Сборник Рассказы

Александр Басов


Рассказы

 





Бемби
                Дорогим Люсенькам посвящается               

Однажды, когда я был еще маленьким мальчиком, родители взяли нас, меня и сестру, с собой в кино. Это было зимой 1945 года в Ленинграде. В кинотеатре было сыро и холодно. Я хотел есть и спать, даже не помню чего больше.
А когда начался фильм, я забыл обо всем на свете. Фильм назывался «Бемби». По экрану пры-гал, бегал, смеялся и плакал маленький олененок по имени Бемби. Потом показали, как он вырос в прекрасного юношу, а потом стал большим, мудрым, величественным вождем. Но его возмужание прошло мимо меня. Моя душа была рядом с маленьким, веселым, задумчивым и любопытным олененком. Так у меня появился брат.
С того времени многое в жизни изменилось. Закончилась война. Папа демобилизовался. Мама была больна, и мы всей семьей переехали в далекий и теплый Крым. Я часто вспоминал своего Бемби, и мне казалось тогда, что я оставил его одного в холодном и сыром Ленинграде.
И вот однажды, когда я учился в восьмом классе, роясь в школьной библиотеке, я обнаружил книжку Ф.Зальтена «Бемби». С этой драгоценной находкой я прибежал домой и за один присест прочитал ее. И тут же начал читать снова. Я просто не мог оторваться. Мой дорогой, родной Бем-бичек был снова со мной. Радость распирала меня. Мне необходимо было с кем-то поделиться ею. Мои друзья вряд ли бы поняли меня. Мы в это время увлекались морем, ходили на шлюпках в сильные ветры, плавали в любой шторм, лазали по скалам и готовили себя к какой-то неведомой, но суровой жизни. Я бросился к родителям, и, задыхаясь, поделился с ними своей радостью.
Прошло много лет, я окончил школу, курсы шоферов, техникум, прослужил три интересных, но тяжелых года в армии и учился в институте в Ленинграде. Начинались очередные экзамены, но я продолжал ходить на вечернюю или ночную работу и очень уставал. И когда приходило ощуще-ние, что больше ни одной строчки учебника усвоить не смогу, я бросал все и уходил бродить по вечернему Ленинграду.
Как-то я оказался совсем далеко от своего общежития, на Выборгской стороне, около малень-кого магазинчика «Игрушки». Зашел. Осматривая полки, улыбался красивым куклам и мохнатым зверятам, жалел некоторых резиновых уродцев, мысленно катал по пыльным дорожкам автома-шины с толстыми резиновыми колесами. И вдруг, я увидел Олененка, который гру-стно сидел в своем целофановом пакетике, запертом латунной скрепочкой. Я так взволновался, что мог только произнести -- «Дайте!». Удивленная продавец подала Олененка и даже слова не сказала, когда я без разрешения сорвал скрепочку и открыл пакетик.
И вот он у меня в руках, мой братик, мой Бемби, все такой же грустный и озорной, и любопыт-ный. Его короткая шерстка приятно пружинила под моими пальцами. Большие глазки с любопыт-ством смотрели на меня, а длинные мягкие уши, казалось прислушиваются к моим ласковым сло-вам. Я шел домой счастливым, прижимая к груди дорогого Олененка. И с тех пор он всегда со мной.
Я окончил институт. Женился на любимой девушке. У моей жены такие же красивые боль-шие темные глаза, как у Бемби. Когда она смеется, в них загораются чудесные озорные огоньки, если загрустит – они еще больше темнеют и поддергиваются влагой.
Мы уехали работать далеко на Север. У нас интересная увлекательная работа. У нас хорошие друзья, вместе с которыми мы познаем этот громадный удивительный край. Мы живем дружно и стараемся не грустить, если жена уходит в экспедицию или я улетаю в долгие командировки.
Мой Олененок всегда путешествует вместе со мной. На далеких северных аэродромах он терпеливо ждет самолет, затерявшийся где-то в морозном краю, в маленьких аэрофлотских гости-ницах спит рядом со мной, уютно трется о мой бок в машине, бегущей по белому зимнику, качает-ся со мной на судне, идущем штормовым морем и терпеливо сидит в рюкзаке при долгих подхо-дах к горным вершинам.
И вот сбылась наша мечта, свершилось чудо. У нас родилась дочка, наш Бемби, наш Олене-нок, с такими же прекрасными, темными и любопытными глазками.
В ней все наши мечты, надежды, чувства, лучшие образы и события. Хочется передать ей все, что узналось, увиделось, сотворилось хорошего в нашей жизни. Будь счастлива, наш Олене-нок!         
                Якутск. 1970 год.
Путь на Север
Желание плюнуть на скучную, безликую, зачастую бессмысленную работу в КБ, сбежать из на-доевшей коммунальной квартиры, избавиться от бесконечно долгой дождливой осени, никак не переходящей в зиму, иногда было настолько сильно, что Олег несколько раз собирался уехать. Мечты о Севере, о хорошей мужской работе, каждодневно тяжелой, но необходимой, буквально замучили его.
Пока человек не попытается вырваться из привычного, устоявшегося, он даже не предполагает, насколько он опутан связями, отношениями, обязательствами и насколько они прочны. Так и Олег, следуя за своей мечтой, буквально натыкался на множество препятствий, как только перехо-дил к реализации своих намерений.
Олег прочитал много литературы о Иркутской области, Якутии, Магадане, Чукотке, перегово-рил уже со многими людьми, которые бывали в этих краях. Облик этой великой страны под назва-нием Север обретал для него зримые черты. Трудности вырисовывались ярче, но от этого мечта не становилась менее привлекательной.
Сегодня эта тяга была особенно сильна. Олег гулял по ночной Неве. Ветер дул с залива, вода поднималась. Несмотря на встречный ветер и гранитные берега, удержать Неву было невозможно. Она набирала силу и прорывалась к морю. Олег смотрел на реку и, не замечая в себе такой на-стырности, почувствовал зависть к ее характеру. Ему стала понятна и приятна злость и сила реки.
Ветер сильно задувал под куртку, ерошил волосы, оклеивал ноги брюками, а ему уже казалось, что он где-то на перевале магаданского тракта стоит рядом с застрявшей машиной, еще горячей от напряженного подъема, и потому казавшейся по-живому усталой. Баранка еще хранит тепло его рук. Пассажир, задремавший в углу кабины, вызывает в нем чувство заботливости. А в груди уже зреет злость на это неожиданное препятствие. За злостью приходит разумная сила. Он начинает яростно откапывать переднее колесо, глубоко прорезавшее влажный грунт, так что балка передне-го моста пропахала площадку... Прохожие задели его, он с трудом очнулся от видения, улыбка тронула сведенные ветром губы, щеки, бросила паутину морщинок около глаз. А он так явно был только что далеко отсюда.
