервые в жизни Петра охватило высокое  человеческое чувство благодарности к этой скромной крестьянской девушке, он с интересом взглянул в её тёмнокожее чуть растерянное лицо и, заливаясь слезами, почему-то произнёс: 
- Ты  чай из листьев земляники заваривала когда-нибудь?
- ….?
- Собирают, понимаешь, сначала зелёные здоровые листья во время цветения…
Девушка вдруг помрачнела и, не слушая, что рассказывал ей лежащий на полу человек, временами корчившийся от жуткой боли в причинном месте, упорно молчала, она всё ушла в охватившие её грустные думы. Ей вспомнился недавней случай происшедший с ее недобрым хозяином: сей последний, употребив через край горячительных напитков, сделался, весьма  развязен и впал в чрезмерное коварство. Ох, и шумным был разговор хозяина с окружавшими его людьми:
- Вы чего, шайтан вас забери, за верблюдами не смотрите совсем? Верблюд самое благородное животное из всех тварей Аллаха. Хотя много  крови пролил я за свою жизнь, но не одного священного животного еще не покарала рука моя, а люди? Люди - гнилые разбойники смотрят на меня покорными умоляющими глазами и в сердце моем только ярость рождают! Так и хочется вынуть из ножен саблю и ударить ею по голове!
- Как же тяжело тем, кого замучил, ты хозяин, смотреть на тебя из глубин ада, - зло, прищурив правый глаз - громко произнёс маленький лысый старик, стоявший   напротив хозяина и державший своего верблюда на поводу,  – ведь все они боялись тебя.
 Боялись и делали всё по- твоему, -  шумно поддержали говорившего другие работники стоявшие рядом.
-  Что им меня боятся? Наверное, им сейчас больше понравится нежиться в раю, на пуховых перинах? Да и вам тоже это должно, понравится!  А я скажу, гореть вам в огне! Немытыми руками касаетесь вы священного животного, а ведь Великий Шелковый Путь по которому мы идём, чистоту любит в душах ваших и помыслах.
- Не верю, что у тебя душа чище слезы младенца хозяин, -  неожиданно сказал старик – работник, - На Пути этом твоем столько крови, точно свежей воды в фонтане у дворца падишаха, что ж ты  вдруг о чистоте заговорил? Не против ли идёшь ты воли Аллаха?
- Вот видишь, вот видишь, Аллах, какие есть сволочи мои работники! – со страстью вскричал вдруг одноглазый Ары и кустистые брови его сдвинулись к переносице, - Я для них и отец и мать и воинский начальник, а где благодарность? Халат новый им дай, - Ары начал загибать пальцы, - курдюк с вином – обязательно, верблюда здорового предоставь! На виноградниках моих работать не кому, все отдыхать хотят. Бездельники!  А вот этого не хотите….         
Некто и не заметил, как кровью налился глаз хозяина, и кривая турецкая сабля взлетела над  головой непокорного старика.  Работник охнул,  побелел, упал навзничь перед седым одноглазым чудовищем. 
- Уволь, хозяин, освободи, сил больше нет, - крикнул старик, застонал и лишился чувств. Люди вокруг потеряно молчали
- Пусть теперь нежится в раю собака,- произнёс Ары, будто подбирая слова и тщательно вытирая острый окровавленный конец сабли  о край своего халата…. 
- …. По утрам мать нам такой чай заваривала, - тихо рассказывал между тем Петр, смотря прямо в добрые глаза девушки, -  дух земляничный по всей избе тогда шёл. А иной раз бывало, что и у костров мы такой чай пили.  Лицо загорелое, чистая тонкого холста рубаха на тебе и ароматный чай в кружке. Подбородок Петра дрожал из серо-голубых глаз его продолжали капать слёзы, - бывало нерадивые люди какие на землянике той все листья подчистую обрывали, а потом уж в ум о полезности их входили, -  К чему это я? Для чая того здоровые листья берут. А больные, ненужные выбрасывают. А мы сейчас со Степаном и есть листья ненужные.… Даже ветер и тот сейчас для нас в чужую сторону дует.  Гневается, наверное, на нас со Степаном, что оставили мы Россию-матушку нашу единокровную
- А-а-а… гневается! – Прищелкивая языком, задумчиво проговорила Фатима. Хватит лежать,  на полу тут бока студить вставай, да пойдем, поешь только вот, - произнесла Фатима,  и положила перед Петром небольшой плохо пропеченный кусочек чёрного хлеба и варёной конины.

