И сон и явь. Часть 3. Вин-ваш. Глава 3

3               
   
    
Бегила вернулась, и Вин-вашу сделалось несколько не по себе. Пренеприятная раздвоенность. И так, и этак – и всё не так, как хотелось бы… А как бы ему хотелось? Забыть Бегилу? Отвернуться от Лилиэды? Нет, не хотелось бы. А если – по-другому… а можно ли – по-другому? Задачечка из, прямо сказать, не решаемых. Как для кого, конечно – ему бы что-нибудь попроще… Не такое мучительно головоломное…

    
Для самой Бегилы её возвращение во дворец было и неизбежным, и нежелательным. Нежелательным – это очень понятно: видимо, навсегда остывшее ложе, пока неизвестная, но уже ненавистная очаровательница из Священной Долины и… Лилиэда – её новоявленная сестра – с ней-то теперь отношения сложатся как? С Первой женой Вин-ваша? После наконец-то случившейся Великой Ночи?  После всего, всего… зачем было возвращаться во дворец? Но… не вернуться страшней – не так ли? Придушенная саморучно, неважно, что и без того-то едва живая – однако же саморучно, до смерти! – сладкая надежда… ого! Да случись такое – не знать душе ни мира, ни отрады! Ни здесь, ни там – в горних селениях. Там, впрочем – для человека не очень ясно, но здесь-то, здесь… Бегила не могла не вернуться! Вернулась осторожным зверёнышем – готовым и затаиться, и укусить. И сразу же ливнем – безудержным, будоражащим летним ливнем – сестра её, Лилиэда. Нимало уже не знакомая, совсем другая. Прекрасная – без оговорок. Будто бы болезнь ей пошла на пользу: всё детское, угловато неловкое исхитрилась преобразить в неизъяснимо женское, цветущее до опасного вызова не только человеческим дочерям, но и многим богиням. И – совсем уже очаровательная ухмылка судьбы! – легчайший налёт запредельности. Мало кем замечаемый, но чуемый – ох, до чего же чуемый! – почти всяким мужчиной.      
    
Бегилина надежда затрепетала умирающим огоньком.
    
А Лилиэда-то, Лилиэда! Всегда раздражавший, возмутительно недоступный словам, бежавший всяких определений, непозволительно странный цвет её суховатой – не опалённой ли неземным огнём? – почти что прозрачной кожи обогатился земными чудесными красками листьев, цветов, ручейков, травинок. И эти новые краски – их едва различимые оттенки и мягкие полутона – всё неприятно раздражающее сумели волшебным образом изменить непонятно как: ничего будто бы не меняя, они изменили всё. Недавно нескладная девчонка, недавно былинка в бурю – теперь вот, сейчас, сегодня… ах, Лилиэда!
    
Не стоило возвращаться, нет, но как было не вернуться?
    
Неожиданно для Бегилы чуть-чуть ей помог Му-нат. Заметив готовую, но прилюдно не смеющую заплакать женщину, он отвёл её в бывшую Лилиэдину комнату. Приятный полумрак и тишина, и, главное, уединение. И слёзы, слёзы, слёзы – ручьями хлынувшие, реками – едва закрылась, скрипнув, дверь. А после слёз немного горьковатое успокоение. И утешающий голос жреца – и всё, и этого достаточно, чтобы беспросветно чёрное озарилось ласковым лучиком. Лучиком неистребимой надежды. Да – надежды: ибо слова Му-ната, едва ли не вопреки их смыслу, каким-то изощрённо непонятным способом укрепили надежду Ам-литовой дочери. И ведь ничего особенно утешительного жрец не сказал. Он лишь обстоятельно расспросил Бегилу о самых волнующих, острых её желаниях и тревогах – и сам же ответил на эти вопросы. Избавив женщину от утомительного, а в данном состоянии и невозможного для неё поиска нужных слов. Избавив от мучительной, неблагодарной работы, он сам вытащил и обезвредил всё ядовитое – глубоко потаённое.