Растревоженные этим видением воспоминания возвращали его то в кабину армейского ЗИЛа, идущего в колонне по ночным Карпатам, то в полевую мастерскую на армейских учениях, то в ка-бину самосвала в ночной смене на окраине Ленинграда, когда из-за дневной учебы в институте и длительной ночной работы боялся уснуть на ходу, то за руль милой учебной «полуторки», караб-кающейся по серпантину старой крымской дороги.
И тут же вспомнились интересные последние два курса института, радостная работа над ди-пломом, распределение в престижное КБ Ленинграда, а потом... медленное погружение в болото обыденности, повторения проектов, узости заданий, боязни риска, отрицания свежей мысли, без-радостные от этого встречи с друзьями, надорванные отношения с подругами, грустные вечера дома. Это не позволяло даже самозабвенно читать книги, к которым еще недавно рвался.
А согласен ты поменять...? Да, да, да, согласен поменять свою теплую, уютную комнату с кро-ватью у окна, с книжной полкой рядом, телевизором и приемником, с маленьким верстачком в уг-лу и доской с чертежными инструментами на кабину МАЗа или УРАЛа, с помятой дверцей и не-плотными стеклами. Он все приведет в порядок, и мотор переберет, и рессоры подтянет и смажет, и главную передачу выставит, чтобы не гудела... Да, Господи, все можно сделать, радостная цель была бы.
Нева сообщнически шлепала в каменистые бока, помогая его уже безудержной мечте, которая затем увела его по набережной от центра, туда, где никто и ничто не мешало идти легко и свобод-но, ловя ртом порывы свежего и влажного ветра.
Олег всегда достаточно быстро приспосабливался к новой обстановке, месту, работе, людям и отношениям, до определенного момента, конечно. До того, как это новое входило в него глубоко, и тогда требования к чистоте и нравственности этого нового значительно возрастали. Приспособ-ляемость его происходила от врожденной чуткости к хорошему. Она позволяла Олегу уловить это хорошее во многом и во многих. Почти в каждом из знакомых он находил хорошие черты, хотя на них могло быть накручено множество недостатков. И почти в любой обстановке он находил инте-рес, новое, если не радостное, то познавательное, если тяжелое, то не мрачное.
Так что возможная поездка на Север, в плане обустройства или контакта с людьми, его не тре-вожила, а наоборот, манила неизвестностью и грядущими открытиями.
Все. Самое страшное было позади: разговор с ребятами, объяснение с подругой, подробное с объяснениями письмо отцу, глубокая беседа с преподавателем его института, пожилой женщиной, которая стала товарищем и помощником во многих делах. Шел с билетом в кармане, и хотя встре-воженным сердцем оглядывался назад, мыслями был уже далеко отсюда.
С этого момента его ровно текущая жизнь помчалась скачками. И сознание фиксировало не все события подряд, а только какие-то этапы. Вот он видел себя собирающим чемодан, то всплывало прощальное путешествие по Ленинграду. И, наконец, совсем неожиданно осознал себя стоящим в вагоне поезда Ленинград - Иркутск, уткнувшим лицо в двойное оконное стекло и с тревогой гля-дящим на растерянные, размытые тревогой лица ребят. Перрон медленно начал откатываться на-зад, вместе с последними взглядами остающихся, беззвучно шевелящимися губами и понятными, открытыми в последний момент, чувствами.
Большая, огромная, бесконечная страна проносилась мимо него, постукивая на переездах, гудя на поворотах, бросая в окна, то охапку паровозного дыма, то выхлоп тепловоза, то глухой рокот электровоза.
Мелькали за окном деревеньки, которые казались уютными и трогали сердце теплой домовито-стью. Ему казалось странным, что вот он легко и непринужденно проносится мимо, а там, в этих деревеньках, в этих безмолвных для него избах, скрываются целые истории, эпопеи, людские страсти, удачные и неудачные судьбы, трагедии и удивительные любови, несчастья и радости, а он о них никогда не знал, и вероятней всего, никогда не узнает.
Осень, не так заметная в городе, здесь била в глаза пламенем лесов, поражала маленькими станциями, засыпанными желтыми листьями. Большие реки встречали грохотом мостов, пятнами ряби на воде, редкой одинокой лодкой или далеким теплоходом, могучим небом, придавившим и реку, и деревеньки на берегах.
Он ехал уже четвертые сутки, и за это время перед его взором промелькнуло столько деревень, столько отшумело вокзалов, столько сотен километров удивительных осенних лесов и просторных полей, столько рек, речек и речушек, что Олег погрузился во все виденное, как в состояние. Ме-нялись соседи по купе, были выслушаны тысячи советов, сотни историй жизни, удач и трагедий, и просто человеческих судеб. И это тоже становилось частью состояния.
В Иркутск поезд пришел неожиданно теплым и тихим вечером. Олег, ожидавший, что его встретит, если не метель, то холодный пронзительный ветер, удивленный шел по привокзальной площади распахнув куртку, затолкав в карман шарф. Сознание того, что он находится так далеко от дома, в столице Восточной Сибири – поднимало настроение, заставляло безотчетно улыбаться и приглядываться ко всему обостренно внимательно. Люди торопились по своим делам так же де-ловито, как и в любом городе в этот час. И суматоха на вокзале такая же, как на других вокзалах. Неужели они не чувствуют своей необычности, живя на берегу знаменитой Ангары, рядом с зна-менитым Байкалом? Странные люди.
Гулял долго. Безуспешно обойдя несколько гостиниц, уехал в Аэропорт. Там, до обидного про-сто, через 20 минут ожидания в кассе, взял билет на Якутск. В небольшой гостинице, рядом с аэ-ровокзалом ему нашлось место в 4-х местном номере. Он был первым, затолкал чемодан под кро-вать и пошел знакомится с городом.
Иркутск производил странное впечатление. Мешанина красивых, еще дореволюционной по-стройки, деревянных домов и высоченных современных зданий, причем без всякой логики вкрап-ленных в старый город. Все время будоражила мысль, что из Иркутска выходило подавляющее большинство экспедиций, отправлявшихся на завоевание новых пространств, на Север и Северо-Восток, и каких удивительных личностей повидали эти улицы.
Вернулся в гостиницу поздно. Поселившиеся после него соседи уже сидели за столом, пили пи-во с какой-то соленой рыбой, нарезанной крупными кусками, как потом оказалось, омулем. Сосе-ди были экипажем ИЛ-14, который часто ходит рейсами на Якутск. И первые сведения о трассе, городе Якутске и Севере вообще – Олег получил от них.
