Старая соль окончание

11. 04  Чт. Тм. 19.33  Оказывается, этот неказистый берег, до которого сейчас мили три, – это мыс Сивучий. Любопытно мне, это из-за обилия сивучей его так назвали или, наоборот, сивучи, прознав о его названии, стали тут гуртоваться? И какой, однако, ты дурень!
Вчера записи не сделал, не до того было. Помимо завала работы, еще и два заседания пришлось выстрадать. Пошел к замполиту – взносы заплатить, а угодил на партбюро, а потом, без паузы – на судовой комитет. И такая тоска меня забрала от этих заседаний, такая безнадега! Зато кругом «единогласно». Шаг вправо, шаг влево – на берег! И никому рта раскрыть не дают в оправдание. Хотя никто и не пытался раскрывать. Зато…
Намедни Люська говорила про замдировскую подружку – ее ихний совет бригады к списанию приговорил – за прогулы и пьянство. А тут ее и не поминали даже. Замяли, видать. Надавили на кого следует.   
А Люська вчера за целый день только раз и появилась. Посидела минут пять, послушала «одесситов» за переборкой и подхватилась – тоже картошку жарить для какого-то нужного кента.
Ну, кент так кент, а вечером Серега Котов мне рассказывал:
- Я щас кинцо посмотрел. «Девочка и Грант» называется. Такая, пардон, хренотень! Домой пошел верхом, чтобы от кина проветриться. Иду вдоль надстройки и вдруг – другое кино! Из чьей-то форточки корма выдвигается. Такая, знаешь… как ты говорил?..
- Эллиптическая?
- Во, точно, эллиптическая. Мне даже погладить захотелось. Не успел. За первой другая показывается – еще лучше. И, знаешь, кто это был?
- Я догадался, - сказал я. – А чья форточка-то?
- По-моему, начальника цеха.
- Прелестно! Твой ход, Серега.
Потом, уже к полуночи, она явилась – хватило наглости.
- Ты прямо от кента? – спросил я. – Как наш кент? Картошка ему понравилась?
- Это что, допрос?
- Это просто вопрос. И еще один: почему через окно-то?
- Следил, что ли, за мной?
- Разведка донесла.
- Знаешь, что?!
- Знаю, только говори.
- Вот когда мне будет сорок лет, я, может, тоже…
- Через двери будешь ходить?
- Да пошел ты!..
- Нет, это ты иди… картошку жарить
- Пойду! – вскочила она. – Но ты еще… Я тоже могу мстить. Я тоже могу убивать…
Я даже испугался: что это с ней? Попытался неуклюже примириться. Ну, прости, говорю. Я ведь за ноги никого не держал.
- И только-то?! – она подхватила куртку и хлестнула дверью так, как это уже делала. Хорошо еще, Левакова не было дома.
И опять состоялось примирение - сегодня утром, до обеда еще. Пришлось признать себя кругом виноватым. А сейчас вот думаю, что зря.
У нас нынче вроде санитарный день обозначился. Ко мне на стрижку сперва Котов напросился – как тут откажешь? А потом Акимов - под сурдинку. Вот Акимов мне и поведал, сидя под простыней, что Людмила Петровна на пару с Сухановой уже давно у начальника цеха гостюют. Ему об этом Пьянкова сказала, а Пьянкова знает все. Они с Колей опять по-семейному сосуществуют.
Лишь одно приходит на ум в ее оправдание: если они с Сухановой, как некогда с Песниной ко мне, к начальнику ходят. Музычку послушать, чайку попить… с картошечкой. Только вот которая из них на начальника клюет?
А ну их всех!

12.04 Пт. Тм. 11.50  «Будто к нам опять зима вернулась…»  Богомерзкая погода сейчас. Со вчерашнего вечера снег сыплет. Мы вчера вышли из связки с Владивостоком и потопали куда-то. Я как раз бегать выбрался и обнаружил изменения в природе. И такие резкие.
А сегодня с утра, невзирая на погоду, по трансляции музыку дают: «И снится нам не рокот космодрома…», и уже который раз напоминают про день космонавтики и что сегодня по этому случаю будет торжественное собрание и художественный фильм «Укрощение огня». Будто мы, все шесть сотен особей, «заправили в планшеты космические карты» и несемся навстречу звездам, а не ползем насчет разжиться парным минтаем.