                5

Темница, в которую слуги Али бросили беснующегося раба Степана, за отказ принять чужую веру  представляла собой яму в человеческий рост глубиной с выложенными камнем отвесными стенами. Степан сидел молча, понимал, Господь не оставит его он крещенных кои покорны ему не забижает, а кои не потрафляют ему уж не прогневайся… Грех его не велик от веры басурманской он не зря отрёкся. Не овца, какая заблудшая чтоб запросто так хозяев менять. Петька он что,  он согласный, где ему кусок пожирнее покажут туда он и бежит, задрав кафтан дырявый.
Лютая ненависть кипела в Степане против Петра. Потом чёрные мысли отошли, и арестант начал молится. Креста он никогда с себя не скидывал и потому молился вслух…
- Степаны, слышишь, Степаны держи, - на той самой знакомой всем с детства линии, где черная безрадостная земля навеки сливается с бездонной голубизной   неба, мелькнула чья-то тонкая  рука.
«Фатима добрый человек помочь хочет!» - подумал Степан, с теплотой в сердце. 
Короткий и широкий нож, звякнув, упал на землю. Он был тяжёл и так остр, что им было нетрудно побриться. С быстротой молнии узник метнулся к ножу, успев при этом задрать голову наверх. Но небо безмолвствовало, тяжко давя на Степана своей всегдашней пустотой.
Теперь Степан был вооружён. Он, не церемонясь, расправится с чернобородыми слугами Ары. 
Узник ловко подцепил нож пальцами босой ноги, подбросил его и уже в воздухе поймал рукой….
…..Всё событие эти, в который уже раз на бешеной скорости пронеслись перед глазами Степана, как тогда он выбрался из черной той ямы чуть не ставшей ему могилой одному Богу известно. Степан помнил, как в тумане тот дикий предсмертный крик человека принёсшего немудреную еду босому строптивому рабу хозяина. Как он едва натянул потом на свои широкие плечи его узкий выгоревший на солнце халат, который невероятно громко трещал при каждом неловком движении Степана. Как просил потом на ломаном чужом языке худого точно щепка угрястого напарника своего изверга скинуть ему сверху длинную скрипучую лестницу, чтобы выбраться из этой преисподней на свет божий.  Помнил даже Степан  как…налетел потом неизвестно откуда страшный вихрь суховея. Налетел, рванул, закрутил, заплясал перед глазами людей серой пылью и пеплом. А немилосердное  солнце пустыни всё клонилось к вершине барханов, все калило пересушенную землю, все плавило мысли, высушивало разум. Плыла перед глазами песчаная степь, переливалось зноем, дрожала в миражном мареве. И бежал трусливо от одного вида окровавленного ножа его, перепрыгивая через песчаные холмы худой охранник, потерявший в суматохе этой и хозяйскую лесенку, и кривую саблю свою.         
- Хлеб наш насущный дождя бы…
- Не надо хлеба, устало проворчал Петр, проснувшись, - Язык бы шершавый смочить, пустить воду в ободранное песком горло?! Честь и почёт мне хозяин обещал, а только чести меня и лишил, теперь, как членовредительство свое на родине показать смогу?! Страх смертного часа только над моей душой скользнул, да спасибо девчонке шустрой отвела беду надо мной перед дьяволом одноглазым.
- Чего тут слюни распускать, - отозвался суровый Степан, - когда на корабле с тобой плыли, кругом вода была, да вот только напиться нельзя было. Да и ты не хуже меня это ведаешь, только сам перед собой прикидываешься.    

