Питерские каникулы

Мне надо было съездить в Петербург.
С этим городом у меня странные отношения.  Как с человеком.
Вот ты любишь кого-то, стремишься к нему, а он своей холодностью тебя останавливает. И ты придумываешь, что у тебя нет времени, что ты плохо себя чувствуешь, что вот потом обязательно...
Но думаешь об этом постоянно. И ждешь, на самом деле, какого-то толчка, чтобы вот так просто купить билет на ночной поезд, прийти на холодную платформу Ленинградского вокзала, долго стоять около закрытых дверей темного вагона номер пять, потом зайти в тесный коридор, удивиться теплоте и уюту в купе, залезть на верхнюю полку и ждать.

Вот почти незаметно тронулся поезд, вот замелькали огни подмосковных платформ, а ты думаешь о нем. О холодном, загадочном и безумно красивым. Как он встретит тебя? Поймет ли, что я его люблю, несмотря на короткие зимние дни, несмотря на сырость и слякоть, несмотря не бесконечную серость низкого северного неба,  несмотря на то, что он всегда меня отталкивал, не принимал, не хотел открываться.

Бестолковая шумная Москва мне понятна. Строгая стандартность американских городов мне понятна. Кривые улочки городов Италии милы и открыты для меня. А Петербург всегда был для меня закрыт.

Неприступная северная красавица.
Этот город для меня ассоциируется с женщиной. Которая однажды тебя отвергла и никак не собирается менять свое отношение.

Ну и ладно! Но ведь эта Северная Пальмира не запрещает собой любоваться! У меня в кармане фотоаппарат-мыльница. Я не взял профессиональную камеру. Я сначала попробую тихонько, ненавязчиво. Просто походить и посмотреть. Сделать несколько снимков для пробы. Чтобы не начать воспевать то, что я не понимаю. То, что меня не принимает.

Хотя я люблю.

Утренняя Фонтанка. Гаснут последние звезды. Пласты льда, нестерпимо сине-фиолетовое небо. Не желтое, как в Москве, а яркое. Хотя и темное. Это я не понимаю, я опять что-то не понимаю в этом городе. По пустынной набережной идет женщина с большой собакой. Женщина мне улыбается.  Она улыбается странному мужчине без собаки ранним утром на Фонтанке. Это я. Я стою облокотившись на холодный камень парапета и смотрю на Аничков мост. Полагается делать ударение на втором слоге: анИчков мост. Я хочу спросить у женщины, куда она ставит ударение в слове «аничков», но она уже ушла.

На мосту люди и кони. И еще редкие в этот час машины. Я смотрю на коней и на решетки. Они новые, отлитые в Снежинске пятнадцать лет назад. Кто знает об этом? Я знаю, я кое-что знаю про этот город, хотя бываю тут редко. Но все, что мелькает на экране компьютера со словом Санкт-Петербург привлекает мое внимание. И запоминается. Совершенно ненужные мне знания. Но так ты запоминаешь все, что связано с любимым человеком. Не думая - нужно тебе это знать или нет! Ты не можешь не запомнить.

Я бреду по набережным, по улицам. Такое чувство, что нет машин. Москва задыхается от машин. Тут вроде их тоже много, но мне кажется, что улицы пустынны. Погасли синие краски на небе и пришли серые. Это уже день. Дома окрашены в приглушенные тона. В Италии и Испании дома яркие, они кричат о веселье, о красавицах, о терпком вине, о веселой музыке.

Петербургу противопоказаны яркие краски. Дома должны сочетаться с серым небом, а не с ослепительной голубизной итальянского небосвода. Тут дома не кричат, они строги, холодны и красивы. Я стою и не могу оторваться от вида поворота улицы. Какой гений построил эту улицу, что я вот так могу стоять на холодном ветру, не обращая внимания на мокрую слякоть, падающую с неба. Стоять и смотреть. Просто смотреть, понимая, что этот город построен гениальными архитекторами.