Кинишко, конечно, с удовольствием посмотрю, хоть и видел уже дважды, а вот торжества… это, пожалуйста, без нас. Мы и без того уже такие торжественные.
У нас снова была «первая» ночь. Это поначалу. А потом пошла околесица с намеками на разочарования. И я вдруг подумал, что наши с ней отношения – лишь в половых сношениях, а мне этого мало. Я подумал и сказал:
- Если тебе с Ваньками или Дорожкиными интересно, так и иди к ним. Как говорится, у вас своя компания, у нас – своя.
И она ушла. В три часа ночи.
Да, вчера вечером на корме буза какая-то назревала. Ажиотация вокруг японских кроссовок и джинсов и еще какого-то ширпотреба, выделенного как поощрение за ударный труд на машинную команду. Сегодня с утра в токарном опять про это загомонили. Уже громче. Похоже, назревает русский бунт. Бессмысленный и беспощадный. Как бы он не омрачил светлый день отечественной космонавтики. Тут «Укрощением огня» не отделаться…

13. 04  Сб.  Тм. 09.15  Разбор «полетов», после укрощения огня. И никаких делов. Теперь какие дела?
«Пусть сгорит все на свете, но режим есть режим», - сказал, проходя мимо меня третий дизельный механик. Я сидел на трапе и завязывал шнурки на кроссовках, готовясь бегать. Надо было выйти на «трек», чтобы хоть малость согреться. Отмерил полтора десятка «подков», с грехом пополам. В этом бедламе, что сейчас на шлюпочной палубе, и не только там, запросто и ноги поломать. Не поломал, однако. И даже разогрелся. А теперь приступаю к изложению событий вчерашнего дня в хронологическом, как водится, порядке.
После обеда, как я и предполагал, на корме возник шум. Весенний такой. Начавшись снаружи, на палубах и по коридорам, он плавно перетек к нам, в токарку – а куда же еще, тут тепло и мухи не кусают. Мат-перемат стоял такой, что мой 1К62 отказывался вращаться.
Кричу: кто-нибудь может толком рассказать, в чем дело. Рассказали. Вот фабула.
За выдающиеся успехи в труде на минтаевой путине славный экипаж славного плавзавода «Андрей Захаров» был удостоен награды в виде кроссовок, джинсов и прочих качественных товаров, каких и на берегу днем с огнем не сыскать. Кто так расщедрился и как все это сюда пришло – это дело десятое и нас не касается. Товар разделили между службами: в какой пропорции – тоже не нашего ума дело. Естественно, некоторая часть досталась и машинной команде – для поощрения ударников механикосудового труда. И Коля Кочетов, он же Бычий глаз, он же второй механик силовых установок и председатель профкома машинной команды поощрил чем бог послал себя, любимого и других товарищей механиков. Из прочей братии одному лишь Юрке Стоколосову достались женские туфли на высоком каблуке. Потому, наверное, что моторист Стоколосов с Бычьим Глазом вахту стоит.
 По требованию толпы эти туфли Юрка принес в токарное, и их водрузили, как вещественное доказательство, на станину фрезерного станка. Для пущего разогрева. Когда атмосфера раскалилась добела и токарка уже готова была взорваться, Коля Сарвели позвонил Никанорычу. Тот предложил немедленно собраться в красном уголке, и скоро вся машинная орава вместе с сопутствующей атмосферой переместилась вниз, в комнату отдыха и славы. С переборок на собравшихся смотрели Владимир Ильич и товарищи члены Политбюро и, похоже, недоумевали: нашли, мол, о чем шуметь.   
Народу было битком – вся машинная команда, за исключением вахт и, как ни странно, механиков. Из механиков был только ремонтный - Валера Колесников. Говорили, казалось, все, и никто никого не слушал.
- А где Кочетов? – прокричал кто-то из угла.
- Где Бычий Глаз?! – подхватили другие.
Когда в зале появился Никанорыч, гомон на время утих, но потом возобновился тоном еще выше: «Где наши кроссовки? Джинсы где? Где справедливость?! Где Кочетов?!»
