Старая соль 12

 
                Часть  IV

                НА  КРУГИ  СВОЯ

                1

«Я его оскорбил. Я сказал: «Капитан, никогда ты не будешь майором».
Только это не я. Это меня оскорбил вон тот долговязый, патлатый салапет, что сидит напротив. Хотя он и сам того не ведает. Сказал, что видит. Он про какого-то радиста рассказывал, которому, «как вам, лет 48-50».
 Неужто я так плох? Неужто и впрямь выгляжу на десять лет старше своих сорока? Вот что любовь-то делает!
Я только что из кинозала. Там «Любовь и голуби» показывали. И там Александр Михайлов именно так про любовь говорил. Только в ином смысле. Кстати, это уже третий фильм, просмотренный мною за один лишь день. Тут, на «Орловой» кино крутят, видимо, круглые сутки. Вот я и хожу, чтобы время коротать. А заодно, чтобы поменьше в каюте находиться. Иначе, подозреваю, что до «Захарова» я доберусь экспонатом для кунсткамеры, проспиртованным в банке. Спиртовая банка - это наша каюта №116 – такой здесь крепкий дух образовался.
С выходом в море – а мы уже миль на четыреста от Владивостока убежали – хотел вернуться к дневнику, да передумал. Вот уж доберусь до «Захарова», тогда и… Да и о чем тут писать? Об этих вон Гавриках, которые от морвокзала не просыхают? Вчера, после посадки на ужине в ресторане они суп через край хлебали – тоже кино.
Утром они еще что-то болботали. Мы даже перезнакомились все. Хотя нет. С двоими, которые суп хлебали, мы накануне, прошлым вечером познакомились. Они оба – Славы, оба идут на «Путинцев». Один, по фамилии Павлов – матросом, второй, без фамилии - поваром. Тот, который Павлов, оказался лепшим корешем нашего боцмана Гузаирова и, узнав, что я на «Захаров» справляюсь, все ему сердечные приветы передавал. Пока не уснул.
Четвертый член нашего временного коллектива появился в каюте под утро. Где он был до этого, мы как-то не выясняли – не до того было. Потому что, появившись, он перво-наперво спросил, где достать бутылку. И сразу опять слинял на поиски оной. И ведь «достал». Выговорил за четвертную у буфетчицы. И был весьма доволен. Хотя и ненадолго – чего там пить-то?
А потом пошли беседы, и он меня «оскорбил». Но я его прощаю. Потому что он молодой, но, более всего потому, что «земляком» оказался, хоть и родом из Выборга.
Сережа – его Сережей зовут – только год назад закончил рыбную мореходку в Таллине и полтора года, до самого выпуска, был под началом у Андрюхи Белобородова, моего предпоследнего командира роты. Оказывается, жив, курилка, Андрей Тимофеич, и еще мореходам служит. Из альма матер ему до нашего выпуска гон дали, а в рыбной, вишь ты, прижился. А ведь ему теперь, наверное, под шестьдесят.
Кстати, у Сережи почти такие же ясные, как у Белобородова, голубые глаза. У того, правда, они больше в зелень, цвета морской волны, у этого – в синеву. Но очень ясные. И прямо-таки сияют на побитой, с ободранным носом, физиономии. Где его били, он не сказал, а мы и не спрашивали. Работает он в колхозе «Новая жизнь» и идет на какой-то добытчик гидроакустиком, поскольку из радистов его на год выставили – не болтайся попусту в эфире. Сережа очень разговорчивый паренек, без устали сыплет какие-то анекдоты – возможно, очень смешные, потому что сам над ними очень смеется. Больше смеяться некому: оба Славы, разодрав бельма от похмелья, вновь заливают их и отключаются до следующего приема. Уповаю только на то, что скоро они выдохнутся или у них иссякнут средства. Однако на прием пищи в судовой ресторан они бегают довольно прытко.