На следующий день Олег стоял у ограды аэродрома, с удовольствием вслушиваясь в рев двига-телей, подставляя лицо под струю воздуха, поднятую винтом выруливающих самолетов. Он и в Ленинграде любил ездить в аэропорт, дышать его переменчивым тревожным воздухом и мечтать о дальних далях.
Самолет уходил в 11-30, поэтому Олег успел поесть и заранее придти на регистрацию. Долгий рейс с посадками в Усть-Куте, Киренске, Ленске, Олекминске. Совсем новые названия, похожие друг на друга деревянные здания аэропортов, уютные столовые, экипаж самолета, ставший за дол-гий рейс близким – все это Олег впитывал жадно и с наслаждением. В полете часто пересекали или шли рядом с огромной рекой, сосед пояснил – Лена. Олег вспоминал карту, географию, исто-рию – край оживал в нем.
Самолет пришел в Якутск с опозданием, уже глубокой ночью. Выходил смотреть на черно-синее небо, на контур ровной гряды за городом. Сидел в зале ожидания, запоминая характерные черты лица якутов, русских сибиряков. Кто-то, судя по одежде, собирался в поздний отпуск, кто-то летел в районы Якутии, много было и бродячего люда – геологов, которые то ли уходили в экс-педицию, то ли возвращались из нее, этого Олег еще не мог понять. Так и досидел до утра. По со-вету попутчиков в поезде, отправился искать геологическое Управление. Ехал на автобусе, до-вольно забитом, успевая смотреть на деревянные дома вдоль дороги из Аэропорта, асфальтиро-ванные улицы без деревьев, спешащих на работу людей, на желтую, в осенних деревьях далекую гряду.
В Управлении, расположенном на центральной улице города, в большом здании, нашел отдел кадров и довольно легко попал к начальнику. Тот, посмотрев документы, радостно сообщил ему, что водители почти всегда нужны, но с общежитием туго, но все как-то устраиваются. Вызвал по телефону начальника транспорта, показал и ему документы, расспросил,  на каких машинах  рабо-тал, сказал, что молодец – сразу приехал по правильному адресу. Олег спросил какие машины у них и узнав, что в основном КРАЗы, МАЗЫ, ЗИЛы и УРАЛы, облегченно вздохнул, довольный ходом событий. Начальник выписал направление, сказал, что через 20 минут на автобазу пойдет автобус, ободряюще пожал руку и убежал по своим делам.
Пока ехали, Олег жадно рассматривал этот не очень аккуратный, почти весь деревянный, город. Водитель, молодой парень, довольно охотно отвечал на его вопросы, и пока доехали до автобазы, Олег успел узнать, что недавно получили много новых машин, их пригнали своим ходом из Неве-ра, что в Забайкалье – самая близкая ж/д станция. Водителей сейчас не хватает, и ему, Олегу, шо-феру 2-го класса, да еще автомеханику, дадут хорошую машину. Узнал, что рейсы бывают разные, и 200 и 2000 км, и что в рейсы ходят круглый год, но зимой намного дальше, так как летом далеко тайгой не проедешь. И что некоторые пьют за рулем и бед от этого много. Парень разошелся сво-им рассказом для новенького, но тут они влетели в раскрытые ворота автобазы. Парень махнул рукой - Вот контора - и убежал.
Нарочито сдерживая себя, Олег спокойно пошел в контору. В воздухе стоял знакомый шум прогреваемых моторов. Хриплый в динамике голос диспетчера, крики водителей, густой запах бензина и солярки, выхлопа – все знакомо. Поворачивал голову во все стороны, автоматически фиксируя каждую мелочь, чистоту гаражного двора, новизну многих машин, разнообразие лиц и возраста пробегающих водителей, чумазых слесарей и деревянные ворота боксов, оббитые снару-жи каким-то густым серо-седым мехом.
У девушки-диспетчера спросил начальника автобазы, она выскочила из-за стойки, и что-то ве-село расспрашивая, повела его на второй этаж. В приемной никого не было, и девушка ободряюще улыбнувшись и подтолкнув Олега к двери, убежала. Олег зашел в довольно просторный кабинет с новым большим столом и обшарпанными стульями. Поздоровался, услышав приглашение, сел на-против немолодого, но крепкого, крупного мужчины, приветливо сверкнувшего ослепительно бе-лыми зубами. Посмотрел документы, спросил где и на каких машинах работал, а почему шофе-ром, а не механиком хочет работать. -- Нет? -- Жаль, а то часто бывает, если грамотный попадает-ся -- то шалопай, а если серьезный -- то тупой, а если грамотный и серьезный -- то пить начинает -- не с кем работать. Ну ладно, может потом подумает? А на какой машине хотел бы работать? Правда, обычно мы всех новеньких на слесарных работах обкатываем, но ты уже не зеленый и ра-ботал много.
-- Если можно, то на УРАЛе, еще с армии полюбилась машина.
-- Ладно, УРАЛ так УРАЛ, есть такие!
Беседовали долго. Начальник расспрашивал о Ленинграде, где был два раза и сохранил о нем самые лучшие воспоминания, о службе в армии. Рассказал Олегу и о работе, рейсах, людях и до-рогах. Сказал, что в общежитии пока свободны только 4-х местные комнаты, ну а потом видно бу-дет. Выписал направление.
-- Завтра с утра приходи, оформлением займемся, а сейчас - держи ключи, пойдем познакомлю, все равно уже на обед пора. Да, в столовую автобус ходит в 12-10.  С бьющимся сердцем Олег шел за начальником вдоль ряда новеньких, заляпаных только первой дорожной грязью, машин. Он ос-тановился около седьмого от края ряда УРАЛа. Хлопнув ладонью по крылу машины сказал: - Вла-дей -- и пожав руку, ушел.
Олег остался один. Тишина. Как бы оглох, не слыша гаража. Посмотрел издали, любуясь. По-дошел ближе, провел ладонью по крылу, стирая пыль, прошел к дверке. В ушах звучали торжест-венные марши. Открыл кабину. В голову ударил чудесный запах новой обшивки, бензина. Ладо-нью погладил  сиденье, непослушными от радости ногами переступил с подножки в кабину, сел на свое место, радостно огляделся, не спеша провел рукой по рычагам, кнопкам, приборам, положил обе руки на холодную баранку, уронил голову на руки и засмеялся тихим счастливым смехом.
А потом...  были годы тяжелой работы, удачные и плохие рейсы, настоящие друзья и случайные попутчики, долгие белые зимники, коварные наледи, комариные болота, тяжелые перевалы, ка-менные осыпи и пески, таежное бездорожье и раздолье зимника по реке. Были новые машины, люди, события, радости и печали, любовь и грусть. Было все, чему положено быть в жизни. И ни о чем он не жалел. Ни о давнем своем выборе, ни обо всем происшедшем после. И много хорошего помнилось Олегу, но в тяжелые минуты ярким красивым сном приходило к нему видение: он в кабине первого своего УРАЛа, руки на прохладной баранке, голова лежит на руках и он смеется тихим счастливым смехом.