    
Когда Му-нат отвёл Бегилу в Лилиэдину комнату, Вин-ваш обрадовался подобно ребёнку, увильнувшему от наказания. Пусть ненадолго и после пусть попадёт больнее, но это – потом. Потом, а пока… пока можно не решать головоломную задачу! Не решать, не изводиться отвратительной неопределённостью! Бегила и Лилиэда – как их совместить, соединить, свести? Не в своём сердце – в любвеобильном Вин-вашевом сердце соединялись и уживались они прекрасно, да и для многих других прелестниц места в нём вполне хватало. Не в толках и пересудах тьмы наполнявших дворец бездельников и бездельниц – брак с Лилиэдой свят; долгий и прочный союз с Бегилой разве что из-за них, из-за прочности и долготы, несколько необычен в глазах народа бад-вар и даёт повод к непристойным шуточкам, но эти грязноватые шуточки ему, скорее, льстили и уж точно – не раздражали. И даже – не между собой: между собой, Вин-ваш почему-то был в этом уверен, Бегила и Лилиэда, пусть не без слёз и ссор, в конце концов поладят. Нет, новоявленный Герой чувствовал: Там, за пределами земного мира, Там, где вершатся людские судьбы, его жена и наложница с ним несовместимы. Почему? Это не для людского ума. Может быть – принадлежат различным мирам? И соединение этих различных миров чревато такими бедами… такими ужасными потрясениями…
    
Конечно, о нездешних мирах Вин-ваш не размышлял – к таким отвлечённым, таким опасным (из-за ощутимого привкуса ереси) размышлениям не очень его тянуло – но чувствовал. Внутренним тайным слухом – на самом пределе – слышал далёкий грохот лютующих в запредельных мирах, не представимых гроз. Слышал и понимал: он, Лилиэда, Бегила – невозможный союз. Да, понимал… но исключать из этого союза не хотел никого! Однако… хотел не хотел – мальчишеский вздор! Велением Великого бога Лилиэда не исключалась! Велением бога и волей всего народа… и, стало быть?.. а если вдобавок вспомнить о Темирине?.. очень удачно колдун затворил Бегилу! В самое время – чтобы ещё пять долгих дней не принимать обязывающего решения!
    
(Му-нат отнюдь не объявлял о ежелунной Бегилиной нечистоте, но Вин-вашу смертельно хотелось этого, и вселение своей Первой наложницы в комнату Лилиэды он истолковал как затворничество.)
    
Увы, разочарование пришло очень скоро. И пугающе неожиданно.

    
Из образовавшегося по возвращении Бегилы во дворец тройственного союза чистую без всяких примесей радость испытала одна Лилиэда – одна из троих. За время её отсутствия по неожиданно обретённой милостью Лукавого бога сестричке она успела соскучиться. Что не удивительно. Во-первых: настоящая сестра, которую не бояться надо, но можно любить; а во-вторых: попробуй, забудь полу бредовую исповедь, молящий молчания взгляд и всё разрешившую каплю крови! Свою тогдашнюю благодарность – забудь, попробуй! А ревновать Вин-ваша…
    
…во всяком случае – не к Бегиле! Если Героя, мальчишку, мужа притянет чужое ложе – пусть оно будет Бегилино! Это чужое ложе… Впрочем, если Бегилино – тогда оно не чужое. По древним обычаям народа бад-вар, если мужчина женился на младшей сестре, в то время, как старшая почему-то маялась без мужа – вдовела, была оставлена или не смогла никого прельстить, неважно – он и старшую был обязан взять в жёны. И ложе сестёр считалось в этом случае общим ложем. Единым для всех троих. А сестре ревновать к сестре – неприлично и предосудительно. Тем более, что, в отличие от Бегилы, внутренних терзаний у Лилиэды быть не могло. К Вин-вашу она прилепилась недавно, после Великой Ночи, и беспредметной ревности (самой мучительной разновидности этого болезненного чувства!) хлебнуть ещё не успела – да и вообще: ни в сердце, ни в голове дочери Повелителя Молний не гнездились сомнения в своём праве на мужа. Вин-ваш – её. Не безраздельно – ничего не поделаешь. Но то, что её – её. Не отнимется никогда никем. На этой земле, конечно.
    
Так восхитительно просто Лилиэда смогла решить Бегилины задачи. Вин-вашевы – тоже…
    
Правда, для строгого моралиста неясности оставались. Описанный выше обычай распространялся только на сестёр от одной матери. От одного отца – уже по-другому. Конечно, и в этом случае безмужнюю старшую сестру желательно было пристроить к мужу младшей – желательно, но вовсе не обязательно. Тут уже сговор, торг – тут уже всё как всегда. А вот для посестрившихся, подобно Бегиле и Лилиэде – всё невозможно запутано. Никакой ясности. И разобраться во взаимных обязательствах побратавшихся и посестрившихся строгому моралисту почти невозможно – ну, например: какому роду они принадлежат? Или – замуж беря одну из сестёр, кому давать выкуп? Настоящему отцу? А если не согласится названный? Ну, и так далее…
    
Лилиэде все эти сложности были не интересны. То, что её – её; а отнимать у Бегилы Бегилино – о таком она и думать не смела. Отнимать у любимой сестры – не прощаемый грех. Собственной совестью не прощаемый, и потому – невозможный.
    
