Владимир Диброва. Лышега

Место действия – Америка
Время действия – осень, потом зима и, наконец,  лето следующего 1998 г.

В Пенсильванию по стипендии Фулбрайта приехал поэт Олег Лышега.
Я узнал его телефон. Набираю номер, слышу его «хэлло» и по-русски, голосом сотрудника посольства сурово спрашиваю: «Эт кто? Лышега?»
(Мол, как так, без  образования, без «лапы», без стажа работы в органах ты попал в Америку? Мы ж тебе, лохматый, все тропки перекрыли!  Мы ж тебя в сторожа загнали, чтоб тебя  не видно и не слышно было! А ты, оказывается, вредный! Я тридцать лет на посту лямку тяну, а еле смог своего ребенка в наш пединститут протолкнуть! А ты в это время, пописывая свои стишки малахольные,  выполз  и  на такие деньги спланировал! Где справедливость?!)
В трубке молчание. Проходит секунда. Другая. Третья.
«Алег Багданович?» - напираю  я на поэта.
Слышу, как по ту сторону что-то стонет и хватает ртом воздух.
«Лышега?»
«Да», - отзывается, наконец, Лышега убитым голосом.
«Добрый день! – продолжаю я. – Эт вас беспокоят с посольства».
Стон повторяется.
«Что-то у нас нет на Вас данных, Алег Багданович. Почему так? А?»
Лышега, запинаясь, оправдывается.
«Минуточку! – по-хозяйски обрываю я его лепет. – А Вы встали у нас на консульский учет?»
Лышега молчит. Слышно, как он затравленно хлопает глазами.
«Встали?»
«Не встал…» - говорит он и сжимает ягодицы.
«Не встали? – теперь я выдерживаю зловещую паузу, чтоб спросить. – А Вы, ваще, когда на родину собираетесь?»
«Вав-гус-ти…» - по интонации ясно, что моя шутка попала в центр, который управляет физиологией организма.
Я сразу прекратил допрос и назвал себя.
Лышега  долго молчал. Когда он оклемался, я спросил, как ему Америка и над чем он сейчас работает.
«Я пока осматриваюсь».
«Видел что-нибудь интересное?»
«Да».
«Что?»
«Тут хрусталя много».
«Где?»
«В воде. В ручьях и озерах. Я сейчас живу среди гор…»
«Настоящий хрусталь?»
«Да. Он еще кварц называется. Полудрагоценный камень».
«Большой?»
«С ноготь».
«И что ты с ним делаешь?»
«Ничего не делаю. Собираю…»
«Его как-то обрабатывают?»
 «Не обязательно. Достаточно очистить от глины».
«А у тебя есть инструменты?»
«Нет. Я их слюной мою».
«Слюной?»
«Да. Кладу в рот, сплевываю глину, а когда достаю, они уже прозрачные!»
«А почему в рот?»
«Чтоб руки были свободны. И чтоб не потерять. Когда я плыву…»
«Ты сейчас плаваешь? В озерах?»
«Да».
«А не холодно?»
«Я уже привык».
«Понимаю… А для чего ты их обсасываешь?»
«Тогда сразу видна структура. Видишь, какой он чистый, и сердце радуется».
«А потом ты что с ними делаешь?»
«Раздаю».
             Я почувствовал, что это уже готовый рассказ. Поэт в Америке. Лышега только что подарил мне сюжет. И образ, который может перерасти в символ. Мир хотел превратить его в червя и загнал в подполье. Но любовь к прекрасному спасла поэта. Теперь мир вынул его из нищеты  и поместил в благополучие. От такой смены у него случился сдвиг и наружу вылезли припрятанные до поры желания, грехи и страхи.
Надо ему время от времени позванивать, ставить в неожиданные ситуации и все записывать. А потом обобщить находки и изменить имя. Иначе не вывернешься.
Второй раз я «дернул» Лышегу в феврале, как раз во время снегопадов. Густым голосом служаки-полицейского из края, где процветают кактусы, а в ответ на любую шутку стреляют без предупреждения, я спросил: «Мистер Лышига?»
(Мол, меня зовут Так-и-так. Я – полицейский участка номер такой-то. По имеющейся у нас информации, вчера Вы, незаконно паркуясь у кафедры восточнославянских языков, ударили и повредили белую легковую машину марки «мерседес» девяносто восьмого года выпуска. У нас есть свидетели, которые все видели и записали Ваш номер. Владелица «мерседеса» сразу обратилась в полицию и к своему адвокату. Адвокат связался со страховой компанией, деканом факультета, который Вас сюда пригласил, с Фулбрайтовской комиссией и с посольством страны, из которой Вы к нам приехали. У нас всюду компьютеры. Поэтому, если Вы захотите сделать признание, помните, что все, что Вы скажете, будет использовано в суде против Вас).