 Кормят здесь очень вкусно, но удручающе мало. Особенно оскорбительной выглядит розочка масла, которую наделяют пассажирам в завтрак и ужин. Не знают пароходские доброхоты, как надо масло намазывать, как это делают рыбаки. Чтобы масло толщиной с хлеб было.
А любопытно было бы узнать, какие финансовые средства отслюнивает наша контора Дальневосточному пароходству за фрахт этих вот лайнеров, типа «Орловой», «Садовской» и иже с ними. Не дешевле ли было бы свой лайнер завесть? Держит же наш «Морепродукт» такой балласт, как «Магадан» или «Боевой», задрипанный «флагман». А ротация экипажей на судах происходит непрерывно, и свой пассажир был бы весьма и весьма. И дополнительный доход мог бы нашей фирме приносить. Или тут экономическая политика, которая не нашего ума дело?
Говорят, мы идем сейчас к Сангарскому проливу, а первым пунктом назначения будет Холмск, где прихватим на борт группу сахалинских товарищей. Но это, как у нас дома говаривают, все равно, что в Слободку через Погост. С выходом в океан, вокруг Хоккайдо, а потом фактически назад, через Курильские проливы и пролив Лаперуза – что за зигзаги? Или это ледовой обстановкой диктуется? Хотя чего нам тут, в этаком комфорте горевать? Живи да радуйся. Оно и впрямь: в иллюминатор глянешь, а вода так и несется навстречу. Наши дырки чуть повыше ватерлинии – это вам не первый класс. Зато тут натурально ощущение полета наблюдается. «Люба Орлова», хоть и из серии выходящих в тираж, но пока, ежели полным ходом, узлов на двадцать вполне кочегарит.
Так что вполне. Если бы еще не мозговые завихрения. Чего только на счет возлюбленной не набредится – и во сне и в бодрствовании. Несусь вот, как рысак орловской породы, а к чему прибегу?
Пытаюсь браться за перо, памятуя резюме Титова, да всякий раз на эпистолярный жанр переключаюсь – все к ней, несравненной. И всякий раз такую блажь нагорожу, что и самому противно становится.
Однако здесь, на ботдеке бегать очень даже удобно. Кружки, правда, мелковатые, зато палуба деревянная – хоть босиком гуляй. Снег, который мы из Владивостока на палубах контрабандой увозили, весь растаял, и даже все высохло. И теперь там такая благодать. А воздух!..
А бегал я в паре с еще одним пареньком – похоже, из судовой, «орловской», команды. Он даже после меня оставался круги отмеривать. Правда, вышел позже. Это мне греет душу: не один я чудак на доблестном нашем флоте.
                2

После захода в Холмск пассажирам на «Орловой» пришлось потесниться. Более двух сотен кадров теперь набилось в пассажирские каюты. Дюжину сахалинцев разместили на креслах в салоне. Тут образовалась этакая  ночлежка вокзального типа. Но все были довольны, и никто не роптал.
А по судну началось нечто вроде броуновского движения. Живенько так стало. Дамы зазывали кавалеров, кавалеры – дам. Получилось изрядное бордельеро, дом терпимости на плаву. Хотя нас этим не удивишь. Одна лишь 116-я, то есть наша, каюта оставалась сугубо пуританской. Только раз Сережу было востребовали дамы, что по соседству, и увели с собой, но вскоре он вернулся, с еще более натертой физиономией – ему там нашлась достойная замена. И больше Сережа не рыпался, всецело отдавшись карточной игре. Результатом этих игр стали багровые, распухшие лопухами уши у всех троих. Мне, как ни странно, все это вовсе не мешало писать. Кажется, дело пошло
Когда на рейде Холмска судно затрясла якорь-цепь, я понял, что швартоваться не будем, будем работать на рейде, и пошел наверх, на ботдек – молодость вспомнить. Я ведь здесь бывал когда-то, и не раз. Но якорь мы бросили так далеко от причалов, что узнавать что-то или не узнавать было все равно, что «не знал, да забыл». Ведь сколько времени минуло.