Ленинград. 1966 год.
Верушка
                Надежды маленький оркестрик
                Под управлением любви...
                Булат Окуджава.

Вечер пришел так мягко и тихо, что я и не заметил, как стерлись резкие грани теней и все во-круг стало задумчиво-серым. Редкие прохожие, бесшумно, как в тумане, скользили по главной ал-лее, а здесь, где я сидел, было совсем тихо. На другой стороне аллеи, на скамейке между двумя огромными платанами сидела девушка. Ее серый костюм в сумерках сливался с серо-бежевой ко-рой платанов и только лицо ее, обрамленное светлыми волосами, мягко светилось. Она читала,  давно не меняя позы, и тем не менее казалась мне легкой и оживленной. Ее присутствие чудесным образом одушевляло безлюдную аллею, в которой она сама казалась естественной, как деревья, воздух, травы и тишина.
Уже прошла неделя с тех пор, как я приехал в этот небольшой словацкий город на берегу Дуная в командировку на судоверфь, и успел найти здесь милые уголки, уютные улицы и задумчивые аллеи. К моей радости, все деловые встречи, совещания, посещения судов и цехов заканчивались не позднее 16 часов, и я успевал каждый день обойти новую часть города и заглянуть в уже полю-бившиеся уголки. Официальным ужином я не был связан, и мог нагулявшись, зайти в маленькую пивницу или винарню, посидеть в уголке с кружкой пива и кнедликами, и послушать, как случай-ные соседи за столиком споют хорошими голосами несколько песен, за другими столиками их поддержат, потом, тепло попрощавшись они разойдутся, а в другом месте снова запели... И ухо-дить не хочется от тепла людского общения.
По дому я еще не успел соскучиться, но сейчас, в этом парке вспомнил о доме, родителях, друзьях как-то светло и без тревоги. Я всегда стремился в командировки, новые места остро вос-принимались и глубоко западали в память чувств, и потом долго согревали и расцвечивали мой мир, помогая пережить периоды неудач, напряжения и тяжелой работы.
 Уже заметно стемнело, и девушка, устало откинувшись на спинку скамейки, отложила кни-гу, как бы очнувшись, посмотрела вокруг и что-то спросила у меня. Я подошел и по-русски спро-сил, чем могу помочь. Девушка смутилась, по-русски извинилась за беспокойство и сказала, что спросила который час. Я представился, сказал, что многое в словацкой речи понимаю, так как знаю украинский. Девушка с легкой улыбкой ответила, что ее зовут Вера, и что я могу не мучится с чужим языком, так как она, кажется, неплохо говорит по-русски и даже книгу читает на русском. Она жестом пригласила меня присесть, захлопнула книгу и показала обложку. Это были избран-ные рассказы Андрея Платонова. Обрадовался я и удивился чрезвычайно. И дома редко встречал человека понимавшего этого необычного и, в то же время, простого до боли, чуткого писателя и провидца. Просто сказка какая-то.
Мы разговорились. Ее тихий мягкий голос, ее речь с милыми южно-славянскими оконча-ниями, в сгущающейся темноте напоминали ласковый лесной ручей. Какого цвета были ее глаза, сейчас, в густых сумерках, я бы не мог сказать, но они были глубоки, и в тоже время, как-то рас-пахнуты навстречу.
Это прекрасно, что она читает Платонова. И я стал говорить о своей любви к этому писателю, вспоминать рассказы, приводить запомнившиеся как волшебство фразы. Ее понимание передава-лось мне и я, увлекаясь говорил все быстрее, забывая, что говорю на чужом для нее языке. Вспом-нив, остановился, но Вера, не отводя взгляда, поощрительно улыбнулась и попросила продолже-ния.
-- Извините, а что Вы скажете о нем? - и я остановил свой поток.
-- Мы уже пойдем, хорошо?
Несколько минут мы шли медленно и молча. Потом она тихо заговорила. Ее речь с милыми ошибками и красивыми образами, близкими и понятными мне, создавали ощущение давности зна-комства и доверительности, и вместе с тем, чудесного открытия и откровения.
Когда вышли из парка, мир обрушился на нас – шумный, цветной, яркий и суматошный. Разго-вор как-то прервался и мы, немного оглохшие от городского шума, смотрели друг на друга как за-говорщики, знающие то, что неведомо другим.
-- Мой дом недалеко отсюда -- сказала Вера.
-- Жаль, но все равно разрешите проводить Вас?
По ее улыбке увидел, что она поняла смысл слова “жаль”, и облегченно улыбнулся в ответ. Че-рез несколько домов мы повернули на неширокую улицу, сразу показавшейся очень тихой. Пеше-ходов было немного, машины стояли у тротуаров темные и молчаливые. И только несколько детей бегали и смеялись в сквере на другой стороне улицы.
-- Мне очень нравится узнавать жизни и судьбы людей -- сказала Вера -- а я совсем не успела этого сделать.
-- Это поправимо, тем более, что мне это тоже нравится, и я еще не уезжаю. Скажите, Вера, я в поезде слышал, как женщина называла свою дочку -- Верушка, с ударением на У. Это Ваше имя?
-- Да -- засмеялась она -- и моя мама меня так называет, и брат, когда ему что-то от меня нужно. Извините, я пойду, а то мама ждет меня.
- А мне можно будет Вас ждать, завтра в парке?
- Хорошо, Саша, я буду в парке завтра около пяти. До свидания. Вот мой дом, правда краси-вый?
Двухэтажный дом, старенький, но очень аккуратный, уютно стоял между своими многоэтаж-ными соседями, отделенный от них густыми кустами сирени и красивой оградой.               
Верушка  улыбнулась и протянула мне руку, и ее теплая ладонь так хорошо легла в мою, что я силой заставил себя отпустить ее. Легкие шаги, стук парадной двери, ее улыбка и взмах руки уже через стекло... и все.
Долго стоял, приходя в себя, любуясь домом, слушая крики детей в сквере и далекий шум ули-цы за углом. В ушах звучал ее голос, а глаза ее ласково-внимательно продолжали смотреть на ме-ня. А какие красивые губы, как красиво звучат слова, произносимые ими, какая светлая улыбка, какими свободными волнами обрамляют волосы ее лицо.
В гостиницу пришел поздно. Есть и пить не хотелось, в задумчивости  смотрел на стопу доку-ментов на столе и не видел ее. Какими-то замедленными движениями навел на столе идеальный порядок, открыл настежь широкое окно и пошел в душ. И долго ласковые струйки успокаивали меня. Сна не было. Мысли перемещались во времени и пространстве свободно и раскованно.