 «Алло! – чтоб убедиться, что Лышегу не хватила кондрашка, я добавил специй в голос и спросил, - мистер Лышига… Вы еще там? … Сэр? Вы меня слышите?»
«Йес, - отзывается Лышега синими от испуга губами. – Бат…»
«Сэр?»
«Это какая-то ошибка. У меня нет машины!»
«Неужели? Тогда чей же это «форд-эскорт», темно-синего цвета, восемьдесят четвертого года с номером….?»
«Я не знаю! У меня нет прав! Я не умею водить машину!»
«Не умеете водить машину?»
 «Нет!»
«Тогда назовите, пожалуйста, свое имя и фамилию. Медленно и по буквам».
Лышега называет.
«Дата и место рождения?»
Лышега не сопротивляется.
«Номер Вашей социальной страховки?»
Лышега говорит номер.
Полицейскому этого мало. Он хочет знать, в каком банке поэт хранит деньги, потом номер его кредитной карты и срок ее действия.
Лышега сообщает все названия и цифры.
«Девичья фамилия Вашей матери?»
Лышега говорит фамилию.
«Не понимаю. По буквам!»
Лышега так декламирует буквы, что из него течет сыворотка.
Этого я уже не могу выдержать, спрыгиваю на родной язык  и говорю, что я понимаю «подставить щеку», но не до такой же степени! Ты, говорю, не обязан давать им никакой информации о себе!
Мой совет с бульканьем  тонет в напряженной, прозрачной тишине. Видно, как центы  капают в счетчик телефонной компании.
«Ну ты…» - избавившись от петли на шее, Лышега, на всякий случай, не торопится дышать. Но жизнь берет свое. По тому, как он сопит, чувствуется, что губы его вновь  обретают естественный цвет.
Я доволен, что шутка удалась, и спрашиваю у поэта, как ему пенсильванская зима и как он борется со стихией.
«Я с ней не борюсь», - сопит Лышега.
«Я понимаю. Конечно. А чем ты вообще занимаешься? Кончил  осматриваться?»
«В процессе».
«Все еще купаешься?»
«Да».
«Молодец! А что еще делаешь?»
«Форель ловлю».
«А где червей берешь?»
«Я – руками».
«Руками? Форель?»
«Да, она сейчас не такая, как летом. Сонная и доверчивая».
«И вкусная уха получается?»
«Я их не ем».
«Что же ты с ними делаешь?»
«Отпускаю».
«Ну конечно», - говорю я и тянусь за карандашом. Какой ход! Поэт как шаман! Разговаривая с рыбами, он общается с водной стихией. И тут сам собой напрашивается конфликт. Ведь сталкиваются два мира. Славянский, языческий, стихийный и романо-германо-иудейский, зацикленный на букве закона. Тот, который купается  только в отведенных местах во время пляжного сезона. И тут может возникнуть такая ситуация: некто едет на ланч в теплом автомобиле мимо озера. За окном метель. Вдруг водитель замечает голого бородатого Лышегу, который что-то опускает в прорубь. Водитель пугается, жмет на газ, его несет в ущелье. Но за миг до того, как сорваться в пропасть, он тянется за мобильным телефоном, набирает полицию и говорит, что на таком-то участке трассы кто-то топит в проруби труп. Через минуту на месте происшествия оказываются три полицейские машины, пожарная команда, несколько машин «скорой помощи» с откормленными санитарами и вертолет ФБР. Лес дрожит от сирен, мигалок, приказов и радиосигналов. Теряющего сознание, покрытого сосульками Лышегу кладут на носилки и мчат к главсудмедэксперту. По дороге дают ему антибиотики, хлороформ, кислород, окружают мониторами и делают электрошок. Потом каждое свое действие  они включат в общий счет, чтобы накрутить тысячи.
Чтобы успеть записать все повороты сюжета, я закругляюсь с Лышегой, обещая позвонить ему через час.   
Но час растянулся в полгода.
Июль плавится от жары. Я сажусь под кондиционер, кладу перед собой ручку, два чистых листа, слышу в трубке знакомый голос и шамкаю: «Прошу дать мне нашего поэта пана Олега Лышегу!»
(Мол, мое имя пан Я – старый человек. Всю жизнь тяжело работал. Моя жена умерла. Детей у нас не было. Но мы всегда любили нашу изящную словесность и искусство. Сейчас я увлечен Вашей поэзией. У меня крупный счет. Поэтому я хочу сделать финансовую контрибуцию, которая дала бы Вам возможность вставить новые зубы. Потому что Ваши, я слышал, пострадали от «советов». Мы тут имеем украинского дантиста, который все делает скорее и дешевле. Нужно только, чтобы Вы безотлагательно к нам приезжали. Я даю Вам адрес. Мы живем неподалеку от границы с Мексикой.   Но Вы, наверное, не имеете способа передвижения?...)