На сей раз мы добежали сюда за двое с небольшим суток, а, помнится, танкер «Нерчинск» от Владика до Корсакова едва не неделю топал. Я в те поры весь Сахалин по периметру вымерил – от Южно-Сахалинска до Охи. И был я тогда довольно шустрый малый – в 22 года уже второй штурман на приличном танкере. Вернее, перспективный.
 Наша мореходка котировалась тогда высоко, почти вровень с «вышками». И когда в Корсакове у нас прорвало трубопровод и почти сотню тонн мазута выхмыстало на причал, капитан Парамзин в мгновение ока сделал «рокировку»: второй, грузовой помощник смайнался на место третьего, а я из третьих вырос во вторые. А работа второго на танкере да в снабженческих рейсах – это такой фунт лиха, сплошной форс-мажор, с передышками на время переходов, когда валишься с ног прямо в кают-компании, не снимая ватника и яловых сапог. Так еще и ходовые вахты для тебя никто не отменял. Словом, богатая морская практика.
Однако не успел я в меру ею насладиться, как на рейде Поронайска - очередная «оказия». При спуске шлюпки старпома нашего, Лудиса Калвишкиса розмахом по голове так шандарахнуло, что пришлось мне срочно старпомоовы дела принимать. «По трупам», выходит, я наверх карабкался. Впрочем, сам того не ожидая. И еще не очень стремясь. Шутка ли: вышел третьим, вернулся старпомом. Правда, по приходе назад нам нового старпома прислали, но факт налицо и послужная отметка для дальнейшего роста важная…
Перебирая все это, я вдруг увидел поблизости Ирину Львову. Она стояла, держась за релинги, и тоже смотрела в сторону порта. Стояла одна, без Саши. Видно, и у них в отношениях какие-то сложности.
Мы как-то вдруг встретились глазами, сблизились и разговорились. Больше я говорил, делясь тем, что вспомнилось.
- А что же потом? – спросила она в паузе.
- А потом танкер «Нерчинск» нашел себе надежную стоянку, а вернее, вечную лежку где-то на дне Берингова моря. Но к тому времени там уже был другой старпом, и много их там сменилось. А я услышал об этом, уже будучи сухопутным моряком.
- Да, ведь и я слышала что-то, по телевизору сообщали: его тогда льдами, кажется, раздавило, но команда спаслась.
- Кстати, это был уже второй пароход, утонувший после моего ухода. Первым была «Зея», и там никто не спасся. Ее перегоняли в дар товарищам из Бангла-Деж, и угодили они под тайфун где-то в Южно-Китайском море. Пароходишко мелкий был, сухогруз типа «Тисса», тысячи на полторы. Это вдвое меньше нашего лайнера. Таким в тайфунах неуютно…
- А я на «Захарове» сразу вас разглядела. Старая соль…
- Вы меня в краску вгоняете, - заскромничал я. – Старая соль – это кто всю жизнь с морем, а у меня такие паузы…
- Нет, все равно вы как-то резко выделялись…
Бог весть, до чего бы мы еще договорились, но к борту «Орловой» буксир-толкач подогнал обшарпанный плашкоут, густо населенный гражданами острова Сахалин, вожделевшими до «Орловой». Они были шумные, в большинстве своем пьяные, включая и женскую половину. Впрочем, как и везде при таких вот посадках. Мы принялись рассматривать их, но тут по трансляции объявили, что мне и еще двум пассажирам, следующим на «Постышев» надлежит прибыть к начальнику рейса в каюту 48.
- Мне очень жаль, - сказал я.
- Жаль чего? – она подняла брови.
- Красивая вы женщина.
- Вам жаль, что красивая?
- Что не моя.
Она улыбнулась и протянула руку.
- Вас там Люся ждет.
- Не уверен.
- Надейтесь.
- А где ваш Саша? – все-таки не удержался я.
- В баре сидит, музыку слушает.
- Пойдемте со мной на «Захаров», - улыбнулся я, не выпуская ее ладонь.
- А давайте вы с нами, на «Путинцев».