Вспоминались, то веселые дни детства, то редкие минуты истинной удачи в работе, то улыбки институтских подруг, то вдруг рассвет на леднике и прощальные объятия друзей после окончания похода, то как бы замедленное скольжение по виражу велотрека в барахтающуюся кучу ребят и велосипедов во время групповой гонки, то теплый вечер у затихшего моря и шорох гальки под бо-сыми ногами, то ледяной ветреный рассвет Восточно-Сибирского моря и вздрагивающая под но-гами палуба танкера.
То вдруг красивой чередой прошли валдайские и онежские акварели отца на последней выстав-ке, а теперь я видел красивый серпантин карпатской горной дороги, который разматывался перед капотом моей машины.
Как хорошо все складывалось в это солнечное утро. На судоверфи все вопросы, еще вчера ка-завшиеся неразрешимыми, вдруг оказывались понятными и простыми, все люди сговорчивыми и доброжелательными, мои доводы – убедительными. Мои предложения по системам судна приня-ты с интересом и даже с радостью. Обед прошел с шутками и удовлетворением от проделанной работы. И даже произошедший в конце рабочего дня спор по теоретическому чертежу судна, не смог изменить общее чудесное настроение. Ибо вечером меня ожидало счастье.
В парке я уже был в половине пятого. Прошла вечность, пока Верушка показалась у входа в парк. Ожидание первого взгляда, первого слова, первого ощущения после вчерашнего – было му-чительным.. И видно, эта тревога настолько явно отражалась на моем лице, что Верушка светло и радостно улыбнувшись, укладывая свою ладонь в мою протянутую руку, быстро сказала:
- Я тоже ждала эту минуту.
Она легко шла рядом, песок шептал под нашими ногами, не мешая говорить. Говорить обо всем: о моей работе здесь, о мамах, друзьях, кораблях, книгах, горах, машинах, акварелях, о дале-ких звездах и близких цветах. Только плохому не было места в нашем разговоре.
Иногда я так откровенно любовался ею, глазами ее, оказавшимися при свете дня тепло-золотистыми, красивыми губами, так воздушно произносящими сложные фразы, что Верушка смущалась, сбивалась с мысли, умолкала, а я, потеряв нить разговора еще раньше, не мог ей по-мочь. Но тут находились новые темы, еще более интересные, чем прежние и разговор продолжал-ся. Мы переходили из аллеи в аллею, пересекали улицы и шли тихими переулками, отдыхали в центре Ратушной площади и слушали орган у открытой двери собора.
Из рассказов Верушки складывался образ ее семьи: мамы – медсестры, отца – мастера обувщи-ка на фабрике, братьев – строителя и школьника. Узнавал ее друзей по университету, коллег по городской библиотеке, где она сейчас работала. А я говорил об отце, его  картинах, чудесном доме на берегу моря, о черных градинах каштанов, стучащих по крыше при порывах осеннего ветра. Говорил о работе, друзьях, с которыми ходил в горы, о потрясающей желтизне осин вокруг синих озер в Заполярье, о радости удачных испытаний нового судна и о многом другом хорошем, что нетерпеливо толпилось в памяти, и чем хотелось сейчас поделиться, радостно и щедро.
Прощание у Верушкиного дома было долгим и мучительным; ни уйти, ни остановить мгнове-ние. Завтра Верушка уезжала на три дня в Прагу и боялась моего неожиданного отъезда. Я успо-каивал ее, с трудом скрывая отчаяние, что не увижу ее три дня, говорил, что после ее приезда еще целая неделя будет подарена нам судьбой. Испугавшись своих неожиданных слез Верушка быстро ушла, и только в дверном проеме мелькнуло ее родное лицо.
Все эти три дня работал до изнеможения. Делал расчеты, писал протоколы, изучал инструкции оборудования, ходил на чешские, австрийские, венгерские суда, говорил с механиками и капита-нами и узнавал особенности дунайских судов.
Вечерами приходил в парк и сидел на “верушкиной” скамейке до полной темноты. В гостинице, не зажигая света, слушал радио, остро воспринимая мелодии всего мира, в том числе и показав-шейся сейчас далекой и тайноликой России.
Эти три дня тянулись для меня как три месяца. На судоверфи по-прежнему увлекался, забывал-ся на какое-то время, но потом сладкая боль и тревога снова овладевали мыслями, и я силой бро-сал себя в точные документы и инструкции.
 Радость и открытость нашей встречи превзошла все ожидания. Верушка с такой радостью ки-нулась ко мне, так уютно устроилась в кольце моих рук, таким безудержным светом сияли ее гла-за, что я и слова не мог выговорить, только прижимал ее к себе и гладил рукой растекшиеся по плечам ее шелковистые волосы. Губы ее оказались еще более сладостными, талия – еще нежнее и тоньше, глаза вблизи – еще более золотистыми, волосы – еще пышнее и мягче, чем я мог себе на-фантазировать за эти дни. О чем только мы не переговорили в этот вечер. Водопад взаимной радо-сти обрушился на нас. И перебивали друг друга, и смеялись, и шептались, и прерывали себя поце-луями, и открывали в себе такие глубины образов, чувств, впечатлений, выразительности, что удивлялись сами себе и восторгались друг другом. Расстаться в этот вечер было почти невозмож-но.
Насколько три дня одиночества тянулись бесконечно долго, настолько последние семь дней, эти чудесные, невероятно счастливые, нетерпеливые и нежные, семь дней пролетели одним мгно-вением.
Дела мои на судоверфи закончены удачно, все вопросы решены, протоколы подписаны, прило-жения составлены. Мы расстаемся довольные друг другом. Мой поезд уходит поздно вечером из Братиславы. Главный инженер предлагает отвезти меня к поезду на машине. С трудом, под всяки-ми предлогами отказываюсь.
С Верушкой едем пятичасовым автобусом. Она переночует в гостинице и рано утром вернется домой и успеет на работу. Сидим в автобусе тесно прижавшись друг к другу и почти не разговари-ваем. Перед глазами мелькают чистые улочки городков, иногда в разрывах деревьев блеснет гладь Дуная с множеством судов, зеленым пятном на том берегу видятся красивые горы Венгрии, и сно-ва пролетаем через утопающие в цветах городки или деревеньки. Столько за эти дни сказано, про-чувствовано, узнано, так все стало близко и знакомо, что в такой острый момент все и без слов по-нято и глубоко воспринято.
Оставив чемодан на вокзале, гуляем по улицам вечернего города. Недалеко от автостанции за-ходим в маленькую гостиницу.
-- Вам только до завтра? - спрашивает портье.