Так вот, не будучи ни строгим моралистом, ни умудрённым законником, эта вчерашняя полудевочка восхитительно просто решила сложнейшую задачу. И возвращению Бегилы обрадовалась по-детски непосредственно и… капельку – по-женски! – лукаво. Лукавостью неопасной, происходящей, скорее всего, от всё ещё девчоночьего желания хоть чем-то похвастаться. Лукавостью неопасной бы… если бы Бегила не истолковала её по-своему! И не сделала неверных, но в её положении неизбежных выводов. Игрушки одной – слёзки другой. Без каких бы то ни было злых умыслов. Так… по неведенью. Слава Великим богам, пока ещё только слёзки…
    
…а Лилиэда – девчонка всё-таки! несмотря на всё пережитое! – попыталась своим теплом победить Бегилину холодность. Не замечая: чем она оживлённей и веселей, тем сумрачней и угрюмей её сестра. Её ласки и нежные словечки – безмерно злые вихри и крупные градины для Бегилы. Доверительные и неумеренно откровенные разговоры о Великой Ночи – ядовитые иглы в душу. Зло по неведению… Найденное Лилиэдой восхитительно простое решение годилось, увы, только для неё… А если со стороны – решение верное, но…

    
…о посестримстве Бегилы и Лилиэды Вин-ваш очень даже помнил. Помнил и о сбережённом временем обычае. Помнить-то помнил, но знал – это не решение. И в других-то, куда более лёгких случаях сложностей предостаточно, а уж – в его… когда затронуты неземные миры! И гремят нездешние грозы! Да будь Бегила с Лилиэдой двойняшками – а это и в Городе неизбежно вело к брачному союзу с обеими – ничего не решилось бы! Между ними тремя союз, увы, невозможен…
    
(Нездешние силы иногда здорово помогают. Особенно – если не ладно в душе. Достаточно вспомнить о запредельном – и о замышляемом (вернее – уже решённом) предательстве, и о необходимом (и всё же трусливом!) бегстве можно спокойно забыть. Не похвальностью – чтобы сказать помягче – этих предстоящих поступков нимало себя не мучая. Запредельное, неземное – ого! – кто упрекнёт прогнувшегося?)

    
А для Бегилы? Простое Лилиэдино решение могло бы её устроить? Возможно, и могло бы… если бы… что посестримство, если в Вин-вашевом сердце уже притаилась измена? Если предательство зреет в нём? Да сохранись обычай в ослепительной чистоте – она не желает быть довеском к Лилиэде! Вместе с сестрой, на равных – пожалуйста, но не довеском к ней. На равных… пусть даже не пополам… пусть хоть на треть, на четверть, но только так, чтобы треть или четверть – неоспоримо её! Увы, невозможно. Там, где предательство – ей не может принадлежать ни четверти, ни восьмой, ни вообще хоть сколько-нибудь заметной частички. Там, где предательство – для неё только мрак и холод. Ни лучика, ни огонька… Или – вернуться домой?..
    
Но тихонько отворилась дверь, и вошёл не кто-то случайный, а только что ею проклинаемый её возлюбленный мучитель – Вин-ваш. И Бегила, очутившись в его объятиях, сразу же забыла и о гнетущих тревогах, и о неверном будущем, и о своей сестре – Лилиэде.

    
После всегдашних страстных, таких знакомых и никогда не надоедающих Бегилиных нежных ласк Вин-ваш опомнился: зайти в эту комнату он и подумать не смел сегодня. В комнату – затворённую самой Легидой! К женщине – поражённой священной нечистотой! Войти – и лечь к ней на ложе? Это не преступление – переступить можно обычай – это неизмеримо худшее! Нечто такое – чему нет даже названия! Ни названия, ни наказания нет у людей для этого! Но боги не станут медлить…
    
…в ожидании испепеляющей молнии Вин-ваш невольно прикрыл глаза. Единственная маленькая слабость: оценив совершённое им и со своей немедленной смертью сразу же согласившись, он не был готов казнящий огонь увидеть без страха и, не желая выказывать малодушие, невольно прикрыл глаза. Правда – на несколько мгновений. По их скором прошествии, овладев собой, юноша приготовился к неизбежному: расслабился, повернулся на спину и уставился в кровлю с некоторым даже вызовом – пусть сходит небесный огонь! Он, Победитель Градарга, его ничуть не боится! И всегда готов в нелёгкое странствие. После Великой Ночи, после несостоявшегося воплощения Че-ду, после многих надежд и разочарований в дальнюю дорогу можно отправляться с чистой совестью и спокойным сердцем. А неохватные замыслы – как же, Спаситель народа бад-вар! – это только его…
    