- Я бы с радостью, да меня там не ждут уж точно.
- Вас начальник рейса, по-моему, заждался, - напомнила она.
     - Да. До встречи, - сказал я, отпуская руку.
- Еще увидимся… до высадки, - кажется, ей не хотелось, чтобы я уходил. Да и мне, признаться, тоже. Но…
Рыжий, с огромным носом и синими пьяными глазами парень – это и был начальник рейса – поинтересовался, на какой именно пароход мне нужно, тогда как перед этим его носом лежала судовая роль, где было пропечатано: «п/з «Захаров». Я подтвердил свое намерение сойти на «Захаров» и никуда больше, и он принялся уверять меня, что все у него отработано, все отлажено, и мне не придется прыгать на промысле с парохода на пароход. Я еще подивился, откуда такая озабоченность моей персоной. Или я у них как  wery impotent значусь, даром, что во втором классе амброзию нюхаю?
- Завтра мы встретимся с «Путинцевым», - доложил мне носатый начальник, - а пятого будем у Западной Камчатки. 
- Прелестно! – сказал я  и предоставил его двум вызванным вместе со мною дамам – кадровичке и завпочтой, следующим на «Постышев».

                3

«Павел Постышев» встретился с нами рано утром, когда пассажиры досматривали сладкие сны, либо, как я, маялись бессонницей. Впрочем, я тоже видел сны, только проснулся рано, еще пяти не было. Глянул в иллюминатор – милях в пяти огни какого-то парохода. Предположил, что это плавбаза «Антарктида» - накануне о ней говорили – и завалился снова, обдумывать увиденный сон.
А видел я до пробуждения сельскую ниву с пастухом и стадом. И в том стаде – Буренка, наша будто бы Буренка, кормилица. И вышел у нашей Буренки конфликт с пастухом, и она, обидевшись, улеглась под дождем прямо посреди большой лужи, свернувшись по-собачьи калачиком. И я долго обдумывал, к чему бы это, что это значит. Не додумал. Примерно через полчаса в каюту вломилась наша номерная, которая не убирала в нашей каюте и благодаря которой мы убирались сами. Она ввалилась в помещение без стука и прокричала: «Кто тут на «Василий Путинцев? Готовьтесь выходить!» И опять пошла суета.
Впрочем, у нас суетились только два Славы, а мы с Сережей хладнокровно наблюдали за их возней. А чего возиться, если всех вещей шнурки да авоська?
Чуть погодя и я поднялся. Побрился скоренько и выбрался наверх – мне утреннюю пробежку никто не отменял. У правого борта, под трапом уже приплясывал на волне мотобот, на который высаживалась первая группа десанта. На «Путинцев» с берега шло сорок человек, почти все – разделка. И я подивился внутренне глубокой прозорливости нашего руководства: направить сорок раздельщиков на пароход, который возвращается домой. Чего делать-то?
В первой же группе я увидел и Ирину с ее спутником. Уже перебравшись на мотобот она, как и прочие, смотрела назад, вверх, в сторону «Орловой». Увидев меня, как-то коротко взмахнула рукой, и мне стало чертовски грустно. Наверное, нам больше не свидеться. Я не стал бегать и ушел в каюту.
Мы с Сережей будто осиротели, оставшись вдвоем. Вернее, осиротел он, лишившись карточных компаньонов. Пришлось мне заменить их, поскольку писать что-либо, даже письма, в присутствии одичавшего товарища – это же мука мученическая. Это как дитя оставить без игрушки.
Слава богу, сиротели мы недолго. Скоро к нам подселили двух наперсников, а потом еще двоих, которые не прочь были выселить нас с насиженных мест. Мы, однако, не выселялись, желая жить, как белые люди.
Один из новичков, лежа на верхней койке, все «радировал» кому-то: «Хирург Новоселов шлет привет хирургу Файзуллину. С больной все в порядке. Она отправлена в Магадан». Словно Юстас Алексу.