                6

По сыпучим пескам пустыни караван двигался вперёд. Великий Шёлковый Путь, - большая караванная дорога, связывающая страны Восточной Азии со Средиземноморьем. В основном по этому пути транспортировался шёлк из Китая, с чем и связано его названия был он открыт  во втором веке до нашей эры. А названия свое получил благодаря воли немецкого учёного – географа Рихтгофера в 1877 году. Вел тот путь из Сианя через Ланьчжоу в Дуньхуан где и разделялся на две основные дороги Северную и Южную.
Северная дорога проходила через Турфан, пересекала Памир и шла в Фергану, в казахские степи. Южная же дорога петляла мимо озера Лобнор по южной окраине пустыни Такла – Маклан забегала в Яркенд и Памир (в южной его части) затем вела в Бактрию, а оттуда уже в Парфию, Индию и на Ближний Восток, где навечно теряла следы свои в бурных водах Средиземного моря. 
Ничего этого не Степан, не Петро не другие седобородые погонщики каравана, конечно же, не знали. Бывало вечерами сидели все вместе за нехитрым своим ужином и вспоминали дни прежней героической славы. И Степан с Петром, когда-то случайные в караване люди с ними сидели тоже.
«Мало ли какие взлёты и падения жизнь тебе предоставить может, а ты держись и от других нос не вороти, кто же, как не люди тебя ещё уму разуму научить могут, в горе и радости рядом окажутся».  - Так Степан однажды решил и напарнику своему непутёвому мысль эту внушить постарался.    
 Вот и сидели порой уставшие люди тесным, сплочённым кругом и вспоминали вместе тяжёлый переход по южной окраине пустыни Такла- Маклан, горячие, жгучие ветра Памира. Рассказывали о себе и о нынешних скверных ветреных днях, но уже не так громко и весело, а однажды попросили поведать о себе  и Петра.
 Крестьянский погонщик верблюдов чавкал со всем усердием, громко рыгал «в знак благодарности своим товарищам», утирал бороду широкой ладонью и неспешно вёл свою чистосердечную исповедь:
- А звать меня, люди добрые, я уже сказывал, Петром Никитичем по роду Михеев буду. А годов мне тридцать три, аккурат, как господу богу нашему значит. На деревни я, значит, жил, жена у меня была конопатая, да и ребят двое Сашка и Григорий старшенький. А как только я в назначенный возраст пришёл, так в рекруты меня обрить помещик наш Яков Сергеич порешил, земля ему пухом. Унтер курносый попался злой и ехидный дьявол, ели от нагайки его поганой отбился вон с его великой помощью, - и Пётр широко улыбнувшись кивком головы, указал на Степана. А потом по лесам мы с ним точно серые зайцы петляли, от слуг царёвых значит, душу и пятки свои спасали. А потом опять же в корабле португальском в трюме в темноте крыс бородами мели. Эх, всё было, братцы, и даже это ….. кораблекрушения было вот так вот сюда к вам и попали.   
- Сладко не сильно нет, - вздохнув, сказал задумчиво один из погонщиков,- а крушения это когда корабль мимо воды промахнулся, так что ли?   
Степан сидел привалясь к шерстяному верблюжьему боку, сурово глядел на урезанный барханом окоём. От верблюда тянуло густым смрадом, но Степан не отодвигался, принюхался давно.
« Божий зверь, - верблюд, Господь и защиту ему дает от зла всяческого - думал он, медленно поглаживая бороду, - Вот скажем опасность, если какая верблюду грозит, так веками быстро глаза прикроет, а длинные густые ресницы плотно сомкнёт и не одна песчинка даже самая махонькая туда не проскочит. А  ноздри и уши почитай все волосьями длинными прикрыты опять защита от песка значит. Шеей Господь тоже его наградил колючки, какие даже на высоте трёх метров, положим, растут так для верблюда это и не высота вовсе. На ногах опять же два пальца, а между ними словно кто мягкую подушечку положил для устойчивости. И на раскаленном песке верблюд лежать может, колени ороговевшими мозолями как панцирем черепаха защищены. Божье творения зверь этот старые погонщики рассказывали, что без пищи и воды при жаре пятидесятиградусной он три недели обходится, может, а на высокогорных плато Средний Азии и пятидесяти двух градусные морозы которые порой и людей и животных за нос щиплют, ничего выдерживает.  Недаром говорится, что только из могилы тропка не натоптана, а из всякого другого места выход есть, как для человека, так и для зверя всякого тоже». 