За вторым механиком дважды посылали гонцов, а он все не шел. Толпа уже распалилась, настраиваясь на сомосуд: «В утильку его! В автоклаве сварить! За борт!»
И тут явился Коля. Он же Бычий Глаз. Один глаз у него и впрямь какой-то странный, будто вывернутый наизнанку. За него и прозвище получил. Он, между прочим, мне вроде однокашника: нашу мореходку заканчивал, годом позже меня.
Он пришел в синей робе, с вымазанным тавотом бульдожьим подбородком и даже с ветошью в руках, хотя время его вахты давно прошло. Явно одесский шум создавал.
- Это почему здесь собрались в рабочее время? – бросился он сходу в атаку, будто не слышал объявления и Никанорыча будто не замечал. – Мы еще выявим зачинщиков. Я уверен, что без Акимова и Сарвели тут не обошлось.
Лучше бы он этого не говорил. От такой наглости толпа на миг оторопела, а потом взорвалась неистовым ревом. Некоторые даже посрывались с мест, и, неведомо, чем бы все это кончилось, если бы не Никанорыч. Он вышел на середину и поднял руку.
- Я полагаю, нам все ясно, - сказал он, когда наступила тишина. – По-моему, нам сейчас надо доизбрать цеховый комитет и ввести в его состав токаря нашего, Бориса Василича. В качестве председателя.
- А где наши джинсы? – прокричал кто-то.
- Я так думаю, у кого совесть есть, те вернут, а нет…
- Пускай подавятся! – продолжили за деда и: - Токаря в председатели! Даешь Василича!
- Ну, вот, - подытожил дед, - по-моему, единогласно. Народ тебе доверяет, Борис Василич.
- Но я же… я и так… в судовом комитете, в партбюро.
- Ничего, одно другому не помеха. Народ доверяет – это надо ценить. Принимай дела.
- Я сейчас все бумаги принесу, - с петушиным гонором объявил Кочетов, хотя и видно было, что он доволен таким исходом.
- Может, и шмутки принесешь? – ухмыльнулся Никакорыч.
- Я принесу. Кому? Прямо вам? Или тебе? – Кочетов все еще топорщил перья.
- Бог с тобой, Коля, - сказал я. – Носи на здоровье. А с бумагами… давай до завтра. Мне еще к станку надо.

После ужина почти половина рембригады собралась, как водится, у нас. На торжественный сбор не пошли, ждали начала фильма, играли в «тысячу одно». За переборкой у соседей надрывался магнитофон: «Я московский озорной гуляка, по всему Тверскому околотку…»  На шкафуте - через иллюминатор слышно - переругивались девки.
 Мне что-то неспокойно было. Люська обещала зайти, поговорить. Уже час после смены, а ее все нет. Спуститься к ним, в 38-ю? Не разминуться бы где.
- Вниманию экипажа! – заскрипел над столом спикер голосом третьего штурмана. – В двадцать один ноль ноль в кинозале будет демонстрироваться художественный фильм «Укрощение огня». Приглашаются все свободные от вахт и работ.
- Сколько там на твоих золотых, Василич? – спросил Коля Леваков, тасуя карты. – Не пора места занимать?
- На моих золотых без пяти, - глянул я на часы. – А места, поди, все уже заняты. Надо было на торжества идти, чтобы места застолбить. А так, наверное, стоя придется.
- Ну, ж нет, стоя…
- Внимание! – опять вклинился спикер. – Пятому, пожарному помощнику просьба прибыть на корму, в район сто пятнадцатой каюты. Повторяю…
- Кому это в сто пятнадцатой пожарник понадобился? – ехидненько хмыкнув, вопросил Серега Котов, глянув при этом на Левакова. – Не Ленке ли Прокаевой?
Коля Леваков не успел среагировать, в коридоре, за дверью послышался какой-то гомон, будто бранился кто.
- Опять кочегары с разделкой за место под душем бьются, - предположил я, но тут из хора за дверью выделился голос Питкина, отчетливо произнесший: «Горит».
- Ну вот, где Питкин, там опять горит, - обронил мимоходом Серега, теребя толстыми пальцами карты.