А потом пришла суровая дама, оказавшаяся любимой супругой хирурга Новоселова – это он лежал наверху. Увы, наша изящная словесность не располагает средствами для выражения того, как истосковавшаяся на другом пароходе супруга будила мужа своего. Наконец, она его уволокла, водрузив на его место другой организм – шеф-повара с п/б «Антарктида», беспамятно пьяного, больного пневмонией, которого доктор Новоселов сопровождал на берег. И в 116-й каюте вновь образовалась атмосфера спиртовой банки.
И в этой атмосфере я все-таки написал письма детям. Маленькой Танюшке даже картинку нарисовал с пароходами на фоне сопок. Шествуя к почте, услышал по трансляции: опять начальник рейса зовет. Носатый начальник обрадовал: местный старпом связывался с «Захаровым» - оттуда обещали мотобот подослать – за мной и почтой. Так что надо быть готовым.
Погода однако испортилась; ветер нагнал волну; подошедший к борту «Орловой» траулер «Стожары» раздавил несколько балясин штормтрапа, опущенного но него, чтобы забрать человечка. Хорошо еще, что без человечка раздавил.
Скорее бы за мной пришли, туды их в качель!

                4

«За счет эффективного использования промыслового оборудования, внедрения передовой технологии, сокращения сроков и качества ремонта повысить производительность труда на 1% и довести средний вылов на одного рыбака до 386 ц. рыбы»
                Из соцобязательств судоэкипажа СТР «Жаркий».
Отчаявшись ждать, разуверившись в том, что меня вообще заберут с этой злосчастной посудины, тем более, что начальник рейса уже предположил вероятность прогулки до Питера и обратно, я распихал свои баулы по прежним местам и сел с Серегой играть в карты. Надсадно, трубно бухал наверху болезный кок с «Антарктиды», рассеивая в атмосфере бациллы с флюидами. Сережа, морщась, раздал карты в «подкидного дурачка». Только я развернул своих валетов, как по трансляции прокричали: «Захаров» и «Тухачевский» - на высадку!» Делом трех минут были сборы, и я вывалился с вещами на ботдек.
Под бортом «Орловой» терся СТР «Жаркий, но его я во внимание не принял, я искал мотобот. По корме у «Жаркого» крутился какой-то баркас - оказалось, с «Маршала Мерецкова». А где же мои захаровцы?
И тут я увидел на палубе «Жаркого»… Олега Щербину! Он стоял на палубе траулера и, задрав голову, таращился вверх. И еще три-четыре знакомых лица увидел я рядом с ним. Один из парней, заметив меня, показал Олегу. Так мы встретились, чтобы разойтись.
Олег Николаевич наладил домой, с расчетом из конторы. Сказал, что дома дела пожарные. А тебя, говорит, батькович, там как бога ждут.
Ну, так я иду. Только ждут ли те, кто мне нужен? Через час-полтора, может быть, к вечеру я буду знать это.
С «Захарова» в этот раз ушли десять человек. Среди них Аня (не помню фамилию), из второй смены разделки, приехавшая во Владивосток вместе с Люсей и Валей Песниной. Хорошая, скромная, как мне казалось, девчонка. Она сейчас была очень грустна. Долго, с явным сожалением смотрела она сверху,  с палубы «Орловой» на нас, уходящих к «Захарову». Вроде попросить хотела: «Возьмите меня обратно». Знать, что-то случилось у нее, не сложилось что-то.
А в кают-компании «Жаркого» тепло и по-домашнему уютно. Здесь - демократический централизм, и капитан здесь сидит за одним столом с матросами. И кормят здесь сытно и вкусно. Особенно это ощутимо после издевательской пайки на пассажирском лайнере, где все время проходило в ожидании сигнала к кормежке. Где все сметалось под чистую, при чем всегда оставалось ощущение легкого голода. Не чтут там святой закон: море любит сильных, а сильные любят пожрать.
