Семь смертных грехов

Жанр/Рейтинг: АУ, слэш (как будто могло быть по-другому?) даб-кон / NC-17
Саммари: Хэппи-энд и воссоединение двух сердец может происходить совершенно в ином разрезе к привычным сценариям.
Слово автора: Я немного поигрался с мыслью о том, что, даже избавившись от душ, Кастиель остался богом. Если хотите более подробного обоснуя – милости прошу в гости. С удовольствием поделюсь мыслями.
Примечание: По учению католической церкви к "смертным грехам" относятся:
1. Гордыня
2. Зависть
3. Чревоугодие
4. Похоть
5. Гнев
6. Алчность
7. Уныние

***

Когда он входит в комнату, все остальные мгновенно исчезают кто куда. Потому что инстинкт самосохранения вопит о том, что вошедший пришел убивать. Потому что от него пахнет местью, и яростью, и дикой смесью железа, пороха и веры.
Они бы посмеялись над самой мыслью, что этим можно причинить им вред, но глаза вошедшего горят так, что не до смеха. А восстанавливать свое тело, пусть даже и временное – это очень и очень болезненно.

- Ты думал, что сможешь нас контролировать? Не слишком ли многого тебе хотелось, а?

Сначала это была зависть. Чистый первородный грех – так, кажется, называют его наместники Отца на земле. И, кажется, те самые наместники приловчились лечить от этого греха, бросая в ледяную воду.

Выплывет, значит, очистился от скверны.

Не правда ли, невозможно удержаться от сравнений?

Потом зависть перетекла-переплавилась-сжалась в гнев. Тоже смертный грех. Но после него нет чувства грязи на коже. Есть только металлический привкус во рту.

Он помнил, как тяжело было находиться внутри этого Бога. Как тяжело было слышать его мысли, ворочаться на углях его эмоций – о, как же они обжигали! Он помнил боль, едкую, словно их держали в святой воде, и тем, что запомнилось особенно, был восхитительный привкус гнили другого греха - при упоминании человеческого имени.

Грех уныния. Что может быть лучше для мести?

Бог должен был выжить – таков был приказ для всех, когда они покидали поврежденную смертную оболочку. Он должен был выжить, и выжить так, чтобы потом им удалось отомстить. Поэтому они позволили избавиться от лишней энергии и направили расфокусированное после ритуала сознание к единственной стихии, что была им знакома.

Он уходил последним. Для того чтобы кому-то нанести смертельный удар, следовало позаботиться о том, чтобы этот «кто-то» остался жив.

***

Удар о стену на мгновение выбивает весь воздух из легких. Его тело тяжело оседает на пол, и невозможно, просто невозможно удержаться от желания зажмурить глаза, защищая их от падающих лепестков обоев, песчинок бетонной крошки и чего-то еще, он не успевает разглядеть - его подхватывает, окончательно сминает ураган. И остается только одно – не дать оболочке повредиться настолько, что она не сумела бы восстановиться.

Хруст костей смешивается с хрустом стекол под ногами и воем сигнализации за окном. Он уже отвык от этого чувства, когда без каких-либо правил, писаных или не писаных, на голых инстинктах тебя всерьёз пытаются убить. Рефлексы посылают тело в странную пляску, позволяющую пока находиться на достаточном расстоянии от взбешенного Бога, пусть бывшего, но сохранившего и силу, и опыт. И тем более странно, что кристально-четкое сознание просчитывает ситуацию, как выигрышную. Он пока не знает, в чем именно заключается его победа, но верить в то, что инстинкты этого тела не ошибаются, он уже привык. Осталось только понять.

Внезапно все заканчивается.

Он заканчивает это.

Локоть вжимается в горло так, что есть существенный риск повредить гортань. Легкие каждый раз прикладывают сумасшедшие усилия, чтобы втолкнуть в себя очередную порцию воздуха. Идиллия, разве не так?

- Ты пришел, потому что соскучился? Или потому что захотел убедиться сам?

Глаза напротив вспыхивают ледяным бешенством, но тело не двигается. Даже не делает попыток. Он на пробу склоняется ближе и чуть отпускает локоть, готовый по первому же признаку сопротивления вернуть руку на место.

