Как Петя меня в обитель не пустил

Мне тепло и очень тихо внутри.
"Пол - длинные грубые доски, плохо прокрашенные синей краской, или хорошо прокрашенные, но с отпечатками всех людей, на них стоявших. Если так мало осталось на продольных деревянных полосках синей краски - как много стояло здесь до меня? И кто покрасит пол заново, когда синева сотрется совсем?"
Мысли - совсем легкие, все состоящие из перышек.

 Стены - вовсе не стены, а большие окна в деревянных рамах, между стекол которых лежат высохшие мухи.
 Вокруг невероятной красоты все поля, поля, леса, по которым буниновские и гончаровские дачники и дачницы должны идти от станции с колосьями между зубов. И всюду, куда ни посмотришь - монастыри. Они в дымке, очень далеко, плывут в закатном свете, блестят кресты на куполах, быть может даже слышен звон.
 Я замечаю, что они приближаются, чуть-чуть сталкиваясь друг с другом и покачиваясь.

 Внезапно дыхнуло чем-то влажным и горячим, у правого плеча встал человек с бородой и неприятными глазами. Запах кислый и очень несвежий, запах человека не столько старого, сколько сильно и давно пьющего.  Он указал на один из монастырей рукой:

-Это, душенька, Мещерский. А этот - Свято-Тихоновский.

 Он облизывал губы и причмокивал.

"Господи, ну какой-же противный, и отчего же этакое "бабничество", сопутсвующее почти каждому старцу, если он " с юродством", никого особенно не удивляет. Даже слова "юродивый" ни в каком европейском языке нет, а русский человек без юродства будто и святости не понимает." Я читаю Гиппиус и говорю её языком.
 Нет, я знаю его и очень хорошо знаю, и люблю, кажется. Это Петя. Петя Мамонов, как я могла не узнать!
 Человек подошел совсем близко и очень нехорошо поцеловал мне висок. Запах становился невыносимым.
 
 -Петя, а что это за монастырь? - спросила я, показав на красную от солнца обитель, подплывшую так близко к окнам, что были видны песчаные дорожки с семенящими по ним монахинями.
 -Энтот для тебя, душенька. - сказал Петр. -И имя ему..

  Все провалилось. Утро перешло в день.