«Жаркий» испытывает изрядную качку. Сейчас бы, после сытного обеда вздремнуть чуток, да неловко как-то устраиваться тут. Это тебе не танкер «Нерчинск». И ты тут не второй помощник. А ходу до «Захарова», по словам капитана, часа полтора. Можно поизучать наглядную агитацию – вон ее сколько развешено…               

                5

08.04.85  Пн. Тм (камчатское) 07.20  Охотоморская экспедиция, борт п/з «Захаров».
Словно я и не уходил никуда. А все, что было в эти три месяца – это вроде сна с картинками. И чего только не набредится…
Четвертый день я здесь, на «Захарове», а только сейчас про дневник вспомнил. До дневников ли тут?..
Когда СТР «Жаркий» прислонился к борту плавзавода, почему-то не грянул, приветствуя меня, духовой оркестр. И никакой другой не грянул. И радостная толпа не высыпала к бортам с аплодисментами. Только красная морда боцмана Гузаирова виднелась возле лебедки да двое матросов суетились на палубе, принимая корзину, перенесшую меня вместе с почтовыми мешками с борта траулера. И больше ни души. Словно все прочие повымерли. Только когда я со своими чемоданами и сумой взгромоздился по трапу на нашу палубу и подступил к каюте, откуда ни возьмись появилась Танька Щербакова, в рабочем одеянии, со стандартом на голове.
- Ой, Боря! – всплеснула она. – С возвращением! Сейчас я Люсе скажу, подменю ее на часик – почирикайте.
Каюта оказалась незапертой и внутри – никого. Только дух здесь стоял чужеродный. Мой-то уже повыветрился.
Я взялся распихивать по рундукам свою рухлядь, а внутри все так и трепыхается. И когда открылась дверь… Как я только не рухнул от апоплексического удара.
Никогда и ни у кого не видел я таких сияющих глаз. Никогда и нигде я не видел женщины более прекрасной, чем она, моя Люська. И что было в течение последующего часа, я и не помню теперь. Было какое-то безумство. Будто я провалился куда-то, растворился – в ней. А она – во мне. А когда, наконец, вынырнули на поверхность, поуспокоились, Люся вспомнила: «Надо в цех вернуться. Щербакова на час отпустила».
- Иди, - отпустил я ее. – После смены придешь, надеюсь.
- А вы почту привезли? – спросила она, поправляя перед зеркалом стандарт.
И тут я вспомнил, а вспомнив, сморозил:
- Если там мое письмо будет, ты его не читай, пожалуйста. Порви сразу, не читая. Или выброси. – И зачем сказал?
Минут десять спустя она появилась вновь. Но уже не она, а Горгона в ее обличье.
- На! – швырнула она мне в лицо скомканное письмо вместе с конвертом. И тут же ушла, хлестнув на прощанье дверью.
- Вот и приехали, - сказал я сам себе. – Размагнитились – можно и назад возвращаться. Пока «Жаркий» у борта, не выпрыгнуть ли обратно? Только вряд ли он опять к «Орловой» меня повезет. Да и где теперь та «Орлова»?
Как знать, до чего бы я еще дотумкал, если бы в это время меня не вызвал дед.
- Давай, Борис Василич, - без всяких китайских церемоний сказал он, - принимайся за работу. Мы тут совсем зашились без тебя.
- Мне бы надо в кадры наведаться, - напомнил я.
- Кадры никуда не денутся, а работа стоит. Пойдем, я сам тебе покажу, что надо в первую очередь…
Какая прелесть, однако – с места и в карьер. Надо было хоть в робу переодеться. В новый комбинезончик, что мне Татьяна, добрая душа, сшила.

Помирились мы в тот же вечер. Правда, мне пришлось на колени пасть.
- Прости, - молил, - с отчаянья написал. Ведь думал, не увижу больше. А ты сама… Почему не писала?..
Ладно, проехали. Хотя как проехали? Похоже, все продолжается, все вернулось на круги своя. Жаркие ночи и выяснения отношений без конца.