- Нет, - поправил его Витя Булин. – Где горит, там Питкин.
Мне тоже захотелось продолжить взятую тему: Печуркин, то есть Питкин, уже несколько пожаров пережил на судах, а года три назад едва не сгорел  в машинном отделении «Советской России» - сам мне рассказывал. Однако я не успел рта раскрыть, как по трансляции прокричали:
- Пожарному помощнику срочно прибыть в район сто двадцатой каюты! Судовая пожарная тревога! Пожар в районе сто двадцатой каюты!
- Посмотри, Василич, что там за паника, - сказал Серега, но я уже шел к двери, думая при этом: «Забыли добавить, что тревога учебная».
Я распахнул дверь, но тут же ее захлопнул. Клуб желтого едкого дыма успел за мгновенье ворваться в каюту.
- А ведь и впрямь горим, мужики, - обернулся я назад. – Где Питкин, там горит. Надо вырываться.
- Судовая пожарная тревога! Судовая пожарная тревога! – уже панически кричал транслятор. После этого из коридора понесся трезвон громкого боя.
- Набираем воздуха, - скомандовал я сам себе, - и от двери направо, к выходу. Дым вроде слева идет. Доиграем после.
Все поднялись, готовые к выходу.
В коридоре уже едва различим был свет. Я ринулся от каюты к трапу за душевой, но глотнув валившего оттуда дыма, отпрянул и, развернувшись, выскочил на палубу, на шкафут. Тут уже сновало множество народа. И когда только понабежали?
Люди бегали вверх-вниз по трапам, толкались в полной растерянности, явно напрочь забыв свои обязанности по тревогам. Кто-то даже смеялся, каким-то истерическим смехом. Многие повисли на релингах вдоль бортов, скорее всего от любопытства. Но где же все-таки горит?
«Судовой № 101. При пожаре… - мне явственно представилось мое расписание по тревогам, в рамочке над койкой, - герметизирует помещения, выявляет очаг возгорания, ведет наблюдение за смежными помещениями, действует с багром по указанию…» Черт, где этот багор и кто бы мне указал, где с ним размахнуться?
Двери из надстройки, выходящие на шкафут, были задраены. А вот внизу, на главной палубе вход вовнутрь был открыт и оттуда валил дым, который ветром загоняло в коридор между токарным и разделочным цехом. Чтобы пробраться вниз, к объявленным каютам, нужен КИП или хотя бы обычный противогаз. Может, пока шланги подготовить? Но почему никто этим не занимается? И где же КИПисты, руководство где? Мне показалось, что с момента объявления тревоги прошла уже уйма времени.
Наверху, на левом борту вдруг громко закричали. «Уже и там горит, что ли?» - подумал я и взлетел наверх. Штормтрапы под восьмой и десятой шлюпками были вывалены за борт. Значит, не все тут валяли дурака, кто-то не бездействовал. Глянул вниз – подо мной со шкафута вытянулся ряд любопытных голов, а чуть ниже из двух соседних иллюминаторов тянулись наружу, к трапам чьи-то руки. Тянулись и не дотягивались. Потом чей-то организм в свитере – мне показалось, знакомом – вынырнул едва не по пояс, руки ухватились за балясину, но тут же выпустили ее, а сверху тем временем громко подсказывали, как ловчее перебраться на штормтрап. Она еще раз дотянулась и снова выпустила, и трап раскачивался, дергался, стуча деревяшками по борту.
Я и сам не понял, как перемахнул через фальшборт, как оказался на этом трапе меж двух бледных, взъерошенных голов, одна из которых принадлежала, конечно же, Люське. А кому же еще? Второй была закадушная ее подруга Суханова. Интересно, что их сюда занесло? Опять чьи-то именины? Или жареная картошка?
Увидев меня, Люся робко, но с надеждой улыбнулась и тут же сделалась серьезной и сосредоточенной.
- Боря, родненький, вытащи нас, - попросила слева без всякого энтузиазма Суханова. Люська смотрела молча, но в этом взгляде было…
- Девки, спокойно, слушай меня! – приказал я как мог уверенно. - Поочередно – Люся первая, - руки наружу, держись за трап. Обеими руками держись.
