Предсмертная записка моей Маме

Я, конечно, мог бы начать словами «Когда ты прочтёшь эти слова, меня уже не будет в живых… в моей смерти прошу никого не винить… прости за всё», но ты же меня знаешь, я никогда не любил штампов. Так с чего начать… Мне тяжело тебе это говорить, но я никогда не любил жизнь. Ну разве что в детстве. Но ведь в детстве мы вообще любим всё подряд – собак, мыльные пузыри, мороженое, мультики, жизнь. И я любил. А потом это как-то закончилось. Постепенно,  а потом внезапно. Знаешь, это как выздоровление. Тебе с каждым днём всё легче и легче, а однажды просыпаешься и понимаешь – ты окончательно и бесповоротно здоров.  Вот так и здесь, только наоборот. Инверсия такая.
 Так вот, однажды это случилось. Я проснулся и понял – разлюбил жизнь. Почему? Потому что не полюбил. Ничего в ней меня не притягивало. Не давало сил, эмоций, ни разу не забилось тревожно сердце, не участился пульс. Ничего похожего на то, что пишут в книжках и показывают в фильмах, со мной ни разу так и не произошло. Ты, конечно, скажешь, что я слишком молод, чтобы так говорить, всего то двадцать семь. Но разве я не пережил самые лучшие годы своей жизни? Разве там впереди будет лучше? Там меня ждут ещё и язва, ревматизм, импотенция, и прочие радости зрелой жизни. Думаешь, они помогут мне полюбить жизнь? Вряд ли.
Будь я одарён какими-то талантами, другое дело. Принёс бы пользу человечеству, поставили бы мне памятник, улицу назвали в мою честь. Тогда я бы помучился, так и быть, ещё лет тридцать. Но не судьба. Не одарён. Проблема не в этом. Проблема в том, что я ничего не хочу. Понимаешь, совсем ничего. Карьеры не хочу, семьи не хочу, детей не хочу. Я всё думал, когда-нибудь меня осенит, снизойдёт озарение, так сказать. Думал, появится в моей жизни что-то такое, что пробудит эту пресловутую жажду жизни. Не свершилось, надоело ждать. Ты знаешь, я всегда был нетерпелив.
Сначала мне хотелось просто не родиться. Это было бы идеально. У меня в первый раз появилась настоящая мечта. Я мечтал, чтобы в ту ноябрьскую ночь двадцать семь лет назад ты и папа не встретились, не познакомились, не заговорили. Чтобы не свершилось того акта соития, в результате которого появился я своей персоной. Но моя единственная мечта оказалась безнадёжно несбыточной.
От суицида меня отделяли два факта. Первый – страх. Инстинкт самосохранения никто не отменял. Боль, предсмертные муки, агония – всё это меня, конечно, пугало. Я решил потренироваться. Помнишь, мы смотрели какой-то фильм, и там маньяк исполосовал главной героине внутреннюю часть бедра бритвой, мотивируя это, тем, что там больнее всего. Я решил попробовать, тем более что следов никто не заметит. Это же не вены. Так вот, оказалось, у меня высокий болевой порог, почти ничего не почувствовал. Поэкспериментировал с ножом с зазубринами, тоже ничего, терпимо. Боль меня больше не пугала.
Вторым фактом, мама, была ты. Ты – единственное, что я любил, ценил. Единственное, что держало меня в жизни. Я не мог, просто не мог нанести тебе такой удар. Ведь кроме меня у тебя никого нет. Я был твоим смыслом, твоей жизнью. Лишиться меня было бы для тебя страшнее смерти. Поэтому сегодня ночью я вошёл в твою комнату. Накрыл твоё лицо подушкой. Это я тоже видел в каком-то фильме. Не знаю, может, ты даже не проснулась. Наверное, ты недолго мучилась. Я навалился всем телом на подушку и пролежал так на всякий случай минут двадцать, чтобы наверняка. Всё получилось.
И знаешь, тут случилось удивительное. Я почувствовал себя живым! На сто процентов живым. Я почувствовал, как кровь толчками пульсирует в моих жилах, как воздух жадно врывается в мои лёгкие, чувствовал каждую клетку своих занемевших конечностей. Чувствовал свободу, безграничную, всеобъемлющую свободу, которая так и распирала меня   изнутри. Это было лучше, чем мороженое, лучше, чем мыльные пузыри, поцелуи, первый секс, лучше чем утренняя сигарета, джэк дэниэлс, марихуана и кокаин вместе взятые. И ты знаешь, я передумал умирать.