-- Какая милая уютная гостиница - говорю я Верушке. Для меня все сейчас было милым и зна-чимым.
-- А что, пан русский? - спрашивает женщина-портье. - Да - И пан тоже останется у нас? - К мо-ему горю, нет.
Я смотрел на Верушку. Она стояла потерянная и безучастная. Слезы застыли в ее глазах. Она держала меня за руку, пальцы слегка вздрагивали.
- Может у пана не хватает денег? - Нет, спасибо, у меня совсем нет времени, мой поезд отходит уже через три часа.- Не волнуйтесь, я постараюсь успокоить вашу женку.
Мы вышли на улицу. Я просто боялся смотреть на Верушку. Я держал ее руку в своей, как птенца, и пальцы ее чутко отвечали на каждое мое слово. Задул ветер, стало прохладно, но уйти от простора улицы в суматоху вокзала не хотелось.
И небо, и далекие горы, и простор Дуная, и прохожие казались какими-то нереальными, а вечер полным тайн и тревоги. На память приходили стихи прекрасных и очень разных поэтов. Почти шепотом читал их Верушке. Чувствовал, что от волнения она с трудом понимала их смысл, но встревоженным сердцем принимала красоту и музыку стихов. Подумалось, что стихи еще больше ее растревожат, но будучи сам в тревоге и напряжении, не мог бодриться и говорить веселое и пустое, и о простом. Прочитал стихотворение своей сестры «Я  любимого провожаю...» И когда после нескольких строк глаза Верушки, золотистые для меня даже при слабом свете улицы, на-полнились до краев темной влагой, я перестал читать.
Когда я положил вещи в купе и выскочил из вагона, у Верушки был такой встревоженный взгляд, как будто я убегал не в вагон, а куда-то очень далеко и надолго. Все уже было договорено раньше. И о моей подготовке документов, и о ее приезде, обо всем простом и сложном, о любви и надежде, о разлуке и возвращении. Но все это будет потом, а сейчас... ? Только прощание, только разлука.
Поезд тихонько тронулся. Я как-то неуклюже поцеловал ее в щеку, в мокрые ресницы, потом в неподвижные губы, ее пальцы выскользнули из моих рук, я вскочил на подножку вагона. Верушка стояла потерянная, словно не понимая происходящего. Усилие воли, и скользящая улыбка тронула ее лицо. Сердце мое разрывалось от любви и тревоги. Как заклинание твердил: не навсегда, не на-всегда, возможно скоро...
Поезд набирал ход. Стоял у открытой двери, смотрел на убегающий вокзал с неподвижной фи-гуркой Верушки. Вагон входил в поворот. Последний раз увидел ее уже на опустевшем перроне. И тут, с глухим ревом, поезд ворвался в тоннель. Я вздрогнул, закрыл дверь и остался стоять перед стеклом, бессмысленно вглядываясь в гудящую черноту. Потом сквозь нее стало проявляться светлое лицо Верушки, и к тому времени, когда вагон вырвался из тоннеля, оно превратилось в яркий образ надежды.
                Якутск. 1982 год.
Заплыв
Пришел в раздевалку, кинул сумку на пол около шкафчика, сел. Настроение явно не соревнова-тельное. Две последние недели трудился над проектом, да и на работе приходилось туго. Возвра-щался в общежитие поздно. Не только на тренировку сходить перед такими соревнованиями, че-ловеческую еду сготовить было некогда, так, перебивался всухомятку. Одно радовало, что проект получился хороший, не просто учебный, а какой-то толковый, и декану понравился.
Раздевалка бассейна постепенно заполняется ребятами. Знакомые здороваются, громко говорят, шутят. Те, кто пока в одиночестве -- бодро насвистывают что-то. Смотришь, все такие здоровен-ные, и настроение у всех, видно, боевое. А мое от этого еще больше падает.
Разделся, схватил пакет с мылом, мочалкой, полотенцем и пошлепал по прохладному линоле-уму в разминочный зал. Народу было немного, несколько ребят, да дружная стайка девчонок в дальнем углу – видно из одной команды. Устроился я в уголочке и стал гнуться и растягиваться на шведской стенке. Потом ноги попробовал на шпагатах. Ничего, тянуться, ожидал худшего – при-ободрился.
Под душем долго стоял, не спеша намыливался, под теплыми струями набирался тепла впрок. Не то чтобы я худой был, но без округлостей, и иногда во время тренировок даже замерзаю в бас-сейне. Вот и запасаюсь.
Вышел к бассейну. Еще почти никого не было, только две-три головы бороздили воду. А зрите-лей уже собралось порядочно. Увидел ребят из нашего института. Они оживленно и подбадри-вающе зашумели.
Не становясь на тумбочку прыгнул в воду. Она была теплая, упруго облегала тело и плылось, как будто, легко. Обрадовался и не заметил даже, как отмахал 450 метров. Хватит, а то устану. От-ряхиваясь вылез по трапу, замотался полотенцем, одел трико и уселся в уголочке, кафельный пол здесь теплый, ногам приятно.
А в бассейне уже творится что-то страшное. Ребята, девчонки носятся по дорожкам, сталкива-ются, путаются руками, мешают друг другу. На поворотах вообще жутко, кажется проткнут встречного.
У судейского столика тоже столпотворение, компануют заплывы. Увидел своего тренера, отзы-ваю в сторонку - «Боря, мне что-то не можется сегодня, поставь куда-нибудь послабей, смотри ка-кие все тигры». Усмехнулся - «Не учи меня, Саня, сам знаю, где тебе плыть.» - и ушел. Побрел опять в свой уголок.
Потом построение, парад, приветственные речи к участникам спартакиады. Рост у меня сред-ний, так что когда я посмотрел вправо, то увидел длинную шеренгу здоровенных высоких ребят... Ну, да ладно, отмучаюсь как-нибудь.
 Сначала выступали девчонки вольным, потом ребята, девчонки брассом. Долго ждать, по пять заплывов в виде, по шесть пловцов в заплыве. Накричался за наших, даже приободрился.  А тут и мужские заплывы брассом пошли. Слышу, во втором вызывают! Вот те раз. Да тут же ребята из Военмеха, Лесгафта, Политеха... Совсем скис. Не было сейчас злости како-то веселой, желания работать что есть силы, царапаться за каждый метр. Проигрывать, конечно, и раньше случалось. Обидно, но не горько. А сейчас все равно, как обречен. Неприятно.
Подошел к своему стулу, разделся. Ноги пупырышками пошли, видно рано размялся. Судьи у стенки сгрудились, предыдущий финиш фиксируют. А тут и нам свисток. Стал на тумбочку, дышу глубоко, а не успокаиваюсь. Второй свисток, встал в изготовку, краем глаза вижу, как сосед мед-ленно валится в воду. Отпрянул назад. Выстрел, сразу второй. Фальстарт. Но все уже попадали. Один я остался. Это от настроения. Был бы увлечен заплывом, никаких соседей не увидел бы.