Она повиновалась, опять выбралась наполовину, ухватилась за балясину и снова отпустила. Дым, сочившийся из-за ее плеч, давал понять, что остававшейся внутри ее части, должно быть, очень тепло. Но внизу – она против воли взглядывала туда – там было двенадцать метров над черной ледяной водой. В ней боролись два страха…
Ну, смелей, не бойся, - уже попросил я.
Она, бледная, как полотно, словно оцепенела, молча смотрела на меня.
Пришлось применить силу. Я взялся левой рукой за боковую шкаторину трапа, правой подхватил ее под локоть, вытянул по пояс наружу и, перехватив поперек груди, выдернул и поставил рядом с собой на балясину. Сверху раздался одобрительный гул.
Она сначала судорожно вцепилась в боковые леера, прильнула к трапу, часто и прерывисто дыша, но, переведя дух, словно заправский матрос, взлетела наверх, на палубу, успев еще на ходу одернуть задравшуюся было юбку. Мне даже смешно стало: вот бабы! Однако я тут же переключился на Суханову.
- Ты можешь перейти к этой форточке? – показал я на иллюминатор, откуда выдергивал Люську.
Она покорно убралась вовнутрь, а затем высунулась справа. Я помог ей высвободить поочередно руки и плечи и могучую грудь, и тут она тихо сказала:
- Ну, а я здесь помирать буду.
Обыденно так сказала, словно опять картошку жарить собралась.
- Не вылезу я, Боря. У меня ведь пятьдесят четвертый размер.
Лицо ее покрылось испариной, а в голосе было такое, такая обреченность, что мне страшно стало. Даже ноги мелко задрожали на ставшем зыбким трапе, а руки… До сих пор я только слегка придерживался ими за балясину, а теперь они вцепились в нее словно клешни. Еле совладал с собой.
- Ты, голуба, не тушуйся, - постарался бодрым голосом сказать я. – У нас такие ли бугаи сквозь форточки выскакивали. Как пингвины.
- Нет, я не выберусь, - упрямо повторила она и обреченно обвисла.
Я снова попытался использовать силу, но, как ни тянул за потные, скользкие руки, все было напрасно: корма пятьдесят четвертого размера пробкой заклинивала иллюминатор. Она уже и назад не могла убраться – теперь и грудь мешала.
- Василич! – вдруг услышал я крик снизу, с воды. У борта качался мотобот, в котором стояли старпом с боцманом и два матроса.
- Давай наверх! – кричал старпом в матюгальник. – Ее сейчас КИПисты выведут. Там третий уже на подходе.
Я и впрямь услышал через дымящий иллюминатор какой-то треск - видимо, спасатели взламывали двери. Я погладил горемыку по слипшимся волосам и побежал наверх.
Пока я висел на трапе, пожар разошелся не на шутку, охватывая одну за другой каюты по главной палубе, поднимался вверх по коридорам. Но четкого, единого руководства тушением так и не было. Была какая-то самодеятельность, много суеты, беготни и воплей. Главное-то было в том, чтобы знать, что делать. И если кто проявлял инициативу, ему охотно подчинялись.
Я вдруг почувствовал, как здорово продрог там, за бортом. Кроме легкой рубашки, на мне ничего не было. В каюту теперь не пробиться, в токарном никакой одежды мы не оставляли. Наугад заскочил в разделку и, к счастью своему, прямо у входа обнаружил чей-то зашмыганный ватник и старые кирзовые сапоги. Да еще мойщик палуб Андрюха – вот догада! – подошел с «шестеркой» горячего чая: «Погрейся, Василич».
Залпом проглотил чай и – снова на палубу. И удивился: действия команды обрели, наконец, упорядоченную направленность. И чего я только не делал. Вооружал и разносил по палубам шланги, раскреплял и заново крепил штормтрапы, где-то стоял на страховке, открывал и перекрывал воду, через токарное отделение поддерживал связь с машинным. Но прежде нам пришлось лебедками передвинуть громоздкий фрезерный станок, чтобы освободить дверь, о которой я прежде и не ведал. Теперь только через нее и можно было попасть в машинное отделение.