Степан вздохнул и прислушался к разговору сидевших рядом караванщиков:
                7

- …. Сидя в трюме, слышали мы, палуба гремела от топота. Я слышал, как люди выбегали из кают и кубрика. Ох, и быстро эти люди бежали, одна нога у них была там, а другая уже… тоже там - вел свой неспешный рассказ Петр, - Судно попало на рифы и накренилось так сильно, что мачты повисли прямо над водой. Я ухватился за какой-то обрывок старой, протёртой в нескольких местах верёвки, да так и болтался на ней из стороны в сторону.  В  ушах у меня шумело. Над собой я увидел звезды, внизу в воде тоже были звезды, дрожащие, словно крупинки песка на ветру. Потом верёвка выскользнула у меня из рук, я сорвался вниз и погрузился в ледяную воду…. 
- Так оно и было, - угрюмо подтвердил Степан, - Ели выбрались мы из той преисподней, я его на берегу полуживого нашел, - кивнул он головой в сторону Петра, -  а два дня спустя Господь нас с вами встретится, сподобил и одноглазый Ары нас к себе в услужения взял. 
- А где изверг глаза лишился, - осторожно спросил соплеменников Петр.
- Эх, - начал самый почтенный из караванщиков, - Храбрым воином в славном турецком войске был когда-то наш господин служил он под началом незабвенного Вассель- паши и было в войске том не меньше 30 – 35 тысяч воинов Аллаха. Точно шустрые пчёлы летали они по полю боя, неся на конце крохотного жала быструю смерть недругам своим. Войска неверных русских воинов под предводительством генерала Радецкого со всех сторон окружали их.
- А как хозяин глаза лишился и откуда это известно тебе?  - со всех сторон раздались голоса нетерпеливых слушателей.            
- Ваш покорный слуга, - был тогда рядом с ним, - оглядев окружающих, отозвался старец.  – В тот чёрный для нас день, о котором я веду рассказ, мы оказались в таком же положение, в котором до сих пор были наши враги.  Только что мы стреляли из-под прикрытия в кровожадных врагов, а теперь сами, ничем не защищённые должны были вступать врукопашную. Всё кругом заволокло пороховым дымом, но это оказалось нам на руку: благодаря дымовой завесе мы все и остались живы. В том бою хозяин наш и лишился левого глаза во имя Аллаха всемогущего…    
 Рассеянный взгляд Степана отметил вдали какое-то шевеление. Он сначала не вник, продолжая думать о недавних боях южнее перевала Шипка, но потом встрепенулся, поднял голову, всматриваясь, и испугано перекрестился.
Край неба почернел, стеной поднялся и замер в тревожном ожидании. Еще минута и налетит песчаная метель – самум.
Степан вскочил, заставил подняться верблюда. Через минуту он уже бежал вверх по бархану, стремясь уйти как можно выше. Верблюд бежал, следом колыхая опавшими от недокорма боками. Степан крепко зажмурился, сберегая глаза от надвигающейся пыльной бури. Чем сильнее ветер, крепко перемешанный с горячей пылью и песком, тем труднее дышать, но если остаться в низине засыплет песком, когда жестокий колючий ветер вдруг поднимет и понесёт на встречу тугую волну песка. Раскалённую волну неминуемой смерти. На горизонте как-то сразу стало темно. Тьма постепенно набухала, заглатывая всё вокруг и небо и землю.   
- Господин, господин не бросай меня одну, - вдруг неизвестно откуда зазвенел голос Фатимы. Степан оглянулся. Поодаль, увязая по колено в песке, пыталась бежать к нему по сыпучему бархану юная служанка хозяина по щекам девушки текли слёзы.
- Брось, - крикнул ей Степан, - успеешь еще поплакать, сейчас надо живых искать и вьюки. В бурдюках должна быть вода!