Встали снова. Старт. Ухожу на доли секунды хуже, чем надо. Да уж не до самокритики сейчас. Вышел хорошо, полого, с хорошей скоростью и задышал ровно, а вот работать сразу в полную си-лу как-то боюсь, вдруг не хватит на финише. Первые двадцать пять метров прохожу последним, и то ли от обиды, то ли от нервозности, при выходе из поворота, при первом вдохе заглатываю воду. Кашляю чуть не до тошноты. Но ноги, руки в ритме, стараюсь и дыхание успокоить. А ребята уже ушли вперед на пять-десять метров. Работаю, а мысли глупые лезут - и зачем я, дурак, ввязался в это дело, уже не юноша, всех не перегонишь, и на кой черт вот так вот задыхаться, мучиться, да еще сзади всех.
Так проходим пятьдесят, шестьдесят метров, чувствую иду легко и дыхание на месте. Стал ру-ками работать резче. Смотрю - подтягиваюсь к ребятам. Поворот очень удачно прошел, а тут злость откуда-то нахлынула - почему это я должен проигрывать, очень хилый что ли? А темп, как будто, сам нарастает. Чаще, чаще, чаще. Уже иду в группе. Еще, еще резче, душа ликует. Могу же все таки! Не части, дай наплыв, потянись душой за руками. Раз, раз, раз - считаю сам себе...
Буквально вколачиваюсь в стенку. По толпе судей вижу, что финишировал первым. Криков еще не слышу, дышу у стенки. Тревожно-радостно думаю - значит плыть в финале. То погружаюсь, то всплываю, и тогда крик, шум забивает уши, разобрал - наши исходят в визге. Иду ватными ногами в душ, и долго, долго ласковые струйки щекочут и успокаивают меня.
Выхожу снова к бассейну. От беспокойства не осталось и следа, снова все хорошо, снова жела-ние бороться, работать. Мимо пробегает тренер, сильно толкает в плечо - «Что струсил? То-то же, слушай старших!» И уже издалека - «Завтра финал и эстафета!»
                Якутск.  1971 г.
Возвращение
Володя вырвался из тайги в Якутск только в ноябре, ибо разные причины, свои и чужие ошибки и обидные случайности мешали ему, задерживали. И вот, наконец, он в городе. Из экспедиции он приехал не один. С ним был старик - охотник, с которым он прожил в тайге и на реке пять труд-ных месяцев, и который приехал сюда не то за покупками, не то просто так, в столицу. Володю было не узнать, коричневое от сильного загара обветренное лицо, черно-рыжая борода, спутав-шиеся выгоревшие волосы. Его чистые голубые глаза казались еще светлее на темном лице. И ру-ки не узнать, руки научного сотрудника стали коричневыми, исцарапанными, опухшими, налиты-ми силой, с потрескавшимися, трудно сгибаемыми пальцами. Его дикий облик дополнял толстен-ный свитер, пропахший дымом и рыбой.
Он оглушительно смеялся, сгребал нас в охапку, давил своими ручищами и глаза его сияли ка-ким-то чудесным беспокойным светом. Мы его буквально затопили вопросами. Он пытался на все ответить сразу, сбивался, не находил слов, и тогда он просто счастливо смотрел на нас и оглуши-тельно смеялся. Все стало для него новым, непривычным.
Несколько раз пытался рассказать о своем старике, рассказ не получался, и он сказал: - “Ребята, я завтра приведу его сюда, удивительный старик. Может быть он вам и не понравится; все ест ру-ками, пьет все подряд, да и рассказать вряд ли сможет, но какой он охотник...!” И снова попытка рассказать о том, что он пережил за эти месяцы, и снова понимал, что невозможно передать все, что увидел, прочувствовал и открыл для себя на самом деле.
Мы с друзьями собрались на следующий день у меня дома и ждали Володю с охотником, чтобы отметить их приезд. Но Володя приехал один. Ему было хорошо и понятно с нами, было прекрас-но, после долгой разлуки, снова увидеть родные лица, поговорить о близких, знакомых, узнать о новых хороших книгах, почувствовать тепло и внимание друзей.
И вдруг ему стало больно и неловко, когда он понял, что будь охотник сейчас с ним, ему было бы хуже. Когда увидел, что два добрых сильных чувства трудно совмещаются. Ведь всего не-сколько дней назад этот охотник был для него всем: опорой, другом, отцом, учителем, спасителем. Его богатый жизненный, охотничий, таежный опыт делал невиданную доселе для Володи жизнь простой и объяснимой. И ловля рыбы подо льдом в 40- градусный мороз, и гонка за лосем, и охота на волков, и постановка ловушек на ондатру, и чтение следов лесного зверья, все становилось простым, понятным и естественным, как и многое другое в этом суровом и диком краю рядом с опытным учителем.
А сейчас охотник, этот почти кумир, в этой, странной для него городской жизни, казался Воло-де чудным и неуместным. Охотнику было легче. Его никогда не покидала спокойная уверенность присущая человеку, долго жившему близко с природой. Да и частое употребление спирта в эти дни отдыха, не давало времени для размышления о своем месте в этом мире. И метаморфоза, про-исшедшая в эти дни с охотником и Володиным отношением к нему, была непонятна и обидна Во-лоде. Он начинал понимать, что попытки соединить воедино предметы двух своих симпатий –       обречены на провал. И вовсе не потому, что мы - его друзья были высокомерными или напыщен-ными людьми, не хотели познать окружающий мир и новых в нашей жизни людей. Мы любили свою работу, в лыжных и водных походах познавали этот удивительный край. И нас, жажда ново-го, любовь к природе, желание ощутить под ногами нашу огромную и прекрасную землю заброси-ла так далеко от родного дома. И здесь мы создавали свой дом, любили книги, музыку и песню. И очень уважая охотника, завидуя ему, его опыту и умению, не могли бы сейчас, в данной обстанов-ке найти общий язык для глубокого контакта.
Володе было тяжело. По молодости лет он не понимал, что такая ситуация в жизни еще будет много раз повторяться, и в этом нет ничего плохого. Он никого не предал и не забыл, ни чьих за-слуг и достоинств. И не его вина, что человек чувствует себя по разному в различной обстановке, может ощущать себя прекрасно в каком-либо одном сочетании чувств, мыслей, обстоятельств и условий, сохраняя любовь ко всему огромному, тревожному, «прекрасному и яростному миру».
Якутск. 1969 год.


«Тем слаще друзей голоса...»
                Чем дольше живем мы, тем годы короче.