Возможно – Вин-ваш задумался – из-за таких вот, круто сдобренных непомерной гордыней замыслов, так обидно и непростительно он сейчас оплошал. Ревнуя его славу – наверняка подстроил кто-то из Старших богов! Сам по себе – не младенец и не безумец! – он бы не мог зайти в комнату нечистой затворницы! Чему-чему, а осторожности не ему учиться! Конечно – боги! – он ни при чём. Ну, и пусть себе – пусть посылают небесный огонь! Решённое – решено; ропот смешон, и только. Смешон, унизителен, жалок – от Победителя Зверя Ужасной боги его не дождутся. Смерть? Так и что же! В это мгновение или в любое другое он, Победитель Градарга, готов с нею встретиться.
    
Подобными размышлениями Вин-ваш за недолгое время сумел себя настроить на торжественный лад. И – уже отрешившийся от всего земного – взглядом раздвинув кровлю, бестревожно ждал испепеляющего небесного огня.
    
Мгновенья, однако, сменяли мгновенья, а молния не торопилась раскалывать небосвод. И, мало-помалу, начал разрушаться торжественный строй. И незаметно подкралась кусачая мысль: а как же Бегила? Почему она промолчала? Если он так забылся, если вошёл к нечистой – как она сметь могла? В ужасе не напомнить, не оттолкнуть, не закричать – как она сметь могла?!
    
И наконец-то явилась необходимая ненависть. Званая, но до сих пор обходившая стороной – наконец-то к нему приблизилась. Уверенно подошла и овладела сердцем. Ведь им затеянное предательство с Бегилиным – гнуснейшим и уже совершённым – абсолютно несоизмеримо! Ради народного блага бросить любовницу – никакое это не предательство, а поступок если и не похвальный, то, несомненно, извинительный. Ради похотью раздражённой плоти ввергнуть в пропасть ослепшего – предательство наичернейшей гнусности!
    
Жданная и желанная ненависть – о, сколько её теперь! К несчастью – поздно. Вот-вот упадёт небесный огонь – и к чему тогда вся его ненависть? «Но если помедлят боги – избить до потери сознания, избить, растоптать, убить!», – клокотала в Вин-ваше ненависть. И его руки начали наливаться беспощадной звериной силой. Тревожный Бегилин голос им, однако, услышался…

    
А Бегила так и не узнала – ни в этот момент, ни позже – как для себя спасительно она тогда заговорила. После любовной бури её сладко укачали тихие бестревожные мысли, и Вин-вашева отрешённость долго ею не замечалась: ещё чуть-чуть – могло бы печально кончиться: в Вин-ваше копилась зверская сила! По счастью – обошлось. Огромная злая сила незамеченной женщиной не осталась: то ли из-за необычайно резкого отстранения юноши, то ли из-за устремлённого в кровлю взгляда. Пожалуй что – из-за взгляда. Нечаянно перехватив этот отрешённый взгляд, Бегила вскрикнула про себя. Неслышимым чёрным вскриком. Было уже однажды! Был уже такой взгляд! Четыре луны назад вот на этом самом ложе страдала больная девочка. И её взгляд отрезался кровлей, и небо было бессильно – и всё сейчас, как тогда! (Нет, не совсем, как тогда, и общего – только сверхъестественная сосредоточенность да полная отрешенность, но женщина не заметила разницы.) В Вин-вашевом взгляде открылась ею такая же обречённость, как и четыре луны назад в нечеловеческом взгляде Любимой дочери Повелителя Молний. И скрытым глубинным криком осилив внезапный испуг, Бегила поторопилась заговорить. Чтобы узнать, утешить и, если возможно, помочь. А что заговорила она сбивчиво, бестолково – неважно: главное – заговорила. 

    
Бегилин голос представился Вин-вашу далёким ненужным шумом. Конечно – в первый момент. Скоро обман рассеялся и глаза заволокла красная ярость. В каменно твёрдые кулаки туго стянулись пальцы: миг бы – и женщине не сдобровать, но этот миг был, очевидно, её. Простейшая мысль нашла в этот миг Вин-ваша. Прежде, чем совершенно отдаться гневу, с трудом открыв непослушный рот, он всё же спросил: как она сметь могла? Не оттолкнуть, не закричать, а в нечистые Легидины дни допустить до себя ослепшего? Да даже не до себя, а просто – в заражённую комнату? Как она сметь могла?!
    