Ничего.

Он понимает, что теперь его взяла.

***

Найти человека, перед которым Бог испытывал вину, труда не составило. Гораздо сложнее было его поймать – тот умудрялся выскальзывать даже из плотно сжатого кулака. Умный, сильный, не стесняющийся оставлять за собой трупы как предупреждение, огрызающийся даже из угла, в который его окончательно загнали. Алчный до жизни настолько, что даже не признавал мысли прекратить сопротивляться. Такой характер вызывал уважение, поэтому он ни на один миг не думал о копии. Нет. Только полное слияние. Только так.

И не пожалел.

Приручить это тело оказалось так же непросто, как поймать. Сознание смертного упорно противилось контролю, он не раз и не два ловил себя на несвойственных желаниях, привычках или потребностях. Это было, по меньшей мере, необычно для него, но эффект новизны нравился. К тому же он не мог не признавать того факта, что мир существенно изменился за время их заточения. Как следствие, ему жизненно необходимы были знания об окружающем его времени. Именно поэтому он с радостью поддавался греху чревоугодия, жадно поглощая информацию обо всем из доставшейся ему памяти. Смертные оказались весьма проницательными в том, что касается рамок. И не совершать промахи оказалось гораздо эффективнее, чем исправлять их последствия.

Смертный влиял на него. Выяснилось, что использование его навыков существенно облегчало процесс ассимиляции и… устранения помех. Настолько существенно, что он решил устроить неравноценный симбиоз, изредка позволяя смертному сознанию проглядывать сквозь него.

Ему это казалось даже забавным.

***

- Отпусти его.
Не приказ. Не просьба. Но его зацепило, повело, разорвало от самого тона, от возможностей и от силы, пахнущей гвоздикой и ладаном. Он знал, что не сможет отказаться от такого. Его гордыня тоже.

Улыбка получается слишком правильная, слишком похожая – он видит это по тому, как темнеют синие глаза, как до белизны на костяшках пальцев сжимаются кулаки у Бога. Он улыбается, глядя на то, как выскальзывают пуговицы из тугих петель и как понемногу обнажается гладкая, не тронутая загаром кожа. Он рывком переворачивает и прижимает к стене несопротивляющееся тело. Забирается под рубашку, гладит между лопатками, вдыхая чистый запах победы.

Он выиграл.

Капелька пота сбегает по виску, когда он заставляет прижать ладони к обшарпанной стене и шире раздвинуть ноги. Импульсы бегут по нервным окончаниям, заставляя подчиняться примитивной химии человеческого тела, но здесь и сейчас ему нет никакого дела до того, что именно дарит ему такое потрясающее ощущение власти.

- Я совершенно не такой, какой ты думаешь. Я умею быть охуенным.

Бог под ним дергается всем телом так, словно по нему прошел разряд молнии. Да. Слово, что он употребил, было не его. Не совсем его. И это тоже служило напоминанием.

Он старается быть плавным, последовательным, осторожным, но… перед глазами плавают черные круги, и совершенно внезапно оказалось, что брюки уже где-то в районе лодыжек, а сам он по-хозяйски поглаживает чужой пах. Пока не напряженный, но очень скоро он сделает так, что заинтересованность появится и проявится в полной мере.

Потому что ложь – это тоже смертный грех. В том числе самому себе.

Член прижимается к животу, и он не сразу сопоставляет тянущую боль с возбуждением. А поняв, тихо смеется и вжимается в ягодицы проигравшего, чувствуя правильность момента. Он не станет злорадствовать, ведь он всего лишь ставит точку в том, что должно было закончиться много месяцев назад.

И не между ними, а между смертным и тогда еще просто Его ангелом.

Теперь же похоть заставляет грубо метить тело и содрогаться в тех примитивных судорогах наслаждения, которые он не знал уже очень и очень давно. И рычать, и впиваться во влажную шею, до крови прокусывая кожу, и слышать где-то на периферии сознания эхо второго удовольствия, и понимать, что это все – его окончательная и бесповоротная победа.

- Benedicite, omnia opera Domini, Domino; laudate et superexaltate eum in saecula…*

Конец


* Благословите Господа, все дела господни; хвалите и возвеличивайте его в веках…