Где-то часа через два подошла помощь с других судов, но еще до того пароход наш, залитый по низам водой, начал валиться с борта на борт, пока однажды не завис, застыл, накренившись влево градусов на двадцать. Казалось, еще немного, стоит доброму ветру ударить в правый борт, и мы сотворим оверкиль, перевернемся вверх тормашками.
Я в это время стоял в токарном, возле своего станка, держась невольно за станину и упираясь ногами в деревянную подножку и что было сил тужился помочь «Андрею Захарову» выпрямиться. И вспоминал, как, будучи  на Кавказе, пособлял автобусу, который меня вез, забираться в горы. Даже взмок от напряжения. А судно чтой-то не слушалось.
И тут меня сорвало: «А как там девчонки?» Сбросив мокрые рукавицы в корыто станка, я через разделку, по наклонной скользкой палубе побежал к утильке.
- Может еще чайку, Василич? – услышал вдогонку глас палубомойщика. Какой тут чаек!
В тридцать восьмой каюте народу набилось, как давеча в красном уголке. Все были возбуждены, даже взвинчены, но ни тени, ни намека на панику здесь не было. Только в самый критический момент девчонки выбрались на палубу, но, «подышав свежим воздушком», вернулись обратно. Едва я сунулся в дверь, как мне хором ответили на незаданный вопрос:
- В душ ушла.
Больно мне это интересно, куда она ушла.
- Как вы-то? – спросил, чтобы погасить неловкость.
- Мы-то? - выступила вперед Щербакова. – У нас, как в Польше, а вот вы, Борис Василич, Люсечку свою спасли, а Суханову на произвол судьбы? Или смазки не хватило? Вон у матросов хватило, так намазали, что еле отодрали. В госпиталь пришлось отправить.
- Ну, как она?
- Да ничего, жить будет. Стыдится только. Матросики ее догола раздели, чтобы тавотом намазать. А то никак в дырку не пролазила. Ободралась еще малость. И кто-то там из спасателей закоптился здорово – тоже в госпитале. А как у вас? Каюта-то цела? Если нет, перебирайтесь к нам – мы потеснимся. Кому диван, а кто и подвинется, рядышком положим. И Левакова с собой приводите.
- Хорошо, я Коле передам приглашение.
Я вернулся назад и снова разносил шланги и подключал погружные насосы, кого-то опять страховал, куда-то лазил сам. И так до рассвета, покуда не объявили по трансляции: «Отбой пожарной тревоги»! На часах было четверть пятого.

Когда отвалил от борта последний мотобот, увозивший аварийную партию с «Суворовца», я решил-таки наведаться в каюту. И вдруг спохватился, что во всю ночь не видел Колю Левакова. Где он, ллойдовский сварщик, за живучесть бился? Хотя где тут, кого в суматохе и разглядывать было?
Поднялся на свою палубу и раздраил дверь в надстройку. За дверью зияла непроглядная чернота, пронизанная удушливой гарью и оглушающей тишиной. Почему-то и работы судовых дизелей не было слышно. Застопорили, что ли?
Сделал пять осторожных шагов вперед, до поворота налево, дальше побрел ощупью. Первая дверь - механика Мурашки, а вот и наше с Николкой бунгало номер... Впрочем, номер – это в уме. Дверь я определил по ручке, хотя сама она, даже наощупь, не отличалась от черных переборок. Отворилась дверь на удивление легко. И за нею возгорелся свет. Словно встречный автомобиль ударил фарами по глазам – такой был контраст.
Каюта совсем не пострадала, только изрядно подмочена была. До комингса залита палуба, вода была поверх покрывал на койках. Видимо, пожарники поливали палубу через иллюминатор – для охлаждения. А заодно и все остальное. Блестел от воды диван, смочены книжки на полке, и стоящей на самом верху пишущей «Москве» тоже досталось. Хорошо еще иллюминатор остался цел. Он не был задраен и потому не разбит. Сквозь него теперь и струился свет. Скудный сиреневый свет раннего утра. Но каким ярким он казался после черной дыры коридоров.