Ошеломляющая невинность Бегилиного ответа дошла до Вин-ваша с трудом. Так оконфузиться – постыднее не придумаешь! В возможном себя убедить, как в бывшем – мальчишке и то непростительно!
    
Стыд и досада, и, очень возможно, жалость разжали пальцы Вин-ваша, но не вполне смирённый гнев руку всё же поднял, и женщину он ударил. Не кулаком – ладонью. Чувствительно, но не так что бы очень больно. И вскрикнула Бегила в основном от неожиданности. Из-за явной несправедливости этой затрещины за малым не обиделась – подумала и не обиделась, удачно сообразив: её возлюбленный, изрядно оплошав, потрясение, тем не менее, испытал самое настоящее. Мужчине лечь с нечистой затворницей – впору и умереть от страха! Впору, не дожидаясь гнева богов, в жертву им предложить себя. Впору… да какой смысл гадать – на памяти народа бад-вар ни разу не случалось ничего подобного!
    
И по соседству с таким вот ужасом какая-то несправедливая затрещина – совершенный вздор! Исчезающе незначительная неприятность. И почему – несправедливая? Положим, она, Бегила, не смогла бы и додуматься до вообразившегося Вин-вашу злодейства – но ведь вообразилось-то оно ему не случайно? Повод какой-то был? И, значит, повод ему подав, не вовсе она невинна? Всё это сообразилось Бегиле и вовремя, и удачно: не обиделась, доверчиво прильнула, лизнула язычком по губам, ласково куснула ухо – женщина, ничего не скажешь!   

    
А для Вин-ваша – опять испытание. Опять тяжёлый искус. Только что целое море необходимой ненависти, и вот уже – нет ни капли. Выпили ненависть Бегилины поцелуи. Всю. Ничего ядовитого в не оставив сердце. Очистив душу. И, значит, опять по-прежнему? Нерешённость, разлад, расстройство? Опять – неизбежная раздвоенность? Нет, больше невозможно! Надо, увы, решать… Или – избить Бегилу? Подчёркнуто несправедливо – чтобы страдала в основном душа? Вряд ли это поможет – вряд ли её обидят пресные колотушки. А если избить жестоко? Во-первых, без гнева ему это будет трудно, а во-вторых: если жестоко – то телесная боль отведёт страдание от души. Или… или – выложить всё? Рассказать ей о Темирине? И о задуманном бегстве в Священную Долину? Такой рассказ будет больнее любых побоев, но… для кого больнее? Для Бегилы или же – для него? Для ушей нестерпимее или же для языка? Вин-ваш задумался: для неё, для него – мучительно для обоих! И лучше пока молчать… пока – плетень из хлипких хворостинок: до первого ветерка… а если нет ничего лучшего?.. так вот взять и брякнуть о Темирине? Собираясь бросить любовницу, открыть ей свою тайну?
    
Боги, наверно, затмили разум! Вовремя опомнившись, Вин-ваш едва ли не испугался: за один день, да даже и не за день, а за жалкую четвертушку дня, он за малым так дважды не оступился… необходимо уединиться!
     По возможности ласково (в его состоянии и для него), небрежно и торопливо (на взгляд покидаемой женщины), распрощавшись с возлюбленной, он поспешил оставить опасную комнату. Ничего, разумеется, не решив.

    
Противно скрипнула дверь, непрошеной гостьей – пустота. Теперь, очевидно, всегдашняя… Бегила вспомнила Нивелу: её старшей сестре с удручающей пустотой уже столько пришлось соседиться – разделить невозвратного времени… и что же?.. очередь теперь за ней?.. Ей уподобиться этой скромнице – а если уже немного и грешнице, то ведь из-за одной лишь безысходности – своей старшей сестре? Ласки как милости ждать отныне? Выпрашивать торопливые поцелуи?
    
А ведь, похоже, так: последней капелькой оказался поспешный уход Вин-ваша – ложь через край плеснула. Если кому-то нравится – пусть сколько угодно пьёт ядовитую сладость. Но – не она! Испившая вдосталь! Больше, однако – ни капли! Её возлюбленный – всегда страстно желанный, за малым кощунственно не обожествлённый – предатель, как почти всякий мужчина! Нет, его ветреность, бессчётные увлечения и измены здесь ни при чём. Предательство – не случайный всплеск сластолюбия, не невольный вскрик распалённой плоти; предательство – яма на неосторожного зверя, гибель за поворотом, молния из-за угла. А то, что Вин-вашем затеялось именно оно, более чем обыкновенное для многих мужчин предательство, Бегиле, при его поспешном уходе, открылось с удручающей ясностью. Ложь через край плеснула: в смолкшем до шёпота взгляде, в потускневшем голосе, да и в не греющем огне – во всём этом ложь; так женщине сказало сердце… и, стало быть – ложь! 
    