Вместо того, чтобы всполошиться, Лышега вдруг подает голос: «Нет, имею».
«О!О! И как называется Ваше авто?»
«Оно называется «ноги».
«Позвольте? Как?»
«НО-ГИ!»
За то время, которое я просидел с открытым ртом, Лышега успел войти сначала  в образ гнусавого полицейского с Юга, а затем в посольскую гниду и покрыл меня с ног до головы на обоих языках.
«Ну а они у тебя ходят?» - спрашиваю, едва придя в себя.
«Не очень».
«Как так?»
Лышега сообщает, что сейчас он пластом лежит в кровати, так как обжег себе  обе стопы. Вчера к нему в гости приезжал друг со своей канадской женой. Они пели, играли в футбол,  в жмурки, прыгали через костер. Лышега ходил босиком по углям, танцевал на углях, пять раз садился в огонь, брал угли в руки, но есть не стал.
Я не успел еще  зафиксировать и четверти этого бесценного сюжета, но он меня остановил.
«Стой! – приказал Лышега. – Не пиши!»
«Почему?»
«Есть ходы получше».
«Мне и так сойдет. Я как раз искал что-то связанное с огнем».
«А, ты, наверное, делаешь из него друга стихий!»
«Типа того».
«Тогда начни с земли».
«Это как?»
 «А вот так: пусть он у тебя не вылезает из депрессий. Все ему советуют: не будь идиотом! Продли себе визу и сиди тут, как мышь в крупе! А он – нет. Что я буду тут делать, один-одинешенек на чужбине? Никому я здесь не нужен! Я уж как-нибудь домотаю свой срок и поеду к отцу в село. Надо помочь ему картошку выкопать. Снимает из банка все свои тысячи, сует в мешочек, который носит на теле. Но в Бориспольском  туалете его встречают жулики…»
«Ну нет! – прерываю я Лышегу. – Это будет слишком жестоко. Хватит уже с нас земляной стихии!»
 «Хорошо. – Ему не жаль сюжетных находок. – Пусть он будет, как вода. Так советуют даосы. Лышега, как мы знаем, любит китайцев. Поэтому он живет, не оказывая сопротивления, плывет по течению, перепрыгивает с визы на визу, не вылезая из Америки. Более того, тащит сюда своих бывших жен, их мужей и детей. Жен он устраивает на хлебные должности, детям дает образование, создает фирму, которая экспортирует фальшивые брильянты…»
«Погоди! – не выдерживаю я. – Он же – поэт! Ему больше подходит воздух».
«Я понял. Даю воздух. Лышега очаровывает состоятельную  американскую даму, племянницу конгрессмена, и конгрессмен, в обход закона, за три месяца делает ему американское гражданство. Дама переводит Лышегу на английский, находит ему литературного агента, который продает его рекламной фирме. А тут в Америке от пресыщения вспыхивает мода на чудаковатую рекламу, и все компании бросаются рекламировать себя мудреными стихами. Стихи Лышеги маленькими порциями перебираются на щиты, что высятся вдоль автострад, и на закопченные стены метро. В телевизоре они прерывают фильмы и выпуски новостей. В мотелях сборники его рекламных цитат лежат на каждой тумбочке. В супермаркетах еду кладут в пакеты, на каждом из которых написано несколько его строк. Имя Лышеги навеки впечатывается в генную память народа… - На мгновение он останавливается. – Нет, лучше, наверное, поменять фамилию…»   
«Хорошо, - соглашаюсь я. – На какую?»
«Придумай».
«Бидака?»
«Нет».
«Стогний?»
«Нет».
«Немыря? Чабак? Пожежа?»
«Нет! Попробуй что-нибудь неожиданное»
«Яичко?»
«Что?..»
«Муденблит?»
«Ну ты…»
«И как же тогда?»
«Слушай, чем тебя Лышега не устраивает?»
«Меня? Наоборот!»
            «Тогда оставь его!»
«Спасибо! Лучшей фамилии  и не найдешь!»
«Ну вот видишь!»
«А тебе надо не рифмовать, а  детективы клепать».
«А я, - признается Лышега, - с них и начинал»
«Когда?»
«Когда в детстве зарабатывал  тем, что играл в парке  со взрослыми в шахматы».
«Серьезно?»
«Нет. Играючи».
«А что же ты бросил это занятие?»
«Слишком плоско выходило. Неинтересно».
«С шахматами?»
«Нет. С детективами».
«А мне понравилось».
«Ну и ешь на здоровье. – Лышега зевает. – Дарю. Но… Фамилию ты все же, наверное, используй другую. И упомяни где-нибудь, что тебе это приснилось».
«Хорошо», - пообещал я. Но, подумав, решил все оставить, как есть. Что из того, что он шахматист? Это же моя идея!
1998

c украинского перевел А.Пустогаров