Тут гениально все, кроме безумного количества .проводов в воздухе. Столько я не видел нигде. На фото их уберу «фотошопом», но в жизни их должны убрать другие. Впрочем, когда ты вот так стоишь, то проводов не видишь. Так ты не видишь царапины на лице любимой.

Гостиница «Астория». Тут развиваются действия в моем детективном романе. Вход в гостиницу охраняют три огромных швейцара. Я хочу тут пообедать и даже снять номер до вечера, но мои грязные сапоги и забрызганные солеными каплями джинсы не соответствуют красоте мундиров этих охранников. Решаю туда не заходить. Спасибо Интернету я и так знаю все, что там внутри.               

Исаакий, памятник Петру, Александровский сад, Адмиралтейство, Дворцовая площадь, Зимний...
Тут были почти все жители России. Всем этим полагается восхищаться.
Правильно полагается.
Я хожу и восхищаюсь. И еще чувство, что я вернулся.
Куда вернулся? Откуда?

В кассах Зимнего меня приняли за иностранца. Потребовали российский паспорт.
Я этому не удивился. У меня тут вид очумелого туриста. Город не хочет принимать меня за своего.

Я стою у главной лестницы Зимнего дворца. Белый мрамор, золотой орнамент, золотые капители колонн.
Убивающая красота. Но так и надо было делать.
Это для гостей.  Чтобы проникались!
Золотые капители - это перебор на мой вкус.
А может это последний удар по психике гостя? Он поднимает голову, видит столько золота и понимает, что тут не забалуешь.

Анфилада дворцовых комнат. Я тут могу ходить часами. Портрет Николая Второго. Что-то знакомое в его лице. Вот если сбрить бороду... И еще привычка писать дневник и рубить дрова... А государственные дела подождут.
   
Александра Федоровна... Художник безжалостен. Художник явно не любит Государыню Императрицу.  У нее нехорошие глаза. В них нет женского тепла.

Однажды на турбазе в Северной Осетии я долго разговаривал с одним мастером спорта в запое. Он утверждал, что родственник Романовых. Не очень законный, но и не очень далекий. Мастер спорта ругал своего предка. Он говорил, что царь не может быть добрым. Царю надо каждый день рубить хотя бы одну голову для поддержания спортивной формы. Он мастер спорта, он знает.

Я брожу без карты. Я не понимаю, где я. Но это неважно. У же шесть вечера, пора быть темноте, а небо еще светлое. Это неправильно. Это ошибка города.
А может это специально для меня?

Бесконечные дворы, мосты, аллеи, храмы, дворцы. Я согреваюсь в кафе и снова иду. Усталости нет, есть желание сказать городу, что я его люблю. Я кладу руку на камень, отдаю городу немного тепла.

Вечер, город становится золотым. И еще более загадочным.

Невский, я иду к вокзалу. Иду медленно, чтобы подольше быть с городом.

У моего вагона мужчина прощается с женщиной. Они не молоды, но никого не стесняются. Он обнимает ее, она прячет лицо на его груди.

Мужчина оказывается моим соседом по купе. Мы с ним едем до Москвы вдвоем. Я вынимаю коньяк, у него есть печенье. Проводница долго носит нам стаканы чая с лимоном.

- Есть женщины, которые хотят, чтобы мы решали их проблемы, - говорит мужчина.  - Есть женщины, которые готовы решать твои проблемы, даже если ты их об этом не просишь. А есть женщины с которыми просто хорошо. С которыми не хочешь думать ни о каких проблемах. Ты обнял ее, и весь мир куда-то ушел. И вы остались вдвоем. Ты меня понимаешь?

Я киваю. Я это хорошо понимаю. Мне нравится, что мы с ним вдвоем в купе. Лишь бы никого не подселили.
- Мы останавливаемся в Бологом? - спрашиваю я его.
- Бологое... - задумчиво говорит он. - Это там, где Вронский встретил Анну Каренину...
Он может говорить только о любви. И мы говорим только о любви.
Потом коньяк кончается, и мы говорим о летающих тарелках, о неотвратимости судьбы, о науке, которая совершенно бессильна, когда речь заходит о серьезных вещах...

Но это уже к Петербургу не имеет отношения.