Понедельник

Жизнь моя пошла под откос в 95-м, когда я вернулся с войны. Сначала долго бегал, пытаясь получить от государства деньги за то, чего натерпелся в Чечне. Потом долго валялся под подъездом. Пьяный и обоссаный.
Перед самой своей смертью мать направила меня на путь истинный. Пить я не бросил, но хотя бы не ссался в штаны. Работу искал долго, никто не хотел брать. Да и образования никакого, что уж тут говорить. В конце концов устроился на завод "Октава" учеником токаря.
Мать схоронил. Женился. Неудачно, как по мне. Видимо пытался заполнить пустоту, которая образовалась после смерти матери. Заполнил с лихвой. Года через два после свадьбы Лизонька была весом центнера полтора, а то и больше. И стала жутчайшей сукой. Туда не ходи, с тем не общайся...
Короче единственными друзьями были соседи по коммуналке, да ещё земляк, с которым мы познакомились в Грозном. Звали его все Литва, и мало кто знал его имя. Я знал - Пятрис. Если полностью, то Пятрис Фабионович Кмицас.
Литва очень не нравился Лизе. Она считала, что он на меня тлетворно влияет. Общаться с ним она мне строго запрещала, но я плевал на её запреты, и часто выпивал с Литвой после работы.
 - Этот кризис, ****ь, достал совсем, - говорит Пятрис, разливая водку по стаканам. - Нам зарплату урезали в третий раз, а работы не убавилось.
 - А у нас сокращения пошли, - отвечаю я, принимая стакан. - Если меня уволят, то Лизка меня сожрёт.
 - Да уж, она у тебя прожорливая...
Мы смеёмся. Выпиваем, закусываем моими сэкономленными на работе бутербродами с паштетом. Литва тут же наливает ещё.
 - Денег нет, а Новый Год через два дня, - жалуется Пятрис.
Внезапно его глаза расширяются, и я вижу в них страх. Я оборачиваюсь, и мы с товарищем одновременно восклицаем "Бля!".
В наш любимый тихий дворик, в котором мы пили не один год, заходят два мента. ППС. Оба молодые, лет по двадцать пять. Один из них ещё издалека говорит:
 - Распиваем? Нарушаем общественный порядок?
Мы молчим. А что сказать-то? Литва нервно переминается с ноги на ногу, пока милиционеры подходят. Я тоже весь на нервах.
 - Так, господа, документики предъявляем.
Мент протягивает руку, ждёт пока мы вложим туда наши паспорта. Пока один изучает наши документы, второй безучастно рассматривает крыши двухэтажных зданий.
 - Так, господа, сейчас будем протокольчик составлять. Копия протокола отправится к вам на работу.
Литва вытаскивает из кармана мятый полтинник:
 - Может, договоримся?
Со стороны это выглядело настолько жалко, что я чуть не расплакался. Литва, работяга с Тульского Оружейного Завода, протягивает все свои богатства менту, который смотрит на этот полтинник с отвращением.
 - Ты охуел, дядя? - Говорит мент. - Этим полтосом меня не купишь.
 - У меня больше нет, - Пятрис разводит руками.
Мент вопросительно смотрит на меня, и когда я отрицательно качаю головой, говорит:
 - Значит протокольчик и штраф.
 - Пожалей, а? - Просит Литва. - Я за тебя в Чечне воевал...
 - Слушай, дядя, - обрывает его мент. - Ты не за меня воевал, а за Борю Ельцина. Это раз. А во вторых порядок должен быть, независимо от того воевал ты или нет. По мне - хоть ты Берлин штурмом брал, а пить на улице нельзя.

Полтинник Литвы мы потом пропили. А дома я схлопотал тарелкой горячих щей по голове. Но я это слабо помню. Помню только, что орал Лизоньке в лицо:
 - Я за тебя в Чечне воевал, тварь неблагодарная!