В первый же день тут у нас по случаю моего возвращения пирушка состоялась с участием всей рембригады. Спирт, который я привез, вернее, половина его, одна канистра в 4 литра будто испарилась. Вторую я заныкал – мало ли еще когда занадобится. Так хлопцы еще самогону приволокли. Где-то в машинном, в коффердаме они стационарную перегонку наладили.
- Ты же сам, Василич, крышку из нержавейки нарезал, помнишь? - толковал мне Леваков, когда я полюбопытствовал насчет их виноделия. Еще перед Новым годом.
Значит, и я руку приложил, сам того не ведая.
Под самогон затеяли фотографирование. Снимались анфас и в профиль, коллективно и так, по очереди. Иван Шамонин вдруг признался, что он – профессиональный костолом. «Если кого замочить надо, - кричал он из угла, непонятно к кому обращаясь, - это мне как два пальца откусить». Я понял, что он дошел до кондиции. Впрочем, скоро и все другие упились до тараканов. И некуда было деться от разговоров «по душам».
Коля Акимов посоветовал мне срочно налаживать семейную жизнь. А для того, сказал он, перво-наперво вешала надо расшить – хотя бы под полутораспальник. Вот как у него.
Что я, между прочим, не преминул и сделать уже на следующий день. Пошел к боцману Гузаирову и передал ему привет от Славы Павлова. От этого боцман вдруг несказанно подобрел и выдал мне довольно сносный плотницкий инструмент плюс пару брусков и две дюймовые доски. Плотничал я в перерывах между токарными работами, и уже во вторую жаркую ночь нам с Люськой было совсем не тесно.
За этим дел громадьем я совсем забыл про отдел кадров, что надо…
Валентина Трофимовна сама вчера явилась. В токарку.
- Вы что, подпольно тут работать будете? – спросила она за моей спиной.
Я вырубил станок, обернулся.
- Елки-палки, совсем забыл!
- Так-так, может, вам и табель не нужен и зарплата не нужна? – улыбалась кадровичка. – Вы когда тут появились?
- Да уж три дня вкалываю. Вон механик подтвердит.
Валера Колесников, стоявший рядом, закивал.
- Ладно, придется поверить. Вы после обеда зайдите ко мне с документами. Заодно бумаги на визу возьмете.
Вот те раз! Склероз у тетки, что ли? Забыла никак, что я брал уже эти бумаги и что рекомендацию мне давали.
Однако, я заметил, что на судне многие мне искренне рады. Это, граждане, вселяет оптимизм в наши души. И в случае образования тупика в некоторых отношениях нам, с нашим оптимизмом да двуспальной софой, и сам черт не тятька. Да в наш апартамент да на такое ложе любая дамочка… Вон их сколько за окном матерится.
А Люська переходить сюда насовсем что-то не собирается. Правда, я пока и не настаивал – думал, сама догадается. Увы…

09. 04  Вт. Тс. 07.25  На прежнем месте, которого я, собственно, и не знаю.
Вчера, наконец, я увидел камчатский берег, темный и пологий вблизи, уходящий вдаль заснеженными сопками. И изумительно ясная для Охотского моря погода. Мне-то казалось, здесь такой просто не может быть, по определению. Тем не менее, над нами бездонное синее небо, а под нами хрустально-чистое море и ни льдинки вокруг. Зато огромное множество пароходов, какого я в одном месте никогда прежде и не видывал. А в воде толстыми торпедами, нет, скорее шустрыми поросятами снуют сивучи. Их здесь столько!.. Ну, как тараканов по каютам. Когда я уходил в январе, стасики были штучным товаром на борту, а теперь…
Ночью поднялся по нужде, врубил свет, а умывальник, смотрю, черный весь. И шевелится. Они, стервецы, на водопой вышли. Натрескались дармовых харчей – едят все: от хлебных крошек до картошки, оставляя в ней только оболочку, - а теперь им пить подавай.
Опускаю ноги на палубу – умывальник вмиг белым стал. Словно их и не было. Надо что-то делать, иначе загрызут. Как Люська меня грызла.
