Из цикла Вагнера

Просыпаюсь вновь на больничной койке. Вокруг бегают врачи, суетятся, рядом слышен коллективный плач. Чувствую маленькие холодные ручки на правой ладони и горячие трясущиеся руки на правой ладони. Тихое завывание, перемещающееся из угла в угол. Крики и суета. Врачи отчаянно стараются что-то сделать. Кажется, я умираю. Пытаются спасти. Зачем? Это их работа, ну конечно. Открываю глаза, фокусирую зрение и вижу: надо мной рыдает мать, сморкаясь в платочек, уткнувшись в ее бедро носом, плачет маленький братик, за руку с другой стороны меня держит сестренка, а из угла в угол ходит отец. Расстроились. Чему расстраиваться? Ведь я не принес вам ни минуты счастья. Я все время был капризным и злым, учился абы как, ссорился, кричал на братика, иногда бил сестренку. Доводил мать до слез, отца до нервных срывов. Учителя от меня волком выли, меня выгнали из академии, не брали на работу. Я сидел на шее у своих родных и ни сколько им не помогал. Я только все время тратил отцовские деньги и приносил несчастье окружающим.
Вот, к примеру, месяц назад я расстался с девушкой. Я закатил огромный скандал, я смеялся над ней, я наговорил ей много гадостей и глупостей. Сказал, что лгал ей и не люблю ее, что был с ней только ради секса. Я лгал. Лгал, глядя в глаза. Она плакала, просила сказать ей, что все это шутка, и я всего лишь проверяю ее. Но я лишь хохотнул и ушел. Я потом и сам страдал, хотя это мелочь, по сравнению с той болью, которую я приносил людям вокруг себя.
Моя жизнь была бессмысленна и глупа. Я действительно просто существовал, просто проживал каждый день. Я ел, пил, просиживал сутками в Интернете, ходил в туалет. Но я не приносил в мир ничего хорошего. Даже не пытался. Мне это не нужно было.
И только сейчас, лежа на своем «смертном одре», чувствуя, как силы покидают меня, я раскаиваюсь. Я прошу прощения у всех, кого обидел, кому причинил боль.


Я делаю небольшое усилие и перевожу взгляд на маму. В этот момент врачи засуетились еще сильнее, кажется состояние критическое…
Мама плачет. Я так часто видел ее слезы, это наверное уже обычное явление. Но почему-то я ужасаюсь при виде этих заплаканных глаз. Она страдает. Так сильно, как никогда раньше. Как же мне стыдно. Прости, мама.
Смотрю на братика. Он весь дрожит. Такой маленький комочек, беспрерывно плачущий маме в юбку. Странно это. Почему он плачет? За компанию с мамой? Нет, тогда бы он просил ее не плакать. Не плачь, братишка. Ты должен быть сильным. Когда ты вырастешь, ты должен будешь защищать нашу семью. Маму, папу и сестренку.
Сестренка. Ты тоже не плачь. Будь сильной. Ты же это умеешь, верно? Ты будешь самой красивой и самой прекрасной на свете. В школе получишь золотую медаль, в университете красный диплом, станешь профессором наук, а потом еще и станешь мисс вселенная. Ты ведь у меня такая красивая. По этому не плачь, сестричка… Не плачь.
Чувствуя, как сестренка сжимает своими еще маленькими ручками мою ладонь, я из последних сил глажу ее ручки большим пальцем. Приложив еще немного усилий, выдавливаю ласковую улыбку. Смотря на сестренку, которая изумленно посмотрела на меня, ахнув. Кажется, ты поняла, родная, что меня уже не спасти и что мне не поможет даже чудо. Но ты не плачь. Все будет хорошо.
А тем временем мой пульс уже так редок, что кажется, будто я уже мертв. И мать кидается мне на грудь, плача навзрыд. Она так страдает, что мне становится еще больнее. Мне так стыдно, что я, даже умирая, приношу несчастье. Ох, мама. Прости меня, своего нерадивого сына. Я люблю тебя. Люблю тебя и братика, и сестренку и отца, что уже застыл в углу и испуганно пялился на меня.
Напоследок я улыбаюсь ему, что-то неразборчиво прошетав. Глаза закатились, дыхание остановилось, а прибор, что стоял совсем рядом, противно заверещал, оповещая всех о том, что я уже ушел.