                Тем слаще друзей голоса...
                Булат Окуджава.

Надежный друг — всегда радость. Друг глубоко духовный — великая удача. А если этот друг — женщина, женщина красивая, с добрым сердцем и светлым взглядом на мир — это чудо! Мне повезло — в моей жизни это было!
1969 год. ОНА впервые появилась в нашем доме-гостинице вместе с мужем. Светлые волосы, светлый взгляд. Милая и молчаливая.
1970 год. Более близкое знакомство с ЕЕ мужем-туристом, потом с НЕЙ. Появление общих тем, общих знакомых, общих интересов и друзей. ЕЕ дом, ЕЕ дети. Встречаем Новый год, вручаем па-мятные самодельные значки, фотографируемся на память. Цепким взглядом фотоаппарат запечат-левает самое светлое, самое открытое лицо, самый незамутненный взгляд – ЕЕ.
Белые якутские ночи, велосипедные прогулки в лес, по берегу реки, костры лесные и наши пес-ни у костров. И освещенное якутским пронзительным солнцем или костром ЕЕ лицо, и чистый ЕЕ голос в дорогой песне.
Мой отъезд и скорое возвращение. И опять все вместе: дом, шутки, друзья, песни, лес, наша “землянка”, санки с крутой горы, морозные туманные зимы, голубые мартовские снега, походы под парусом по штормовой Лене, песчаные острова под жарким солнцем и звенящее небо над на-ми, и сумасшедшие закаты. И ОНА рядом, глубокое доброе понимание, и свет, и чистота, и ра-дость общения.
Озеро Майстрюково под Куйбышевом. Грушинский фестиваль бардовской  песни. Склон горы - амфитеатр, полный слушателей. На озере плот - сцена и песни всю ночь, глубокие и близкие до боли. И ОНА с мужем рядом со мной, и друзья их старые походные, и сердца в унисон, и слезы одинаковые в глазах, и выразить словами невозможно...
Крым. Потрясающее море, теплое и пенно-зеленое, древнее и молодое, шипучее и веселое, сильное и доброе. Белые и коричневые тела, наши дети в бурлящей воде. И ОНА рядом с нами, на ночном таинственном пляже, и в крымском храмово-торжественном сосновом лесу, и в прохладе полян величественного парка. И солнечные картины моего отца и наши беседы под ними.
И снова Якутия. Яркая, до невозможности, осень. Брусника, грибы, великолепные ночи у кост-ра - это счастье! ОНА опять рядом, больше чем рядом, ибо отношение к жизни, нравственности, дружбе, доброте - одинаковое. Песни, шутки и смех, заботы и дружба с детьми - общее. Долгие якутские зимы, взаимные гости, разговоры душевные и познавательные, философские и техниче-ские, сердечные и лирические, споры, дни рождений, танцы и песни на них, соревнования и изо-бретательство в тортах и пирогах. И всегда это радость, и тянешься к этим встречам.
ОНА уезжает с мужем и детьми работать на Кубу. Их старшая дочь остается жить у нас. Как высокое доверие, как залог нашей долгой и глубокой дружбы. Наша тревога за них, редкие пись-ма. ЕЕ возвращение. Увидела другой мир, немного изменилась, но такая родная, светлая и духов-но близкая.
И снова наши зимы, весны, краткие, но жаркие лета и потрясающие якутские осени с грибами и брусникой, и неимоверной желтизной лиственниц и берез. Костры, гости, песни - таким все стано-вится общим, таким неизменно радостным, будущее таким светлым и прогнозируемым, что воз-никает ощущение – это вечно.
Мы с женой уезжаем на три года работать в Будапешт. Расставание горько до слез. И ЕЕ, и дру-зей наших дорогих оставляем здесь как детей малых, и тревожимся и печалимся. Потери потряса-ют. Погибает наш большой общий друг. Потом горе приходит в ЕЕ семью. Страшное, неизбывное, незабываемое. ОНА не сломалась, во имя света дочери, во имя семьи, во имя внука. Хватило ЕЕ великого сердца остаться светлой, как будто поручено ЕЙ свыше нести и хранить этот свет.
Мое возвращение из Венгрии на новую ступень поднимает радость нашего общения. Духов-ность ЕЕ и земное обаяние, умение радоваться малому и тяга к высокому. Дети уже большие. ОНА - бабуля. И какая чудесная. Добрая, мягкая и терпеливая. И все это так естественно радостно.
Стихи ОНА и раньше писала, но более событийные, к дням рождения, в основном. Милые, че-стные, добрые и красивые, но все равно по заказу. А сейчас, вдруг свет и доброта души, мудрость сердца - прорвались в стихах. Какие глубокие, высокие и земные, женские и общечеловеческие. И новая ступень нашего общения. Этой глубины мне так не хватало все эти годы. И творчество ЕЕ окрасило наши встречи и беседы. Так легко мне делится с НЕЙ своими рассказами и делами, ви-деофильмами, думами, горестями и радостями.
Итак, нашей дружбе 23 года. Как это много. А когда подумаешь - сколько еще не сказано, сколько стихов и рассказов не прочитано, сколько песен не спето, сколько светлых улыбок не по-лучено, глубоких взаимных откровений не высказано, сколько взглядов, говорящих о глубокой духовной связи, еще не отправлено - то понимаешь, что мы еще только посередине пути по имени Дружба.
В этом признании-воспоминании о многом не сказано. О глубоких друзьях наших,  их песнях, музыке, стихах, гитаре. Об их детях и нашей дружбе с ними. О работе, которая для нас - и любовь и страсть. О наших общих горах, лесах и реках.
Не говорил и об ЕЕ муже, моем близком друге, командире моих походов в горы, друге, с кото-рым мерз и падал, поднимался и смеялся, говорил о судьбе букашки и делал слайдфильмы, откры-вал школу туризма и сидел в одной байдарке. И все эти годы чувствовал рядом его плечо и руку, взгляд и сердце.
Не говорил и о своей жене, удивительно добром и сердечном, красивом и светлом человеке, вместе с которой мы прошли весь этот путь становления нашей якутской жизни и дружбы, и кото-рая всегда любила и ценила ЕЕ, радовалась и горевала вместе с НЕЙ, понимала и восхищалась ЕЮ, всегда разделяла со мной добрые чувства к НЕЙ.
А не говорил потому, что сегодня, 30 мая 1993 года ЕЕ день рождения и НАША общая радость. И свет НАШЕЙ долгой дружбы освещает наши другие дружбы и любови, причудливо переплета-ясь, влияя на все мироощущение, воспитывая и вдохновляя.
Спасибо ТЕБЕ, СВЕТЛАЯ  ЖЕНЩИНА ТАНЯ !

30 мая 1993 год