- Такая пляска джинов вокруг! Какая вода? Аллах милосердный! Какие бурдюки? Черный песок и колючий ветер. Со всех сторон беда идёт на наши души! – плача ответила девушка, но принялась торить по песчаному склону бархана следы, голосом призывая, откликнутся живых и отыскивая умерших. 

                8

Степан, наконец, вздохнул свободно. Ушла в небытиё песчаная метель – самум пора трогаться в путь. Что из того что пески кругом и солнце в пустыне давно уже служит рогатому дьяволу испепеляя всё живое на земле, но пока жив человек должен он поперек судьбы тропу свою прокладывать и других иной раз по тропе той вести. Вот также и Степан сейчас ведет за собой смуглую рабыню хозяина, а та лепечет что-то пересохшими губами о любви, повторяя слова диковинные сквозь слезы. За столько лет так и не научился Степан Петров сын Прокофьев разбирать чужое для него наречие. Не сложилось с этим у него как-то!   Вот и вчера едва понял он девушку, когда отбежала она чуть в сторону от него и на грязно-сером песке случайно обнаружила  старый ссохшийся верблюжий помёт:
- С-у-у-у! Эч-эргэ! (вода, жизнь) – весело крикнула Фатима, едва разжав пересохшие, будто наждаком обработанные губы. Но обессиленный голос ее больше напоминал робкий шелест листвы в тихую безветренную погоду, чуть слышно было его Степану.  Девушка, внимательно оглядела окрестные пески и тут же вскрикнула еще раз:
- Любое стадо раз в сутки пастухи обязательно  выводят к водопою, су здесь есть,  только далек-о-о-о! очень,  - торопливо сбиваясь, и порой путая, русские и арабские слова объясняла она, – Полдня на верблюде ехать надо внутрь, туда, иногда долго очень внутрь бывает   - показывала Фатима пальцем в землю.    
- Вода? А как ее родимую  доставать будем, - растеряно произнёс Степан
- Рубаха рви, верёвка быстро привязывай, - тут же скомандовала девушка. – Рубаха рваный на верёвке мокрый будет, сюда отжимать будем, - показала она на небольшой глиняный кувшинчик, наполовину занесённый песком.- Добрые караванщики, наверное, людям оставили, хвала Аллаху!   
- Ага, ага! – с азартом вскричал Степан и, пошатываясь, схватился обеими руками за края  веревки, которая подпоясывало на нем то, что раньше называлось рубахой.
- Вода, водица, - через вздох и сипоту, передёргивая рыжими выгоревшими бровями, постанывал Степан, вытягивая верёвку с привязанными к ней лоскутками рубахи из колодца.   
Капля за каплей медленно, очень медленно струилась дорогая живительная влага в кувшинчик, подставленный к животворящему ручейку добрыми руками Фатимы.   
Вода была невкусная, затхлая порой с останками мёртвых жуков и растений.
- Ну вот, - с удовлетворением проговорил Степан, слегка утолив мучившую его жажду. – Ты молодец Фатима славно колодец в песке отыскала и сама почитай напилась и мне помогла. Молодец! 
- Рада стараться, су, - повторила девушка, улыбаясь, и тут же вздохнув тяжело, горестно сдвинула брови на переносице, - караван нет, хозяин нет, Пётр тоже нет, всё самум собака унёс. Аллах теперь в рай их примет.     А мы, куда с тобой идём?
- Аральское море знаешь? Корабль знаешь? Домой идем, на мою родину с тобой идём, вот куда!      
Двигались ходко. Верили, впереди их ждал свет новой незнакомой ещё жизни. Свет играл, колыхался, свет вступал в единоборство с желтым океаном горячего испепеляющего душу песка. И вся эта необычная картина вырванная воображением людей из мрака пустыни напоминало что-то сказочное, недоступное, чудное, а два уставших израненных временем и обстоятельствами человека просто возвращались из тяжёлого поход на родину.
А верблюд жевал колючку, верблюду было всё равно.   

Сергей Карпеев   2011- 2012 год