Минувшая ночь была похожа на все предыдущие. И в то же время отличная от них. Сегодня, помимо пылкой страсти и тягостных выяснений, был еще и трезвый разговор. Она поведала мне, что толпа без ума от капитана Куркова, но внутри этой толпы ворочается такой сволочизм, все промеж себя как собаки. А ведь еще и до половины рейса не дошли, до «экватора»…
Я слушал ее и вспомнил вдруг тот репортаж в «Рыбаке Приморья» - «Мы – захаровцы!». Сколько гонора и спеси в этих захаровцах! То и дело можно услышать: «У нас, на «Захарове» так не делают». Это когда кого-нибудь в неумении или промахе уличают.
Вчера один такой «захаровец» по фамилии Ваня Сытниченко ко мне явился права качать. Приволок он крылатку вентилятора на валу, которую с этого вала сдернуть надо было. Да беда – съемник на вал не наворачивается. Глянул я, а там гайка накидная забита до невозможности. А резьба на гайке левая, дюймовая. Причем гайка глухая.
Говорю ему, что тут либо метчик нужен, хотя бы один – третий, либо левый резец для внутренней резьбы. А у нас и правых-то в хозяйстве не водится. Прежде хоть пластины победитовые были – Коля Леваков мне их сваркой на державки прислюнивал. А теперь и того нет.
Ваню такой оборот возмутил до глубины организма. Он усмотрел в этом мое нежелание (или неумение) сделать такую пустяковую работу. За сим я в мягких выражениях наладил его из токарного. Вместе с его крылаткой.
Он потом за ужином выдал эскападу, что коль скоро ты (то есть я) токарь-универсал, у тебя должно быть абсолютно все и все ты должен делать.
- А ты пойди со своей крылаткой и съемником к деду, - посоветовал я ему. – А лучше прямо к Куркову. И растолкуй ему, как ты съемник довел до такого состояния. Что ты им делал…
Под утро, перед уходом Люська сказала, что сегодня мы идем в гости, на жареную картошку к … Ване Сытниченко.
Тм. 11.45 Иду сейчас с обеда, а навстречу морда улыбается – Серега Котов!
- Ты как тут? Откуда?
- Так на «Боевом» подгребли.
- С флагманской группой?
- С самой что ни есть.
- Обедал уже?
- Нет еще, иду.
- Заходи потом, я шахматы расставлю.
Не успел я расставить шахматы, Толя Каракой явился с маленькой новостью: получил РДО от Олега Щербины: «Срочно вышли 200 Елизово Камчатской главпочтамт до востребования».
- Он же три сотни с собой брал! – поднялся с дивана дремавший Леваков.
- Видать, поиздержался на «Орловой», - сказал я. – Он, когда с «Жаркого» перебирался, первым делом спросил, есть ли тут чего выпить. А там и девочки  разные.
- Вот и выпил, мать его! – выругался Коля. – А надо посылать. Иначе ему оттуда не выбраться. Что это за… как его, Елизово?
- А это вроде Артема при Владивостоке или Внукова в Москве – там аэропорт Петропавловский.
Решили скинуться сообща. А уж вернет Батькович или нет – это как совесть его положит.
Тс. 22.20 Теперешнее мое состояние напомнило тревожные дни перед уходом в отгулы. Как быстро все вернулось. Беспокойство и злость и ревность непонятно к чему или кому. На кой ляд сдалась мне эта их картошка, эта компания, в которой верховодит специалист по картошке Сытниченко, он же половой гангстер, как пренебрежительно отозвалась о нем Люська. И что ее туда тянет? Четыре бабы-пустомели и Ваня при них. Да еще меня пристегнули.
Какие-то недомолвки, намеки на какие-то ужасно смешные и интересные события, смешки и междометия. Я просто не знал, как себя вести, что говорить, чтобы быть понятым. Тем более, после этой стычки с Ванькой. В конце концов, я встал и ушел, никому ничего не объясняя. И не надеялся после этого, что она придет.
Пришла. Однако я до сих пор не могу успокоиться.