И вдруг – неожиданно! – успокоение: и ничего не ложь! И никакого нигде предательства. Отрезанный кровлей взгляд… совсем недавно – Вин-вашев… несколько лун назад – Лилиэдин… Бегиле открылось всё. И то, что уже было, и то, чему ещё предстоит быть. Открылось и потрясло: ибо ей впервые довелось испытать ниспосланное богом, полноценное откровение.
    
Предательство? Но если закрылось сердце, как отворишь его? Ненавистная ложь? Но если Вин-ваш заблуждается сам, кто ему укажет путь? Разлюбил, но ещё не знает… и ложь и предательство в этом случае ни при чём…
    
…и – краешком глаза, призрачной, однако неустранимой тенью – её сестра, Лилиэда: трое – и всё было безнадёжно, но открыл Лилиэдин бог…
    
…и Бегилины мысли закружились: от откровения, а оно, как и положено быть настоящему откровению, непереводимо на словесный язык, обогнув Лукавого бога, запетляли вокруг Му-ната. Жреца-перевёртыша. Очень сомнительного жреца и, несомненно, очень умелого и опасного колдуна. Правда – опасного не для неё… и как же, порой, прихотливо и непредсказуемо могут смещаться привычные линии! Ведь всего четыре луны назад в её голове ни за что не вместилось бы: Му-нат – и думать о нём без страха! Напротив – с явной симпатией, и… и Бегила слегка смутилась… пожалуй что – не с одной симпатией… симпатия – да… но и что-то ещё примешано…
    
Скоро, всего через день после своего «очищения», женщина пожалела о бывшем тогда затмении. Верно, не случись этого затмения – было бы ей чуть стыдновато… самую капельку… и на очень недолгое время… тогда – стыдновато, а после? Вспоминалось бы после как? Увы, память не сберегла… не сберегла – а жаль… очень ровное и приветливое обращение с ней Му-ната почти не оставляло места каким-нибудь чувствам, кроме симпатии. Разве что: молчаливое восхищение – о, как оно запомнилось! – но это так возвышено… так оторвано от земли… ей бы – чего попроще!
    
Бегила совсем смутилась: однако – не неприятно. И грезить бы так, и грезить… слегка краснея от стыда… но маленькое облачко ей мешало: вздор это – её нескромные грёзы! Девчоночий милый вздор! Или – Лукавый Ле-ин? Вспомнив его, к началу, к потрясшему всё естество откровению, возвратилась Бегила: не о Му-нате – девчоночье, наносное, напрасное – а о Вин-ваше (женский, увы, удел) ей надо думать…
    
О Вин-ваше-то о Вин-ваше – да поздно уже, пожалуй. Думай о нём, не думай – ничего уже не вернёшь. Непоправимое совершилось. Бог Лилиэды открыл ей глаза, и грядущее – пусть неотчётливо, пусть, как сквозь едучий дым – смогла подсмотреть Бегила. И что же в нём, в этом надвигающемся грядущем?.. увы – отнюдь не славные битвы, пожары да кровь, да болезни и голод! Вин-ваш – в незнакомом окружении, предводитель свирепого воинства – вокруг него будто бы неисчислимые толпы, но ни из воинов, ни из наложниц Бегила никого не смогла узнать. Даже и Лилиэды – чего, разумеется, не могло быть. Последнее обстоятельство делало слегка сомнительным потрясшее Бегилу откровение: сомнительным – Лилиэде нельзя не быть рядом с Вин-вашем; слегка: нечёткость и разъедающий дым – многое не увиделось. Нет – полноценное откровение… а сомневаться – себя утешать напрасно: необходимо принять, перестрадать, смириться! Особенно – смириться. И чем скорее – тем лучше. Вин-ваш не её – и хватит: изменить ничего нельзя – перестрадать, смириться… поплакать и, если возможно – забыть…
    
И долго, и горько Бегила плакала – забыть не смогла, конечно, надумала вернуться домой, однако неистребимая надежда… а слёзы слегка притушили боль… и на свою беду осталась…             