А в каюте вполне можно жить. Были бы только свет и вода. И теперь, наверное, стасиков не будет. Вот, чай, кому досталось! Только, должно быть, придется потесниться. У соседей-то малость похреновей обстановочка. Часа два назад со шкафута видел, как у мотоботчиков горело огнем.
Однако надо было поспать. Хотя бы пару часов. Здесь в лужу укладываться как-то не того, не очень. Так и отправился в тридцать восьмую, к Люське на диван. И как был в мокрой одежонке, так и плюхнулся, словно в яму провалился.
Тм. 10.20  После завтрака – его на два часа задержали – вернулся на корму – надо было чем-то заниматься. Опять поднялся на ботдек. Теперь шлюпочная палуба и вовсе превратилась в свалку. Еще оставались неубранными беспорядочно раскатанные шланги. Люди вытаскивали из выгоревших кают все, что еще надеялись сохранить и все несли наверх. Однако большая часть скарба после мучительных сомнений летела-таки за борт.
Под четвертой шлюпкой, ближней к трапу, я увидел Серегу Котова. Он сидел прямо на железе палубы в полной, казалось, прострации, тупо уставившись на что-то перед собой. Я подошел ближе и увидел у ног его нечто похожее на большую уродливую сковороду серого цвета. Да это же «дипломат», мечта курсанта-заушника, которым только недавно хвастал Серега: «На Ленинской, в ГУМе отхватил, перед самым отходом».
Я вдруг представил Серегу, шествующим по Владику с этой вот сковородкой и даже закашлялся от смеха.
- Может, поправим как, Василич? – Серега поднял на меня глаза, готовые брызнуть слезой.
- Конечно. Приноси в токарку, я тебе для него колеса выточу, - моя веселая рожа, должно, оскорбила Серегу. Он отвернулся.
- А как у вас все остальное? – кое-как справившись с собой, спросил я.
- А так же: выбросить жалко, оставить – только ради хохмы. Но у меня хоть все бумаги целы остались в рундуке, а вон у Ленки… Все, что нажито непосильным трудом, все прахом пошло. И не только у нее. У всех, кто под нами горели.
Под соседней шлюпкой сидели Коля Леваков в обнимку с Ленкой Прокаевой. Лицо раздельщицы было серым и безучастным, Николка что-то ей нашептывал – видимо, утешал.
- А отчего загорелось-то? – неожиданно для самого себя задался я вопросом.
- А хрен его ведает. Кто говорит, закатчик самогон варил, да уснул, а кто на девок грешит – готовили там что-то на плитке. Замыкание вроде случилось. А у тебя там случаем ничего с берега не осталось?
- Ты о чем? – не понял я.
- Ну, помянуть малость, - Серега поскреб под бородой.
- Кого поминать-то? Сгорел, что ли, кто? Закатчик этот?
- Упаси бог. Я вот про него, - он пнул в сердцах бывший дипломат. – Ни хрена мы с ним не сделаем.
- Не сделаем, так новый купим. Пойдем на Ленинскую и купим.
Серега встал и, размахнувшись, запустил в море несостоявшуюся гордость. В это же время из разбитого иллюминатора из каюты системного механика вылетела бумерангом пустая бутылка, звякнула о край борта и, уже невидимая, плюхнулась в воду. Ей во след из каюты понеслось хриплое: «И снится нам не рокот космодрома…»
- Все гуляют, - хмыкнул Серега.
- А чего гуляют-то? – спросил я и добавил: - А если бы по голове?
- Так день же космонавтов. Задним числом. Или сочельник. Почему бы и не гулять, тем паче, если у тебя капитан в свояках? А если бы по голове, то я и капитану бошку свернул бы.
Я невольно глянул на Серегу: этот свернет.
- Вниманию экипажа! – ворвался в наш диалог судовой транслятор. - Через пятнадцать минут в кинозале будет демонстрироваться художественный фильм «Укрощение огня». Приглашаются все желающие.
- Однако здесь не перевелись юмористы, - мне снова стало весело.
- Пойдем, что ли? – спросил Серега. – Самое время посмотреть, как огонь укрощают.
- А как же поминки?
- А поминки с сочельником мы на потом оставим. И пасху заодно. Ты не забыл, что завтра пасха?