    
Во дворце уединиться не удалось, и Вин-ваш, немного подумав, пересёк торговую площадь, вышел к стоящему особняком, обветшавшему, но всё равно неизмеримо превосходящему красотой тяжеловесные постройки народа бад-вар храму Ле-ина, повернул от него направо и покинул Город через охраняемые всего четырьмя стражниками запасные воротца. От многолюдства и тесноты отделив себя высокой стеной, немножечко постоял и, вопреки логике, выбрал неудобную извилистую тропинку. И длиннее она, и круче, а не зарастает, видимо, потому, что прежде, чем предстать перед алтарём Аникабы, иному совершенно необходимо утомительной ходьбой смирить возмущённый разум. Или – если всё не так безнадёжно – хотя бы сосредоточиться. Привести в порядок свои мысли. И этот нехитрый способ очень помог Вин-вашу: поднявшись извилистой неудобной тропинкой, он оказался достоин святости сего места – Рощи Великой богини. Назойливое мельтешение несуразных мыслей почти прекратилось. А то, – о затеваемом предательстве вдруг брякнуть Бегиле или, того не лучше, стыдиться совершенно необходимого бегства в Горы, – зачем? Всё утрясётся само собой! Ведь в Священную Рощу он пришёл не за этим: не ворошить прошлое, а подумать о будущем…
    
Вин-ваш приблизился к алтарю богини, совершил малое жертвоприношение (только вино и хлеб), мысленно произнёс положенную молитву и, оглядевшись по сторонам, выбрал большое, стоящее на отшибе дерево. Сел у его корней, спиной прислонившись к шершавой, но ничуть не царапающей коре – лицом: к алтарю Аникабы. Вообще-то, обратиться следовало не к ней, а к Че-ду, но Вин-ваш, промолчавший о Лилиэдином преступлении, боялся обращаться к Грозному повелителю. Понимая: промолчать – сделаться соучастником, навлечь и на себя высочайший гнев. Пусть успокоится Грозный бог. Пусть, если и бросит молнию, то бросит не глядючи, так – в направлении… И молнию не голубую, разящую наповал, но хилую, полу погасшую – медно-красную. А что? Остыв от гнева…
    
…и надеясь на относительно благополучный исход, и не смея до времени обращаться к Грозному богу, Вин-ваш выбрал все понимающую Аникабу. Насколько она поможет – вопрос, но уж вредить-то навряд ли станет…
    
Священна Роща – хорошее место: неожиданно прилетевший ветерок не успел по-настоящему перебрать листву, а Вин-вашевы мысли сумели и успокоиться, и слиться в один поток, и, главное, найти верное русло. Ни Бегилины слёзы, ни ненужная жалость к Первой наложнице, ни Лилиэда, ни Темирина, ни даже сам Повелитель Молний – не это сейчас, и не о них! – несомненная избранность: вот о чём надо думать.
    
Избранность – мужчине войти к нечистой и избежать молнии; избранность – запутавшись в прочной сети, легко её разорвать: вот о чём надо думать. Избранность? Глупость и самообман! Не было никакого преступления – Бегилина нечистота ему всего лишь пригрезилась! И будущему Спасителю народа бад-вар желательно не таких невнятных знаков, а чего-то поопределённее. Аникаба что ли бы весть подала какую… а не она – так из прочих богов или богинь потрудился бы кто-нибудь…
    
Вин-ваш глубоко задумался. И, надо сказать, по делу. Кто из богов посмеет, а если посмеет, то пожелает встать на пути Че-ду? Принять на себя его гнев? Может быть – Лукавый Ле-ин? Ага – от него дождёшься… нет, из богов – никто… а не из богов?.. и безобразная мысль юношу наконец нашла!
    
Ужасная – вот Кто сможет! Ей ли бояться Че-ду? Побеждённая, но не смирённая воительница никогда не упустит случая напакостить кому-нибудь из богов! А уж ради Своего возлюбленного?.. безобразная, смертельно ядовитая мысль полностью овладела Вин-вашем!
    
Скоро Легида покинет небо, а накануне (вот уже в третий раз) Ужасная придёт на его ложе. Прекрасно помня Её наказ и готовясь встречать жутковатую гостью, оба предыдущие раза юноша неукоснительно уединялся. Не то что бы очень опасаясь за благополучие какой-либо случайной девчонки – нет, не желая растрачивать неземной огонь, сберегая себя для несравнимых нечеловеческих наслаждений. И оказался прав: его ожиданий Ужасная в эти свои посещения не обманула. Тем более надо рискнуть сейчас – ища вящие подтверждения своей избранности. И не случайной девчонкой, а если не Бегилой, то непременно Второй наложницей – дабы не обидеть Ужасную. Гнусная, ядовитая мысль, но… к Вин-вашу потихонечку подкрадывалась неизмеримо гнуснейшая: так вот, из одного любопытства, в ночь посещения Душой Изначальной Тьмы лечь с Лилиэдой – естественно, после родов.
    
Священная Роща, алтарь богини, а мысли… а впрочем – кто никогда не падал? В своих потаённых мыслях кто никогда не лелеял зла? Во всяком случае – не Вин-ваш. Да и разве это зло – искать ответы на мучительные вопросы? Юношеская увлечённость – не более… Угрозе к тому же не очень верилось – знать же, напротив, хотелось очень…

    
Сомнениями и тревогами отвратительно околюченный для Вин-ваша и для Бегилы день, оказался для Лилиэды самым обыкновенным. Ни особенной сосредоточенности брата, ни холодности и отстранённости сестры она не заметила: будто бы полу ослепла, но – не по-детски. Ребёнок не замечает многого, в глаза уместивши всё; женщина – взгляд в глубину направив. А последние пол-луны Лилиэда смотрела так: очень пристально, но только – в себя. Вот и сегодня, слегка отвлекшись на размышления о том, как утешить сестру, она не позволила разбежаться мыслям. Быстренько их собрала и опять обернула на единственно важное – на младенца в своём чреве.
    
Когда наступили Легидины дни, а нечистой крови не показалось, дочь Повелителя Молний сразу же поняла: зачатье случилось в Великую Ночь – какой никакой опыт у неё уже был. Мучительный, страшный опыт, но – был. И она догадалась…
    
В Великую Ночь – и что же? Всё! Поначалу лёгкое и приятное сгущалось в непроходимую топь. В Великую Ночь, но – от кого? Казалось бы, как от кого? От Вин-ваша! Лилиэде, однако, в зачатье от брата верилось не совсем… Ей, сроднившейся с мыслью о мальчике от Великого бога, было не слишком лестно понести от смертного. И мысли вязли в трясине: от Че-ду, так его обманув – невозможно; от Вин-ваша – не хочется. И как Лилиэда не пыталась обойти эту топь – ничего у неё не получалось. Трясина со всех сторон. И её мысли беспомощно хлюпали, копошась в противной жижице – приходилось их постоянно вытаскивать и возвращать к началу: вот если бы от Ле-ина – тогда бы закрылась топь! Увы – её спаситель, Лукавый бог, не способен… посожалеть, поплакать и, горько вздохнув, смириться… смириться? Для какой-нибудь ледышки – да; для Лилиэды, горящей жаркими огнями, не то что бы тяжело – невозможно. Да, в момент незабываемой встречи с богом она его понимала, но не своим человеческим умом, а дарованной свыше мудростью. Понимала, к сожалению, только в момент свидания.
    
Сразу же после – невыразимая сумятица в мыслях. Ле-ин и везде и нигде – ладно, расплывчато и непонятно, но это касается только его; он свет и тьма – ночная гроза, допустим, сравнение так себе, запутано и неясно, но сравнивать с чем-то можно; он и мужчина, и женщина, а вернее, ни женщина, ни мужчина – вот чего не могла постичь и не столько даже постичь, сколько согласиться с этой возмутительной странностью Любимая дочь Повелителя Молний. Никогда не могла, со времени своего свидания с Лукавым богом, а последние четырнадцать дней – особенно. Да и на самом деле: понести от Че-ду, так его обманув, смешно и надеяться; от Вин-ваша – предсказанный Легидой Великий Герой и Мудрец ни за что не родится; вот если бы – от Ле-ина…
    
…если бы от Ле-ина – ах! – под вечер самого что ни на есть обыкновенного дня Лилиэда впала в изысканно утончённую ересь. Кощунственно соединив бога-спасителя с кошмаром из чёрной бездны – с Ужасной. Пока ещё на живую нитку, но всё-таки… в союзники взяв воображение, время, любовь… по-женски – самозабвенную, по-детски доверчивую и… поземному – плотскую!
    
Неизбежное совершилось: вопреки Ле-иновым откровениям Лилиэда из возвышенной бестелесной любви состряпала варево хоть и острое, зато на свой человеческий вкус. А как же иначе: девочка, отведав нектару, прельстилась небесным, её головка закружилась от ослепительной высоты, но постоянно жить в горних чертогах и питаться одним нектаром она, разумеется, не могла. Вот и сварила по своему вкусу…