- Как можно?! Я и на берегу только о ней и думал. Значит, в кино?
- Пошли. «И снится нам не рокот космодрома…»
Я хотел был подхватить, но опять заговорил транслятор:
- Внимание! Судовому токарю срочно прибыть к капитану! Повторяю…
- Никак тебя, Василич? И прямо к капитану! Должно, опять форс-мажор.
- Сколько можно?! Опять кино не посмотрю.
- А может, там чего интересней будет. Я место займу, придешь - расскажешь.
- Расскажу, - у меня вдруг засосало под ложечкой. Чего им от меня надо?..

14. 05  Вск.  Тм 07.20  Святая Пасха на дворе. Самое бы время яйца на лужайке катать, а мы… Мы в Охотском море на борту п/з «Андрей Захаров». И яиц нам даже на завтрак не дали. Хотя кофе с булочкой – как водится.
Очевидно, это будет последняя запись в моем дневнике, моем журнале – я так решил. Через полчаса я заступлю на вахту, уже не в токарном отделении, и должен буду делать записи в другом журнале – судовом. С сегодняшнего дня я…
Когда вчера меня вдруг вызвали к капитану, я был в легком недоумении и, пока шел по пароходу, все репу чесал: зачем?
В салоне у мастера, кроме него, сидели еще замполит со старпомом и предсудкома Вершинин. Я еще подумал, нестандартно получается: прежде, вроде, тройками судили, а тут – квартет. И за что все-таки судить? Большой вины за собой я не чувствовал. Курков начал без предисловий.
- Мне сказали, вы – штурман по образованию, - его тон предположение об экзекуции сразу отмел.
- Был такой грех, - сказал я.
- И где грешил? – он вдруг сразу перешел на ты.
- В Таллине. Давно это было.
- Соседи, значит. Я в Риге учился. Рабочий диплом есть?
- Все документы при мне. И дипломы – тоже. На всякий случай.
- Ты, наверно, в курсе, третьего штурмана мы на берег отправляем. Нужна замена. Сработаешь?
- Да я давно, как врачи говорят, не практикую.
- Повторяю вопрос: сработаешь?
- Думаю, что да. Только без аттестации…
- Аттестацию мы сами проведем. Недельку продублируешься под нашим контролем и – в путь. Я, конечно, сделал запрос в контору, но улита едет, когда-то будет. Да и штурмана там в дефиците. А рейс еще длинный.
- Если надо… Только как главный механик?
- Ну, с ним мы решим. Значит, принесешь Иванычу диплом, он тебе память освежит, и завтра к 8.00 на мостик. В каюту можешь сегодня перебираться. Вещи Березкина собрали? – Курков повернулся к старпому. Тот кивнул: «Все приготовили».
- Значит, решено. Вопросы есть?
- Пока нет. По мере поступления…
- Свободен. Завтра – первая вахта. Да позови мне Никанорыча…

Итак, опять я начинаю с чистого листа.
Сегодня брился, смотрел на свою физию в зеркале и вдруг взбрело: «Чем ты живешь? Чего достиг, старик? – Я не старик, мне сорок лет – ответ». Хотя и сорока еще… Только в июле исполнится.
Может, это и авантюра – такое возвращение. Да и сверхзадача передо мной другая была. Но как же это здорово, что «нам не дано предугадать».
Час назад переправили на «Любовь Орлову» - вон она, в миле примерно стоит, из Петропавловска вернулась – Суханову и третьего помощника Березкина. И еще двух сопровождающих – фельшерицу и кого-то из матросов.
Мотоботчики, вернувшись, говорили, что, когда Суханова на трап выбиралась, упала прямо на нижней площадке и что-то еще сломала – то ли руку, то ли ключицу. Вот бедолага. Ну да там врачи есть, есть кому присмотреть.
Вон, вижу, «Орлова» будто на дыбы стала, взбила буруны винтом - снимается. И лежит им путь далек – прямо во Владивосток. А нам…
Неожиданно вспомнилась книжка из детства, с которой у меня все началось, еще с тринадцати лет – «В морях твои дороги». Автора вот никак не вспомню.
Однако время, пора на мостик – вахту принимать.